Текст книги "Культурный герой"

Кир покачал головой:

– Все любопытней и любопытней. Мастопатит как основная причина возникновения Стены? Что ж, и не такое бывает. Ладно, Царь, на этом аудиенция закончена. Я разрешаю тебе удалиться. Выход налево.

Анубис радостно взвыл, грянулся об пол, оборотился яркой звездой и вылетел в левое отверстие в потолке. Блок-флейту он при этом обронил. Кир, юноша хозяйственный, оброненное засунул в карман куртки и, оскальзываясь, пополз по стене к правому окну.

Кир ввинчивался в узкую шахту и думал: вот будет весело, если отец все перепутал. Такой расклад представлялся Киру весьма возможным, ибо старик был безумней кошки. Интересно, каково это – родиться шакаленком? Наверное, в норе тепло; если же говорить о мягком материнском брюхе и о шакальем молоке… Додумать до конца эту мысль Киру не удалось, потому что мир перевернулся, закрутился калейдоскопом, и его вышвырнуло…

– …Кирка, Кирка, я видела Веньку! В хрустальном дворце на вершине Самой Высокой Горы, и сам он хрустальный, а сердце его из желтого камня. Но в глубине сердца зреет розовый бутон. Если роза распустится, рассыплется хрусталь и Венька оживет, и все будет хорошо.

Иркины плечи дрожали в его руках – и тут, в это самое мгновение, Кир все вспомнил. Широко распахнув глаза, он смотрел, как черты земной девушки смазываются, расплываются, и на месте их проступает беспощадное детское личико убийцы, лицо с Иркиной фрески, лик Ангела Смерти Криптона. Кир ощутил, как его охватывает огромное чувство потери – и вместе с тем странного, непонятно откуда взявшегося облегчения. Погладив мокрые от пота светлые волосы, он сказал:

– Ничего, Ирка, ничего. Сейчас я сыграю тебе на блок-флейте, и ты заснешь, а проснешься совсем другой. – Он достал флейту и начал играть. Острые звезды кружились над его головой. В море поплескивали сирены. Из опрокинутого примуса Джентльмена вытекал керосин. Ресницы Ирки задрожали и начали закрываться, и, играя, Кир просил: «Подожди еще минуту, побудь со мной», но перемена была уже неизбежна.

ИНТЕРЛЮДИЯ № 4. УРОК ЛИНГВИСТИКИ

А и Б сидели на трубе.

А упало, Б пропало.

Что осталось на трубе?

Загадка

Примерно триста миллионов лет назад, хотя, возможно, и меньше – кто бы их считал, эти миллионы… Миллионы считать приятно, когда они полеживают у тебя на счету в банке или, на худой конец, поднимают твои рейтинги за плоской мордой телеэкрана. Иные миллионы, как правило, так и остаются несчитанными.

Так вот, давным-давно Джентльмен сидел на берегу первобытного океана и удил рыбу стереоскопической удочкой. Метод Джентльмена был прост и, как и все простое, гениален: на крючке его болтался вялый червяк. Червяка пожирала умеренных размеров рыбешка, какой-нибудь кистеперый окунь. Тут бы обычный рыбак окуня из океана выдернул и отправился варить уху, однако не таков был Джентльмен. На окуня попадалось что-нибудь покрупнее, скажем латимерия, а на латимерию уже тянулись и вовсе пугающие твари. В этот раз Джентльмен надеялся отловить плезиозавра. Их, плезиозавров, осталось не так уж и много, поэтому плезиозавриная уха считалась у Джентльмена и его юного воспитанника особенным лакомством. Водный ящер уже поводил туда-сюда лысой башкой, примериваясь к тучному заду латимерии, когда за спиной Джентльмена что-то грохнуло. Плезиозавр испуганно плеснул хвостом и отправился вымирать другим, менее болезненным способом. Джентльмен обернулся. На галечной россыпи стоял Кир. В те давние годы юному криптонянину на вид можно было дать от силы лет семь: тощий вихрастый мальчишка с облупленным носом и вечно разбитыми коленками. Сейчас он отдувался, а у ног его лежала тяжелая свинцовая коробка. Джентльмен, оплакивающий плезиозавра, нахмурился:

– Шел бы ты играть со сверстниками.

