Текст книги "Беги"

Трудно описать свои чувства, я бы назвала это путешествием в машине времени. Не типичное описание для постельной сцены, тем не менее – я летела в какое-то бесконечное пространство, в котором все возвращалось на свои места: смесь запахов давно позабытой кухни ресторанов, шум города, автомобильные гудки, детский плач, женский смех, табачный дым. Все утерянное снова наполняло меня, будто ничего не произошло много лет назад. Как будто одна из вариаций наших судеб начинала проигрываться с того самого момента, как мы повернули не на тот перекресток, лет сорок назад. Это снова был мой Сева – живой, теплый, близкий. Он снял с меня одежду и прижал к груди – к своей голой теплой груди. «Проклятье! Этого не может быть! Вампиры не теплые! Вампиры не занимаются сексом с людьми!» – это были мои последние мысли, прежде чем я позволила себе забыться. Да что там позволила – стыдно признаться, но я даже не сопротивлялась. Я бы хотела рассказать, какой он – секс с вампиром, но боюсь разочаровать. Я даже не знаю, сколько он длился: минуту, час, день, вечность… Единственное, что я могу утверждать, – мне было очень хорошо.

Мы проснулись в пыльной спальне торгового центра, который заливал солнечный свет. Точнее, проснулась только я. Сева, разумеется, не спал, он лежал, опершись на локоть, и смотрел мне в глаза.

– Ты голоден, дорогой? – некстати пошутила я, но, если честно, это первое, что пришло мне в голову.

– Не волнуйся, терпимо. Я слишком счастлив, чтобы испортить все пятнами твоей крови. – Он зловеще улыбнулся, показывая зубы, и в шутку укусил меня за предплечье.

– Вампиры могут испытывать чувство счастья?

– Ну, примерно раз в тысячу лет, я думаю. – Он неспешно встал с кровати и принялся собирать нашу одежду. – Хочешь, останемся здесь надолго? Навсегда? Но тогда мне и правда, нужно сходить за едой. Тебе за едой, – поспешно поправился он.

– Нет, Сева, мне, правда, нужно к Вальке. И если честно, я не понимаю, как относиться к тому, что произошло.

– Запомни только одно, милая, – это мы решаем, что хорошо, а что плохо. Мы понятия не имеем, по каким законам суждено вращаться этому миру – не мы их устанавливаем. Но поверь, для себя мы вправе решать, что для нас хорошо, а что плохо.

– Я не считаю, что это плохо… У меня мужчины тридцать лет не было, а вампира вообще никогда. Грех жаловаться, Сева! Но… Это странно. Это очень странно.

– А главное, это ведь еще не конец истории, – улыбнулся он, протягивая мне одежду. – Пойдем на солнце, нас ждет впереди прекрасная прогулка. И не забудь сгрызть эту свою рженку-пшенку… Не понятно, чем тебя кормить, – последние слова он уже пробормотал про себя и в этом момент напоминал заботливого муженька какой-нибудь пышечки-вампирши. Это было смешно, но… Наверное, в прошлой жизни я бы уже умирала от страха. В такие моменты я начинаю думать, что страх был не такой уж ненужной шестеренкой в нашем механизме.

Мы вышли, держась за руки, как в детстве, и пошли по направлению к реке. Весенний ветер трепал волосы, разнося по всей округе наш запах – человеческой самки и вампира… Я не могла его почувствовать, но многое бы отдала, чтобы узнать, какой он?! Я всегда думала, что эти существа бесполые – злу не нужен пол, разве нет?! Вокруг не раздавалось птичьего пения, не порхали бабочки и не жужжали пчелы, но все-таки мне казалось, что мир впервые стал похож на прежний. Безопасный, разумный, правильный. Такого не может быть, но происходит. Почему случилась эта весна? Что кроется в этом безумье? Неужели я недостаточно знаю о воспитании кровью и началась моя трансформация?! Может быть, со стороны я выгляжу как все те несчастные – в трансе, с невидящими глазами, я бреду по руинам и мне кажется, что я в раю? Чушь! Я не выпила ни капли крови – я не пила Севу, он не мог получить надо мной такую власть, не кусая меня – не напоив собой…

Мы все ближе подходили к тому месту, где Москва-река ломалась зигзагом, меняя направление. Я знала, что для Севы этот сплав будет мучительным, но он явно об этом не думал. Он шагал уверенным шагом, на лице его блуждала довольная улыбка, и в какой-то момент он громко продекламировал:

 
– Спросите у Сони,
Почему я бессонен,
Спросите в апреле, в мае, в июле,
И я не отвечу – люблю ли? Люблю ли?!
 

