Текст книги "Культурный герой"

– Переломанный позвоночник, ай-ай-ай.

Голос раздавался из-за спины. Знакомый голос. Гнусный голос.

– Конечно, культурные герои вообще, а криптоняне в особенности, еще и не от такого оправляются. Но на это нужно время. Правда ведь, Кирюха?

Кир оперся на локти и с усилием перекинул себя на живот. В лицо ему уставились плетеные пляжные туфли.

– А со временем, боюсь, у тебя напряженка.

Ротмистр Чача, он же Блиннорылый, с интересом смотрел на корчащегося у его ног Кира. На ротмистре был френч, военного покроя бриджи, тропический шлем и те самые пляжные туфли, совершенно не сочетающиеся с остальными элементами костюма. В руках Чача держал голову Медузы. Тела Медузы поблизости не было.

– Занятная штука. У них, горгонианцев, есть такая пленочка на глазах. Пока живые, они эту пленочку прикрывают – если, конечно, не собираются поохотиться и если их не слишком разозлить. А когда помирают, пленочка-то того… открывается. Хочешь своей подружке в глаза посмотреть? Ась? Ну, я так и думал, что не хочешь.

Кир снова оглянулся на Лешака. Лешак совершенно окаменел. Каменное одинокое дерево посреди скальной равнины. Или, если уж совсем точно, не одинокое. Слева на низких ветвях ветерок поигрывал человеческой кожей. То есть примерно до пояса она была человеческой, а дальше начинались шерстистые ноги сатира. Ветер печально свистел в оброненную у корней Лешака свирелку.

– Во всем должна быть красота и законченность, то есть абсолютный порядок. На том ведь все мироустройство и держится, так? – продолжал вещать Блиннорылый. – Каждому свое и каждой свое.

Кир снова попробовал привстать и не смог, только спину прострелило жуткой болью.

– В Южной Америке, – сквозь стиснутые зубы сказал Кир, – есть такая зверюшка. Говорят, дальний родственник тушканчика. У своей норы эта зверюшка очень любит устраивать экспозиции. Выставку разных предметов, особенно красивых и блестящих. Вы, случаем, не знакомы?

– Как же, как же, – обрадовался Чача. – Встречались, чаи гоняли. Как-никак родня.

На верхних ветках, направо от Марсия, висел майор. Тело его было прикручено к дереву колючей проволокой, и на проволоке запеклась кровь. Над майором вились чааайкиии. Висел он, судя по всему, не один день, потому что чааайкиии над ним основательно поработали. Желтые ребра красиво, хотя и несколько эклектично смотрелись на фоне веселой голубенькой с белым тельняшки.

– Извини, тут полного соответствия достичь не удалось. Не водится здесь бееелооок. И с соокоолаамии напряженка. Но вот чаааееек просто завались. Думаю, он не обижен.

Обижен майор или нет, сказать было сложно, потому что был он давно и несомненно мертв. Насколько может быть мертв бог, криптонянин или культурный герой.

– А вы хорошо маскировались, – заметил Кир. – Кто бы подумал. Я всегда считал, что агенты тушканчегов умные.

Чача хмыкнул и сцепил волосатые руки на брюхе.

– Все шутишь, Кирюха? Ой не смешно.

– Правда не смешно? Жаль. Попробую еще раз: у вас за спиной стоит конь бледный, в седле – ангел, а в руках у ангела чаша с…

Чача стремительно обернулся. Никакого коня, конечно, за спиной ротмистра не обнаружилось. Там стояла Анжела и теребила прядь каштановых волос.

– Ангел, – без особой надежды повторил Кир, – крылатый такой ангел с полной чашей, допустим, гранатового пунша…

Джентльмен, ты старая лживая сволочь, подумал Кир. Хотя плохо думать о мертвецах вроде бы не полагается. Или нельзя только говорить, а думать можно и должно? Окончательно запутавшись, он нащупал увесистый голыш и совсем уж примерился огреть ротмистра по видневшемуся из-под шлема жирному затылку, когда Чача оглянулся. С мерзкой ухмылкой ротмистр наступил Киру на руку. Пальцы юноши жалобно хрустнули, выпуская голыш.

– Не сработало, – констатировал Чача. – Правда, Анжелочка?

И потрепал девушку по щеке, гад.

– Пальцы раздавишь, – прошипел Кир.

