Текст книги "Культурный герой"

– Достали вы меня своим Е-1428! – в сердцах выкрикнул Старлей. – Что это вообще?

– Как? Ты не в курсе? – удивился голос.

Васька сел на бордюр, шершавый и холодный, выбеленный известью.

– Представь себе!

– Я, конечно, знал, что вы, белковые, тупые. Но не настолько же! Е-1428 есть убойная смесь серотонина, опиатов и эндорфинов, иначе именуемая как «наркотик удовольствия». Местный аналог разработал ротмистр Чача. Вообще во вселенной есть множество названий этому веществу, но суть-то не меняется. Жесткая штука. Жестокая. Но забористая! Ух, какая забористая! – В голосе жука появились странные нотки, эдакая несообразная обстановке веселость.

– А ты откуда знаешь, что забористая? – потряс резиновым хоботом Старлей.

– У меня нет противогаза. Только у тебя. И сейчас я под изрядным кайфом. И ради любви к Медузе изо всех сил сдерживаюсь, чтоб не откусить тебе голову и не присоединиться к хороводу.

– Э-э… – Старлею вдруг стало интересно, ухудшились ли скоростные характеристики жука из-за наркотического опьянения и получится ли у него, Старлея, незаметно улизнуть?

Голос продолжил:

– Поэтому давай по делу, пока я себя контролирую. Я хоть и существо высшего порядка, но далек от совершенства. Могу и сорваться.

Старлей кивнул, хобот взвился и опал на камуфлированную грудь:

– Я «за». С чего начнем? Что делать будем?

– Да ничего такого. Отдели семена от плевел. Плевела отведи во-он к той стенке и расстреляй из пулемета. У тушканчегов под Е-1428 защита вообще не работает, так что завалишь ты их, не особо-то и напрягаясь.

Старлей обвязался лентами (каждая на две с половиной сотни патронов), схватил пулемет за станок и покатил. Тяжело! Голова Старлея вспотела в противогазе. Все-таки шестьдесят четыре кило, произведенных фирмой «Виккерс» то ли в конце девятнадцатого, то ли в начале двадцатого века, Млечный Путь, планета Земля. Металлические колесики задорно звякали по асфальту, на щите болтался рваный чехол.

Если верить жуку, прятаться бессмысленно, противник беззащитен. С другой стороны, сам инсектоид пребывает в искривленном пространстве – наверное, это что-то значит, чего-то жук боится…

Но, на удивление Старлея, пришелец не обманул, все сбылось, как он обещал. Кризорги при виде вооруженного землянина улыбались и закручивали хвосты бубликами. Умирая под дождем пуль, они выглядели довольными жизнью, а заодно и смертью. Старлей даже позавидовал им и всерьез подумал снять противогаз.

В чувство парня привел окрик ёшкина жука:

– Чего копаешься? Скоро прилетят ушастые с соседней базы, тут всего-то километров сто. Обеззаразят территорию от паров наркотика и впендюрят нам по самую акварель. Мало не покажется. Давай грузи добычу на борт!

Под добычей следовало понимать пятерых узников, освобожденных от присмотра вертухаев, суточного довольствия и веры в светлое будущее. Узники на свободу не спешили, пришлось пригрозить им пулеметом.

Гипернасекомое, внезапно возникшее из пустоты, фурора не произвело. Бывшие революционеры, нынешние наркоманы вяло реагировали на окружающую обстановку. Сцепив щупальца-руки-корни, они подразумевали этим какую-то особую сплоченность, усугубляемую хороводом вокруг Старлея.

Ёшкин жук, как показалось Ваське, протяжно, с надрывом вздохнул. Он подогнул лапы и перенес вес многотонного тела на нижние сегменты. Короче говоря, закрепился вертикально. И приветливо распахнул свое черное бронированное брюхо.

– Первый пошел! – Старлей внимательней пригляделся к личному составу будущего воинства. Так-с, что имеем, а?

Имеем нечто, напоминающее сатира из книжки о Древней Греции.

– Второй пошел!

Существо в черной сутане, мордахи не видно, пальцев на каждой руке шесть штук, в пальцах четки, величаво вошло в ёшкина жука.

– Третий, четвертый, вперед!