– Помнишь это стихотворение? Сколько нам было, когда я написал его тебе? Десять? Двенадцать?

– Я не помню, Сева. Помню только, как ты мне его читал при других детях, а я жутко стеснялась, – я невольно улыбнулась воспоминаниям, хотя меня начинало тревожить, что он так настойчиво возвращает меня в прошлое, усыпляет бдительность, играет в счастливых любовников. С другой стороны, если бы он хотел обратить меня, то у него было для этого миллион возможностей – он не хотел, совершенно точно не хотел обращать меня.

Когда мы подошли к реке, я спрыгнула в воду и пошла вдоль берега, в поисках спрятанного в кустах плота. Сева лишь поморщился, когда на него попало несколько брызг, отошел от воды на безопасное расстояние и спокойно уселся, обхватив колени руками. Я нашла плот метрах в двадцати от места, где он сидел, и вернулась. Как следует припарковав его к берегу, взмахом руки пригласила переместиться на него своего ручного вампира.

– Обещай мне, любимая, что в дни ссор и тягостной разлуки, в дни, когда ты будешь проклинать меня, ненавидеть, не верить в мою добродетель, ты вспомнишь эту минуту! Вспомнишь, как я, презрев свою природу, взобрался в эту ветхую лодку – и с тем лишь, родная, чтобы оберегать тебя после.

Дурачась, но при этом довольно изящно для своей комплекции балансируя, Сева забрался на борт. Я не заметила, чтобы от близости воды у него выступила испарина или он боялся брызг, словно они его обжигали, однако, обняв его за плечи, почувствовала легкий озноб. Пока мы плыли, он молчал, стиснув зубы, но стоило нам только спрыгнуть на берег, бодро зашагал вперед, мурлыкая под нос какой-то легкомысленный мотивчик.

– Почему вы не любите воду? – спросила я, пользуясь его благодушным настроением.

– Ах не знаю, это что-то физиологическое, – он брезгливо передернул плечами и поморщился. – Тебя же не удивляет, что кошки не любят воду? Может быть, вода символ жизни и чистоты. Почему нам должно нравиться то, что напоминает о нашем несовершенстве?!

– Сева, ты самый закомплексованный вампир из всех, кого мне приходилось встречать.

Мой спутник разразился смехом – счастливым, звонким, человеческим. День был в разгаре, нам оставалось пройти четверть пути.

* * *

Незаметно всю окружающую местность пропитали сиреневатые сумерки. Бараки Северного Бутова, встречающиеся нам на пути все чаще, выглядели особенно бесприютно. Сева смотрелся странно на фоне этих сутулых серых зданий. Его высокая изящная фигура в темном костюме выглядела нелепо, будто он явился сюда из другого мира. Еще нелепей выглядели на его фоне попадавшиеся нам люди: жалкие, сморщенные, в лохмотьях. Своими худыми жилистыми руками они тащили свертки, мешки, кульки – подачки, полученные на заводе от вампиров. Сева шел с прямой спиной, его орлиный профиль на фоне заходящего солнца живо напоминал мне оттиски императоров с таких ценных в прошлом монет. Он засунул руки в карманы брюк и с неприязнью озирался по сторонам. Я впервые заметила, что его одежда выглядит опрятной, несмотря на то что его образ жизни больше походил на быт скитальца. Впрочем, я многое не знала о своем друге – кто знает, где он пропадал, когда не ждал меня в обычном месте встреч? Может быть, я заблуждалась, думая, что они с Фельдманом отшельники?! Возможно, он до сих пор жил вместе с Ритой в более обустроенном обиталище древних?! «Как мало я знаю о нем на самом деле, внезапно подумалось мне. Я даже не знаю, как быстро у вампиров растут волосы, нужно ли им стричь ногти, бриться?» Сева всегда был гладко выбрит, его ногти всегда были чистыми, и даже обувь… В этот момент мне даже стало за себя стыдно – видимо, секс способен пробудить женщину даже в самом бесчувственном повстанце. И да, у Севы тоже накопилось много вопросов, но он со свойственной ему прямотой решил не церемониться и задал свой вслух:

– Где вы встречаетесь с Валькой, и как он узнает, что ты придешь?

