Текст книги "Милые чудовища"

Кролень еще раз повел носом и почувствовал – зовут.

Двуногий, что привез невиданного зайца в Великороссию, звал своего невольного подельника «косым», что было даже не кличкой, а так, прилагательным. Другие, ему подобные, пытались имена давать, но ни у одного кролень не задержался настолько, чтобы начать откликаться.

Да и что в имени? Звали-то не по имени.

Зов был таким древним, что и не услышать его ушами, он тянул, забирался в ноздри терпким ягодным ароматом. Где-то там, за пределами каменного дома, о который так звучно и приятно чесаться, была Она.

Рассказывал запах косому о хвостике нежной пуховкой, о розовых ушках, прошитых белым волосом, и о мягкой шкурке в рыжеватых подпалинах. И рожки-то у Нее наверняка маленькие, аккуратные – такие в самый раз не для боя насмерть, а чтоб шаловливо ткнуть ими в бок приглянувшегося кавалера.

Без особых колебаний и раздумий (да и нечем там особенно было раздумывать под рогами) кролень начал выбираться из прекрасного каменного дома. Не заботило его ни то, что он слышал этот чудесный запах не в первый раз с того самого момента, как пересек на корабле бескрайние водные глади, ни то, что каждый раз не находил по этому запаху Ее, а всегда попадал в лапы к рыжему двуногому, который купил диковинного зверя на ярмарке в Дублине и доставил в Великороссию.

Временные хозяева, что называли его «удивительным подарочком», постоянно менялись, а тот, что дарил со словами «дорогому другу и партнеру», оставался неизменным. Это странное обстоятельство не запускало абсолютно никаких мыслительных процессов в голове кроленя, как, впрочем, и в головах тех более интеллектуально развитых существ, от которых ценный дар впоследствии давал деру.

Целеустремленный заяц без колебаний проскакал по каменным ступеням вниз, едва успевая перебирать лапами, чтобы не покатиться кубарем.

Кухню за прошедшую неделю он излазил вдоль и поперек. И как тут не излазить, когда тебе в нос то и дело тычут капустным листом? Нет, кролень, конечно, и от такого угощения не отказывался, баловался помаленьку. Вот только настоящую добычу приходилось искать самому, не зря же ему помимо рогов природой были дадены острые клычки. Получивший кроленя в подарок важный седеющий двуногий оснащение это отметил, восхитился, воскликнул: «Какой грозный саблезуб!» – и по странной человечьей логике тут же потребовал моркови для зверушки.

Если бы память кроленя фиксировала все эти незначительные мелочи, то на данном воспоминании он непременно бы горько вздохнул. Но поскольку мудрая Природа не наделила его этой бесполезной способностью, несущественного зверь не помнил, оттого и зла на двуногих не держал. А вот острый нюх и охотничий инстинкт в каменном доме пригождались не хуже, чем в лесу.

В первую же ночь кролень поймал мышь. Во вторую – двух, а на третью мышей почему-то не стало, зато в кладовке обнаружился лаз наружу, в сад. Лаз был сделан для кухонного кота, но полосатого лодыря рогатый заяц, к своему сожалению, не догнал. «Лучше бы Федька за мышами так бегал», – сказал бы повар, если бы застал эту фантасмагоричную погоню, происходившую в тиши спящего дома.

С лазом сначала тоже вышло не совсем ладно: то рога не пролезали, то толстоватая меховая попа застревала. В конце концов кроленю повезло, и он умудрился протиснуться геометрически правильно навстречу деликатесам в виде полевок, кротов и жуков. Жуки, впрочем, как и капуста, тоже были баловством, зато не только забавно хрустели на зубах, но и вдобавок шевелили лапками… У капусты лапок не было.

Вот и сейчас, пошипев для острастки на встретившегося кота (кот отвечал взаимностью), кролень выбрался наружу через лаз и, бодро отталкиваясь лапами от земли, поскакал к забору – там его уже ждали.

Стоило рогатому зайцу с превеликим трудом ввинтиться в щель между решеткой ограды, как его тут же вздернуло за уши в воздух. Кролень зашипел, но затем увидел уже знакомого ему двуногого с рыжей бородой веником и притих – этот хотя бы знал, что капуста и морковка не еда.