Земноводное, от которого исходили волны тепла, и древовидная тварь, похожая одновременно на молоденький дуб и кедровую шишку, пританцовывая, заняли свои посадочные места.

– Пятый!

Больше всего в компании инопланетян Старлею глянулся сапиенс в очках. Очки у него были выдающиеся – с полосатой оправой, перетянутой синей изолентой, и толстыми, просто неприлично толстенными стеклами. Именно эта особь казалась Василию странно знакомой… Стоп! Отставить сопли в шоколаде! Формальности в сторону, наладить контакт еще успеем. Сейчас надобно как можно скорей покинуть территорию концлагеря и умотать подальше. Да и жрать хочется… Старлей подумал о знаменитой тушенке тушканчегов. Жаль, нет времени совершить налет на продовольственный склад.

Брюхо захлопнулось, диоды зажглись.

– Господа, рад приветствовать вас на борту нашего транспортного средства. Ремни пристегивать не надо, курить можно. Подробнее условия нашего дальнейшего сосуществования мы обсудим в более спокойном месте.

Когда сатира колбасит от ломки – это мерзко.

Когда ломает земноводное – забавно.

Когда человек блюет кровью и спермой – это напрягает.

От погони беглецы спрятались в просторной пещере, словно специально для подобных целей созданной матушкой-природой. С воздуха группу не засечь, а по скалам тушканчеги, зная их любовь к пешим прогулкам, бродить не будут. Не в привычках кризоргов заглядывать в каждую щель, способную оказать приют революционерам.

Старлей, обхватив колени руками, сидел у костра и наблюдал, как ротмистр Чача с помощью мензурки отмеряет дозы страждущим. К этому вопросу Чача подошел творчески. Сначала он прикинул на глаз, кто из инопланетян сколько весит и какого роста, потом составил таблицу, в которой учел коэффициенты расовой принадлежности, и, поминутно слюнявя карандаш, записал данные в аккуратно разграфленные столбцы и строки. Под это дело Чача завел специальную тетрадку в клеточку, с красными полями и обернутую прозрачной клеенкой. На обложке было напечатано:

ТЕТРАДЬ

ученика______класса

_______школы №___

___________________

Чача чуток подумал, воткнув карандаш чуть ли не в гланды, а затем резко, будто принял важное решение, зачеркнул и исправил «ТЕТРАДЬ» на «Полевой дневник наблюдений и учета расхода секретного вещества», «ученика» изменил на «ротмистра». И вписал слово «высшего» перед «класса», чему несказанно обрадовался. «Школы №» он с ненавистью измарал до невозможности прочтения. Над последней графой ротмистр задумался, пожал плечами и добавил: «Чачи Блиннолицего».

– Важно, чтоб их организмы нормально функционировали. Но при этом не позволить эйфории затуманить их разумы, – пояснил он Старлею, хотя тот ничего не спрашивал.

Вот тебе и наркотик удовольствия, подумал Старлей. Нах такое счастье нужно? Он знал, что козлоногого дурачка со свирелью в лапах зовут Марсий, и тот действительно настоящий сатир и бабник. Медуза Горгонер уже испытала его сексуальные домогательства. Странно, но она категорически отказала рогатому сластолюбцу.

Земноводное представилось Саламандром и при всем отсутствии видимых половых признаков оказалось самцом. По крайней мере, таковым оно себя считало, потому что было весьма теплокровным, а то и очень зажигательным в определенных условиях. Как сказал Джентльмен, именно салемы подарили ВКС методику энергетических выплесков на расстояние прицельной дальности. Дамы этой расы в плане интеллекта мало отличались от обычных земных ящериц.

Дерево откликалось на имя Лешак, в разговоры не вступало, вообще было мрачным и недовольным свободой. Лешаку неплохо жилось в концлагере, значительно лучше, чем на родной планете, где приходилось постоянно сражаться за почву и минеральные удобрения. Тушканчеги на удобрения не скупились. И если почвы вокруг предостаточно, то нитраты еще поискать надо. У Старлея есть нитраты? Нет? Ну дык…

Человека звали Игрек, он постоянно хихикал и протирал линзы очков. Штатский, что с него взять?