Я хитро взглянула на него и задала встречный вопрос:

– Сколько времени, Сева?

Он улыбнулся, не поворачивая ко мне лицо. Я знала, что мой друг давным-давно потерялся во времени. Знала, что мне можно не переживать о чистоте ногтей, о том, что я выгляжу старше его… Вампиры видели, чувствовали, воспринимали мир и людей иначе. Но почему, почему мы шли вместе и чувствовали себя вместе?!

– Сева, стой, – я остановилась и взяла его под руку. – Дальше я пойду сама. Ты его напугаешь.

Он тоже остановился и, обхватив руками мои предплечья, заглянул в глаза:

– Тогда давай прощаться?

– Навсегда? – почему-то спросила я.

– У меня для тебя сюрприз. Но я покажу его чуть позже.

Он осторожно коснулся губами моего лба, развернулся и пошел быстрым шагом в обратном направлении. Какое-то время я смотрела вслед его высокой удаляющейся фигуре и чувствовала, как меня наполняет странное чувство одиночества. Так со мной не было давно, наверное, с тех пор как я потеряла Леву. И вот теперь это дурацкое чувство одиночества я испытывала, глядя, как от меня уходит чертов вампир! Я не понимала, что со мной происходит. Но что-то происходило. Резко развернувшись, я расправила плечи и направилась в сторону бара «Наше бремя».

* * *

Прошло ровно семь дней с нашей последней встречи, и Валька уже ждал меня, сидя за дальним столиком, среди таких же, как он, работников вампирского завода переплавов. Пройдя по залу уверенным шагом, я опустилась напротив приемного сына. Он поднял глаза от кружки с пивом, посмотрел мне в глаза и почему-то не опустил их как обычно. В его взгляде отразилось недоумение:

– Ты другая, не такая… какая-то…

Неожиданно я поняла, что не надела свои солнцезащитные очки. «Совсем расслабилась», – ворчливо подумала я.

– А что не так-то?

– Глаза темнее.

– Валька, брось, я все та же.

Нащупав в кармане пробку от бутылки с фигуркой кошки, вытащила и положила перед ним.

– Вот, видишь, даже кошек люблю, как раньше. Подари жене – ей понравится.

Валька глупо заулыбался, благодарно заглянул в глаза, словно искал подтверждение моим словам, а успокоившись, поспешно сунул подношение за пазуху.

– Ты достал, что я просила?

Он кивнул и взглядом указал, что передаст пробирку под столом. Нырнув рукой под грязную скатерть, я нащупала пальцами заветную стеклянную поверхность небольшой колбы и переложила в карман штанов.

– Легко прошло?

– Нет. Мне пришлось сказать, что ты придешь. Он будет ждать тебя, наверное. Я сказал, что ты хочешь обратиться, что будешь пить… Но он хочет сам. Или проверить, я не знаю.

– Ерунда, отвяжусь от него. Мне действительно пришлось сделать кое-что… Но он не осмелиться меня тронуть, не волнуйся.

Мы молча сидели напротив друг друга и не могли придумать, о чем еще говорить. Наверное, нам стоило многое сказать друг другу, но Валька вряд ли бы смог облечь свои чувства в слова, потому что не умел. А я могла подобрать слова, но ничего не чувствовала. Может быть, я сама запретила себе заглядывать глубоко в себя, может быть, мне просто не хотелось, чтобы он понял, что я рискую? Мне хотелось, чтобы он верил в меня, верил, как когда-то давно, когда был ребенком. Я знала, что снова подведу его, знала, что не смогу спасти. Может быть, только его детей, внуков, но не его самого…

– Ты герой, Валь. Я горжусь тобой. И я хочу, чтобы ты знал – мне бы хотелось, чтобы ты был моим родным сыном.

