Текст книги "Культурный герой"

– Ах, Ван Дер Дикушка… – Медуза даже замурлыкала. – Вот это мужчина, вот это стать, не то что некоторые. Конечно, мы знакомы… очень близко знакомы.

Старлей, забыв на минуту об Анжеле, ревниво нахмурился.

– Только он к вашей базе и близко не подойдет. Не любит он военных, голубчиков. Хотя кто же их любит.

Гримаса Старлея стала совсем уж болезненной. Кир хмыкнул. Медуза потянулась и продолжила:

– Он одним подводным пиратам и доверяет. Они ему припасы возят, а он их по воздуху катает. И меня катал. Ветерок, хорошо. Поймаешь чайку или альбатроса какого, ощиплешь и кушаешь…

Старлей содрогнулся.

– Ну, пиратам так пиратам, – миролюбиво заметил Кир. – Ты же и с ними знакома, хм, близко?

– А то как же. – Медуза блаженно прикрыла глаза, а змеи на ее голове заворковали, чисто горлинки.

– Тогда делаем так. Сегодня же отправляемся к морю. Медуза договаривается с пиратами, они нас подвозят до одной из северных баз. Людей там сейчас нет, но оборудование осталось нетронутым. Берем бомбы и идем туда, где швартуется «Голландец». Не думаю, что Ван Дер Дейк в восторге от тушканчегов…

Медуза вздохнула:

– А кто от них в восторге? Даже они сами, я думаю…

В лесу хрустнула ветка, и из-за кустов ольшаника выглянуло улыбающееся личико Анжелы. Она помахала корзинкой:

– А я полную набрала. Глядите, сколько ягод. Даже землянику нашла, не поверите. Осень – и земляника. – Губы и подбородок у нее были перемазаны красным земляничным соком.

– Три дня. Отсюда топать три дня через лес. А в лесу, между прочим, всякая живность бегает. Наномодифицированная и просто – мутантики.

– А Марсий на что?

Старлей и Кир обернулись к Марсию. Тот задумчиво дернул острым ухом и вытащил из-за пояса туники свирель.

Палатки были уже свернуты, костер затоптан, и угли прикрыты дерном. С воздуха место их недавней стоянки казалось тем, чем и было, – обычной полянкой в лесу.

Марсий тихонько дунул в свирель, и с дерева неподалеку спрыгнула рыжая белка. Помахав хвостом, она уселась на задницу и уставилась на сатира. Тот кинул ей орешек.

– Не подумайте плохого, друзья. Эта дудочка, – Марсий помахал свирелкой, – укротит мееедвееедееей, тиигроов и даже пуум. Вооолкооов… может быть. Но зааайцыыы и ееенооотыыы… Особенно ееенооотыыы. Не уверен. Ох не уверен. Они-то и раньше чудовища были, а уж после модификации…

Кир ковырнул ногой траву.

– Нас может отнести Лешак. Усядемся на ветки, хрен до нас даже самый прыткие зааайцыыы допрыгнут. И ееенооотыыы не подкопаются.

– Ага. Только тогда идти будем недели две. Быстро ли ходит дерево?

– Ну, тогда вариантов немного.

И все трое уставились на Саламандра. Саламандр мерз, даже кончик хвоста у него посерел. Почесав посеревшим кончиком хвоста почерневшую спину, Саламандр раздумчиво присвистнул.

– Я че. Я сссмогу. Только он, – Саламандр ткнул хвостом в молчаливого Лешака, – ругаться будет.

– И буду, – упрямо сказал Лешак. – Лес гробить не дело.

– Зато быстро. Один лес или целая планета, а?

Лешак вздохнул.

Старлей хлопнул его по шершавому стволу.

– Ничего, старик. Ничего. Вот бегал бы ты побыстрее…

Они скользили через лес – вернее, через обугленное месиво стволов и ветвей. Кир устроился впереди, и ему лучше всех было видно, как в разросшейся до невероятности пасти Саламандра исчезают деревья, как весело пляшет по сучьям огонь, как трещит, скукоживаясь, листва. Спина Саламандра под ними была теплой, но не обжигающей, и Кир ясно ощущал, как перекатываются под кожей ящера могучие мускулы. Они неслись со скоростью пожара, оставляя за собой пепелище. Лешак сидел посередине: вцепился в шкуру Саламандра корнями и ветками прикрыл то, что, вероятно, было его лицом.

– Простите, братцы, – шелестел он безостановочно. – Простите.