– That’s the idea.

Убрав, тем не менее, туфлю, Чача присел на корточки рядом с Киром и, пригорюнившись, зашептал доверительно:

– А знаешь, почему не сработало, Кирюха? Чужие мы здесь с тобой. Абсолютно чужие. И гальке этой чужие, и небушку, и даже вот девке надувной. Ведь назови ее ангелом последний земной пьянчужка – превратилась бы, никуда не делась. А мы – нет. Не удостаивает.

При словах «последний пьянчужка» Кир с надеждой оглянулся, однако Старлея рядом не было.

– Впрочем, – продолжал между тем Чача, – пьянчужке тоже пришлось бы несладко. Допустим, попался бы девочке нашей какой-нить не в меру куртуазный ебарек. Пыхтит он: «Анжелочка, вы – ангел», и – оппа – вместо гладкой девичьей коленки в брюхо ему упирается здоровенный меч. Хо-хо. Та еще картинка. Хорошо, что дружок твой и слов таких не знает.

– Где он? – сквозь зубы поинтересовался Кир.

– А ты башку, мон шер, повыше задери.

Старлей болтался на самой верхушке Лешака, там, где ветки тоньше. Из-за чааааяяячьииих крыльев его было с трудом видно: птички облепили Старлея целиком и трапезовали вовсю, роняя на гальку перья, чешую и цветные металлы.

– Вот и все, милай, конец программы. Просьба не забывать в проходах личные вещи. Занавес опускается, музыка умолкает, гаснет свет… – С этими словами поганец ротмистр извлек из кармана френча здоровенный комиссарский маузер. Длинный ствол уставился Киру прямо в переносицу.

– Эй, подожди! – заорал криптонянин.

– Чего это я должен ждать? – резонно спросил Чача. – Ты ведь, Кирюха, пакостник еще тот. Дашь тебе пальчик, ты, мон шер, всю лапу отгрызешь, не подавишься.

Вспоминай, лихорадочно думал Кир. Джентльмен, хоть и старая лживая сволочь, толк в своем деле знал. Что он там говорил о злодеях и способах победы над ними? Ах да, вот оно.

– Как ты нас вычислил?

Чача широко ухмыльнулся:

– Что, Кирюха, слабо самому догадаться?

Кир с усилием покачал головой.

«Основная причина поражения злодеев в литературе и кинематографе, – говорил Джентльмен, постукивая по меловой доске указкой, – это их любовь к болтовне. Хлебом злодея не корми, только дай потрепаться, как здорово сработал его Коварный План. Тут-то герой обычно и успевает пырнуть негодяя ножиком или уронить с небоскреба».

Ножика или небоскреба под рукой у Кира не было, однако в остальном поучения Джентльмена абсолютно себя оправдали. Ротмистр просто лучился от радости.

– Экий ты, однако, тупой, а еще десятилетку кончал. Это ж все Анжелочка моя, солнышко, красотулечка. Куколка моя заводная. Ох и заводная какая, не поверишь. Я бы дал попробовать, да ты сейчас, Кирюха, не в форме. – Чача протянул руку за спину и вытащил оттуда упирающуюся Анжелу. Левой ладонью он придержал ее под подбородок, а правой мягко надавил на затылок. Черепная крышка распахнулась со щелчком. Вмонтированный под ней датчик мигнул зелененьким и тонко сказал «пиип-пи-пии». Ротмистр надавил еще на какую-то кнопку, и из черепа Анжелы поползла распечатка скверного струйного качества. Но и в таком качестве Кир распечатку узнал: перекрещивающиеся линии, круги, ровный абрис Стены… – Что, не ожидал? Катаю яблочко по тарелочке, все вижу, все-о знаю, – малиново пропел Чача.

– Тебе-то это зачем?

– Зачем? – Ротмистр снова присел на корточки, приблизил блинную харю к лицу Кира. В глазах его неожиданно появилась злость – щели в экзоскелете танка-слооонааа, а не глаза. – Заче-ем? А затем, что вот где у меня этот мир! – Чача черкнул по горлу волосатым перстом. – Во-от где, в глотке сидит, в сердце, в печенках. Всюду. Ни одной молекулки родной не осталось, все поганое, дряблое, земное. С мамаева нашествия тут торчу, обрыдло мне все, остоебенело! Грязь. Гнусь. Гной. А главное, этот ваш непрерывный гвалт, жу-жу-жу, ни минутки покоя, слова так в уши и ввинчиваются, ничем не заткнешь. Я и Е-четырнадцать-двадцать восемь на производство поставил, чтобы хоть немного шум заглушить, да нет, куда там. Только громче орет. Обратно хочу! В Стену. Хочу слиться с ней, раствориться целиком, забыть всю мерзость эту в ее тишине, чтобы она меня, как мать, приняла и качала…

– А что, – хмыкнул Кир, – товарищи по оружию не пускают?