Это было неправдой, но он мне поверил. Покраснел до ушей и, неловко протянув свою грязную руку, коснулся моей руки пальцами с черной кромкой ногтей. Потом одернул ее, и, не поднимая головы, чуть слышно прошептал:

– Береги себя. И не предавай.

– Что?

– Ты все, что у меня есть! Не предавай нас.

Он резко поднялся, и, сжимая в кармане кулаки, быстро пошел к выходу. Впервые в жизни я испытала к нему что-то отдаленно напоминающее мои чувства к Давиду. Нет, не любовь… Гордость, что этот мальчик – мой.

* * *

Выждав минут двадцать, допив от нечего делать Валькино пиво, я пошла к выходу. На улице уже совсем стемнело, но слева и справа от входа в бар, в больших прогоревших бочках пылали костры. В их пламени, стоящий напротив двери Егор показался мне древним индейцем из романов для подростков. Он смотрел на меня черными углями глаз, рот перекосила усмешка, всем телом он подался вперед, и мне показалось, что он сейчас же бросится на меня, как волк.

– Егор, – понимая, что мне не убежать, я подалась ему навстречу, улыбаясь и одновременно соображая, в какую сторону бежать, как только он потеряет бдительность.

Он тоже шагнул мне навстречу и тут оторопело застыл, как вкопанный. Задрав лицо, он шумно втянул воздух, затем уставился мне в глаза. В его взгляде застыл какой-то суеверный ужас, шатаясь, он сделал еще один шаг по направлению ко мне, но тут же, словно обжегшись, отступил назад. Медленно вытер рукавом рот и, отступая задом, скрылся в темноте.

«Ну что ж, по-моему, я правильно выбрала любовника», – от того, что я так легко отделалась от охотника, меня обуяла прямо-таки детская радость. Прижимая рукой в кармане пробирку к телу, я легко понеслась по улице прочь из этого мерзкого поселения. Пробираясь в темноте скорее интуитивно, почти наощупь, я поставила себе цель пересечь МКАД и заночевать в Битцевском парке. О том, что я близко к цели, можно было догадаться по тому, как сгущалась лесная чаща. Я слышала лишь хруст веток под своими ногами, и понимала, что лучше бы мне остановиться и прислушаться самой. Обнаружив поваленное дерево, я устроилась между его ветвей и замерла. Ни шороха, ни звука, только теплый ветер перебирал сухие листья. «Можно спокойно дремать, обдумывая, что случилось за день. Можно радоваться победе», – думала я и незаметно для себя заснула.

* * *

Это был осознанный сон. Сон, в котором осознаешь, что все, что ты видишь, – мираж, сон в котором можешь управлять придуманной тобой реальностью, додумывая ее как угодно. По крайне мере, вначале мне так казалось. Я обнаружила себя сидящей на крыше нашего Дома писателей в Лаврушинском переулке. Откуда-то я знала, что попала сюда с мансарды наших друзей из соседнего подъезда: Оксаны и Марка. Отсюда прекрасно просматривался центр города – такой, каким я его запомнила: с домами, церквями, мелкими пятнами, почти вытесненной зданиями зелени. Умиротворяюще горели фонари, окна моих соседей, вдалеке алела пятью острыми зубцами кремлевская звезда. Всматриваясь в окна, я искала глазами тени – тени тех, кого я знала и любила в прошлом. Вдруг увижу Анну Ильиничну, вяжущую бесконечный носок? Или выйдет на балкон Настя и, закуривая сигарету, помашет мне рукой?! «Кого бы ты хотела сейчас увидеть? – мысленно задала я себе вопрос. – С кем ты хочешь поговорить, Соня? С мужем, Идой, Эдуардом Соломоновичем? Петром Андреевым?» От чувства всесилия, способного хоть на мгновение вернуть мне знакомых из прошлого, у меня даже закружилась голова. Вдруг я заметила приближающуюся ко мне фигуру незваного гостя. Сперва, по силуэту, мне показалось, что это Сева, но из темноты на меня вышел совершенно незнакомый мне человек. Это был высокий худощавый юноша – черноволосый, темноглазый, с четко прочерченной линией скул. Красивый, он блеснул белоснежной улыбкой, опустился напротив меня и сел в позу лотоса.