Хлопнула, закрываясь, металлическая коробочка, и манящий запах сладких ягод начал рассеиваться в воздухе. Кролень обеспокоенно повел носом, завертелся и услышал назидательное:

– Ну тише, тише ты, герой-любовник. Послужи мне еще немного, и найдем тебе какую-нибудь крольчиху попушистей.

Рыжий, не особо церемонясь, запихнул кроленя под сиденье своей коляски, и ушастый покорно лег на пол, приготовившись к непродолжительной и такой уже привычной тряске.

На очередном повороте колеса замедлили свое вращение, скрипнули, качнулись, и до носа животного донесся новый запах, резкий и будоражащий. От неожиданности кролень вскочил на все четыре лапы, да так резво, что наподдал рогами по дну мягкого сиденья. Двуногий, восседавший сверху, вскрикнул и заругался, потирая седалище, но скорее от удивления, чем от боли.

Коляска остановилась.

А кроленю только того и надо: когда обрамленное рыжей бородой лицо заглянуло под сиденье с одной стороны, заяц оттолкнулся мощными лапами и выпрыгнул с другой прямо на мостовую.

– Куда?! – возмутился двуногий и давай, дурак дураком, вместо того чтобы хватать зверя, по карманам себя щупать в поисках заветной коробочки.

Щелкнула и открылась серебряная крышка, вновь распространяя невероятный сладкий аромат. Но кроленю было уже не до него, только лапы сверкали в ночной темноте, потому как хоть и ведомо было рыжебородому, что мышей его питомец предпочитает капусте, но вот смысла жизни каждого самца человек явно еще не постиг.

А ведь в лесу любая, даже самая мелкая тварь знает: сперва разберись с соперником – самку нагонишь потом.

Именно дух другого самца уловил зверь и, вздыбив шерсть на загривке, понесся воевать, так как до сего момента с полным правом считал себя самым пригожим и сильным кроленем на весь необъятный каменный лес.

Серьезно настроенный заяц пересек пустынную по ночному времени улицу, проломился сквозь две зеленые и одну деревянную ограды и, обнаружив произведенный кем-то до него подкоп, проник в небольшой каретный сарай.

– Кш-ш-ш! Кш-ш-ш! – взывал он к сопернику, грозно нарезая круги вокруг крытого возка.

Все призывы к бою были тщетны, трус не желал мериться силами.

Тогда кролень разбежался и, испустив еще более грозный клич, запрыгнул сначала на подножку, а затем и внутрь возка. Обшарив дно, зверь убедился, что соперник хотя и был здесь, но куда-то делся.

Пораскинув спрятанными под рогами мозгами, кролень забился под сиденье и лег, выжидая.

Разбудил его толчок, скрип двери, голоса и движение. Вжавшись еще глубже в угол коляски, кролень настороженно следил за тем, как возок вытаскивают из сарая и запрягают в него лошадь. Почти сразу сверху сел некто грузный в натертых до блеска сапогах.

За все это время из разумных существ присутствие в коляске кроленя заметила только лошадь… Повернула голову, попробовала воздух губами да презрительно фыркнула, не сочтя себе за угрозу.

Так и покатил заяц по улицам Князьгорода. Невольное путешествие оказалось весьма удачным, ибо меховой живот начал недвусмысленно урчать, а на голодный желудок много не навоюешь.

Коляска остановилась в глухом переулке перед зданием, из которого доносился весьма аппетитный писк. Уши кроленя тут же встали в охотничью стойку, и он едва дождался, пока двуногий седок спрыгнет на землю, а потом последовал его примеру, только шмыгнул не в большую дверь, а в крохотный зазор между амбарами, где происходило любопытное шевеление.

Буквально с разбегу кролень поймал двух толстых крыс (главным образом потому, что те бегали медленнее остальных) и, объевшись до вздутого мехового животика, снова завалился спать, с трудом протиснувшись в какую-то дыру, ведущую внутрь здания.