С каждым проглоченным деревом Саламандр все рос, наливался рубиновой яркостью, и скоро маленькая группка у него на спине казалась не больше пятнышка от москитного укуса на слоновьей шкуре.

К морю, стрелой пролетев перевал и лавиной скатившись со склона, они прибыли еще до вечера.

И опять был закат. Кир шагал по кромке воды, слегка покачиваясь на мелких приливных волночках. Маслянистая нефтяная пленка прогибалась у него под ногами, но держала. Правда, когда на воду следом попробовал ступить Старлей, жидкость все же не выдержала и раздалась, и матерящийся Старлей окунулся по колено.

Саламандру велели сидеть подальше от воды. Теперь он то и дело вожделенно поглядывал на полосу прилива и бормотал: «Поджечь море. Всегда я хотел поджечь море».

Медуза сразу заявила, что в такую пакость она не полезет, так что пришлось Лешаку зайти по пояс и опустить ее там, где вода была чуть-чуть почище. Сейчас он брезгливо стряхивал нефтяные брызги.

Бродившие по пляжу чааайкиии сохраняли нейтралитет, но держались все же неподалеку: а вдруг? Марсий играл чааайкааам на свирели. Игрек, щурясь от недостатка света, корпел над своими чертежами. Анжела давила сок из собранных утром ягод и смешивала с запасенной водой. К ней подошел Старлей и сказал по-доброму:

– За дюну удалимся, сестрица?

Анжела вытерла испачканные соком руки, и они удалились.

Сгущалась, зелено помаргивала ночь. Распахивались острые очи созвездий. Море едва дышало – стиснутое за горло, но еще живое. Кир шагал по волнам, засунув руки в карманы штанов, и воображал себя кем-то совсем другим.

Медуза вернулась через три дня. Большую часть этого времени Игрек, Старлей и Кир провели в разговорах, и Старлей узнал много нового.

– Вот, например, – говорил Старлей, скручивая цигарку из сухих водорослей. Водоросли, в сущности, и не водоросли уже, а вооодооорооослиии – тоже от тушканчегова дерьма модифицировались и вставляли круто. Правда, пока живые, так и норовили за щиколотку ухватить, но до пляжа доплывали только дохлые. – Вот, например, майор наш, Джентльмен. Гадина, конечно, редкостная, зато свой. А ты, Кир, чужой. Как же тебе доверять?

Кир усмехнулся, и даже Игрек мелко захихикал. Протер запотевшие от смеха очки, принял от Старлея косячок, затянулся и сказал:

– Наивная ты, Васька, душа. Одним словом – стройбат. Какой же майор свой? Совершенно чужой. Кир, скажи?

Кир кивнул. Старлей удивился:

– Ну?

– Никакой он не майор, конечно, – терпеливо пояснил Кир. – То есть сейчас майор, разжалован потому что. А у нас был генералом. Генерал Зод. В одном ты прав: гадина редкостная. Папашу моего чуть не угробил, когда тот пришел его арестовывать.

– Ишь ты, – изумился Старлей. – Как старушка Вселенная-то тесна. А за что арестовывать?

– Понятно за что. За военные преступления. Какой-то он там кристалл бессмертия хотел стащить, ну, власть захватить, все как обычно. Это если верить его рассказам. А если не верить…

– Так ты его давно знаешь?

– Знаю-то давно, – вздохнул Кир. – Только познакомились уже здесь. Я, когда он на Криптоне злодеяния творил, еще не родился.

– Так он, получается, тебе враг?

Кир пожал плечами:

– Враг, друг. Все как-то перемешалось. Я тут со скуки угорал среди первичных млекопитающих. Малой еще был, компании хотелось. Брата по разуму. А Зод довольно долго прохлаждался на орбите Юпитера, все пытался тамошнюю цивилизацию кремний-водородных покорить. Но они были такие тупые, что и покорять их не стоило. В общем, когда он до Земли добрался, я уже любому был бы рад. А он ко мне тоже кинулся, обнял, разрыдался даже: соотечественник, живая душа, одни мы с тобой, сиротинушка, уцелели. Мы с ним потом долго тусовались вместе, и до сих пор, в общем… Хотя доверять ему совершенно не стоит.

– Так он тебе что, получается, вроде учителя?

Кир поморщился:

– Ну да. Наверное.

– Брат! – Старлей полез обниматься и выронил цигарку. – Брателло ты мой по разодранной заднице! И мне, и мне майор в казарме хорошо бывало впендюривал. По самые погремушки.

