Текст книги "Злоречие. Иллюстрированная история"

Веселого Рождества!

В мифологии европейских народов есть целая группа персонажей для устрашения детей, которая напоминает о себе в канун Рождества и входит в свиту Деда Мороза (Санта Клауса, Синтерклааса). В Германии, Австрии, Румынии, Венгрии, Чехии, Словении это Крампус – рогатое демоническое существо наподобие древнегреческого сатира, известное также под именами Рогатый Николай и Дикий Клаус.

Злокозненный спутник-антипод Санты – дух зимы и воплощение нечисти – выполнял функцию экзекутора, лупцуя розгами разгильдяев. А то и забирал с собой, чтоб отправить в преисподнюю, сожрать или (в ранних легендах) сбросить в воду. Приближение Крампуса предварялось жутким лязгом цепей или тревожным звоном колокольчиков. Помимо рогов и копыт, народная фантазия наделила Крампуса косматой буро-черной шерстью, свирепыми глазищами, длиннющим алым языком в разверстой пасти, хлыстом или розгами в когтистых лапах. Нередко этот воистину устрашающий портрет дополнялся лоханью или заплечной торбой, что уподобляло Крампуса тому же Мешочнику.

Св. Николай и Крампус приходят к австрийской семье, рис. из газеты, 1896

В разных странах Крампус то устрашает детей одним своим видом, то грозит наказанием для профилактики, то самолично сечет негодников или вручает розги родителям – чтобы повесили на видном месте до следующего Рождества. В ночь с 5 на 6 декабря проходит традиционное костюмированное Шествие Крампуса («Крампусиана»). Ряженые в звериных шкурах и бесовских масках разгуливают по улицам, звеня цепями и коровьими бубенцами, пугают детвору поркой и купанием в ледяной проруби. Правда, нынче это уже не страшно, а весело.

Крампус – популярный персонаж рождественских открыток. Многие открытки XIX – начала XX века комично назидательны: изображенные на них козлоподобные существа всячески терзают рыдающих и молящих о пощаде детей. Подборка таких изображений могла бы превратиться в отличный дидактический комикс, эдакое беллетризованное злоречие. Встречаются и забавные картинки, на которых детишки дразнят Крампуса, а то и в отместку секут его розгами.

Крампус. Рождественские открытки

Аналогичный рождественский персонаж в Нидерландах – Черный Пит (Zwarte Piet), который помогает Синтерклаасу разносить подарки, а заодно и наказывать юных охламонов. Отпетых проказников Черный Пит забирает из дому и превращает в своих слуг. Прошлое у Пита такое же темное, как он сам.

По одной легенде, это мавр, выкупленный из рабства и взятый на службу Святым Николаем. Согласно другому поверью, Черный Пит родом вообще из Италии, где он раздавал детям подарки, лазая в жилища через печные трубы. Третье предание изображает его мелким чертенком, вынужденным выполнять черновую работу за Синтерклааса, в том числе наказывать плохих детишек.

В Германии ответственная миссия предновогоднего наказания маленьких негодников возлагается на Рыцаря Рупрехта (Кнехта Рупрехта), который сперва допрашивает на предмет добропорядочности и усердия в молитвах. Прилежных оделяет пряниками и яблоками, а заваливших экзамен лупит мешком с пеплом и дает вместо подарков камни, угольки, иногда те же розги. Выглядит Рупрехт длиннобородым стариком, облаченным в меха или покрытым соломой. О его приближении извещает стук посоха или конских копыт (когда он едет на лошади), а иногда перезвон колокольцев на одежде.

Обложка книги Яна Шенкмана «Святой Николай и его слуга»

Первое «официальное», но еще безымянное, упоминание помощника святого Николая зафиксировано в книге нидерландского автора Яна Шенкмана «Святой Николай и его слуга» (1850). Здесь этот помощник изображен мавром, поверенным и подручным Синтерклааса, который приплыл на пароходе в Голландию из Испании. Мавр щедро раздает праздничные гостинцы хорошулям и строго наказывает плохишей. Чтобы незаметно оставлять подарки, проникает в дома через дымоход, для чего ему даже не надо маскироваться под трубочиста. А первый фотопортрет Черного Пита появился в 1892 году в нидерландском журнале «Свой Очаг» (Eigen Haard).