– Это с кем? – вызывающе поинтересовался Кир. – С секвойями, что ли? Так они не особенно игривы. То есть я могу, конечно, поджечь рощу, если ты это имел в виду…

Джентльмен вздохнул и покорился судьбе.

– Ну, что у тебя там?

– Я не могу собрать головоломку, – пожаловался Кир. Он откинул крышки коробки и вытащил пазл. Высыпал содержимое на камень. – Смотри, мне надо собрать слово «вечность», так? Восемь букв. А здесь всего четыре вида кусочков, они все время повторяются. – Кир вытолкнул вперед четыре льдинки разной формы. – Как я могу сложить слово из восьми букв, если у меня их всего четыре?

Джентльмен завел горе очи с видом бесконечного терпения, обычно наблюдаемого на лице раннехристианских мучеников. Налюбовавшись всласть сереньким небоскатом, он опустил глаза и устремил на Кира укоризненный взор:

– Что я тебе говорил о дигитальном и аналоговом способах записи информации?

Кир ковырнул носком ботинка мокрую гальку.

– Дигитальный… э-э… это цифрами. Аналоговый…

– Ладно. Забудь. Вернемся к примитивному уровню, ибо твое образование явно не ушло дальше третьего класса школы для умственно отсталых питекантропов.

– Кто такие питекантропы?

– Отдаленные предки человека.

– Кто такой человек?

– Существо без перьев и без когтей, ходящее на двух ногах.

– Не встречал такого урода.

– Ничего, еще встретишь. Так вот, о чем бишь я… Ах да. Цифровой и аналоговый. Применительно к нашей задаче допустим, что слово вечность можно изобразить четырьмя символами, графически отражающими понятие вечность. Я добавил бы, что в этом и состоит основа иероглифического письма, если бы ты удосужился выучить, что такое иероглифы. Но ближе к делу. Например, из этих двух полукружков можно при известном умении сложить восьмерку, но как бы не завершенную – скорее тройку, чем восьмерку. Открытая бесконечность, устремляющаяся куда? Следующий кусок напоминает стрелку, повернем ее острием вперед – в будущее. И заворачивающаяся сама на себя – ставим этот U-образный знак.

Кир критически осмотрел результат.

– Это не похоже на вечность. Скорее на C, поставленное на G, перевернутое A и U.

Джентльмен снова вздохнул:

– Образное мышление нам, похоже, незнакомо. Хорошо. Вот тебе домашнее задание: придумай, как из четырех символов создать двадцатибуквенный алфавит. И не забудь о знаках препинания. Хотя бы точке.

Мальчик присел на корточки и зарылся пальцами в свою рыжую шевелюру. Джентльмен вернулся к рыбалке. На воде у черных скал показалась легкая рябь, и сердце бывшего генерала дрогнуло от радости: судя по форме ряби, к берегу приближался диплодок.

– Будет, будет нам обед, – почти неслышно, но торжествующе пропел Джентльмен, подергивая леску.

– Есть! – заорало сзади.

Диплодока, понятно, и след простыл. В ярости Джентльмен выдернул из воды снулую латимерию, смотал удочку и уставился на Кира.

– Ну?

– Все зависит от числа возможных комбинаций, – увлеченно затараторил Кир. – Если взять только две буквы, то их можно скомбинировать четырьмя способами, так? Если взять три, максимальное число комбинаций – двадцать семь. Но если я хочу использовать все буквы? Тогда вероятность попадания каждой буквы на первое место – одна четвертая. На второе – то же самое. То есть две из четырех все еще мало, шестнадцать, а три – это уже шестьдесят четыре возможных комбинации. Слишком много. Но буквы ведь скользкие, потому что ледяные. Вдруг последняя из них расшатается и упадет? Тогда смысл всего слова поменяется. Надо, чтобы код был… как бы это назвать…

– Вырожденный, – подсказал Джентльмен.

– Да хоть врожденный. В общем, неважно, какая буква стоит на последнем месте. Получается двадцать комбинаций для букв и еще одна для точки. И последняя – про запас.

Джентльмен усмехнулся:

– Почти.

– Что почти?

– Ты почти открыл то, что придумано было кое-кем поумнее три миллиарда лет назад. А может, и больше. Кто же их, миллиарды, считал? Ладно, чтоб ты дальше не мучался, я помогу тебе написать слово «вечность» на том языке, на котором двуногие прямоходящие будут такие вещи записывать.