Кир отшатнулся.

– Уймись. Ничего он мне не впендюривал. Мы просто общались.

– Ага, так я тебе и поверю. Он же самому черту впендюрит. Бойкий старикан.

Игрек хихикал так энергично, что по стеклам очков слезы текли уже в три ручья. Кир подобрал раздавленную цигарку, сокрушенно покачал головой и пробормотал:

– Вот и поговорили.

Наутро третьего дня неподалеку от берега забурлила вода, и Старлей, подпрыгнув, завопил:

– Кииит!

Он совсем уже было собрался воспламенять взглядом, что добром бы не кончилось, однако это был не кииит и даже не кааашааалооот. Из воды вылез основательно проржавевший горб белой субмарины. На мостике стояла Медуза и приветливо махала змеями:

– Э-ге-ге, мальчики!

Загрузились быстро, правда, опять пришлось гнать в воду Лешака. На мостике, кроме медузы, обнаружился рослый ихтиандр, пышноусый, в кожаной куртке. Протянув Киру ласт, он представился:

– Капитан Фтагн. Добро пожаловать на «Белую субмарину».

– У вас богатое воображение, капитан, – вежливо ответил Кир, – назвать белую субмарину «Белой субмариной» – это не всякий додумается.

Капитан гордо улыбнулся, отчего усы разъехались, обнажая вывернутые пухлые губы.

– Папаша у меня негр, мать – русалка, а я видите, какой уродился. Ну давайте спускайтесь, нечего тут прохлаждаться. Вон чааайкиии уже возбудились.

Протащить Лешака в люк оказалось делом довольно сложным. Игрек предложил взять его на буксир, но люк все же чавкнул – и возмущенно шелестящие ветки ухнули вглубь. Остальные последовали за Лешаком.

В тесных коридорах лодки было не протолкнуться. Встречала их вся команда – довольно странный, прямо скажем, сброд. Конечно, утопленники, древние, с побелевшими черепами и таинственно светящимися глазницами, и посвежее, еще в остатках обмундирования и полинявших бескозырках. Ихтиандры, тритоны, несколько мрачного вида кэльпи и даже один живой вроде бы человек, поразительно напоминавший актера Гаэри Олдмэана. Он был боцманом.

– В тесноте, да не в обиде, – провозгласил Фтагн и скомандовал погружение.

Шли на норд-норд-ост. За завтраком капитан, боцман и все гости собрались в кубрике. Капитан разложил на столе карту и отмерил расстояние колченогим циркулем.

– Навигационка у нас, конечно, второй свежести. Но если пойдем так и так, – он показал, – до Новой Земли доберемся дня за два. При условии, что она, конечно, не откочевала ближе к полюсу.

Старлей почесал в затылке:

– С чего бы ей кочевать. Жратвы вроде в океане хватает. Кааасаааткиии, кииитыыы, чааайкиии, опять же. Не, думаю, все там же пасется. А на Полюсе что? Пииингвиииныыы, да и те все свинцом потравленные.

– Не скажи, дорогой, – хмыкнул Фтагн. – Пииингвиииныыы у нас очень даже хорошо идут. Опять же, жир на смазку перерабатываем. Натуральным хозяйством живем.

Кир мрачно размазывал по тарелке овсянку. Игрек ткнул его под локоть:

– Ты чего хмурый такой?

– Да так. Спал плохо.

– Клаустрофобия? – сочувственно осведомился капитан.

– Не то чтобы… Хотя да, наверное. Пока я в хрустальной капсуле по космосу кочевал, нажил. Тесно там было, в капсуле. Даже для младенца.

Боцман-Олдман сосредоточенно пожирал кашу. Он слопал уже три тарелки и потянулся за добавкой. Анжела удивленно прошептала:

– Куда все это лезет? Он же такой тощий… бедненький.

Боцман улыбнулся ей, обнажив неровные зубы. Анжела зарделась.

Старлей решительно отодвинул тарелку, рыгнул и повернулся к Киру.

– Вот что. Одного я не понимаю. Эта самая операция… как мы ее, кстати, для документации обозначим?

Кир вяло ответил:

– Да не пофиг ли как? Хоть «Падение Вавилона».

– «Падение Вавилона»? А хорошо звучит. Знакомо даже, где-то я это уже слышал. Ну да не о том речь. Кто вообще ей руководит? Мой майор, твой Чача, ты? Потому как без начальства нельзя. Самостоятельность – первый шаг к анархии. А анархия для армии смерть. – Подумал и добавил: – И для флота тоже.