Запахи, сгустившиеся в пространстве, ему нисколько не мешали, даже наоборот, успокаивали. Не пахло весной, не манил никуда сладковатый аромат.

Пару раз заглядывали какие-то двуногие, но убирались сразу же, стоило им завидеть тень разбуженного кроленя. Заяц шипел на них лениво, не в воинственном смысле, а так, для острастки, чтобы не мешали честному зверю переваривать добычу.

Проснувшись под вечер, кролень обнаружил, что ни одной крысы в амбаре больше нет, погнался было за любопытствующим котом, но лишь умаялся и окончательно постановил, что сии твари для пропитания непригодны. Пришлось-таки вылезти наружу и изрядно побегать в лунном свете за разбегающимся во все стороны пискливым ужином. Еды в этом райском месте было такое изобилие, что кролень не чувствовал лап от счастья и уже был готов обосноваться здесь навсегда.

Мечты о сытном житье пошли прахом уже на следующий день, когда в амбар зашел высокий и черный тонконог. Тонконогих заяц не любил, ибо были они шустры сверх меры, да и по худым конечностям рогами не сразу и попадешь.

Этот к тому же выкинул вот какую штуку – вошел и самым возмутительным образом вызвал кроленя на поединок:

– Кш-ш-ш! Кш-ш-ш!

Конечно, человеческие губы не могли произнести этот древний ритуальный призыв правильно, но никаких сомнений в намерениях быть не могло, и кролень, вздыбив похорошевший от обильного питания воротник, ринулся в бой.

Нет, такого позора ушастый не испытывал никогда… Хоть самому себе рога обламывай и голову в землю зарывай!

Кролень даже тявкнул пару раз, словно несмышленый детеныш, выкатившийся из гнезда, так ему себя было жалко.

– Ну чего ты, не бойся, маленький, – засюсюкала сверху двуногая по имени Глаша (из-за приятной шипящести имя запоминалось легко) и вылила ему на голову еще одну порцию воды из ковша.

Кролень нырнул и долго отказывался дышать, пока человечиха не вытащила его из таза за уши и не завернула в пушистое полотенце.

– Ну что ты, дурашка, чай, ты у нас кролень, а не крокунь. – Сильные руки стали растирать мокрую шерсть.

А пусть бы даже и крокунь – сейчас бедному зайцу было все равно. Сначала не справился с тонконогом, а потом и настоящего рогатого соперника не смог одолеть: не выдержал неожиданного укуса в чувствительное место около самой шеи, завизжал, постыдно прося о пощаде. Противник отпустил, и они еще несколько минут шипели друг на друга, но оба знали, кто в каменном лесу хозяин, а кому не было больше места под солнцем.

Ведь мир как устроен?

Ты либо самец, либо самка, либо опасность, либо еда.

Самцы еще делились на слабых (их следовало бодать для напоминания при каждом удобном случае) и сильных, с теми велась борьба не на жизнь, а на смерть.

Быть слабым не хотелось настолько, что кролень снова запищал под полотенцем и, увлекшись жалостью к самому себе, даже не почувствовал, что его вновь куда-то понесли.

– Барин, он пищит чегой-то… – раздалось где-то над завернутыми в полотенце рогами. – Может, мыло в глаз попало? Чуть в тазу не утоп.

– Это у него, Глаша, от душевных терзаний, – прозвучал голос тонконога.

– Чего-чего?

– Когда я его забирал, он как раз встретил собрата и, судя по прижатому хвосту и повисшим ушам, не вышел из этой встречи победителем. Не знаю уж, как они успели это определить. Так что у нас уже второй пациент с депрессией. Надоели, право слово. Снова придется измышлять какое-то чудовищное развлечение. Оставляй страдальца, буду лечить.

– Вы уж того, полечите, постарайтесь, – кроленя опустили с высоты и вытряхнули из полотенца на пол, – а то жалко очень.

Когда заботливая Глаша вышла, тонконог присел перед зайцем на корточки и словно в насмешку над сломленным воякой громко и протяжно затянул:

– Кш-ш-ш! Кш-ш-ш! Кш-ш-ш!

Кролень лишь подобрался и упрямо уткнулся носом в пол – именно такую смиренную позу надлежало принимать слабым самцам, чтобы их поменьше бодали.