– Что-то я вас не помню, – весело сказала я, удивляясь, каким неуправляемым вдруг стал мой осознанный сон.

– Я еще не родился, мама.

Это «мама» словно эхом отозвалось в моей голове бесчисленное количество раз. Словно по церковному колоколу ударила невидимая рука Бога, и в этом эхе ожили все мои надежды, сны, мечты, страхи – все, что я испытывала когда-то в прошлом, внезапно зазвучало в моей голове будущим.

– Ты… – я запнулась, не смея смотреть ему в глаза, хотя я чувствовала, как они буквально прожигают насквозь мою кожу.

– Я знаю, как ты меня ждала. Вот я и пришел – твой король, твоя любовь, твоя жизнь. Ты рада, мама?

Я подняла глаза на юношу. Он улыбался, склонив голову набок. И тут впервые за десятилетия я испытала страх. Дикий животный страх, который испытывает человек перед ужасным, непоправимым, разрушительным злом.

– Не бойся! Ну что ты! Ты – избранная мать первого творения вампиров! Тебе ли ужасаться этому дару?! Не ты ли выведешь нашу расу на новый уровень? Не ты ли докажешь Богу, как он ошибся в своей вере в человека?! Посмотри вокруг – весь этот город, который сейчас разрушен, мы возведем снова. Величественным и могущественным восстанет он из пепла между мирами живых и мертвых! Ты мать нового мира, новой эры, новой жизни!

Я сидела, не смея пошевелиться от ужаса, и молча смотрела, как из уголков губ моего сына сочится кровь, заливая его белоснежную рубашку, капая на идеально скроенные брюки, на смуглые щиколотки ног, обутых в щеголеватые туфли из мягкой кожи… Чьей???

– Из чьей кожи на тебе туфли, сынок? – почему-то спросила я.

Он поднял голову к небу и разразился таким душераздирающим хохотом, который долго еще раздавался в моих ушах, когда я проснулась.

Меня тошнило. Прежде чем меня вырвало, я встала на четвереньки. «Сколько часов я беременна?» – только и подумала я, скручиваясь в новых приступах рвоты. Ужасное чувство, что с тобой случилась пренеприятнейшая вещь, усиливалось осознанием того, что я первая, с кем она случилась. Черт! Ни в одном справочнике мира никогда не было написано, как проходит такая беременность. Вырезать его прямо сейчас? Но тогда я не донесу в Храм пробирку! Ну не может же она развиваться в считаные часы? Ну хоть немного-то времени у меня есть? Может, тогда в лазарете…

Вот черт! Теперь понятно, почему от меня отшатнулся Егор. Тогда у меня есть хотя бы одно преимущество! А ну с дороги, кровососы, мать вашего гребанного творения идет!

Я была близка к истерике, но понимала, что мне во что бы то ни стало, нужно прорваться к людям. Да, пусть я была отменным воином и не чувствовала страха, убить саму себя мне было сложно. Страшно! Я не хотела умирать, я хотела донести эту долбанную пробирку Давиду.

Впервые со времен Страшных дней я ломилась сквозь кусты словно бешеный лось. Птиц не было слышно, зверей не было слышно, никого не было слышно… И теперь я понимала почему. Я была не чистой, я несла в себе семя вампира.

На рассвете я без сил опустилась на берегу реки. Сейчас мне предстоит узнать на собственной шкуре, почему вампиры не любят воду. К горлу подкатил ком, глаза щипало от слез.

– Рита! Рита! Черт бы тебя подрал, мерзкая сука! – ревела я, задрав голову к небу, хотя это было последнее место, откуда следовало бы ждать ответ. Я никогда не звала ее. Рита всегда врывалась в мое сознание сама, когда пожелает. В сущности, я понятия не имела, могу ли позвать ее, а главное, услышит ли она меня. Но она услышала. Впервые она воцарилась в моем сознании не в образе человека – ее застывшая фигура и лицо скорее напоминали статую, изваяние из бронзы – надменное, бесполое, как чертов памятник… Как проклятое божество.