Ротмистр угрюмо оскалился:

– Товарищи. Ееенооотууу степному они товарищи. Они, гадята, меня сюда и выкинули. Почетная тебе, грят, миссия: будешь нашим эмиссаром в новом перспективном мире. Ха. Эмиссаром. А изгнанником, эмигрантишкой без права возвращения – не хочешь?! Тыщу лет лямку в говне этом протянуть слабо? Всё интриги и зависть! Я ведь Стену понял. Душу ее понял, а они, серые, мне этого не простили и не простят. Ну да ничего. С этими вот бумажками… – Тут он помахал распечаткой и ткнул грязным ногтем в перекрещение линий: – С этим мне их прощение даром не нужно. Потому что товарищ твой, хоть и дурак он есть, а Стену тоже понял. Нашел пуповинку. Туточки я в нее войду, и никто меня не остановит.

– Никуда ты не войдешь.

– Это еще почему?

Кир прикрыл глаза. Врать легче всего, пялясь в лицо собеседнику взглядом прямым и честным. Кир это знал. Знал и Чача, поэтому насторожился.

– Информацию не дарю, только обмениваю.

– Блефуешь.

– Посмотрим.

Ротмистр со скрипом почесал в затылке.

– На что меняешься?

Кир распахнул глаза и улыбнулся:

– На жизнь, конечно. Не люблю, понимаете ли, выковыривать пули из собственного черепа. Действует освежающе, но слишком болезненно.

Чача скривился:

– Ладно. Дело скажешь, не убью. Говори.

Если бы руки Кира были свободны, он бы потер их от радости. Сейчас он сделал это мысленно.

– Довольно много лет назад жила в деревне глупая баба. Дура-дурой, разве что ложку в ухо не несла. Деревенского попа, к примеру, она совсем достала жалобами – мол, летает к ней по ночам в трубу змей и склоняет к сожительству. Поп был человек ученый и рассказам бабы не поверил, а зря, потому как спустя девять месяцев тетка произвела на свет младенчика. Ребеночек был черный и страшненький, как жизнь. В родах баба и померла. А ребеночек, как ни странно, выжил. Вырос в здоровенного мужика. Мужик был глупее полена, да вдобавок еще и немой. Только и знал, что таскать на веревке за собой визгливую шавку и девок дворовых портить. Наконец хозяйке поместья так его шалости надоели, что в поучение велела она шавку – Жучку, или вообще Муму, – утопить в болоте. Мужик, остолопина, и утопил, после чего окончательно с катушек съехал. То ли он и сам утопился, то ли повесился, то ли заделался душегубом… Знакомая история?

Физиономия ротмистра совсем скуксилась, будто он отведал неспелого крыжовника.

– Вижу, не я один составлял досье на сотрудников. Ну и что?

– А то, что одна из дворовых девок, упокой Безымянный ее грешную душу, от нашего мужика родила. Говорят, внешность передается через поколение, так что дитя уродилось странное: на одной руке шесть пальчиков, на другой – четыре и перепонка, и турбореактивный двигатель на горбу…

– И?

– И. Вот именно что «и». В десятилетке нас учили, что межвидовые скрещивания не дают плодовитого потомства. А вот змеев отпрыск оказался очень даже плодовит. Из чего приходится сделать вывод, что никакой то был не змей, а самый обыкновенный хомо сапиенс. Долгое проживание среди людей не пошло вам на пользу, титанокремниевый мой. Вы банальным образом очеловечились.

Харя Блиннорылого налилась нездоровой синевой. Кир продолжал как ни в чем не бывало:

– Сами понимаете, никакая пуповина тут не поможет. Стена чужака не примет. Разве что захотите последовать примеру Старлея и распылиться на атомы. Правда, блэкфайтера у нас уже нет, увы. Так что бегите к своим коллегам, просите, чтобы они выстрелили вами в стенку из гаубицы. Если, конечно, пролезете в ствол…

Речи Кира прервал удар плетеной туфли. Криптонянин ухмыльнулся и демонстративно сплюнул под ноги Чачи кровью. Кровь, понятно, была голубой – совершенного нечеловеческого цвета.