– Ах так? Ну, тогда применим смертельное оружие. – Тонконог был уже на карачках, неудобно согнувши длинное тело. Он вдруг вытянул в сторону ушастого руку, сложенную в кулак, но с оттопыренными крайними пальцами. – А вот я тебя забодаю, забодаю, забодаю!

Человечья конечность оказалась перед самой мордой зверя, да еще пару раз обидно ткнула вытянутыми пальцами в бок.

Тут уж никакого смирения у кроленя не хватило. Он поднял голову и предупреждающе издал тихое:

– Кш?

– Кш-кш! – обрадованно подтвердил тонконог и ткнул зайца сильнее.

Битва за новое жилище продолжалась около получаса, пока кролень и его, надо признать, вполне достойный соперник не выдохлись. В итоге тонконог пропустил пару внушительных ударов по лодыжкам, повалился на спину и взмолился о пощаде. Все это действо оставило у зверя удивительное ощущение одержанной победы и радость завоевания новых территорий.

– Да ты отличный снаряд для моих тренировок, – прошуршал человек, очевидно взывая о снисхождении к своей слабости. – Знай себе уворачивайся.

Кролень презрительно фыркнул и повернулся к нему хвостом, что означало позволение жить рядом, но не отбрасывая тень на величественные рога главного самца в стаде.

Заячья память была не длиннее его хвоста, но все ж не такая короткая, чтобы собственное поражение изгладилось из нее слишком быстро, тем и объяснялось удивительное снисхождение к проигравшему.

– Я же просил избавиться от этих двоих… А вы на коляске по городу с ними раскатываете, да еще подарки принимаете! – На пороге неожиданно появился незнакомый двуногий, мелкий, со сложенными впереди конечностями.

– Если бы от ухажеров вашей матушки можно было избавиться при помощи одного только недовольного лица, вы бы преуспели и без меня, юноша. Хотите быстрых результатов – извольте помогать. – Заяц почувствовал, что его снова поднимают над полом, и, не успев даже взбрыкнуть, оказался в руках мальчишки. – Во-первых, присмотрите за кроленем, пока я езжу по делам, и раздобудьте ему свежего мясца, чтоб не сбежал на охоту. А во-вторых, сейчас я напишу письмо, отнесете на угол Каретной. Перед церковью на паперти спросите Тимошу Шустрого. Только скажите, что от меня, а то еще останетесь без карманных денег и вашей замечательной курточки с начищенными пуговицами. Тимофею передайте, что нужно найти художника в разноцветном шарфе, отдать письмо и забрать завтра ответ.

Хорошо быть полновластным хозяином каменного дома и господином над проживающими в нем двуногими. После блистательно одержанной победы над черным человеком кроленю теперь даже охотиться не приходилось. Мясо и вечером, и утром ему принесли уже не только убитым, но и освежеванным (кому-то из человеков пришлось изрядно побегать за добычей – куски были жирненькими и крупными). Спать уложили как истинного вожака, под теплой стенкой, с блюдечком молока перед носом, а добрая Глаша еще с полчаса гладила шерсть (жаль, что двуногая и большая, а так отличной была бы кроленихой).

К утру заяц уже окончательно утвердился в мысли, что новое каменное жилище гораздо лучше амбара и случившееся с ним приключение следует рассматривать как подарок судьбы. Поэтому появление знакомого рыжего двуногого нисколько его не обеспокоило, тем более что в тот момент был предмет, требующий большего внимания.

Тонконог устроил каверзу: взял да и прыснул в морду своему новому предводителю чем-то едким и пахучим. От неслыханной наглости и явного неповиновения кролень сначала пришел в изумление, но потом стало не до того, в носу засвербело так сильно, что зверь все никак не мог прочихаться.

А уж когда черный вновь стал тыкать в сторону зайца конечностью с растопыренными пальцами, стало ясно, что в доме назревает бунт. Не мог человек смириться с поражением, требовал повторного поединка.