В немецких преданиях есть еще один рождественский персонаж – Белсникель (Belsnickel). Этот бродяга в затрапезной одежке из шкур или сам с ног до головы обросший шерстью награждает послушных малышей сладостями, а неслухов – опять же розгами. В отличие от Крампуса, он не столь суров и обычно обходится лишь угрозами наказаний.

В Эльзасе и Лотарингии антиподом святого Николая выступает Ганс Трапп (Hans Trapp) – грозно ревущий дикий детина в черных лохмотьях. Алчный и скупой богач, он продал душу дьяволу, был отлучен от Церкви и отправлен в лес – подальше от добропорядочных сограждан. Обозлился Ганс и принялся нападать на местную детвору, переодеваясь в соломенное пугало. Кого ловил – того съедал. Один мальчик, схваченный каннибалом, перед смертью горячо молился о своем спасении – и едва отведал злодей детского мяса, его поразила молния. Но ежегодно накануне Рождества Ганс Трапп появляется снова и снова, чтобы пугать сорванцов и лодырей.

У Пер Ноэля, французского Деда Мороза, тоже имеется антиобраз – Пер Фуэтар (Pere Fouettard), или Папаша Хлыст, записной ябедник, который докладывает своему хозяину обо всех проделках шалунов. Как гласит легенда, некогда во Франции жил мясник, большой любитель полакомиться детьми. Однажды он заманил в свою лавку троих наивных малышей, порубил на мелкие кусочки и уже готовился отведать детского мяса, как явился святой Николай и воскресил мальчиков, а злодея взял к себе на перевоспитание. С тех пор ежегодно Пер Фуэтар обходит французские земли и учит уму-разуму детей-плохишей. Некоторые поверья приписывают ему особую ненависть к юным врунам, которым он отрезает лживые язычки.

Теофиль Шулер «Канун Рождества в Эльзасе. Ганс Трапп и ангел Кристкиндель выясняют, хорошо ли вели себя дети», илл. из журнала «Universel», 1860

У русских крестьян тоже имелись святочные персонажи-пугала – шуликуны (шулюконы, шеликаны, шолыганы) – с лошадиными копытами, изрыгающими пламя пастями и горящими глазищами. В период между Рождеством и Крещением эти мелкие бесы, обряженные в белые кафтаны и остроконечные берестяные колпаки, вылезали из водоемов, разъезжали по деревенским улицам в ступах, горячих печах или санях об одном полозе, железными крюками цепляя – «загребая», «закрючивая» – зазевавшихся детишек, чтобы сжечь на железной сковороде с пылающими углями. Но едва окунали священники кресты в воду на водосвятие – шуликуны разом тонули в иорданях, гибли под крестьянскими санями или просто уходили обратно в реки и озера.

Педагогика зла

Исландцы стращали детей жестокими и коварными Йольскими Парнями, или Йоласвейнарами (Jolasveinarnir, Jolasveinar), что творят всякие пакости и развлекаются злыми розыгрышами под Рождество. Согласно одной из легенд, это чертова дюжина братьев-воришек, наглющих и очень шумных. По другому поверью, Йоласвейнары – злобные тролли-пожиратели детей. В некоторых преданиях они выступают под говорящими именами Ложколиз, Дверехлопальщик, Колбасохват, Свечной попрошайка, Мясной крюк… Послушным и прилежным деткам кладут в башмачок подарки, а проказникам и лентяям – картофелины или угольки.

Почетное место в шайке Йоласвейнаров занимает Йольский Кот (Jolakotturinn) – страшное горное чудище черной масти, размером с доброго быка. Котяра делит жилище-пещеру с мамашей Йоласвейнаров – людоедкой Грилой (Gryla). Создавая эту монстриху, сатана постарался на славу: исполинских размеров, трехголовая и девятиглазая, Грила имеет еще и длинные уши, прилепленные на кончик носа. Гадкая уродина похищала и съедала сорванцов и капризуль, специально спускаясь для этого с гор аккурат накануне Рождества. Злобная тварь, но пунктуальная. А Йольский Кот шастал по селениям во время Святок (Йоля) и жрал всех, кто не позаботился о теплой шерстяной одежке – то есть весь год лентяйничал.

В 1746 году власти Исландии официально запретили запугивать детей этой монструозной семейкой – и Йольские парни превратились в безобидный рождественский символ. А вот их матушка Грила оказалась крепким орешком: благополучно обошла запрет и оказалась такой живучей, что в 2010 году новостное агентство «The Onion» обвинило ее в. извержении вулкана Эйяфьядлайекюдль.