Я видела ее в каком-то сумрачном свете тусклого пламени. Она подняла на меня безразличные пустые глаза и спросила бесцветным голосом, в котором не было ни ненависти, ни злобы, ни насмешки – ничего человеческого:

– Что ты хочешь знать?

– Почему я? Зачем? – я захлебывалась от слез, как залетевшая сопливая девчонка на приеме гинеколога.

– Потому что я выбрала вас с Севой. Вы особенные среди людей, должны стать особенными среди вампиров. Правда, он стал, а ты так и не станешь.

– Я не вампир?

– Нет, он в тебе.

– А я?

– Он убьет тебя при рождении. Вероятно. Прогрызет выход наружу, я думаю, хотя этот эксперимент проходит впервые. Механизм запущен – назад пути нет. Я не против, если в процессе твой сын обратит тебя. Совсем не против…

– Ты всегда знала, да? Поэтому всегда берегла от опасности? Поэтому я жива, а не потому, что я воин, повстанец, сильная духом?…

– Да. – Она помедлила. – Что-то еще?

– Кем он будет? Мой сын, кем он будет?

– Он же сказал тебе. Он будет тем, кто бросит вызов Богу. И это не твой сын – он мой сын. Он наш сын. Король новой расы совершенных вампиров, способных создавать! Сын великих древних! Сын первых вампиров, создавших что-то от человека.

* * *

Рита покинула меня. Я сидела посреди низкорослой весенней травы с пустой звенящей головой и привкусом меди во рту. Вместе с Ритой меня покинула и истерика. Мир вокруг начал прояснятся, а меня охватило безразличие. Какое-то холодное спокойствие, как будто после долгого-долгого сна наконец наступило долгожданное пробуждение. Оно не было приятным. Но то, что со мной случилось, наконец-то разрушило все иллюзии – трезвый холод в голове лучше липкого тумана самообмана.

Как часто бывает после истерики, я почему-то зевнула. «Вот ведь, проклятые», – проворчала я и побрела искать плот, чтобы сплавиться на нем до острова. Сева не врал: не то, чтобы вода была особенным препятствием для вампиров. Она просто застилала все пеленой вокруг них, приглушая слух, зрение, обоняние, стирала все ориентиры. Я чуть не проплыла нужный мне поворот, хотя, разумеется, в полной мере не испытывала то, что чувствуют на воде вампиры. Самое сложное было добраться до реки, но теперь, по ней я доплыву до Терехово. Мне казалось, что этот гаденыш внутри меня растет с каждой минутой, от боли все разрывалось, по крайней мере ощущения были именно такими. Больше всего меня беспокоило, что я не доберусь до Храма, не успею ничего предпринять. «Нужно только сделать остановку», – подумала я, когда меня совсем укачало. По воде мне пришлось сделать огромный крюк через весь город. Почему-то меня потянуло проплыть часть пути по водоотводному каналу Яузы. Не то чтобы это сокращало путь – но мне как никогда в жизни хотелось домой, в Замоскворечье. Там я и сделала остановку, привязав плот у Третьяковского причала. Выбравшись на сушу, я вскарабкалась на ступени у Лужковского моста, устланные полуистлевшими досками. Это было некогда мое любимое место для спокойных одиноких вечеров – между работой и домом. Передо мной открылся вид на замоскворецкие домики, старую школу им. Белинского, Лаврушинский переулок, а вдали виднелся серый дом со смешной башенкой, в котором, по заверениям моей бабушки, когда-то выкармливающей внучку кашей, жил страшный Момка. Дом стоял – суровый, величественный, он не звал меня, но и не прогонял. Мой дом опустел, но мне казалось, что в нем еще теплится жизнь, как и во мне – человек.

Я сидела, глотая слезы, чувствуя, что остановилась здесь не просто так. И тут пришло время для Севиного сюрприза. Он вышел на связь так же неожиданно, как когда-то Рита, водрузившись в моем сознании как изображение в Скайпе. Глядя на него, я удивленно отметила, что он как будто постарел. Глубокими бороздами тянулись носогубные складки, уголки губ опустились, он посмотрел на меня исподлобья, и я заметила, как много продольных морщин перечерчивают его лоб. Глаза цвета бутылочного стекла смотрели внимательно, изучающе, словно силясь заглянуть в недоступную для него душу.