Кир пожал плечами:

– Считай, что я.

– А майор как же?

– Да пошел он в жопу. Не доверяю я ему, пирату космическому. Пардон, Фтагн, вообще против пиратов ничего не имею, но этот типчик меня нервирует. К тому же что-то я от него больше месяца ничего не слышал. Да он, поди, уже в сотне парсеков отсюда. У него на орбите челнок законсервированный был. Знал, сцуко, что раньше или позже когти рвать придется.

Игрек хмыкнул:

– А ты чего злишься? Что тебя не позвали?

– Да ну вас в задницу. – Кир резко встал и вышел из кубрика.

Старлей покачал головой:

– Чудит он что-то. Больно нервный для командира, чисто дамочка.

Ответил молчавший до этого Марсий:

– Не чудит. У него предчувствия. У меня, кстати, тоже. Особая восприимчивость к психоэнергетическим потокам.

– Бедненький, – промурлыкала Анжела.

Медуза заперхала, от возмущения подавившись кашей. Капитан любезно стукнул ее по спине, а потом провозгласил:

– От предчувствий нет лучшего лекарства, чем… ну, кто угадает?

– Водка? – предположил Старлей.

– Водка тоже. Но я имел в виду хорошую молитву. Давайте же с чистым сердцем помолимся Ктулху, чтобы благословил он наше плавание и привел к желанной цели.

И они помолились. Хотя Сталей все же предпочел бы водку.

Неприятности начались на следующий день. Сначала в машинном отделении обнаружились гремлины.

– И откуда они тут развелись? Вода же кругом, – сокрушался дневальный, посыпая гремлинов дустом.

Марсий, лишившийся дуста и потому крайне нервный, рявкнул в ответ:

– Оттуда и развелись, тупица. Они же от воды делятся.

Потом засорилась торпедная шахта, что было очень некстати, ибо они как раз вплыли в стаю морских оокуунькоов. Оокуунькии основательно потрепали и без того на ладан державшуюся обшивку. А затем их проглотил кииит.

– Когда пришла пора умирать, остается лишь петь и танцевать, – философски заметил капитан и вытащил из-за пазухи гармонику.

Кир раздраженно фыркнул. Они опять собрались в кубрике, и набилось их туда немало, потому что кубрик был максимально удален как от носа, так и от кормы, а корма уже начала потихоньку перевариваться.

Боцман, за последние дни заметно повеселевший – не без помощи Анжелы, снова помрачнел.

– Танцевать не получится, босс. Места нет.

И вправду, места для танцев не оставалось. Медуза, Анжела и Марсий устроились на спине кэльпи, а Саламандр, прикинув так и эдак, решил, что самое безопасное место – в кармане Кира. Сейчас он тихонько оттуда шипел. На Лешаке сидело пять ихтиандров и три утопленника.

Боцман достал блокнот и зачитал:

– По последним эхолокационным и рентгеноскопическим данным, кииит переваривает обшивку со скоростью полмиллиметра в минуту. Таким образом, нам осталось где-то около трех часов.

Старлей задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Я могу его воспламенить.

– Ага, и тогда мы все потонем, – ядовито ответил Кир. – За исключением, возможно, нашей прекрасной Медузы и иных водоплавающих. Машинное-то отделение он уже переварил. Да и вообще мы наверняка взорвемся вместе с кииитооом, он же весь пропитан нефтью. Куда хоть эта тварь плывет?

Боцман сверился с координатами.

– Плывет он примерно по нашему начальному курсу, с отклонением на зюйд-зюйд-вест в три градуса.

– И что у нас там, на зюйд-зюйд-весте?

Фтагн вздохнул:

– Непонятно. Новые карты устарели, а старые привирают. Но если верить Аполлидору, то ли Атлантида, то ли край света.

– Мы вывалимся за край! – взвизгнула Анжела.

– Планета – шар, и никуда мы не вывалимся, – резонно заметил Игрек.

– Не шар, а этот… овоид. Яйцо, короче, – возразил Старлей.

– Сам ты яйцо, – сказала Медуза. – Тупоконечное. Что делать-то будем? Марсий, а?

Марсий покачал головой:

– Извините, ребята. У нас на планете морских млекопитающих не водилось. Не знаю я, что ему насвистеть.