– Итак, – сказал Чача, – у нас есть драгс, у вас знания и навыки. Все вы попали в концлагерь не просто так, но за вред, нанесенный тушканчегам. Вы – революционеры, саботажники и террористы. Нам нужен ваш опыт партизанской войны на захваченных планетах. Кто, как не вы, в курсе, как максимально эффективно дать отпор гнусным захватчикам? Взамен мы предлагаем вам своевременные поставки замечательного препарата Е-1428. Вы нам, мы вам. Все справедливо и честно. Верно?

Инопланетяне считали, что да, условия сделки более чем приемлемы. Очкарик попытался было вякнуть что-то о произволе, но его быстро привел в чувство Джентльмен, хорошенько двинув кулаком в живот.

В полнейшей тишине поднялось существо в сутане, заявившее, что его следует величать не иначе как Великий Инквизитор. Перебирая четки, оно проскрипело:

– Я не умею воевать, мое дело – нести веру в массы. Я – концентрат религиозной набожности и всегалактического терпения. Я не умею взрывать линии электропередач и пускать под откос поезда. Отпустите меня с миром, братия.

Заявление вызвало гомерический смех Старлея.

– Ой умора, ой не могу! Космический свидетель Иеговы! Ха-ха-ха! На фиг он нам нужен, пусть топает, пока никто не заразился этой дрянью.

Инквизитор шагнул к выходу из пещеры.

– Э-э, батенька, не скажите. – Блиннорылый покачал головой, отчего толстые щеки его всколыхнулись. – Зараза заразе рознь.

Инквизитор резко остановился, будто наткнулся на заточенный кол, и раздумывал, стоит ли напрягаться дальше, однозначно, но быстро убивая себя, или же имеет смысл вернуться, открыв неглубокую еще рану, и медленно, с мучениями сдохнуть от потери жизненных сил.

– Я точно знаю, что у святоши есть особый талант, который нам очень пригодится. Умение находить клады.

– На золото пиратов мы купим много оружия? – предположил Старлей. – Пистолетов, автоматов и кинжалов? А мне еще саблю, мячик и велосипед?

Блиннорылый и Джентльмен презрительно хмыкнули. Одновременно, не сговариваясь, а значит, искренне.

– Пистолеты-автоматы? Нет. Согласно разработанному плану освобождения планеты нам просто необходим хотя бы один блэкфайтер. – Чача чуть ли не выдавливал из себя слова, будто каждое – военная тайна, одни мысли о которой вредят ее совершенной секретности.

– Все блэкфайтеры уничтожены тушканчегами в первые дни оккупации, – скривившись, словно прожевав что-то тухлое, сообщил Старлей и так всем известный факт.

– Все, да не все. Один остался. Его спрятали в этих скалах. Согласно старинной горской легенде придет Освободитель, которому понадобится особое оружие для особой войны.

Инквизитор понял, что просто так его не отпустят, присел на камень и принялся бубнить молитву на латыни. Старлею захотелось спросить Инквизитора, откуда тот знает мертвый земной язык, но, поразмыслив, боец ВКС решил, что подобные беседы могут сблизить его с инопланетянином, а это сейчас совершенно ни к чему.

Бока Саламандра тепло мерцали желтым. Розовым и алым светился хвост. От гребней на спине струилось жаркое марево. Схватившись за рога и хорошенько дернув, Марсий раскрыл свой череп, треснувший на две неровные части. Из одной он достал щетку для расчесывания шерсти на ногах, во второй помещался его мозг. На щетке так и было написано: «Для ног», чтоб никто не сомневался, как именно используется инструмент. Старлей удивленно спросил:

– А почему в голове?

– Так ведь для ног! – возмущенно ответил Марсий (похоже, его слишком часто озадачивали этим вопросом) и ткнул Старлею под нос щетку с надписью. Старлей скосил глаза. Буквы какие-то диковинные, закорючки, а не буквы. Старлей не знал этого алфавита, но почему-то понимал его. А ведь ёшкин жук говорил что-то об общегалактических языках…

– Итак, – сказал Великий Инквизитор, – вы хотите, чтоб я помог вам найти спрятанную абреками боевую машину, предназначенную для подавления бунтов? И спроектированную как оружие массового уничтожения? Способную перемещаться в верхних слоях атмосферы и в океане на глубине до пяти километров?