Достойная конкурентка Грилы в австрийских, немецких и чешских легендах – Фрау Перхта (Perchta, Berchte). В ранних описаниях это дряхлая уродливая ведьма с гусиной или лебединой ногой, деформированной педалью прялки. Перхта тайно проникала в дома и щедро одаривала благочестивых, а плохим раздирала нутро, извлекала органы и набивала тела соломой или камнями. Особо интересовали Перхту дети: прилежным она оставляла серебряную монетку, нерадивым распарывала живот. Стремясь задобрить суровую фрау, девочки перепрядали шерсть или лен – иначе в конце года она уничтожала каждую необработанную прядь.

Альберт Анкер «Королева Берта и юные пряхи», 1888, холст, масло

В более поздних легендах Перхта (Берхта, Берта) – красивая женщина в светлом одеянии. Историческим прототипом считалась Берта Швабская – королева-пряха, соправительница Бургундии.

Отдельную компанию детских персонажей-жупелов составляют существа без определенных свойств и функций, кроме одной: хорошенько напугать маленьких на потеху или в утешение большим. Самый известный из них – Бугимен (Bogeyman), безликий ночной монстр, обобщенное воплощение детских страхов. Столь же неясно происхождение названия: то ли от прятавшегося на торфяных болотах преступника (bog man), то ли от малайзийского пирата (bugis), то ли от пугала-призрака (bogge), а то ли от самого черта лысого.

Днем Бугимен скрывается под кроватью, в шкафу, чулане, а с наступлением темноты материализуется – и бедные малыши коченеют от ужаса. Является этот монстр в виде аморфной расплывчатой фигуры, но может и принимать форму предмета, которого боится ребенок. Питается Бугимен детской верой в его существование, а поскольку эта вера неистребима, для Бугимена всегда «готов и стол, и дом».

Франсиско Гойя «Это пришел Коко!», офорт из серии «Капричос», 1797

…Он умер в первое лето после рождения Шерли. Я уложил его, помнится, в кровать, и он с ходу начал плакать. В тот раз я даже разобрал, что он там лепечет сквозь слезы. Он показывал пальчиком на чулан и приговаривал: «Бука, папа… Бука». <.>

Год проходит. Укладываю я Шерли спать, а она вдруг устраивает настоящий концерт. «Бука, – кричит, – Бука!» <…> Шерли тоже стала жертвой Буки. Не прошло и месяца. Однажды ночью я услышал шум, а затем ее крик. В холле горел свет, и я быстро добежал до соседней спальни. Я распахнул дверь и увидел… она сидела в кроватке, вся в слезах, а в затемненном пространстве перед чуланом… что-то двигалось… шлепало по мокрому… Шерли кричала: «Бука, Бука!»

Стивен Кинг «И пришел Бука» («The Boogeyman», 1978)

В странах Латинской Америки его аналогом выступает Коко (Coco) – демонический призрак в виде тени или бесформенной фигуры, сидящий на крыше либо в шкафу и высматривающий непослушных детей. Коко способен вселиться в ребенка – и тот навсегда уйдет в какое-нибудь никому неведомое место. Но чаще Коко действует по традиционному сценарию: кража детишек по ночам с последующим употреблением в пищу. Свое имя Коко получил от кокосовых плодов, три природных отверстия в которых напоминают глаза и рот.

Спи, моя радость

Как утихомирить расшалившееся чадо в конце дня и заставить побыстрее отойти ко сну? Когда не действовали уговоры, на помощь родителям спешили ночные чудовища.

Австро-немецкий Нахткрабб (Nachtkrabb) поедал ребят, оказавшихся ночью на улице. Песочный человек, или Сеятель (англ. Sandman, нем. Sandmannchen) выискивал детей, которые заигрались допоздна, и сыпал им в глаза волшебный песок – чтоб поскорее заснули. Если малыш плохо укутался одеялком, Песочник мог пробраться в постельку и забрать малыша с собой. Иногда он притворялся добреньким, просто утихомиривая шалунов, но чаще был злобным и жестоким, насылая ночные кошмары.

В сказке Гофмана Песочный Человек швыряет ребятишкам в глаза «целые пригоршни песка, так что глаза заливаются кровью и вываливаются, а он складывает их в мешок и уносит на луну, чтобы кормить своих детей; а те сидят там в гнезде, и у них такие острые клювы, как у сов, чтобы клевать ими глаза непослушных детей». Да, немецкие романтики не щадили детскую психику!