– Убивать я тебя не буду, – тихо сказал ротмистр. – Слова не нарушу. Но и уйти отсюда ты не уйдешь.

Отодвинув Анжелу, Чача приподнял голову Медузы. Змеи, как ни странно, еще вяло подергивались и шипели. Чача оторвал одну змею и уронил остальное. Башка покатилась, и широко распахнутые мертвые глаза Медузы оказались как раз напротив Кирова лица – тот едва успел отвернуться.

– Змейка моя, – проворковал Блиннорылый. – Змеечка. Укусить злого дядю хочешь? Не нравится тебе дядька? Ну давай, кусай меня, кусай.

И змея укусила. Против ожиданий, Чача не рухнул в судорогах на гальку, а только, поморщившись, потер место укуса. Зато змея ожила, взбодрилась, налилась изумрудной зеленью – и даже на хвосте ее, кажется, выросла погремушка.

– Мааамбооочкааа ты моя ядовитенькая, наномодифицированная. Яду в тебе много? Каплет-то яд? Ну и хорошо, что каплет.

Крепко держа змеееююю в одной руке, другой Чача ухватил Кира за шиворот и поволок по камням к Лешаку. Криптонянин задохнулся от боли. Корни дерева, об которые его от души приложил ротмистр, воняли засохшей кровью и были тверды как скала.

– В лооосооосяяя мне тебя, пожалуй, слабо перекинуть, не те мощности, – огорчался негодяй. – С водопадами тут тоже не очень. А вот чаша найдется. Прямо Атиллина чашка, без рубинов только. На рубины в этом году неурожай, извини. – Говоря это, Чача аккуратно приматывал Кира к дереву змеееиииныыым хвостом. На макушку ему он водрузил верхнюю половинку Анжелиного черепа – и впрямь получилось что-то вроде чашки. А змеееииинуууююю голову зацепил за сучок как раз над располовиненной черепушкой.

«Кап», – услышал Кир.

Кап.

– Вот что, милай, – ласково сказал ротмистр Чача, он же Блиннорылый, он же тушканчегов ренегат. – Я бы на твоем месте особенно не дергался. Если чашка опрокинется, все ведь это польется на тебя. То есть оно, конечно, и так польется, когда чашечка-то наполнится. Но потом. Позже. А позже оно всегда лучше, правда? Ну, оревуар. – И Чача, прибрав Анжелу под мышку, ушел. А Кир остался. Он слушал. Он слышал, как медленно и деловито, подобно воде в клепсидре или песку в песочных часах, капает яд.

Кап.

Кап.

Кап.

– Так вот, о тиранах, – заговорил Чача, когда закончил свои дела с Анжелой. – Тираном быть, конечно, лестно. Но если у тебя и из ушей не воняет и из носа не течет, тираном не стать ну никак. Вся закавыка тут в том, что любой человек – сосуд пустой, и заполнить его можно чем угодно. Преимущественно всякой дрянью, но всегда пролезет что-нибудь эдакое… добренькое. Старая бабушка вяжет носки, дедуля на огороде копается, в речке окуньки двухвостые живут. Ты им кидаешь хлебушка. Глянь, и пролезло оно, и ты уже не тиран никакой, я мягкотелая бестолочь. А вот если ты весь заполнен хромой ногой, или ночными поллюциями, или изжогой, или теми же ушами, к примеру, – больше в тебя уже ничего не запихнешь. Вот из таких и получаются отличные тираны. К сожалению, я не из них. Ведь у меня-то с ушами все в порядке, правда?

Анжела не отвечала, да и ответить не могла. В ней кончился заряд. Ротмистр вздохнул, покачал головой и воткнул штепсель Анжелы в розетку.

УБИТЬ СТЕНУ

…и все, что было,

Не смыть ни водкой, не мылом

С наших душ.