– Совершенно верно, – кивнул ротмистр Чача.

– Так точно! – поклонился майор.

– Без блэфайтера у нас нет ни малейшей надежды, – зашевелились змеи на голове Горгонер.

Инквизитор кивнул:

– Что ж, я согласен на ваше предложение. Взамен я прошу единоразово выделить мне годичную порцию Е-1428. Сверх того отмерять не надо, ибо пристрастие к наркотику не позволит мне прожить дольше. Вам – тайник, мне – дурь и свобода. Решайте скорее. У меня мало времени, я должен наставить жителей этой планеты на путь истинный. Я отправлюсь с проповедями по городам и весям.

– Что ж, это справедливый обмен. – Блиннорылый кашлянул в кулак, скрыв счастливую улыбку.

– Да, я согласна. – Змеи на голове Медузы распрямились по стойке смирно, сообщив о буйной радости хозяйки.

Джентльмен развел руками и бессильно опустился на пол пещеры. Подкинул в костер веточку сирени.

– Да! Йес! Ух ты! Да! – только и смог выдавить из себя Старлей.

Если б бойцам ВКС разрешалось танцевать и прыгать на одной ноге в присутствии штатских, Старлей сплясал бы польку-бабочку и гопак. Жаль, устав отдельным пунктом возбраняет подобные проявления эмоций.

А когда восторга поубавилось, Медуза заметила, что в пещере нет ёшкина жука. Размеры грота позволяли разместить под его сводами всех диверсантов и наемников, а также парочку карьерных грузовиков в придачу. На отсутствие свободных кубометров грех жаловаться.

– Жуча, ты где?! – Медуза кинулась к выходу и закричала во мглу.

Черные горы хранили безмолвие, считая ниже своего достоинства разговаривать с женщиной, пусть и прилетевшей с другой планеты.

Утром ёшкина жука нашли мертвым в сотне метров от пещеры. Он вскрыл себе хитин. Наружу вывалилось много всего. Поверх груды вещей лежал одинокий лист бумаги, не сдутый ветром лишь потому, что его прижимал краешек бронежилета. Это была предсмертная записка, в которой ёшкин жук просил в своем суициде никого не винить, так получилось, он надышался Е-1428 при атаке на концлагерь. Высшее существо принесло себя в жертву Великому Делу Освобождения Вселенной от тушканчегов, ушастой чумы космоса. А вообще, откровенно говоря, ему, жуку, глубоко безразличны тушканчеги. Он сделал то, что сделал, ради любви к самому прекрасному существу, когда-либо обитавшему в пространстве и во времени. Короче, он решительно отказывается превращаться в поганого джанки. Смерть предпочтительней позора.

После трагической кончины инсектоида что-то случилось с термоупорными свойствами его хитина. Старлей напрягся и в один посыл сжег труп гигантского насекомого, истратив пять кэгэ живого веса. Для боевого друга не жалко. Тем более новенький бронежилет сидел на Старлее, будто на него сшитый.

Медуза рыдала.

Наемники и освободители готовились принять последний и решительный бой.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР

Весь день раздавались взрывы

за монастырской стеной.

Монашки на воздух взлетали

одна за одной.[1]1
  Перевод Б. Херсонского.


[Закрыть]

Спайк Миллиган

Великого Инквизитора некогда звали Карлсоном. Он жил на крыше, у него было шесть пальцев на левой руке (на правой – четыре и перепонка), моторчик и деревянный дружок Пиноккио по прозвищу Малыш. Сейчас остались только пальцы. Карлсон сидел у Пруда, в Котором Герасим Утопил Муму, и играл грустную мелодию на потыренной у Марсия свирели. Мелодия называлась «Плач малютки-инопланетянина». В пруду поплескивала змеями Медуза и отражались редкие и некрупные звезды.