У Андерсена в «Оле Лукойе» с Песочником ассоциируется братец главного героя. Братишку зовут не иначе как Смерть, что является детям, которым выпала судьба рано покинуть земной мир. Но приходит этот персонаж скорее не напугать, а объяснить ребенку неизбежность ухода из жизни и посулить упокоение в инобытии. Суровый датский сказочник обыгрывает древнегреческий миф о Гипносе и Танатосе – братьях-близнецах, олицетворявших Сон и Смерть.

Во Франции гроза не соблюдающих режим дня капризуль – Костоправ, который в светлое время суток таится в каком-нибудь укромном уголке, а под покровом ночи рыщет в поисках неспящих малышей.

Родителям из франкоговорящих областей Канады загонять в постели расшалившихся сыновей и дочек помогал Человек, который приходит в семь часов (англ. Seven o’clock Man, фр. Bonhomme Sept-Heures). Приходил, обнаруживал шалунов – и живо тащил в свою пещеру, где с аппетитом съедал.

Известны и фольклорные злодеи-охотники на спящую детвору. В Судетенланде (пограничный район Чехии) это Попелманн (Popelmann) – человекоподобный демон в белом плаще, тихонько стучащий в дверь, а затем похищающий уснувших ребят. Во Франконии (область Германии) ночной дух Нахтгигер нападает на запоздавших одиноких детей или поедает детишек во время сна.

Агостино Венециано «Видение Дикой Охоты», 1515, гравюра на меди

Согласно скандинавской легенде, верховный бог Один со свитой всадников-призраков охотится за человеческими душами. Дети, похищенные ордой Одина, поступают в услужение к эльфам. Агостино Венециано среди демонических персонажей изобразил маленьких детей, тщетно молящих о пощаде. Архетипический сюжет Дикой Охоты (Дикого Гона, Аасгаардсрейи) представлен также на картинах Иоганна Вильгельма Кордеса, Петера Николая Арбо, Фридриха Вильгельма, Франца фон Штука, Уильяма Мода.

А наш знаменитый Серенький Волчок! Всем известная колыбельная предписывает малым деткам «не ложиться на краю» постельки, однако не все знают, что далее по тексту волчок не только «ухватит за бочок да утащит во лесок», но и «закопает во песок, только ноженьки торчат, волки зубочки точат». Финал вообще жуток до дрожи: «Сверху солнце печет, с [имя ребенка] сало течет. Люди едут, да глядят, хлеб макают, да едят». Крепкие же нервы были у наших предков!

Дисциплинарным целям служили также детские потешки. Каждый слышал про «козу рогатую», изображаемую двумя расставленными пальцами. «Идет коза рогатая За малыми ребятами: Ножками топ-топ, Глазками хлоп-хлоп. Кто каши не ест? Кто молока не пьет? Того забодаю, забодаю, забодаю!»

Полынь или петрушка?

Кого еще полагалось бояться детворе во времена не столь уж отдаленные? Прежде всего, домовых, леших, русалок во множестве их разновидностей.

В Печорском крае бытовало поверье о Красной Деве — лесном духе вроде лешачихи, что заманивает и уводит деток в лес. На Вологодчине озорников, обрывающих посадки, пугали жареницей – обитательницей огородов и гороховых полей, не имевшей определенного облика. Полевое страшилище в Онежье – кудельница, охраняющая зреющие колосья от чужаков.

В сибирских губерниях и на Русском Севере ребятню стращали полудницами — косматыми тетками, что жили в поле на меже и выходили в полдень на охоту за малышами. Ржаницы — полудницы, хоронящиеся во ржи, – отлавливали, зажаривали и поедали детей. В хорошем настроении могли всего лишь защекотать. До смерти.

Елизавета Бем «Берегись, где русалки завелись!», из альбома «Поговорки и присказки», 1885, бумага, акварель

В славянских мифах русалки обитают в воде и представляют собой утопленниц, погибших насильственной смертью девушек, некрещеных или проклятых родителями детей. В «русалью неделю» – Семицкую, предшествующую Троице – они вылезают из воды, бегают по полям и развлекаются всякими пакостями. Отогнать русалок можно с помощью полыни.