Хоть с обонянием, хоть без, рогатый был готов защитить свой новый статус, миску молока и Глашу, ее приносившую. Он разбежался и, верно, сделал это настолько грозно, что противник устрашился сию же секунду и в знак крайнего уважения продемонстрировал, что готов хоть на руках носить нового хозяина.

То-то же!

Дальше было неинтересно. Люди еще немного покричали, пошумели, а затем, к счастью, все лишние покинули дом. Стало тихо.

Чувствующий свою вину тонконог подкрался к рогатому, наклонился и, видимо стараясь умилостивить победителя, вдруг достал из кармана знакомую серебряную табакерку. Раскрыл…

Снова пахнуло ягодной сладостью и весной, родными лесами и напитавшимся влагой мхом. Уши зверя против воли встали торчком.

– Вот и все, больше никаких беглых кроленей. Теперь будешь законопослушный гражданин. – Тонкие человеческие пальцы чиркнули спичкой и подожгли кусочек персикового меха, находившийся внутри.

Запахло паленой шерстью, да так едко, что, когда запах развеялся, в каменном доме еще долго стоял дух кроленьего гнезда.

Иннинг второго теста

Пышноусый мужчина сосредоточенно ковырялся в сложном механизме на столе и даже не вздрогнул, когда раздался дребезжащий звонок телефона, хотя в тихой комнате звук казался резким и неприятным, лишь вздохнул – потянулся к трубке.

– Слушаю.

– Альберт Марсельевич, доброго здоровьичка. Как Мальвина Фирсовна поживают? Как детки? – елейно отозвалась трубка.

– Пантелеич, ты мне эти реверансы прекращай, – строго оборвал мужчина. – Если есть чего докладывать, говори по форме, без расшаркиваний.

– Слушаю-с, ваш превосходительств! Есть без реверансов! – полунасмешливо ответили на том конце провода, безбожно глотая слоги. – Тут такое дело: вчера под Миргородом связного взяли. У него на тебя, кстати, изрядная папочка была. Говорил я тебе: внимательней со своим окружением. Но молчит, ирод, агентов не выдает – уж мои молодцы и так и эдак старались. Тебя требует…

– Зачем?

– Дак откуда ж мне знать? Ты бы приехал, Марсельич, авось расколется. Не в службу, а в дружбу.

– Приеду. Только домашним как сказать?

– Командировочка-с. Оно и для дела надежней будет.

Тест второй
Сокровище Фуцанлуна

I

На углу Аптекарской и Красной улиц стоял занятного вида молодой человек. Несмотря на одежду рабочего, он держал в руках свежий «Заречный листок» и с такой внимательностью изучал последнюю страницу, что случайным прохожим оставалось только делать абсурдный вывод: трудяга читает. То был Лутфи Кусаев – юноша действительно грамотный, но при этом, к сожалению, патологически безработный. Самое обидное, что не слыл Кусаев ни лодырем, ни дураком, не тащил всего, что плохо лежит, не болтал о чем не следует – оттого даже умение читать не портило общей положительной картины. Но между тем любой лентяй и мошенник вокруг был при месте, один Кусаев оставался не у дел. И все из-за маленького Лутова секрета. Не секрета даже, а физиологической особенности, прознав про которую нетерпимые хозяева тут же вышвыривали его за дверь. Хотя об этом чуть позднее, сейчас заглянем парнишке через плечо (пусть воспитанные люди так и не делают, но с героями книг можно не церемониться) и прочтем короткое рекламное объявление.

«Требуется камердинер. Обращаться по адресу: Пекарский пер., д. 21, боковой флигель. Спросить доктора Бенедикта Брута», – в который уже раз перечитывал Лутфи, старательно шевеля губами. Доктор – это прекрасно. Врачи спокойны, аккуратны, обстоятельны и образованны, а хозяева-врачи к тому же еще и бесплатны. Да и жалованье иностранец поставит больше, а многим национальным русским слабостям не подвержен. Одно только смущало в этом кратком объявлении – загадочное слово «камердинер», и поэтому, в нерешительности потоптавшись на месте минут пять, Кусаев отправился к самому мудрому из своих знакомых.