Карлсону в некотором роде не повезло с рождения. В госпитале сестер-бенедиктинок, куда угодила не доносившая его два месяца матушка, шестипалого младенца с моторчиком приняли, естественно, за Онтихреста. Матери сказали, что дитя скончалось при родах. Суровая настоятельница решила, что если отпрыска нечистого с младых ногтей воспитывать в строгом духе католической церкви, то и вреда с него будет немного. Возможно, даже польза. Так, Карлсону запрещали летать, кроме тех случаев, когда надо было доставить корзину яблок из сада прямиком к столу настоятельницы. Или когда сестры предлагали метнуться в круглосуточный за сигаретами и бухлом. Распевать песни, лазать по крышам, ловить голубей и стрелять из рогатки мальчику тоже не разрешали, зато требовали заучивать наизусть псалмы и знать имена всех апостолов. Псалмы Карлсон, впрочем, даже любил, поскольку с детства был музыкален. У него был чудный голос. Петь в хоре ему, конечно, не разрешалось, но Карлсон прятался в закутке за бесконечно манящими трубами органа и тихонько подпевал. Голос Карлсона был настолько хорош, что послушать хор бенедиктинок съезжались издалека.

Когда Карлсону исполнилось семь лет, мать-настоятельница сочла, что дальнейшее проживание его в сугубо женском монастыре непристойно, и мальчишку отдали в военную школу. Я бы в летчики пошел, подумал обрадованный Карлсон, когда суровый дядька в погонах протолкнул его на заднее сиденье старенького «форда». Позади остались монастырь, и мать-настоятельница с крупным носом, и орган, и «Отче наш» семь раз после обеда, и горгульи по стенам, и распятый Христос под куполом. Горгулий Карлсону было жалко. С горгульями он успел подружиться и узнать многое о дождевых стоках и об охоте на голубей.

Военная школа оказалась еще хуже монастыря. Во-первых, Карлсона дразнили пончиком, жирнягой, толстожопым и чмошником. Во-вторых, он оказался последним на построении, самый маленький на своем курсе. В-третьих, никаких полетов не было, а надо было ползать под колючкой в грязи. Колючка цеплялась за пропеллер, и полосу препятствий Карлсон всегда заканчивал последним. За это его не брали ни в одну команду и вообще никуда не брали. И иногда мочили в сортире башкой.

Поэтому, когда их повезли с экскурсией на военную базу НАТО в Албании, Карлсон сбежал. Он поселился на задворках базы, недалеко от забора. Забор охраняли бегающие по периметру овчарки, но с ними мальчик быстро подружился. Вечерами он любил посиживать на вращающейся антенне радара и поигрывать на губной гармошке. С наблюдательной башни он, в своем длинном не по росту хэбэ, казался особенно толстым и растрепанным вороном. Подружился он и с сарычем Виктюком, злой и вечно голодной птицей, охраняющей базу от голубей, а больше всего – со старым списанным Апачем. Вертолет обучал его военной премудрости намного успешней, чем ефрейторы в академии. Рассказывал, как рассыпаться при приближении вертушек противника, как заходить в хвост, соблюдать преимущество в высоте, опасаться ушастых КА и острозубых Мигов, плеваться ракетами, обманывать радар, как отрадно опрастываться напалмом над камбоджийскими джунглями. Карлсон слушал с восхищением. Ему тоже хотелось бы опростаться напалмом. А поскольку камбоджийских джунглей он не видел никогда, воображение рисовало ему монастырский сад и мать-настоятельницу, с визгом перебегающую от горящего ствола к стволу.

Когда Карлсон слегка подрос (но все еще сильно напоминал бочонок с пропеллером), он решился присоединиться к боевым вылетам. И не стало для него большего наслаждения, чем следовать за тройкой блэкфайтеров, становясь обтекаемым, уклоняясь от лучей радаров, осыпать позиции противника цветочными горшками, навозом и строительным мусором. Блэкфайтеры над молодым спутником посмеивались, но покровительственно. Приглашали его несколько раз даже на свои дикие партис в колхидских горах, под самыми ледниками, где приятно отведать дизельного топлива с добавлением электросварки, для пущей шипучести. В горах Карлсон познакомился и с козами, и козы ему понравились. Иногда он залетал и в маленькие балканские деревушки, слушал песнопения длиннобородых попов в часовнях и сам подпевал вполголоса. Приятная размеренная жизнь.