Он расчистил небольшую площадку и разложил по ней кусочки льда примерно следующим образом:

GAA

ACU

GAA

CGU

AAU

AUU

ACU

UAU

GAG

ACC

GAG

CGC

AAC

AUC

ACC

UAC

ACA

CGA

AUA

ACA

ACG

CGG

ACG

AGA

AGG[8]8
  Слово «eternity» (вечность, англ.), записанное посредством генетического кода.


[Закрыть]

Кир с удовлетворением оглядел написанное, прищурив правый, потом левый глаз и высунув от внимания кончик языка. Потом выпрямился во весь рост и вытянул руку ладонью вверх.

– Это еще что?

– Давай мой приз. Весь мир и серебряные коньки.

Джентльмен покачал головой:

– Вот нахал, весь в меня. Ну, мир тебе пока рановато, потому что безответственная ты личность, Кирка. А коньки – так уж и быть. – Он порылся в бесчисленных карманах своего широкого плаща, извлек пару детских коньков с серебряными лезвиями и вручил их воспитаннику. Кир схватил коньки и запрыгал по берегу, восторженно размахивая новой игрушкой.

– Ура! Хочу кататься на коньках. Хочу, чтобы прямо сейчас была зима и все замерзло!

Джентльмен уныло понурился. С лакомыми диплодоками теперь уже точно можно было попрощаться.

КОНЕЦ ИНТЕРЛЮДИИ № 4

…Когда Ирка заснула и сонное лицо ее, ставшее чем-то похожим на личико того, маленького, безмятежно скачущего по берегу океана Кира, разгладилось… Когда она успокоилась и можно было любить ее всем сердцем сейчас, как любят мечту или символ, Sancta Rosa, небесное и далекое, любят без опасения привязаться или потерять – потому что потерять можно только теплое и земное, а ни земным, ни теплым она уже не была… Так вот, когда Икра наконец заснула, Кир поднял глаза на Джентльмена. Тот подобрал примус и внимательно смотрел на ученика.

– Бить будешь? Или не решил пока?

Кир пожал плечами. Скинул адидасовскую куртку, свернул и подложил Ангелу под голову. Стряхнул с ладоней песок. И спросил, пристально глядя прямо в зрачки Джентльмена, в черные точки, имеющие лишь одно измерение – глубину:

– Ответь мне на один вопрос: почему ты меня не убил тогда?

– Это, малыш, скорее два вопроса. Почему не убил сразу, когда увидел впервые ковыляющего на едва державших тебя ножках между огромных папоротников? И почему не убил потом, когда ты уже вполне бойко носился по гинкговым рощам и гонял археоптериксов? Почему не утопил в море, не швырнул в трещину ледника, не забыл в лесном пожаре?

– Почему?

– Дай подумать… Наверное, так. Во Вселенной есть все: звероящеры, пара яиц и бекон на завтрак, космическое гестапо, крем для загара, постоянная Фарадея и квазары. Есть все, что ты видел сам, о чем слышал, читал в книжках или просто догадываешься, – и много чего еще. Кое-чего в избытке, как водорода в галактике с дурацким названием Млечный Путь, кое-чего – совсем мало. В мире очень мало надежды, Кир. Неизмеримо меньше, чем золота в человеческой крови. Я почему-то уверен, что это не остановило бы многих старателей – из тех, что топтали Аляску и рвали друг другу глотки в сказочном Эльдорадо. Если бы они знали, что золото можно добывать из человеческой крови, – добывали бы и из крови. А вот меня остановило. Я не добываю золота из крови. И я не убиваю надежду, Кир.

Юноша хмыкнул:

– Версия с неожиданно проснувшейся отцовской любовью мне нравилась больше.

Он встал с колен. Мокрый песок с едва слышным шелестом ссыпался с джинсов. Небо на востоке серело. Небо на западе, над оставленным Городом, полыхало багровым. Легкий ветерок отдувал волосы со лба Кира и нес запах гари.

– Опять кого-то жгут.

Джентльмен плеснул керосином в примусе.

– Ты знаешь, что тебе придется принять решение, Кир? Для того чтобы отсюда выбраться?

Кир, не оборачиваясь, кивнул.