– Как ты?

– Ты знал, что сможешь потом выходить на связь со мной, как Рита?

– Да, она разрешила.

– Так это была ее воля, не твоя?

– Всегда. – Он опустил глаза и посмотрел в сторону. – И это должен был быть Фельдман. Но ты решила иначе.

– Я решила?

– Мы решили.

У меня снова на глаза выступили слезы. Я все понимала – это была война, и я ее проиграла. Ниже достоинства кидаться шахматными фигурами в противника, позволив загнать себя в угол. Но я ничего не могла с собой поделать. Сева значил для меня больше, чем друг, и больше, чем враг. Так было всегда – задолго до ночи, проведенной в «Ривьере», до наших скитаний по разрушенному миру. В нем продолжало жить мое детство, дружба наших родителей, в нем начиналось все, во что я когда-либо верила. Я не чувствовала ни обиды на мнимое предательство, ни разочарования, я не считала себя обманутой, какой-то частью своей души, я знала, что он продолжает меня любить – тем немногим, что у него осталось: памятью, наверное, памятью…

– Ты бы убила меня, если бы могла?

– Нет, я бы не смогла.

– И я. Послушай, я бы мог пожертвовать этой мертвой бесконечностью, если бы ты позвала меня.

– Куда бы я могла позвать тебя, дорогой?

Говоря это, я махнула рукой в сторону Дома писателей – пустого, разоренного, обесчещенного…

– Куда бы я позвала тебя? Что можно противопоставить мертвому бессмертию, если живое умерло много десятилетий назад?! Все, что у меня есть, этот демон, который зреет внутри меня с каждой минутой, и вероятнее всего, убьет при рождении… Это все, что мы в конце концов смогли дать миру. Все, что я вынуждена тебе предложить.

Он пристально смотрел мне в глаза, как будто хотел что-то сказать, но мучительно сомневался. Потом опустил глаза, сцепил руки в замок и поднес указательные пальцы к губам – словно в последнем порыве скрыть за ними рвущуюся наружу правду.

– Этот демон… Этот ребенок… Соня, он и есть вакцина, которая сделает людей неуязвимыми к яду вампиров. Да, да, я все знаю – и про то, что ты искала нашу кровь, чтобы Лобовский взял ее за основу и разработал сыворотку, знаю, зачем провожал тебя в Бутово, я знаю про Давида. Кровь нашего ребенка и есть готовая вакцина, ничего не нужно изобретать! Смесь света и тьмы, она дополняет недостающими качествами оба вида. Если ты отдашь ребенка вампирам… Но ты же так не поступишь, правда? Так что, милая, мы все-таки сумели дать миру людей больше, чем ты думаешь.

Его губы исказились в мучительной гримасе, лишь отдаленно напоминая улыбку. Севе было больно! Ему было больно, потому что он только что подписал договор о капитуляции и обращенных, и древних. Он бросил вызов Рите и всем вампирам в ее лице. Этот выбор сделала не я его сделал Сева! Выбор, который позволит людям встать на ноги, принять бой. Выбор, благодаря которому, те, кто растет нам на смену, больше не побегут. Впредь люди никогда не будут бегать от вампиров, и прятаться в лесах. А еще он подписал себе смертный приговор – и знал об этом.

– Сева?

– Да, милая?

– Мы понятия не имеем, по каким законам суждено вращаться этому миру – не мы их устанавливаем. Но для себя мы решили, что хорошо, а что плохо?

– Мы решили.

Свет ненадолго погас, затем перед моими глазами снова воцарился знакомый пейзаж: поросшие камышом своды реки, розовеющие стены Третьяковской галереи за рекой и мой дом.

«Ну что ж, значит, это еще не все».

Поморщившись от боли, с которой я начала постепенно свыкаться, я перебралась в плот и медленно поплыла в сторону Терехово. Солнце играло на чистой поверхности Яузы, улыбались каменными сводами старинные особняки, небо сияло яркой весенней голубизной. Мне так казалось.