Как-то раз, возвращаясь с задания, он не нашел на базе Апача. Старика то ли отправили на переплавку, то ли продали боевикам Нигерийской освободительной армии за груз бананов. Эта потеря сильно подкосила юного Карлсона. Он даже похудел и реже играл теперь на губной гармошке. Одинокий, барражировал он над укрытыми ночной тенью городами. Однажды, когда тоска особенно сильно сдавила его пухлое горло, он подлетел к окну многоэтажного дома в Стокгольме. Окно было полуоткрыто. На подоконнике, в банке из-под консервированных томатов, горела свеча. Огонек задувало сквозняком. Рядом со свечой на коленках стояла неловкая, будто из одних шарниров состоящая деревянная кукла. Кукла вглядывалась в темноту круглыми пуговичными глазами. Карлсон подобрался поближе. Кукла моргнула и сказала:

– Ты кто?

– Я – Карлсон, который живет на крыше, – ответил Карлосон и сам удивился. Жил он вовсе не на крыше, а на верхушке старой сторожевой сосны. Подумав, Карлсон добавил: – Я – умный, красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил.

Пуговичные глаза смотрели на него по-детски доверчиво. Карлсон удивился. Обычно на этом этапе знакомства собеседники либо смеялись, либо, пожав плечами, крутили у виска пальцем.

– А ты кто?

– Я – настоящий мальчик по имени Пиноккио. У меня был папа Карло, но его посадили в долговую тюрьму. И теперь я живу один.

Карлсон почесал в затылке. Собственного родителя он не знал, но более чем вероятно, его тоже звали Карлом. Это их с Пиноккио роднило.

Деревянная кукла спросила:

– Ты будешь со мной дружить?

Карлсон задумался. То есть первым побуждением его было сразу согласиться: кроме старика Апача, у него никогда не было настоящих друзей, – но долгий и горький жизненный опыт научил Карлсона, что во всем следует искать подвох.

– А нет ли у тебя плюшек с корицей? – коварно спросил летун.

– Плюшек нет. Но есть луковица. Будешь?

Лука Карлсон не любил, предпочитая свежую голубятину, но отказываться было неудобно. Они сидели вдвоем с Пиноккио на подоконнике, болтали ногами, жевали честно разделенную луковицу и смотрели на мигающие огни сонного города.

Свирель Карлсона испустила особенного громкую и заунывную трель, и Медуза сердито зашипела змеями из пруда. Вода забурлила, и на поверхности показалась сначала поросшая пресмыкающимися голова, а потом и все пышное и щедрое медузье тело.

– Ну ты, музишн, катился бы отсюда колбаской, – недружелюбно предложила инопланетянка.

– Сама катись, – вяло огрызнулся Карлсон.

Медуза присмотрелась к музыканту поближе.

– Ух ты, мутантик. Молоденький. Хочешь, мутантик, женской любви?

Карлсон сплюнул. Монастырское детство повлияло на него нехорошо, и любил он разве что коз и Малыша-Пиноккио – да и того сожгли тушканчеги в первые же часы после падения шведской столицы. Объявили хитрым боевым роботом хумансов. Что касается самого Карлсона, то ему все никак не хотели поверить, что он обычный хомо сапиенс, а шесть пальцев и пропеллер – так это причуды генетики после взрыва на Чернобыльской АЭС. Законопатили в лагерь для инопланетян-бунтарей. В лагере было неплохо, кормили, во всяком случае, прилично. Свиная тушенка – это вам не голубятина, сухая и жилистая. Карлсон на сытном хавчике заметно подрос, возмужал, полые косточки заполнились кальцием и хондриотинсульфатом. Табачок у тушканчегов, опять же, оказался отменный. А что компания темная, так избегать товарищей по общежитию Карлсон насобачился едва ли не с младенчества. Вот и сейчас, спровадив Медузу – та, удивленная отказом, фыркнула, оправила хелицеры, подвела радиоактивным илом челюстные пластины и поскакала на свиданку с Жуком, – Карлсон снова остался в одиночестве. Он приложил к губам свирель и заиграл печальную и трогательную песню «Спокойной ночи, Малыши». Спи, Малыш, спокойно, думал Карлсон. Никто не потревожит твои угольки. А я уж как-нибудь отплачу ушастым захватчикам, ну и безухим с ними заодно.