Деток наставляли: спросит тебя русалка при встрече: «Полынь или петрушка?» – ответишь «петрушка», она скажет: «Ах ты, моя душка!» – и защекочет насмерть. Надобно ответить «полынь», тогда испугается русалка и крикнет: «А ну тебя, сгинь!» В Полесье русалок называли цыцохами и воображали злобными уродинами с висячими железными грудями. Запрещая детям лазать в жито, грозили: «Русалка поймает и заставит сосать железную цыцку!»; «Русалка железной цыцкой затолчет!»

Ребенок заблудился в чаще, не вернулся с речки, пропал в поле – верный знак того, что он стал добычей нечистой силы. Готовый сценарий для устрашения ребятни, больше ничего и выдумывать не надо. В лесу и возле реки детишек поджидали не только леший и водяной, но еще уводна (заманивала в чащу) и анчутка (водное страшилище на юге России). Крестьянам Олонецкого края в качестве пугала была известна удельница – женский дух, нападающий на малышей в лесу и губящий родильниц «жильнетрясучим ударом». Удельница может появиться также в зреющем поле и умертвить младенца, оставленного без присмотра.

Имелись у нас и аналоги забугорного Бугимена: Бабай (Бабайка), Бука (Букан, Буканай), Баечник.

Бабай вертелся ночами возле домов и подворий, терпеливо караулил, а затем – ам! – заглатывал огромной пастью зазевавшихся ребят. Этакий дьяволов бегемот. Другая легенда изображает Бабая кривобоким и хромым стариком наподобие Мешочника: хвать дитя, хоп в мешок – и привет маме с папой. Эту версию поддерживает словарь Даля, выводящий слово «бабай» из татарского «дед, дедушка, старик» и разъясняющий как «пугало для детей».

В разных местностях аналоги Бабая именовались Бага, Бадай, Бабар, Бомка, Буван, Вавай, Дичок, Додон, Мамай, Кока, Коканко, Манилко… Описания также разнятся: то Черный горбун, то нищий бродяга с большой сумой, то оборотень вроде копны сена, то призрак покойника. Иногда Бабай не описывается вовсе – чтобы дети сами додумывали его образ, боялись собственных фантазий и смирно лежали в своих кроватках.

Алексей Корзухин «Крестьянские девочки в лесу», 1877, холст, масло

Николай Бодаревский «В лесной чаще», 1890, холст, масло

Бука – тварь поменьше, в некоторых преданиях вообще крохотная, обитающая под кроватями и видная только детям. Есть поговорка: Малого пугают букой, а старого – мукой. Бука боится света, зато ночью тащит ребятню к себе в логово – за печку, в чулан, темный шкаф, какое-нибудь заброшенное помещение.

Стращали Букой и чтобы отлучить от материнской груди или заставить перейти из колыбельки в кровать. Говорили: «Бука титю съела»; «Я и титьку, и зыбку снесла Буке на болото». Иногда Буку представляли разновидностью домового, иногда – черным пятном сажи, а порой – рычащим существом наподобие античного Мандука, со свирепой мордой и огромной пастью, куда прямиком отправляются маленькие озорники. Владимир Даль указывал также на функциональное сходство этого персонажа с Ламией.

Баечник — шустрый босоногий старичок – является после рассказанных на ночь страшилок о всякой нечисти. Выходит, что это не просто злобный домашний дух, но сама материализация злоречия, его предметное воплощение. Причем не только проделки Баечника, но и его отношения с людьми основаны на Слове: заговаривать с этим существом не следует, иначе оно может наслать болезнь.

Баечник неслышно подкрадывается и водит руками над головами спящих – проверяет, испугаются или нет. Иной раз нашептывает всякие ужасы – чтоб уж наверняка напугать. Баечник упорный – будет делать пасы и бормотать до тех пор, пока страшилка не приснится несчастной жертве. Прошибет мальца холодный пот, ознобит страхом по самую маковку – тут Баечник наконец успокоится и сгинет. Но лишь до следующего сеанса ночного «сторителлинга».

Баечник обычно не трудился в одиночку, в одном доме орудовали несколько таких существ. А начальником бесовской бригады был Усатый Перебаечник, со страшными усищами вместо рук. Говорили, что защита от Баечника тоже словесная и что сокрыта она в каком-то старинном заклятии, но – увы! – давным-давно утраченном. Женские аналоги Баечника в разных местностях – Вунтериха, Крикса, Куканка, Хохря.