Все задумались. Фтагн раздул меха гармоники и повторил:

– Если делать нечего, надо петь и танцевать.

– Гениально!

Все оглянулись на Кира. Он распростер руки и обнял Фтагна с таким энтузиазмом, что бедняга посинел.

– Будем петь и танцевать!

– Чокнулся, – огорченно вздохнул Старлей. – От ужаса спятил.

Но Кир, не слушая, уже подхватил Анжелу, вскочил на стол и заскакал в веселой польке-бабочке.

У кииитааа было ясное задание – съесть большую вкусную рыбу, которая говорит «пиип-пи-пии». Обычно съеденные рыбы очень быстро успокаивались в кииитооовооом брюхе, так что можно было залечь на дно и принять сероводородную ванну. Может быть, даже поскрести шкуру хорошеньким трилобитом, очищая наросшие ракушки и всякую дрянь. Но эта рыба была совершенно неправильная рыба. Во-первых, она не перестала говорить «пиип-пи-пии», что кииитааа изрядно раздражало. «Пиип-пи-пии» мешал эхолокации, а в здешних местах ничего не стоило налететь на скалу или остатки затонувшего танкера. Во-вторых, она шевелилась. Она дергалась, и с каждой минутой все яростней. Это была очень беспокойная рыба. Она уже прямо отплясывала в кииитооовооом брюхе, выделывая немыслимые кульбиты и царапая нежную слизистую. Кииит напряг крошечный мозг, расположенный в хвостовом плавнике. Спустя несколько минут от мозга поступил сигнал, и кииит сделал так, как велел ему мозг.

– Гоп-гоп! – орал Кир. – Ну живее, слизняки! Лешак, пляши с Медузой. Фтагн, в пару с Марсием. Шибче, господа, шибче!

Плясали все. Прыгал пол. Прыгали стены. Прыгал Лешак с Медузой, прыгал боцман с толстым ихтиандром, прыгали часы с кукушкой на перегородке. В глазах Старлея уже начало все двоиться и расплываться, от спертого воздуха закружилась голова – и в этот момент пол дрогнул и ушел вниз.

«Мааамаааа!» – сказал Старлей. А больше ничего не успел сказать.

«Белая субмарина» вылетела из кииитааа вместе с фонтаном, несущим креветок, осьминогов и устриц, запчасти от «КамАЗа» и американский пограничный крейсер «Виларога», вылетела, вознеслась, зависла на миг в ворохе разноцветных брызг – и со всей силы грянулась на ближайший скалистый островок. И все затихло.

Кир спал, и ему снился сон. Во сне все было иначе.

ИНТЕРЛЮДИЯ № 1. СОН КИРА

– Эники-беники ели вареники.

– Чего?

– Ничего. Эники-беники съели вареники.

– А кто такие эники-беники?

– Это не принципиально. Важно, что вареники съели. Ам – и скушали. Нету.

– Ладно. Главное, что вареники не съели эников-беников. А то, знаешь, всякое бывает.

Мы разогнали малышей, и сейчас они укоризненно поглядывали на нас шагов с пяти. Некоторые, впрочем, не укоризненно, а довольно угрожающе, помахивая лопатками. Лопатки были железные. Саперские такие лопатки. Если такой по горлу, кровищи будет, как от зарезанного борова.

– Кир?

– Да?

– Ты где вообще пропадал?

Весь этот Город – как огромная песочница. После того как Ковчег стартовал и унес тех, кто был достоин спасения, в Городе ничего не осталось. Только песок и несколько тысяч, а может быть, миллионов отчаявшихся людей. Поэтому я не прилетел прямо к Городу, а пришел пешком, по пустыне. Так, наверное, ходил по водам Иисус. Или это было оптической иллюзией. Желтая рябь песка и синяя рябь воды, какая, в сущности, разница?

Венька сидит рядом в песочнице и, выдувая слюни, строит стенки. Стенки перекрещиваются, складываются в сложный сетчатый узор. Дети с лопатками давно бы на нас набросились, если бы не Венька. Он все-таки здоровый. Такого пока лопаткой зарежешь, неизвестно что успеет случиться. А дети не дураки.

Я наклоняюсь к Ирке, отвожу светлую прядь от теплой ее, даже горячей щеки и шепчу на ухо:

– Я открыл способ перелететь через Стену.

Ирка вздрагивает.

Она смотрит на меня огромными голубыми глазами. В огромных голубых глазах блестят слезы. Она мне не верит.