Размышлял Карлсон, впрочем, недолго. От печальных мыслей его отвлекло некое движение на противоположной стороне пруда. Отложив свирель и вытащив из-за пояса здоровенную узловатую дубинку – мало ли чего от этих алиенсов ожидать, – Карлсон бесшумно снялся с берега и полетел через пруд. У стелсов он научился летать почти невидимкой и стлался над водой подобно сигарообразной тени. Карлсон пересек водное пространство и завис над камышами. В камышах было неспокойно. В камышах долговязый полупрозрачный субъект в обширной рубахе тащил на полупрозрачной веревке полупрозрачную шавку. Шавка повизгивала, будто спрашивая: а что это ты такое недоброе задумал, хозяин? С тяжелым вздохом субъект подхватил шавку заодно с веревкой и швырнул на глубину. Шавка забила по воде лапами. Субъект хлопнул себя полупрозрачной ладонью по лбу и отчетливо произнес:

– Эх, опять забыл камень привязать! Иптыть твою…

– Ну вот, а говорили: немой, немой, – прокомментировал Карлсон с высоты полета летучей мыши.

Субъект задрал башку, выпячивая волосатый кадык. Заметив Карлсона, он сказал просительно:

– Ты это, братишко, подсобил бы, а? Шестом ее в глубину пихай, сучку эдакую, шестом!

Шеста у Карлсона не было, поэтому он просто спустился пониже и огрел животное дубинкой по голове. С прощальным воем собака пустила пузыри и затонула. Субъект – видимо, сам Герасим – отер рукавом пот со лба, опустился на траву, достал из кармана кисет и принялся сворачивать цигарку. Карлсон приземлился рядом и вытащил пачку тушканчеговых сигарет. Закурили.

– И давно вы… так? – вежливо спросил Карлсон. С потенциальной добычей он всегда был отменно вежлив: мало ли чем она способна укусить или сделать еще какую-нибудь гадость.

– Да вот уж третий, кажись, век пошел, – меланхолично ответил Герасим.

– Это ваш личный вариант чистилища? – поинтересовался искушенный в вопросах религии Карлсон.

Герасим хмыкнул вонючим дымом:

– Чистилище. Лять. Ну вы тут, люди, совсем соображение утратили. Смерти, говорю я вам, нет, но есть жизнь вечная, хотя и препоганая.

Карлсон в смущении покачал головой. Присутствие на этом пропахшем солидолом берегу Герасима противоречило тем основным принципам, которые мать-настоятельница вбивала в голову нерадивому ученику тяжелым латинским словарем.

– Ну и как оно там… за гранью бытия?

– А нет никакой грани. Ни рая, ни ада нет, мой шестипалый друг с пропеллером. Все это позорная выдумка мракобесов. Есть лишь смерть временная, которая повсюду, и смерть вечная, желанная, но недостижимая. И есть те, кто может подарить жаждущим эту смерть. Как, например, ты, о жужжащий лопастями воин Армагеддона. То, что течет в жилах твоих вместо крови и питает мотор, то и придает тебе священную силу.

Карлсон усомнился:

– А не врешь ли ты?

– Бля буду! – поклялся призрак. – Век воли не видать. Ты, Карлсон, наследник славы викингов, ты – последний из рода валькирий. Твое дело – вырвать душу грешника из гнилых оков плоти и спалить ее в очистительном, все уничтожающем пламени Вальхаллы. И лишь тогда мир этот станет совершенен.

– А не дьявол ли ты, посланный мне во искушение? – снова усомнился Карлсон.

Герасим пожал плечами:

– Конечно, я и есть дьявол. А ты мой сын. Вот наконец мы и встретились, сынуля.

– Папа! – радостно завопил Карлсон и обнял Герасима за шею.

Объятие было крепким и долгим. Герасим некоторое время трепыхался и дергал кадыком в цепких пальцах Карлсона, а потом затих. Карлсон опустил убитого на траву. Через некоторое время из воды показалась Муму. Перебирая лапками, она подплыла к берегу. Отряхнула брызги, обнюхала неподвижное – навеки уже неподвижное – тело хозяина – и ушла в камыши.