Дядюшка Абади держал мелочную лавку, в которой среди прочего товара затесалась полочка с книгами, а оттого слыл человеком просвещенным и собирал у себя не только покупателей, жаждущих шпилек и мыла, но и таких «искателей истины», как собственный племянник.

– Ну что ты меня без повода отвлекаешь? И таракану понятно, что камердинер – это слуга по-ихнему, по-иностранному! – В раздражении дядюшка замахнулся на Кусаева ножницами, приготовленными для резки шпагата. – Брысь! Не мешай!

Лутфи уже повернулся к двери, когда в сложной душе лавочника вдруг трепыхнулись родственные чувства. Сын троюродной сестры как-никак. В лавку к себе его такого, конечно, не возьмешь, но дать совет – не то что с рублем распрощаться.

– Постой-постой, – более дружелюбно замахал ножницами Абади Кутуевич – теперь уже не казалось, что он хочет оттяпать племяннику голову, разве что лишь кончик немного загнутого книзу носа. – Прочитай мне, как в газетенке написано.

Лутфи прочитал, все еще пытаясь держаться на благоразумном расстоянии от дядьки.

– Пекарский переулок, – задумчиво протянул лавочник. – Хорошее место. Дворянских домов там, конечно, мало, но важных чиновников живет в избытке. На таком месте не захиреешь. Ты вот что, бедовый, меня послушай и сделай, как велю. Когда на Пекарский попадешь, сразу в дом не ходи, а найди дворника и подробненько его порасспроси, что за доктор, кого пользует, какие привычки имеет. Да не жадничай, дай ему копеек десять. В дом войдешь – осмотрись, обстановочку оцени и к хозяину подход придумай. Будут спрашивать про рекомендации – говори, что предыдущий хозяин помер, родственников не было, а все состояние на богадельню отписал. Спросят об умениях – рассказывай все, что есть, да приврать не забудь. Нечего тут смущаться – не барышня. Я твой характер знаю. Спросят о недостатках – тут уж молчи. Или вот лучше скажи, что иногда так зарабатываешься, что поесть забываешь. Аллах даст, в этот раз повезет. Доктор все же – должен понимать, какая у человека ситуация.

II

После такого напутствия Лутфи появился в Пекарском переулке во всеоружии. Одежда его была выстирана и залатана, волосы причесаны, а в кармане лежало десять копеек на поклон дворнику. Но вот странное дело: стоило молодому человеку упомянуть при этом самом дворнике об обитателе флигеля в двадцать первом доме, как немолодой бородатый мужик вдруг побледнел и часто закрестился. Монетку даже доставать из кармана не пришлось: дворник мертвой хваткой вцепился в Лутово плечо и дохнул ему в ухо луком и перегаром:

– Ведьмачье логово там! Не ходи – пропадешь!

Лутфи освободился с большим трудом и поспешил прочь от мужика. В первом же пункте плана, разработанного премудрым дядюшкой Абади, вышел прокол. С перепоя не только ведьмаки, но и черти видеться станут.

Перед калиткой к дому номер двадцать один Лут внезапно столкнулся с разодетой по последней моде дамой, держащей на поводке мини-мантикору. На хвосте чудища был повязан атласный бант (прямо под черной ядовитой кисточкой), а заговоренный ошейник загадочно посверкивал не то искусно ограненным хрусталем, не то и вовсе драгоценными камнями. Расстегнется невзначай эта блескучая штучка – и пациентов у иностранного доктора станет хоть отбавляй. Дама презрительно вскинула подбородок, когда Лутфи отшатнулся, уступая ей дорогу. Мантикора, словно подражая своей хозяйке, тоже скривила волосатую, но все же неуловимо похожую на человеческое лицо морду.

Десять лет уже бытует странная и опасная мода брать к себе в домашние питомцы редких зверей, но привыкнуть к этому все равно невозможно. Есть закон, предписывающий сдавать всю обнаруженную на территории Великороссии уникальную живность в зоосад. А об иностранных монстрах господам чиновникам думать недосуг. Вот и ходят баре кто с мантикорой на поводке, кто с чупакаброй под мышкой – кончились золотые времена для комнатных собачек.