– Кир. А я думала, это ты вообразил Стену.

– Ага. И тушканчегов тоже я вообразил?

– Нет. Они сами. А Стену ты. Ты же говорил, что хочешь заполнить нелепую пустоту бытия…

– Ничего нельзя заполнить Стеной.

Я беру Ирку за руку. Мне кажется, она начинает понимать. Ладонь у нее потная, и пальцы подрагивают.

– Ты можешь помочь… всем?

Я даже не отвечаю. Ответа не требуется. Там, где только что был Ковчег, тысячи людей сидят на песке. Некоторые поглядывают на часы. Некоторые смотрят на приближающуюся Стену. Большинство не делает ничего. Парень неподалеку чертит прутиком какую-то непристойную картинку или, может, пишет завещание. Парочка целуется. Старик читает газету. Ну куда их всех денешь?

– Нет, – говорю, – не всех.

– А сколько?

– Тебя могу. Веньку… если ты захочешь.

Венька пускает пузыри и строит новые стенки.

– Я думаю, – неожиданно говорит Ирка, – Стены на самом деле нет. Она у нас в сознании. Да?

Я пожимаю плечами. Какая разница, в сознании или нет, если через двадцать минут она будет здесь?

– Ну? Решай.

Я поднимаюсь с песка и протягиваю Ирке руку. Она сначала будто бы и не хочет принимать мою помощь, смотрит в сторону. Потом, все так же глядя в сторону, берет меня за руку, поднимается, отряхивает коленки и юбку от песка. Венька набирает полную горсть новопостроенной Стены и протягивает мне:

– Хочешь клубники?

– Хочу, – говорю. – Лучше со сливками.

Венька смеется.

– Я поняла, – отдуваясь, говорит Ирка.

Мы летим над пустыней. Город – черное пятно на желтом – должен бы остаться позади, но все не остается. Он тянется за нами, будто вцепился в корзинку дирижабля скрюченными пальцами и волочится следом. Ирка и Венька сидят на педалях, я – на руле. Впереди встает роскошное белое солнце. Жаль, что половина его скрыта за Стеной.

– Я поняла. Мы тебе просто нужны для ручного труда.

– Ножного.

– Палюбасу. У тебя же не четыре ноги. Ты бы не мог вращать две пары педалей.

– Ты не знаешь, чего я могу, а чего нет.

Половинка солнца подмигивает, как сумасшедший кошачий глаз.

Внизу жарко, а здесь, на высоте, очень холодно, и я набрасываю на плечи Ирки жилет. Это спасательный жилет для утопающих, но из-за прослойки воздуха он и на высоте хорошо защищает от холода. Ирка говорит:

– Не надо. Мне и так жарко. Лучше ему дай куртку.

Венька на педалях стучит зубами. Даже странно, такой здоровый жирный парень, он потеть должен, а не мерзнуть.

Следом за нами летит стая птиц. У птиц свой расчет: они хотят посмотреть, сожрет нас Стена или нет. Если не сожрет, значит, можно лететь дальше. Если сожрет, они успеют развернуться. Вдобавок тогда можно попробовать сожрать Стену. Умные птички. Вообще, в последнее время твари стали намного умнее людей.

– А что там, за Стеной? – Ирка поднимает лицо. Ко лбу ее прилипла прядь волос. От пота волосы стали темно-русыми, а глаза у Ирки посерели от страха. («Я совсем забыл, как они меняют цвет», – подумал Кир. Но эта мысль была неприятно дневной, и Кир прогнал ее подальше. Сон продолжался.) Ирка прикусила губу так сильно, что даже когда отпускает, видны белые вмятинки от зубов.

– Не знаю. Я никогда там не был.

– Откуда же ты знаешь, что можешь перелететь через Стену, если никогда не пробовал?

– Я и не знаю. Я вас обманул.

Ирка плачет. Глаза у нее от этого зеленеют, как тоска, но педали она не бросает. Мы поднимаемся все выше, по наклонной, со скрипом, с кряхтением, как старый велосипед, въезжающий на гору.

– Там Вовка, – неожиданно говорит Венька.

– А?

– Там Вовка. Мы должны его спасти, иначе его съедят еноты и тоска. Он всегда был слишком серьезным, положительным. Таких обычно съедают еноты.

Ирка в недоумении смотрит на Веньку. Я пожимаю плечами. Стена приближается.