– Иди, иди, Жучка, – задумчиво сказал Карлсон.

Теперь он знал, что делать.

Святое дело обращения он начал прямо в лагере, и начал так успешно, что к моменту освобождения выживших осталось немного. Точнее, всего четверо. Игрека Карлсон, как единственного представителя сапиенсов, решил оставить для последнего решающего эксперимента. К Саламандру особо не подберешься, топливо в баках взорвет. Как извести Лешака, летучий вестник Апокалипсиса пока не придумал. Ну и сатира пожалел: больно уж тот хорошо играл на свирелке. Любовь к музыке – вот, пожалуй, единственное, что осталось в душе бывшего Карлсона, а отныне и навсегда – Великого Инквизитора. Для пущей солидности он нацепил черную робу и смотрелся теперь почти зловеще. Выпирающие лопасти можно было принять за сложенные за спиной крылья.

«Покайтесь, дети мои! – взывал Инквизитор. – Ибо Бог иудеев есть бог карающий, и извергнет он вас из уст своих в озеро, кипящее огнем и серой! Лишь тот, кто порвет всяческую связь с миром плоти, миром бренным, лишь тот и угоден Создателю».

Затем, вне зависимости от результатов проповеди, на голову слушателя обычно обрушивалась дубина. И вправду, ни один из причащенных Инквизитором так и не воскрес. Устав от индивидуальных проповедей, тот перешел к популяризации массовых самосожжений. Успех был столь неожиданным и грандиозным, что, если бы вовремя подоспевшие оккупанты не затушили пожар, выручать Старлею с его бригадой было бы уже некого.

Когда облако наркотика окутало лагерь и наполнило легкие Инквизитора тончайшим аэрозолем, пастырю увиделся бог. У бога было лицо Папы Карло и крепкие руки матери-настоятельницы. Бог шутливо погрозил Инквизитору пальцем и сказал: «Ну ты, однако, не зарывайся». За плечом у бога стоял настоящий мальчик Пиноккио и радостно улыбался брату.

Покинув лагерь с годовым запасом Е-1428 и решимостью, жгущей душу, Инквизитор добрался до Стокгольма. В их с Малышом доме ничего не изменилось, только в прихожей пованивало тушканчегами и килькой в томате. Пройдя в гостиную, Инквизитор сорвал со стены холст, на котором изображен был камин и котелок с похлебкой. Под холстом обнаружился сейф, а в сейфе – базука, ошейник без щенка и бутылка чачи. Той самой жидкости, что заменяла Инквизитору авиационное топливо.

Инквизитор шел по городам и весям. За ним следовала толпа учеников, впереди него бежало очистительное пламя пожаров.

«Еретики, – говорил Инквизитор своим чудным голосом, от которого птицы замирали на лету (то-то на них, бедных, и мор пошел) и восторгом полыхали человеческие сердца. – Еретики – это те, кто предпочитает грязную жизнь чистой и честной смерти. Так личинка, живущая в падали и падалью питающаяся, ничего, кроме падали, не видевшая, и не разумеет высокого неба. Но из личинки со временем вылупляется прекрасная бабочка (в энтомологии Инквизитор был не силен, поэтому и не подозревал, что личиночные стадии чешуекрылых, как правило, предпочитают листья шиповника и акации). Так и смерть прикасается к человеку, и душа его, свободная от телесных оков, воспаряет к создателю. Так воспарим же!» – «Воспарим!» – отзывалось стоголосое эхо.

После этих слов окна церквушки обычно заколачивали досками крест-накрест, дверь закрывали на замок, да еще и припирали снаружи поленом, а Инквизитор уходил через люк в полу.

Ночами он парил над своей разрастающейся епархией. Внизу, чем дальше, тем больше, вспыхивали огоньки костров. Вверху светили две луны: одна настоящая, а вторая – Ковчег тушканчегов.

Если поначалу Инквизитору казалось, что в речи следует вкладывать хоть какой-нибудь смысл, в дальнейшем выяснилось, что смысл как раз противопоказан. Смысл вводит слушателей в смущение, бессмыслица не оставляет места для сомнений. Чем случайней набор слов, тем чище пламя в сердцах.