– Я плохо научил тебя принимать решения. Мне, понимаешь ли, всегда казалось, что найдется какая-нибудь лазейка и все образуется. Не слишком на это надейся.

– Я уже понял.

– И еще… То, о чем тебя попросил твой отец.

– Да?

– Сделай это. Выполни его просьбу и ради меня.

Кир оглянулся, чтобы задать вопрос, но Джентльмен уже уходил по берегу. Большая сгорбившаяся фигура в широком плаще и с дурацким примусом в руке, цепочка неравной глубины следов. Рядом трусила Анжела, и было что-то удовлетворенное в собачьей походке, будто она с честью выполнила долг и наконец-то сможет вволю погоняться за белками. Умирающая ночь сомкнулась за их спиной. Море жадно набросилось на отпечатки подошв и лап в песке, и вскоре ничего не осталось.

Ангела Кир нес на руках – не бросать же ее (его?) на загаженном нефтью пляже. Ангел был тяжел, словно изваян из мрамора. Лучше бы ты оставалась невесомой Иркой, думал Кир, неизвестно еще, сколько мне тебя, красивую такую, тащить. На улицах было безлюдно. Бока зданий, поросшие серой от старости копотью, неравномерно дышали на горячем ветру. Пахло известью, тленом, кошками – но в основном, конечно, пахло костром. Паленым тянуло с главной городской площади, где приверженцы Инквизитора любили затевать аутодафе. Уж такие они затейники, мрачно размышлял Кир, обхохочешься. В узких переулках перед самой площадью стал объявляться народ. Вон старушка с вязанкой хворосту просеменила, оглянулась на Кира укоризненно – что ж вы, молодой человек, вместо дровец для костерка носитесь с какой-то крылатой дурой? Промчалась стайка детей, возглавляемая, кажется, давешним Поло (или Марко?) с кладбища. Важно прошел сановник под ручку с женой, в руке – зонтик, на устах – покровительственная улыбка. Все спешили, волновались, предвкушали зрелище и подготавливали себя к нему старательно, как светские дамы к приему у британского посланника. Надушено ли за ушами, промыты ли перепонки между пальцами ног?

С площади несло жаром, и слышался многоголосый говор. Началось. Отблески пламени окрасили стены домов в веселый оранжевый и яично-желтый цвета. Идти на площадь с Ангелом было невозможно, затрут в толпе. Кир оглянулся. У арки черного входа стояла лошадь с телегой. В телеге высились два бидона, один с казенной надписью «Первое», другой – «Второе», и лежало еще что-то, укрытое холстами. Юноша уложил спящего Ангела на холсты. Аутодафе – дело долгое. Возчик еще нескоро явится к своей колымаге, раздумчиво покачивая головой и бормоча: «Эхма. А в прошлый-то раз жарче полыхнуло. Жидкий нынче еретик пошел, а то ли было…» Лошадь стояла, покорно свесив голову и пережевывая нечто несуществующее вислыми черными губами. Грязно-белая, худая, с лысыми бабками и коленями, лошадь напомнила Киру что-то – возможно, из давнего сна. Над лошадиной головой вились мухи, и кляча вяло подергивала ушами. Такая не понесет. Она и не пойдет никуда, прежде чем ее три раза не огреешь поперек спины. Укрыв Ангела курткой, Кир развернулся и направился к площади.

Когда юноша выглянул из переулка, полыхало уже вовсю. Он сощурился и прикрыл глаза ладонью. В центре площади над помостом висел огненный шар. От шара струились волны раскаленного воздуха и почему-то гнусный запах розового масла. В центре шара корчился человек. Кир присмотрелся. Корчившийся был Старлей, в веселеньком желтом балахоне и бумажном колпаке.

«Вашу мать, – негромко сказал Кир. – Этого еще не хватало».

Площадь была охвачена то ли религиозным пылом, то ли нильской лихорадкой. То тут, то там люди вскрикивали в экстазе и падали, прижимая руки к груди. Из-под ладоней вырывались облачка копоти. В целом, обстановка напоминала паровой котел накануне взрыва.

«А-а! Я Сын Божий! Верьте мне!» – выл Старлей, корчась в огне, и нес подобную чушь.