Когда-то, лет девяносто девять назад, еще до Стены, мы с Максом, Игреком и Старлеем сидели у телевизора. В чем-то это была знаменательная встреча, потому что Макс был поэтом, демократом и вольнодумной богемой, Игрек – ученым, а Старлей – держимордой и нацистом. А я был никем. Лицо века. Объединяло нас лишь пиво: два ящика принесенного мной «Будвайзера» и сорок бутылок «Жигулевского» у Старлея в холодильнике. Не так уж много на четверых, даже если один из них – никто. Комната Старлея была тщательно украшена свастиками и плакатами с белокурыми бестиями, воздевающими к небу татуированные кулаки.

– Вот мы все русские, – рыгнул Старлей.

– Я жид, – меланхолично заметил Игрек.

– А у меня мать из польских дворян, – гордо сказал Макс.

Я глотнул пива и вяло поинтересовался:

– Откуда в Польше взялись дворяне? Ты, Максик, че-то путаешь. Всех польских дворян расстреляли нехорошие жиды-комиссары. Или они к немцам подались, совсем онемечились. Онемечные дворяне. Или онимешные?

Старлей заржал. Он был самым веселым в нашей компании.

– Как бы то ни было, мы представляем страну, – заявил Игрек. – Население. Выборку. Таргет-группы.

– Ты забыл про зайцев и енотов, – добавил я.

– Зайцы, те вообще людоеды. Да и еноты не могут считаться гражданами.

– А я вот слышал, что они подали в Думу петицию. Работают они, как узбеки, а прав никаких. Правительство собирается рассмотреть вопрос о предоставлении енотам условного гражданства.

– Условного – это как? Как срок, что ли? – Это Старлей. Интересно, кого бы он охотней признал условным гражданином – енота, кавказца или нашего брата Игрека?

– Условного – это при ненарушении УК, обязательной регистрации, прохождении комиссии Министерства здравоохранения и клятвенном обещании не покушаться на чужую жизнь и собственность. А то расплодились, понимаешь. Куда ни плюнь – енот.

– Нет, и в самом деле, – неуверенно вякнул Максик, – они работают. Уничтожают отходы. Надо их как-то поощрить.

– Да их поощрять не надо. Они и так все жрут. Вот у Светки платье сожрали, прямо на улице. Она из театра шла, нарядилась типа в шелка. А шелка синтетические оказались, липовые. Как она визжала…

Старлей от хохота подавился пивом, так что пришлось похлопать его по спине. Когда он прокашлялся и опрокинул в глотку остатки бутылки, пришло время речей.

– Еноты – это полбеды. Это частная проблема.

Интересно, где он такие слова выучил, неужто у них в штабе?

– Какая же частная? А если у них эпидемия бешенства?

Старлей раздраженно уставился на меня. Ему казалось, что я над ним прикалываюсь. Ему вообще постоянно казалось, что над ним прикалываются. Оттого и к нацикам подался, чтобы в случае чего приколистов – к стенке.

– Нет, ты представь. Три миллиона бешеных енотов носятся по улицам и всех кусают.

– Рррастрелять! – неожиданно выкрикнул Максик. Как и все поэты, он был слаб по части выпивки и уже изрядно наклюкался. Лицо у него налилось нездоровой свекольной краснотой.

– Кого?

– Всех!

Макс взмахнул бутылкой и окатил Старлея пивом. Старлей зачертыхался и принялся отряхиваться, как собака. Пиво стекало по кожаному креслу, не впитываясь, и лужицей собиралось на полу у ног Старлея.

– Нам нужна программа, – сказал Игрек.

– Нам нужна стенка! – завопил Максик.

– Зачем стенка?

– Чтобы всех – к ней. И тра-та-та-та!

Он надавил на невидимую гашетку и выронил бутылку. Громыхая, та покатилась по полу и уткнулась в ножку старлеевского кресла.

– И труповозка для енотов.

– Стильно, – сказал я. – Но с тебя хватит.

Максик согласно кивнул и упал под стол. По телевизору показывали летающую тарелку. Летающая тарелка была панамой – шедевр новой коллекции Славы Тушканчегова. Панама красовалась на голове то ли юноши, то ли девушки с большой искусственной грудью и перекачанными силиконом губами.

– Слава Тушканчегов, – вещал ведущий шоу, – известный благотворитель и меценат. Средства, полученные от продажи его новой коллекции, пойдут на спонсирование российской космической программы. В интервью нашему каналу Слава заявил: «Не дадим американцам с пренебрежением относиться к мощи нашей державы».