Известны и более локальные, но не менее колоритные персонажи-устрашители. Малышню стращали лизуном – запечным или подпольным домовым, способным удушить, сожрать, а то и насмерть зализать ребенка. В шахтерских регионах Урала, Алтая, Сибири в качестве пугала привлекался властитель недр Горный дед (Горный батюшка, Горный). В одних местах его описывали жутко свистящим существом исполинского роста, в других – внешне обычным человеком, но с горящими глазами и «зернистым туманом вкруг тулова», в третьих – чертоподобным черным лохмачом. Хозяин судьбы горнорабочих, он мог наказать и непослушных или неосторожных детей, мешающих работать родителям.

В сказаниях Русского Севера детей в полдень и на закате похищали лембои (фин. Lemess – лесной черт) – бесы низшего разряда, мелкая нечистая сила. Считалось, что лембои сами в прошлом похищенные и воспитанные лешим дети.

В Нижегородской области детворе угрожали Мазаем в бычьей шкуре, с оленьими рогами и свиными копытами. Как и Бабай, это пугало не имело определенного облика и походило на другие мифические существа славянского бестиария вроде Коровьей Смерти. Человек не человек, зверь не зверь – этим и ужасен.

В Астраханской губернии ребятню «полохали» Ефимоном, имя которого происходило от неформального названия церковной вечерней службы в период Великого поста. А сам этот персонаж был, по сути, персонификацией Поста с его запретами мясных и молочных продуктов, шумных игр и неуемного веселья. Строгий Ефимон отвечал за соблюдение церковных правил, но едва кончалось постное время – дети бурно радовались, подбрасывая шапки и задорно распевая: «Кыш, ефимон, из трапезы пошел, за три дня до Христова дня!»; «Ефимон, поди вон, в Шижму, в Сороку, в Сухой наволок, в Суму на городок». Так описывал этот ритуал фольклорист-этнограф Дмитрий Зеленин.

Примечательно, что малышню обычно шугали языческими чудищами, тогда как ребят постарше стращали персонажами христианской демонологии. Онтогенез устрашения детей на примере старообрядческой семьи прекрасно показан Мельниковым-Печерским в романе «На горах».

Розог на ребят Красноглазиха не жалела, оплеухи, подзатыльники в счет не ставились. Ленивых и шалунов пугала «букой» либо «турлы-мурлы, железным носом», что впотьмах сидит, непослушных детей клюет и железными когтями вырывает у них из бока куски мяса. Когда дети, подрастая, переставали резвиться, когда зачинали, по выражению Анисьи Терентьевны, часослов дерма драть, тогда турлы-мурлы в сторону, и праздное место его заступал дьявол с хвостом, с рогами и с черной эфиопской образиной…

«Рыскает он, – поучала учеников Анисья Терентьевна, – рыскает окаянный враг Божий по земле, и кто, Богу не помолясь, спать ляжет, кто в никонианскую церковь войдет, кто в постный день молока хлебнет аль мастерицу в чем не послушает, того железными крюками тотчас на мученье во ад преисподний стащит». Поученья о дьяволе и аде мастерица расширяла, когда ученики станут «псалтырь говорить», – тут по целым часам рассказывает, бывало, им про козни бесовские и так подробно расписывает мучения грешников, будто сама только что из ада выскочила.

Наконец, в эпоху крепостничества устрашителями детей становились и вполне реальные существа – помещики. Происхождение этого жупела вполне очевидно, и далее мы еще обратимся к нему в связи с другими формами злоречия (гл. X). Замечательная иллюстрация – стихотворение Ивана Бахтина «Сказка. Господин и крестьянка» (1789): «Однажды господин, по улице гуляя, Услышал, что от слез крестьянка унимая, Ребенка своего, ему грозила так: Не плачь, не плачь, дурак! Боярин вон идет: он съест тебя живого».

Далее по тексту боярин, обиженный дерзостью, пеняет крестьянке на непочтение и суесловие. Оправдываясь, крестьянка признается: «Прости ты глупости моей, У нас издавна так, ребят как унимаем, То милостью твоей, Иль волком их пужаем». Что волк, что господин – суть едина.

В плане злоречия очень показательно, что угроза здесь воспринимается еще и как оскорбление. Точно так же родителей нередко оскорбляет, когда бабушки-дедушки или няни-гувернеры запугивают ими детей. В свою очередь строгие гувернеры и требовательные учителя обижаются, что их используют в качестве пугал родители учеников. Ситуация веками не меняющаяся и очень типичная: практически каждый сталкивался с подобным в личном опыте или наблюдал у знакомых, друзей, родственников.