Запах розового масла сменился не менее гнусным ароматом мускуса. Публика сжигала сердца. На месте сожженных сердец оставались дыры с неровными обугленными краями. Киру подумалось, что, если бы кому-то пришло в голову заменить сердца жителей города полудрагоценными камнями, сейчас было бы самое время. Расталкивая ревущих граждан, он пробивался к помосту. Волны огня над эшафотом схлестнулись, скрывая фигуру Старлея. Тот перестал орать про Сына Божьего и визжал уже совсем натурально, как мог бы визжать бекон на сковородке. Мускус и розы сменились вонью горящей плоти. Пламя ревело. Зеваки валились замертво. Последние шаги перед эшафотом Кир пронесся по упавшим. Заслонив ладонью лицо, он прыгнул в самое пекло и принялся расшвыривать поленья. Майка на нем вспыхнула. Добраться до Старлея не было никакой возможности. Кир соскочил с помоста, дико озираясь. В руках у еще живого, но, кажется, бессознательного мужика обнаружилась огромная кружка с пивом. Кир выхватил кружку, опрокинул себе на голову и вновь ринулся в пламя. На сей раз разбросать горящие ветки и ухватить Старлея удалось. Кир отшвырнул приговоренного на другой конец эшафота, закашлялся, отшатнулся сам. Сучья и поленья обрушились с громким треском, подняв в небо снопы искр и унеся жизни тройки монахов в черном. Толпа охнула. Выжившие зеваки ринулись в переулки, давя друг друга. Не прошло и минуты, как площадь опустела – только десятка три трупов чернели на брусчатке, да бились зацепившиеся за провода разноцветные надувные шарики.

Кир сидел на досках помоста и отдувался. Рядом ворочался Старлей. Балахон на парне выгорел начисто, обнажив тощую закопченную грудь и хэбэшные штаны, протертые на коленках. Волосы под колпаком тоже обгорели и торчали ежом. Кир подумал, а не попытаться ли сделать бедняге искусственное дыхание, но отказался от этой мысли. Дышал Старлей и сам неплохо, хотя и с хрипом. Вот двужильный! Надо бы подобрать Ирку, решил Кир, нечего ей в непонятно чьей телеге валяться, – но тут небесно-голубые глаза Старлея распахнулись, а закопченный кулак спасенного врезался спасителю в челюсть.

– За что?! – возопил Кир, сплевывая кровь. Кулак, даром что в ожогах, был крепкий.

– За то, что ты, козел, явился мне в адидасовском костюмчике и облаке нездешнего сияния, объявил, что я Сын Божий, и велел изничтожить сторонников Инквизитора. Любишь угольки чужими руками разгребать, с-сцука?!

– Ты бы поменьше дури курил, – сказал Кир, потирая челюсть. – Тогда бы и явления прекратились.

– О, кстати, о курении, – хлопнул себя по лбу Старлей, – где ж я это… – Он принялся охлопывать карманы штанов. Кир смотрел, как в разбитых окнах отражается рассветное солнце. – А, вот она! – Старлей вытащил помятую пачку сигарет.

– Откуда? – удивился Кир.

– А это ты, который в облаке, мне дал. Сказал, для мозгов полезно.

Кир взял пачку, повертел, шурша смятым полиэтиленом. «Мальборо».

– Хуйню порол тот, который в облаке. А я вообще «Пэл Мэл» курил, пока не бросил.

В пачке обнаружились как раз две смятых сигареты. Кир подобрал тлеющую головешку. Прикурили. Кир сидел на помосте, свесив ноги, выдувая из легких сизый дымок. Неужели, думал он, и правда в бесчисленном множестве миров есть бесчисленное множество Джентльменов и Киров, и все-то, чем они отличаются, – предпочтение в марке сигарет. Из переулка высунулись два монаха, испуганно оглядели площадь и снова скрылись. В распахнутой форточке третьего этажа показалась детская мордашка. Малыш стоял на подоконнике и сосредоточенно целился в Старлея и Кира из игрушечного автомата. В небо летели отцепившиеся от проволоки воздушные шары.

– Валить отсюда надо, – сказал Старлей. – Плохо мне здесь.

– А кому хорошо?

Кир встал, расправил плечи, отбросил сигаретный окурок. Потянулся. От палисадников у покрытых облезлой краской домов тянуло утренней свежестью. Черви вылезали из земли, чувствуя близкую грозу, и низко над крышами носились ласточки.