«Крематорий»

Чааайкиии клевали лицо Старлея, рвали стальными когтями живот, заодно испражняясь машинным маслом и гайками. Колючая проволока впивалась в грудь и бедра, кровь свернулась и запеклась коркой на ржавом металле. В лопатки давил окаменевший ствол Лешака. Холодный ветер трепал пласты кожи, содранной с бедняги Марсия. Чуть ниже висел обглоданный скелет майора. Эх, не довелось старому сластолюбцу отведать ментовских дубинок. Ушел майор от наказания, не отправить извращенца по этапу.

А виноват Чача. Он расстарался, гад, технично убрал конкурентов. Не треть Земли, но все решил захапать. С морями-океанами, лесами и полями. Даже с Медузой предпочел не делиться, царство ей небесное, пожалел для змееголовой завалящую пустыню вроде Гоби или Сахары.

Ох уж этот ротмистр, тварь из тварей. Блиннорылый хрен в уксусе, м-мать его так!

Кстати, насчет покойницы. Вот она, под деревом стоит, смеется:

– Мон шер, и долго же вы намерены прохлаждаться и кормить собственной требухой чаааееек?

Галлюцинация, понял Старлей, нормальная галлюцинация, типичная, проходили уже, в курсе. Ничего, бывает, волноваться не надо.

– Мон шер? Васенька? Ты меня игнорируешь? – обиделась Горгонер, которая, конечно, не могла обидеться, ведь ее обезглавил подлый Чача, а потом гадюк из скальпа повыдергивал.

– Эй, белковый, не хами! – Грозный рык ёшкина жука окончательно уверил Старлея, что он бредит, что гибель его близка.

– Жуча, ты нервируешь мальчика. Он всегда был туповат, а уж нынче… Его слишком часто били по голове и в пах. Мон шер, ты разве забыл, что Жуча и я обладаем феноменальной регенерацией?

– И ты, кстати, тоже. Так что не тяни, помирай скорее да к нам спускайся, – сказав это, ёшкин жук демонстративно повернулся к Старлею тыльной частью своего массивного корпуса и двинул по колее, проутюженной траками танка-слооонааа.

Из слооонооов получаются отличные танки, это всем известно. Особенно это хорошо известно бойцам вооруженных сил Земной Конфедерации. Жаль, биобронемутанты подчиняются исключительно тушканчегам, и никому больше. И вдвойне прискорбно, что по всем ТТХ они значительно превосходят машины, которые производились на оборонных заводах Земли до конверсии. Старлей видел учебный видеоролик – дуэль Т-120 «Агрессор» и танка-слооонааа.

Представьте себе чисто поле, без единой кочки, без оврагов. Разве что исполосованное широкими рвами. То тут, то там разбросаны громадные «ежи», сваренные из трамвайных рельсов, и торчат, предупреждая, жестяные таблички «Aufmerksamkeit! Minen!»[4]4
  Внимание! Мины! (фаш.)


[Закрыть]. Над полем светит солнце, но вдали уже появились тучки, намекая, что вот-вот случится нечто из ряда вон. На краю поля торчит громаднейший бетонный ангар, ворота его разъезжаются в стороны, выпуская на свежий воздух отличный образчик бронетехники землян.

Над «Агрессором» клубится черный дым, весь он блестит от смазки, зенитная установка на башне уставилась в небо, готовая хоть сейчас поразить вертолет противника, истребитель-невидимку и сбить с пути истинного спутник-шпион. Мощь, сила, уверенность в победе. Траки вгрызаются в российский глинозем.

Из люка механика-водителя торчит голова. Волосы соломенные, глаза голубые, конопушки. Под расстегнутой на груди рубахой болтается простенький крест. Наш парень, свой донельзя. Кровь с молоком, защитник Отчизны.

И вдруг «Агрессор» глохнет. Кашлянув разок-другой, движок с хлопком выдает тучу дыма и затихает.

«Wie aber mir alles das langweilte!»[5]5
  Как же мне все это надоело! (фаш.)


[Закрыть] В сердцах блондинчик грохает кулаком по броне, расшибает костяшки и, сунув в рот, скулит нечто уж совсем невразумительное.