Лутфи благоразумно подождал, пока женщина и мантикора пройдут мимо, и только потом протиснулся в калитку. Сам дом был добротный, двухэтажный и, судя по табличке, принадлежал потомственному дворянину Феликсу Любчику, а судя по голым окнам, был тому самому дворянину без надобности. Флигелек же, наоборот, имел вид обжитой и достаточно опрятный. Рядом с дверью поблескивала табличка «Сэр Бенедикт Брут. Криптозоолог». Ниже еще одна, теперь уже с иностранными буквами, «Sir Benedict Brute. Cryptozoologist». Последнего слова Лутфи не понял ни в русском написании, ни уж тем более в иностранном. Подумалось только, что это, наверное, специализация у доктора такая. Вот бывают же акушеры, окулисты, хирурги, коновалы… Или коновалы – это не то?

Знал бы молодой человек, сколь неизмеримо ближе его возможный наниматель к коновалам, нежели к окулистам, тогда, возможно, крепко бы задумался, прежде чем дергать за витой шнур дверного колокольчика.

Казалось, колокольчик еще не успел и шелохнуться, как дверь распахнулась, едва не снеся беднягу Лута с крыльца, и на пороге появилась высокая щекастая девка, поперек себя шире. Через одно ее плечо было грозно перекинуто вышитое полотенце, а через другое – русая коса в кулак толщиной. Незнакомка сначала недоуменно посмотрела поверх головы невысокого юноши и только через секунду соблаговолила опустить орлиный взор вниз.

– Тебе чего? – Голос у красавицы был под стать внешности: грудной, басовитый.

Не успел Лутфи ответить, как из недр дома полетел совсем другой, нежный, тембр:

– Глафира, будь вежливой с посетителями!

Глафира окинула молодого человека презрительным взглядом, дескать, не по рылу каравай, и вполоборота, с явным возмущением, ответила:

– Анфиса Ксаверьевна, матушка, так он же из простых!

– Но и ты тоже не графиня! – назидательно отозвалась невидимая фея.

– С чем пожаловал…ли? – выдавила из себя девка, косясь круглым глазом себе за спину.

– Вот. – Лутфи протянул ей страницу газеты с объявлением. – Тут сказано спросить доктора Бенедикта Брута.

Имя иностранца на язык ложилось неуклюже.

Глафира бесцеремонно выдернула объявление у него из рук и с криком «Анфиса Ксаверьевна!» скрылась в доме, оставив «неперспективного» посетителя топтаться на пороге. Молодой человек постоял некоторое время, повертел головой, помял в руках снятый с головы картуз, а затем, то ли под гнетом любопытства, то ли под воздействием второго дядькиного совета, слегка пригнувшись, просунул голову в полураспахнутую дверь… и тут же с тихим вскриком отпрыгнул назад.

В щели между косяком и створкой, где-то на уровне его башмаков, показались сначала ветвистые оленьи рога, а затем вислоухая заячья морда. Лутфи протер глаза, но рогатый заяц и не думал исчезать, наоборот, с некоторым трудом переставляя коричневые лапы, перевалился через порог и застриг ушами, глядя на визитера красными бусинами глаз.

– Кыш! – Молодой человек попятился и замахал на чудовище руками. – Кыш! Фу!

Известно, что зайцы существа пугливые… но вот что будет, если такой трусишка обзаведется парочкой острых рогов? Лутфи с удивлением обнаружил, что ему предстоит это узнать: ушастый не только не думал пугаться, но к тому же довольно резво поскакал в его сторону.

– Кыш! Брысь! – Кусаев отступил еще на шаг и наткнулся спиной на перила крыльца. Коричневый комок меха на радостях от того, что загнал такую крупную добычу в угол, со всей силы ткнулся рогами ему в голень. – Ай-й-й! Монстра проклятая! А ну я тебя!..

Несмотря на весь свой смирный и скромный вид, постоять за себя Лутфи умел и наверняка постоял бы, если бы не вернулась Глаша.