– Надо валить, – повторил Старлей.

– Нет уж. Это наш мир. Никуда не денешься, придется работать с тем, что есть.

И от этих слов мир вокруг осыпался разноцветным стеклом. Щеки Кира стегнуло холодным морским ветром, в запястья врезались веревки, оглушительно крякнула под ухом чааайкааа, и плеснули о гальку недалекие волночки. Кир очнулся. На затерянный в северном океане островок падал огромный, во все небо закат. В воздухе явственно пахло Е-1428 и грозой.

БУНТ НА КОРАБЛЕ

Корабль – не мачты, не палуба и не корма.

Это то, из чего корабль состоит.

А корабль – это свобода.

Джек Воробей,

к/ф «Проклятие “Черной жемчужины”»

Новогодний утренник получился необычный, хотя малышам очень понравился. Корень беды заключался в том, что утренник был бесплатный, в студенческом театре, для детей студентов и сотрудников университета. Режиссировал спектакль Кир. Не то чтобы он задался целью испоганить всем светлый праздник Новый год, однако беспокойная натура не позволяла криптонянину ограничиться обычными зайчиками, ежиками и снеговиками на роликах.

Родителям вход в зал запретили, и понятно почему: всем ребятишкам у дверей вручали по гнилому помидору из огромного, дурно пахнущего ящика. Когда зрители наконец расселись, занавес взвился под меланхоличный напев пастушьей свирели и звон колокольцев. На сцене обнаружилась пещера. В пещере сидела Снегурочка – почему-то бородатая и облаченная в хитон, зато с кокошником на голове. Снегурочка угрюмо смотрела в стену пещеры и бормотала, что весь мир – это темная конура. Затем на сцену выступил Дед Мороз с мешком подарков и принялся громко вызывать внучку. Снегурочка на его призывы никак не реагировала, ибо пещера была непроницаема для света и звука. Дед Мороз позвал на подмогу Бабу-ягу и Кощея, однако и тем до Снегурочки докричаться не удалось. Пришлось засылать в пещеру Чеширского Кота, который, в силу своей нематериальной природы, проник сквозь стену. Точнее, проникла лишь его Улыбка (ловкий трюк осветителя) и принялась убеждать красавицу, что мир вокруг прекрасен, полон снега, сосулек, скрипящих полозьев и ждущих подарков детей. Снегурочка на Улыбку смотрела неодобрительно, теребя длинную бороду. Наконец Улыбка сумела рассеять недоверие дедморозовой внучки, но лишь частично.

– Наверное, мир существует, – сдалась Снегурка. – Только одна беда: он целиком и полностью мной придуман. Вот ты ведь, Улыбка без Кота, ненастоящая?

– Еще какая настоящая, – сказала Улыбка и растаяла в воздухе.

– Я так и думала, – вздохнула Снегурочка, окончательно уверившаяся в своих худших предположениях.

Пещера обвалилась в столбах пыли, и Дед Мороз наконец-то сумел обнять любимую внученьку. Внученька, однако, энтузиазма не проявляла.

– Я тебя придумала, дедушка, – печально сказала она, – ты совсем ненастоящий. Вот и борода у тебя приклеенная.

Тут она дернула дедулю за бороду, которая оторвалась с громким треском. Под бородой обнаружился девственно гладкий подбородок первокурсника. Детишки в зале восхищенно завизжали.

После этого конфуза Баба-яга попыталась убедить девушку в том, что она самая настоящая и летает на настоящей ступе, однако Снегурка покачала головой, и ступа, привязанная к канатам, с громким треском обрушилась на подмостки. Кир, сидящий в глубине сцены в огромном и жестком кресле, подумал, что тут он уже слегка переборщил, свалил в кучу две совершенно разные философские концепции. Между тем не поверила Снегурка и в существование Кощея Бессмертного, заявив, что образ смерти в игле – всего лишь иносказание для пропаганды против наркотиков. И наконец (чудо работы свето– и пиротехников) на сцену с ревом двигателей опустился космический корабль, откуда выскочили инопланетяне. Они предложили свозить девушку в космос и доказать ей, до чего он, космос, настоящий. Снегурочка, однако, не без резона заметила, что, если уж все в этом мире придумано ею, то, конечно, придумала она и космос. Поэтому тот космос, в который она полетит, – ничуть не настоящий, а умозрительный. Отчаявшись, Дед Мороз, Баба-яга, Кощей и инопланетяне обратились к залу. «Дети, – сказали они хором, – давайте докажем упрямой Снегурке, что мир наш – совсем не придуманный».