– Мощи нашей державы – это стильно, – сказал я. – Интересно, Собор отстроили специально для того, чтобы выставить там мощи нашей державы для целования?

Максик храпел. Старлей, тихо матерясь, менял в соседней комнате брюки. Игрек что-то быстро печатал на лэптопе.

Мы забрались уже достаточно высоко, и веяло здесь ледяным ветром космоса. Абсолютной пустоты, чуждой человеку. В космосе была только пустота. Как-то ученые посчитали, что по сравнению с объемом вселенной материя, заполняющая ее, не составляет и миллиардной доли процента. Огромная пустота. Вечная. Неделимая, как ноль. Никаких стен в космосе просто не может быть. Их не из чего строить.

– Что это?! – воскликнула Ирка и приподнялась.

Дирижабль шатнуло.

– Эй, педали-то не бросай!

– Я не буду крутить никакие педали, если ты не объяснишь, что это за чертовщина.

– Это новый российский космический проект. Стартовая площадка нашего корабля, с прямым выходом в стратосферу. Экологически чистая, чтобы не разрушать озоновый слой. Построенная, отметь, на средства, вырученные от продажи последней коллекции Славы Тушканчегова.

– Модельера?

– Ага. Хотя ему нравилось, когда его называли фэшен-криэйтором.

– А что с ним случилось?

– Говорят, переметнулся к тушканчегам. Сшил специальный костюм, и они приняли его за своего. Хотя, по-моему, хватило бы и паспорта с фоткой.

– И мы можем перелететь через Стену на этой тарелке?

– Мы вообще можем улететь к чертовой бабушке. Я это и планирую.

– Ты хочешь улететь с Земли?

– Ага. Давно, понимаешь ли, не был я на исторической родине, планете Криптон. Пора навестить. Или даже совсем репатриироваться.

Ирка задумалась, хорошо, что хоть педали на этот раз не бросила. Вот странно. С тушканчегами она готова была лететь к черту на кулички за тысячу световых лет, а на родной российской тарелке…

– Космос очень большой и холодный.

– Все будет в порядке, бэби.

С люком пришлось повозиться, к счастью, в дирижабль была встроена ацетиленовая горелка, наполняющая баллон теплым воздухом. Я вытащил ее и расплавил замок. И мы вошли в тарелку.

Внутри все тоже было сделано по дизайну Тушканчегова, но панель управления, как ни странно, работала. Пока я прогревал двигатель, Ирка и Венька подошли к иллюминатору.

– Земля такая маленькая, как клубничина, – сказал Венька.

– Смотря какая клубника, – заметила Ирка. – Если парниковая, то ни фига она не маленькая. Я видела, в банках литровых продавали – одна клубничина на банку.

Венька голодно зачмокал.

– Правда, когда мы с мамой купили, оказалась, что она гнилая.

Обжора со свистом втянул слюни обратно.

– Эй. – Ирка обернулась от иллюминатора. – Стена совсем близко. Я вижу зубцы на гребне, и на каждом зубце – маленькая пятиконечная звездочка.

– Да хоть шестиконечная, – сказал я. – Мы все равно уже стартуем.

И мы стартовали. Двигатель заорал, как сотня терзаемых в пыточной камере енотов, – или это корчилась от боли разрываемая нашим кораблем стратосфера? Земля упала вниз маленьким голубым и зеленым диском, и стало видно, что всю ее пересекают стенки. По всем параллелям и меридианам, и их становилось больше, они возникали из ниоткуда и рубили Землю на все меньшие и меньшие кусочки, и понятно было, что скоро ничего не останется, кроме стен.

– Ей-хо, – сказал Венька. – Мы космические пираты.

– Да, – подтвердила Ирка. – Ей-хо. Курс на Альфу Центавра, а потом налево и до самого утра. Только сперва залетим за остальными…

КОНЕЦ ИНТЕРЛЮДИИ № 1

Выпутываться из остатков сна было сложно, как из липкого киселя. Да и стоит ли выпутываться из липкого киселя, если реальность может предложить тебе разве что тухлые сухари? Кир обдумал эту мысль так и эдак, решил, что липкий кисель тухлых сухарей не слаще, и открыл глаза. Увиденное ему не понравилось. А увидел он генерала Зода, иначе майора, иначе Джентльмена – который, впрочем, был известен и под другими именами. Еще Кир увидел Лешака. Увидев Лешака, он попробовал встать, но ноги почему-то не слушались.