Добравшись до острова, я не спеша направилась к Храму. Первым делом мне нужно было увидеть Давида, я чувствовала, что у меня оставалось совсем немного времени. Подойдя к калитке со стороны Дома Притчи, я пересекла небольшой сад. Я не знала, где он сейчас, может быть, даже на занятиях, тогда я бы стала ждать его, не входя в помещение. Мне было душно, мутило, нижняя часть живота словно налилась свинцом, и хотелось сесть. Неожиданно, огибая деревянную стену сруба, я наткнулась на Елочку. Она бежала по тропинке в льняной робе – белокурая, голубоглазая, со смеющимся лицом.

– Она! Она! – бросилась ко мне девочка, обнимая за шею. Я расцепила ее руки, свела вместе и поцеловала маленькие пальцы. Она смотрела на меня зачарованно, словно получила неожиданный подарок.

– Расскажи мне, где ты была?

Она схватила меня за руку и тянула к скамье, стоящей неподалеку под разросшимся кустом сирени. Мы сели, и Елочка, не спуская с меня глаз, ждала, когда я начну рассказывать о своих приключениях. Но у меня ком стоял в горле от одного ее вида. Больно терять кого-то одного из близких, но куда больнее терять их всех. Я смотрела в ее глаза и видела в них себя, видела своих подруг и сестру, всех, кто был до нее, и всех, кто от нее родится в будущем.

– Елик, милая, не мучай меня. Я так устала. Расскажи лучше, откуда ты бежишь?

– С занятий. Она, не могла бы ты со мной немного потренироваться? Мне кажется, я самая слабая из детей!

– Не страшно, ангел мой. Твоя сила не в крепких руках, твоя сила в мудрости, воле, в любви. Твоя сила – это Давид. Ты же знаешь об этом?

Вместо ответа она снова кинулась мне на шею и обняла.

– Знаю, знаю! Я обожаю Давида, не волнуйся! Ты нас одинаково любишь, скажи – одинаково?

Ее детское личико нахмурилось – она ждала ответ с серьезным лицом, и я знала, что ей движет не ревность. В ее чистом сердце неоткуда взяться этому чувству. Она искала подтверждения единства с ним, для нее было важно все, что объединяет их. Что бы это ни было, она с младенчества собирала полупрозрачные ниточки, из которых ткалась их общая судьба.

– Я люблю вас так, как никогда никого не любила. Я люблю не одинаково – а всегда вас двоих и не представляю одного без другого, – я поцеловала ее, убрала падающий на лоб льняной локон, и, взяв за руку, подняла со скамьи.

– Знаешь, где Давид? Отведи меня к нему.

Елочка побежала вперед вприпрыжку, дергая меня за руку, в легкой досаде от того, что я не успеваю вслед за ней. Подойдя к двери его комнаты, она неожиданно отпустила мою руку.

– Я не пойду, ладно? Знаешь, Давид какой-то странный сегодня. Я не понимаю его, и мне так грустно от этого…

Я отпустила ее, попросив найти Лобовского и передать, что буду ждать его в лазарете через час. Она поцеловала меня в щеку и убежала, как маленькая стройная лань, скрывшись между кустов и деревьев в дальнем конце сада. Некоторое время, я стояла у двери, не решаясь войти, прильнув пылающим лбом к ее белой, выкрашенной масляной краской поверхности. Затем приоткрыла ее и вошла в залитую солнцем комнату. Чукоча оторвал свою морду от могучих лап, навострил уши, посмотрел на меня и снова уткнулся носом в свою лежанку. Птицы в клетке что-то взволнованно зачирикали. Огромный рыжий кот спрыгнул откуда-то с верхней полки и подошел потереться о мои ноги. Давид сидел на полу, обхватив руками колени, прижавшись к ним лбом. Он даже не поднял головы на шум моих шагов.

Я подошла и села напротив, не зная, что ему сказать.

– Привет.

Он поднял на меня глаза – пронзительно синие сегодня, обведенные красной каймой от слез. Бледное осунувшееся лицо было словно вылеплено из воска, и лишь в тех местах, которыми он прижимался к ткани брюк, расплылись красные пятна.

– Давид, я достала то, что ты так хотел. Ты скоро сможешь выйти отсюда, ничего не опасаясь, ничем не рискуя. Ты сможешь уже очень скоро ввязаться в первую битву – все это уже почти случилось, слышишь?