Собственно, ради этого момента Кир и затеял всю бодягу. Ему было интересно, кто же первый из этих большеглазых, розовощеких карапузов допетрит, в чем состоит лучшее доказательство реальности. И дети не подвели. Вот девчонка в третьем ряду – из будущих завсегдатаев школьных сортиров-курилок, где в страшном плафонном свете особенно четко виден на лицах дешевый грим, где убивают не то что матерным словом – взглядом. Эта самая девчонка, такая же розовая и парадная сейчас, как и остальные дети, подняла ручку с зажатым в ней томатом и запустила в Снегурку. Залепила хорошо, прямо в кокошник. Следующий помидор размазался по Снегурочьему хитону. А потом уже полетели десятки овощей сразу. Досталось от мазил и метких стрелков и Деду Морозу, и остальным персонажам. Кир в глубине сцены тихо радовался, что не вылез со своим креслом вперед, как вначале намеревался.

Под тяжестью аргументов Снегурочка быстро согласилась, что мир таки да, настоящий, настоящей некуда. После чего, оскальзываясь на томатных шкурках, герои завели хоровод вокруг вознесшейся из-под сцены елочки, запели песенку и начали раздавать подарки. В целом, спектакль очень и очень удался. Убедившись, что овощи больше не летают, Кир вышел на авансцену и раскланялся.

Сделал он это, как выяснилось чуть позже, зря. Спустя восемь часов они, разбойная труппа, вывалились после вечернего спектакля и легкой пьянки, веселые, сами тоже легкие, в предчувствии ударного празднования. Шел снег. Белые мягкие хлопья делали небо неотличимым от земли, как будто лицедеи угодили в центр огромного сахарного драже. Кир говорил:

– Конечно, мораль нашей сказки простовата: боль как надежное средство диагностики реальности происходящего. Но боль ведь тоже можно вообразить, и чем эта воображаемая боль… Черт!!

Губы и щеку его словно обварило кипятком. Он шарахнулся, и второй камень, чуть обернутый свежим снежком, просвистел мимо. В круге фонарного света стояла небольшая девочка в плохом полушубке и шапочке с поникшими помпонами. Она лепила третий снежок. Кир сплюнул кровь и присел на корточки.

– Как тебя зовут, милый ребенок? Зачем ты кидаешься камнями в добренького дядю?

Милый ребенок поднял злое, напряженное личико.

– Зато теперь и ты знаешь, что наш мир – не придуманный. Хорошо как, правда? – И снова швырнула камнем, зараза малолетняя.

– …Вообще, я недоумеваю, – заметил Кир, глядя на стоящего перед ним Ангела, – почему у вас, ангелов, всегда такая стандартная внешность? Почему бы ангелу не быть шестидесятилетней теткой, с распухшими от артрита суставами, геморроем и плоскостопием от вечного топтания в очередях, с двумя оставшимися талонами на водку и одним на сахар, зятем в командировке, племянником на зоне, с неисправным журчащим толчком, в котором вечно плавает раскисший окурок «Примы»? Или, скажем, сааабааачкооой? Или резиновой женщиной?

Сейчас Кир следовал одному из заветных правил Джентльмена: если смерть улыбается тебе, плюнь ей в глаза и нагадь в супницу. Бывшая Ирка, а ныне Ангел смотрел на Кира с присущим его племени безразличием.

– На вашем месте я бы не стал так активно артикулировать. У вас на макушке почти полная чаша с ядом.

– Ну так сними ее.

Ангел обдумал эту возможность. Потом, протянув тонкую руку, снял чашу. Яд вылился на камни, которые тут же зашипели и начали плавиться. Параллельно Ангел ухватил свисающую с ветвей гадину за шею и придушил. Кир, тихо ругаясь, выпутался из вялых колец змеееииинооогооо тела и размял запястья. Запястья распухли, плечи ныли. Вдобавок немилосердно болела поясница, в которую упиралось что-то твердое. Кир пошарил за спиной и вытащил напрочь забытую дудочку Царя Царей.