На другом краю поля сам собой возникает портал. Две бетонные сваи, торчащие из земли, опутаны проводами и тарелками антенн, что ствол баобаба – ветвями и листьями. Меж сваями сверкают молнии. Грохочет гром. Вспышка. Темный экран. И – вот она, гордость панцерваффе тушканчегов! Вот она – надежда обновленной Земли! Танк-слооон, резво перебирая толстыми подкованными лапами, скачет по полю. Бока его упруго подрагивают, лоснятся смазанные антирадарным покрытием уши. Особо следует обратить внимание на бивни и рога. И те и другие у слооонааа более чем выдающиеся – острые, повышенной крепости, с функцией отбойного молотка. Центральный рог служит направляющей для пусковой установки НУР типа «Криптон». На спине слооонааа гордо восседает кризорг, разодетый в парадный мундир с малиновыми штанами. В лапах оккупант держит коробок балабановских спичек.

«Бляха, как же это по-фашистски… – шепчет блондинчик, вылезший из танка и задравший руки вверх. – Короче, братан, я сдаюсь! Тушенка есть?»

На этот самом месте ролик заканчивается. Зал сидит в тишине, потом включается свет. Сюжет показали вместо опостылевшего уже фильма о доблестных земных космодесантниках, бомбящих территорию врага собственными телами, упакованными в блэкфайтеры.

– Ну ни ха себе! – вслух выразил общее мнение Бандеровец.

«Именно», – подтвердил Старлей мысленно.

Нынче же, наблюдая оживших покойников, Василий думал, что помирать ему суждено хоть так, хоть эдак, и потому без разницы, сию секунду это случится или минут через пятнадцать, когда чааайкиии доедят его печень. Василий напряг свои чакры и сконцентрировался, что было непросто, ибо птахи-мутанты устроили драчку из-за его языка. Потребовалось некоторое время, чтобы полноценно сжечь собственное сердце и умереть без признаков жизни.

Заново материализоваться следовало вне колючей проволоки. Иначе смысл вообще затевать игры со смертью? Суицид в православии не поощряется. Василий поклялся при первой возможности забежать в церковь и поставить свечку за упокой своего часто убиваемого тела.

Материализовался он, как и задумывал, вне проволоки. И тут же рухнул на поверхность планеты. Извернувшись в полете, приземлился на ноги, под стопой хрустнула свирель, осколки больно впились в пятку. Отличный инструмент. Был. Неземной красоты музыка лилась из него, когда сатир подносил дудочку к пухлым сиреневым губам.

Старлей обернулся и посмотрел на свое предыдущее тело, прикрученное проволокой к Лешаку. Чааайкиии злобно рычали, сцепившись острогами, произрастающими из кончиков перепончатых крыльев.

– Эко меня… – пробормотал Старлей.

Медуза Горгонер облизнулась:

– Меня не меньше твоего.

При взгляде на Кира, примотанного змеей к трупу древесно-каменного инопланетянина, да с черепом Анжелы на макушке, становилось понятно, что с Васькой господин ротмистр расправился вполне благородно. В любой момент чаша могла опрокинуться или же просто переполниться – при любом раскладе Кир умрет в жутких муках. Даже чааайкиии, чуя смрад яда, не решались подлетать к телу в желто-голубом спортивном костюме.

Главное, чтобы костюмчик сидел… Старлей материализовался обнаженным. Процесс полной регенерации чем-то напоминал исход из материнского лона. Только без лона. Нужна одежда. Интересно, снять камуфляж со своего трупа – это мародерство?

– Мон шер, ты не против, если я дезактивирую блок?

– Какой еще блок? – Старлей натягивал ломкие от засохшей крови штаны.

– Тот самый, что позволил обмануть Чачу Блиннорылого.

– Ну дерзай.

И Медуза дерзнула.

В тот же миг в голове Василия что-то щелкнуло, в глазах расцвели фейерверки – и он вспомнил, что самоубийство ёшкина жука таковым на самом деле не являлось. Это была инсценировка для потенциального противника. Уже тогда Медуза не доверяла Чаче. На тайном совете было решено обновить организм инсектоида, избавив его тем самым от наркозависимости. Старлей долго не соглашался на эту авантюру, но его убедили, пообещав за услуги бронежилет. Гигантский труп, засиженный зелеными мухами, Василий таки сжег, причем не без удовольствия – уж больно его допекал обладатель хитина. Но как только последний уголек погас, а ветер развеял пепел, новое тело, заполненное все той же душой, избавилось от пагубного пристрастия.

А еще Старлей вспомнил, кто он есть, какова его миссия и что он знает о слабом месте Стены и способе ее уничтожения.

– Э-э… – промычал Старлей, – поможем этому засранцу? – Он кивнул в сторону Кира.