– Не трожь! – Девка ловко подхватила чудовище на руки, спасая его от занесенной для пинка ноги. – Ишь, злыдень, бедного звереныша топтать вздумал…

– Так он…

– А зачем звал? Ты позвал – он и пришел! – Все еще кипя от возмущения, Глафира почесала зайца между рожек, а затем подняла его на вытянутых руках перед глазами. – Верно, Кышуня? Все они такие, дуболомы неотесанные!

Упрек казался по меньшей мере несправедливым. Лутфи был мало похож на дуболома, потому спорить не стал – несолидно с девкой лаяться, да еще в доме возможного хозяина.

– Я его не звал, – как можно вежливее ответил молодой человек, а затем примирительно спросил: – А это кто такой?

– Ага, как же, слышала я. Это Кыш! – Глафира сунула животное прямо в лицо посетителю.

Заяц задвигал розовым в крапинку носом.

Лутфи хотел было погладить пушистого, но горничная предусмотрительно убрала от него питомца.

– Я в том смысле… что он такое?

– Будто кроленей никогда не видел! – заносчиво фыркнула грубая девка, хотя, по совести говоря, кролени по Великорусской империи табунами не ходили и встретить их можно было разве что в нескольких богатых домах. – Хозяин от одного из клиентов принесли. Ты это, в переднюю проходи, оне сейчас выйдут.

Вслед за Глафирой Лутфи перешагнул через порог и, очутившись в сумрачном коридоре, почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Боковым зрением уловив корявый силуэт, он повернул голову и едва удержался от крика. На стене было прибито чучело горгульи! Неизвестный таксидермист поработал на славу: отлично сохранившаяся чешуя и клыки создавали полное ощущение живого существа, а мастерски подобранные стеклянные глаза были вставлены так, что их кровожадный взгляд все время следил за входной дверью.

– А, это Афродита, – беспечно махнула руками на безобразное чучело Глаша, – сдохла месяц назад. Уж настолько сообразительной была, что хозяин из нее вот чучело заказали. Ты тут один обожди, а мне надо Кыша накормить.

Лутфи облизнул внезапно пересохшие губы и, не сводя глаз с горгульи, машинально кивнул. А когда сообразил, что оказался один на один с недружелюбной прихожей, было уже поздно. На противоположной от Афродиты стене висело зеркало, и, даже вздумай Кусаев не смотреть на страшилище, оно все равно находило его взглядом. Оставалось только надеяться, что после безвременной кончины сообразительной горгульи убитый горем доктор не стал заводить себе ничего страшнее и воинственнее рогатого кролика. Чтобы отвлечься хоть на секунду, молодой человек стал оглядывать другие предметы обстановки: вешалку на когтистых лапах, которая, казалось, вот-вот куда-то убежит со всей одеждой, подставку для зонтов, вырезанную из чьей-то гигантской кости, висящие на стене биты – похоже, что для игры в лапту.

«Странный какой-то доктор», – в первый раз заподозрил неладное Лутфи. Но дальше этой мысли не пошел, а зря… История и литература знают немало примеров, когда жизнь благонравного и работящего юноши сходила с накатанной колеи только из-за слепого выбора хозяина и места службы. Эти доверчивые молодые люди полками пропадали в безымянных землях, гибли от рук лихих людей, и лишь единицы доживали до зрелых лет, чтобы иметь возможность рассказать о своих приключениях. К сожалению, Лутфи (пусть три класса образования и давали ему некоторый повод для гордости) не знал истории и почти не был знаком с литературой. Оправдаем молодого человека тем, что в его обстоятельствах нельзя было быть слишком разборчивым при выборе нанимателя. Поэтому если Кусаев и насторожился, увидев при входе в дом рогатого зайца, а в прихожей чучело горгульи и кровожадную мебель, то не настолько, чтобы тут же закрыть дверь с уличной стороны.

А в это время в глубине дома разыгрывалась нешуточная человеческая драма.

– Анфиса Ксаверьевна, это вы изволили написать? – свирепствовал некто за стеной. – В дешевой газетенке? Да еще «доктор»? Я не потерплю подобного селф-вила[16]16
  Самоуправства (англ.).


[Закрыть] в собственном доме! Какой я вам доктор? Неужели сложно запомнить коротенькое слово «сэр»? Сэр Бенедикт Брут! Повторите за мной…