С трудом встав на ноги, Кир пошатнулся и рухнул бы на гальку, если бы Ангел не поддержал его дланью хрупкой, но мощной. Кир тут же сомкнул ладони на ангельской заднице.

– Наконец-то, любимая, мы можем вволю потискаться.

Ангел равнодушно расцепил объятья Кира и отступил назад.

– Нашли время скоморошничать. Вы обещали…

– Знаю, что обещал, – скривился Кир. – Пятиминутки на танцы и крики «гип-гип», значит, не запланировано? Ладно, милейший. Для начала нам надо выбраться с этого гнусного островка, ибо, как можно заметить, Бенжамена здесь нет. Как будем это осуществлять, вплавь?

Ангел отступил еще немного, и Киру открылся вид на пустынный берег. На пустынном берегу стоял восьминогий конь Слейпнир. Хоть и благородное животное, а что-то в нем сохранилось от первой-второй клячи. Слейпнир меланхолично хрустел галькой. Из пасти его сыпалась каменная труха.

Кир оглянулся. Все так же столбенел неподвижный Лешак, все так же свешивался с ветвей ни живой ни мертвый Джентльмен. Чааайкиии проели в его грудной клетке основательную дыру – кажется, под гнездо. Здесь живем, здесь и питаемся, пробормотал Кир и отвернулся. С этим тоже надо было что-то делать, но не сейчас. Дальше по берегу виднелась черная проплешина недавнего костра. Из кострища торчали ступни в оплавившихся ботинках. Здесь много и сытно ели, подумал Кир, возможно, даже цыкали зубом и ковыряли в зубах куриной – или еще какой – косточкой.

Ангел уже сидел в седле. К седлу приторочена была сумка, небольшой, весь во вмятинах от метеоритных ударов щит и длинный, узкий, в потертых кожаных ножнах меч. Киру ничего не оставалось, как пристроиться позади Ангела, обхватив тонкую ледяную талию руками.

«Пошел, шалый!» – гикнул белокрылый ездок и вогнал пятки в тощие бока скакуна.

Первые шаги конь еще несся по гальке, а затем копыта его, пропоров жадные прибережные волночки, зазвенели по воздуху. Все выше и выше взвивались они. Вниз рухнул злосчастный островок, вниз полетела плоская тарелка океана с гжельской росписью льдин, вниз отправились пухлые клочья облаков. Впрочем, облака уже были потом – на границе ночи сияли они, пропитанные малиновым сиропом заката.

«Э-ге-ге!» – заорал Кир.

Волосы развевал ветер, дыхание занималось от скорости. Они промчались над изогнутым луком побережья, с редкими огоньками городов и нескончаемой бледной каймой прибоя.

– Куда дальше? – прокричал Ангел, обернувшись.

Его слова унес ураган.

– Нам надо догнать Ковчег кризоргов! – проорал в ответ Кир.

– Почему вы уверены, что Хранитель там?

– Это не я уверен, красавица, а ты! Езжай потише, невозможно же так голосить.

Ангел натянул поводья, и Слейпнир пошел размеренной рысью. Кир подпрыгивал на конском крупе, как мешок с брюквой.

– Н-н-надо было брать уроки в-верховой езды, пока давали.

Ангел вздохнул, и лошадь перешла на шаг. Они медленно планировали над плоской, заросшей лесом равниной, где единственным источником света было поблескивающее тело широкой реки. В реке отражалась полная луна. Когда конь спустился ниже, луна погналась за ездоками, будто хотела подслушать их разговор.

– «В хрустальном дворце, на вершине самой высокой горы», – процитировал Кир. – На дворец мой кораблик не тянет, однако именно горы и именно самой высокой. Венька вернулся в капсулу. А капсулу заодно с Самой Высокой Горой прибрали кризорги. Они же прикарманили и Самый Длинный Каньон и Самую Глубокую Океаническую впадину и все погрузили на Ковчег.

– А на что им Гора и Каньон?

– Для производства неорганических удобрений. Как бы то ни было… – Кир оторвал замерзшую руку от ангельской талии и ткнул пальцем в луну. На самом краю ее диска виднелась чуть более яркая точка Ковчега. – …Нам туда. Но для начала мне надо заехать еще в одно место. Поворачивай на юго-восток.