– Мон шер, а стоит ли? – Горгонер смиренно сплела щупальца на заменителе молочных желез приятно округлого восьмого размера.

– Я как бы не совсем уверен… – дернул кадыком Старлей. – Проголосуем? А впрочем, к черту. Пусть себе висит.

Окаменевший, овеваемый ветрами, омываемый дождями, засиженный и загаженный пометом чаааееек, Лешак торчал в сутках пути от нынешнего лагеря освободителей – если идти очень медленно, а то и вовсе сидеть на месте. Ёшкин жук от выдоха Саламандра развел костер, сложил из гальки мангал и теперь жарил труп Игрека.

– Будешь? Шашлык?

Старлей хотел было возмутиться, мол, боевой товарищ, отставить каннибализм, но ему не дали.

– Тушенку жрал, и ничего? Кильку в томатном соусе? Так чего теперь выдрючиваешься?!

Именно так ему и возразили. В грубой форме указали, кто он есть и возле какой параши у него прописка. Мол, насчет людоедства ни у кого из пришельцев комплексов нет. И вообще, сытно отрыгнула Горгонер, белковые во вселенной используются исключительно как кормовая форма жизни. Очень странно, что на Земле они сумели достичь цивилизованной разумности. Не странно даже, а противоестественно.

Ёшкин жук, тот вообще заявил, что тушканчеги на этой планете делают очень полезную и нужную работу, восстанавливая историческую справедливость. Белковых надо загнать обратно в стойла, пусть жуют силос и рожают молочных младенцев. Молочные младенцы, если их с хреном запечь в духовке, – объедение, мандибулы оближешь!

В итоге Старлей обиделся, надул губы и от предложенных ребрышек отказался. Зато Медуза Горгонер, ёшкин жук и Саламандр очень даже смачно отобедали жареным людским мясцом.

Саламандр, кстати, вырвался из волосатых пальцев Чачи. Как это у него получилось, ящер скромно умолчал. Получилось, и все. Кое-кто еще долго не сможет присесть на обугленную задницу. Между тем помочь товарищам огненный инопланетянин ну никак не мог, сам едва лапы унес. Он укрылся в лесу, что, кстати, при его метаболизме целый подвиг, достойный отдельного, очень долгого рассказа. Из схорона наблюдал он за тем, как Чача измывается над пленниками. Сердце Саламандра обливалось магмой. Чтобы охладиться, пришлось зарыться поглубже в грунт, найти подземную реку и вскипятить ее. Когда Саламандр выбрался на поверхность, он обнаружил, что ротмистр куда-то исчез да и трупов на Лешаке поубавилось. Зато сам Лешак незыблемо стоял где закаменел. Саламандр прочел ему отходную молитву, чтоб не так мучался. Ведь для дерева ничего нет хуже, чем превратиться в камень. Подозревая, что революционеры живы и свободны, ящер решил найти их. Благо, следы наши герои оставляли внятные, обнаружимые без соообааак и без собак. И вот салем присоединился к борцам за свободу. Кризоргское иго должно быть уничтожено!

– Ну и куда нам теперь? – пролепетала Горгонер. Насытившись, она вскарабкалась на хитин жука, где свернулась в калачик подобно кошке.

– Как куда? – удивился Старлей, для него не существовало подобного вопроса, для него ответ был очевиден: – К горцам.

– К горцам? Тем, что много лет хранили блэкфайтер?

– Так точно!

– Я что-то не поняла, мон шер. А на фига была нужна подводная лодка? Бегали мы по горящему лесу зачем? В пасти у кииитааа томились? Какого хека погибли наши товарищи по борьбе?! А?! Ответь мне, мон шер!

– То есть на фига? – удивился Старлей. – Зато теперь мы знаем, кто виноват и что делать. Опять же, раньше у меня стоял блок на определенные воспоминания, а нынче блока нет. Кстати, среди нас есть особа, которая говорила, что знакома с капитаном «Летучего голландца». Ввиду отсутствия блэкфайтера это очень ценно. Нам бы попасть в горы, потому что горцы обитают в горах. У меня есть предложение: пусть Медуза задействует ментальные способности и попросит Ван Дер Дейка нам помочь. Естественно, не бесплатно. Нас, революционеров-освободителей, стало меньше, мы предложим капитану часть грядущего барыша.

– Хм-м… – задумалась Медуза.

Думала она двое суток.

А потом, хлопая парусами и скрипя мачтами, у лагеря мятежников приземлился «Летучий голландец».

– Ван Дер Дейк согласился, – сказала Медуза и, покачивая бедрами, отправилась к опущенному трапу.

– А что именно ты ему пообещала? – крикнул вдогонку Старлей.

– Как обычно: нефтяные вышки, алмазные копи.

Старлей схватился за голову и застонал.

Но Медуза его не слышала, ибо целиком отдалась вниманию галантного воздухоплавателя в огромной шляпе, украшенной перьями страуса Struthio camelus.

Конечно, вопрос решился положительно. Заодно капитан не отказался от предложенного мозготраха в соседней сопке, после чего из вежливости куснул кусок-другой в меру прожаренного шашлыка.

– Куда летим? – надменно процедил напомаженный, напудренный и обильно взбрызнутый одеколоном Ван Дер Дейк, разглядывая грязное облачение Старлея. На пятнистых штанах воина дыр было больше, чем в решете для процеживания макарон.

– Куда надо, – буркнул Василий, с ненавистью глядя на похорошевшую после любовных утех Медузу.

– Не понял?

– А что тут понимать? Куда скажут, туда и полетишь.

– Сударь, вы хам! – Под слоем пудры проступили алые пятна. Порванные еще царем Петром Первым ноздри гневно затрепетали.

– Да пошел ты… – Старлей сжал кулаки, решая, вдарить иноземца по фейсу или сразу, не церемонясь, испечь ему клапана и желудочки.

Земля мелькала далеко внизу. Топорщилась щетина на впалых щеках офицера ВКС. От холода хвост Саламандра посерел, тушку земноводного трясло от ломки. Старлей сочувствовал инопланетянину как мог. А мог он ехидно и гаденько. Будь Саламандр кристально чист душой и телом, особенно телом, – был бы он столь покладист? Горел бы он искренним желанием найти и покарать ротмистра Чачу? Все-таки наркозависимость – серьезный поводок для инопланетянина, эдакий строгий ошейник. И хлыст. Но точно не пряник.

Старлей внимательно следил за черными пятнами на спине Саламандра. Пока они черные, зверушка предельно спокойна, смирилась с участью и осознала ответственность своего почетного задания. А вот если пятна начнут светлеть, окрасятся розовым и заалеют от переизбытка термофермента в квазикрови, то лучше бы Старлею и его коллегам находиться подальше от партайгеноссе Саламандра.

Саламандр, высунув раздвоенный язык, прошипел:

– Ссскажешшь, когда можжжно-аа-аа?

Старлей кивнул:

– Скажу.

Вообще-то он понятия не имел, кому можно и что нужно, но уверенно знал, что не имеет права давать ящеру послабления.

– Ты точно знаешь, что он здесь? – спросил Старлей.

– Сссддеессссь. Сссснааю-у-у.

Хм-м, задумчиво почесал щетину Старлей, блажен, кто верует. Он привык не удивляться уникальным возможностям пришельцев. Да и что в этом такого, если вдуматься? Наркомана тянет к дозе, он идет по следу, по запаху, по эху, оставляемому драгсом в пространстве. Что-то ведь его направляет, что-то ведет к обладателю заветного вещества. А где Е-1428, там и Чача. Лютый враг, которому жить осталось всего ничего.

– Можно. Удачи тебе.

Саламандр печально посмотрел на Ваську. Рот его открылся, длинный гибкий язык выскользнул, свистнув у виска Старлея, и спрятался обратно в зубастой пасти. Так ничего и не сказав напоследок, ящер, цепляясь за древесину присосками на лапах, спустился по корме «Голландца», посидел чуток на киле и рухнул спиной вниз.

Тело его пробило облака, навсегда исчезнув из поля зрения Старлея…

…когда ротмистр Чача умер от ожогов, «Летучий голландец» тихонько подкрадывался к аулу, затерянному в горах.

– Зачем? – спросила Горгонер.

– Надо, – пожал плечами Василий.

Саламандра, поганого джанки, ему было ничуть не жаль. Сам виноват, жаба огнедышащая. Нехрен подсаживаться на дурь.

– Мы прилетели. – Ван Дер Дейк изо всех сил делал вид, что беседует с Медузой. – И что теперь?