Текст книги "Беги"

Минатом

Это произошло в те дни, когда мир уже очевидно сползал в пропасть, когда люди стали бояться выходить на улицы, электроэнергию, интернет и телефонию беспорядочно отключали, а Москву то и дело оглашал вой сирен, напоминающий о том, что в городе никто не спит. Я осталась дома одна и судорожно скачивала из интернета карты подземных туннелей города и метро. Тогда мне уже было понятно, что нам придется капитулировать, но я наивно полагала, что людям будет комфортно под землей. Последним открытием о вампирах на тот момент стал факт, что они избегают воды, обсудив его с Лобовским, мы принялись придумывать план спасения, основываясь на этом факте и уповая на подземные реки города. Мы надеялись обнаружить тайные подземные переходы, катакомбы, по следам диггеров сориентироваться в сети подземных каналов и создать на подходящих площадках подобие лагерей.

Вальку я оставила с соседскими мальчиками, а муж вышел из дома раздобыть каких-нибудь продуктов. По крайне мере, я так думала. Внезапно, я услышала, как в замке поворачивается ключ, хлопнула дверь, и на пороге кабинета возник Лев – запыхавшийся, в распахнутой куртке, с раскрасневшимися щеками. Он задыхался, и, протягивая мне какие-то бумаги, никак не мог связано объяснить, что это. Затем отдышался, сглотнул, и выпалил:

– Я достал билеты на корабль, который отплывает из Питера. Собирайся, мне нужно бежать на вокзал, купить билеты на поезд. Не получится – мы попробуем уехать на машине, хотя пробки на выезд из города не трогаются с места сутками. Говорят, по ночам там творится ад.

– Ты с ума сошел? Какая разница, где нам предстоит столкнуться со всем этим ужасом? Здесь мы хотя бы находимся на своей территории…

– Чушь! Чушь! Ты сама говорила мне о воде и вампирах! Путь по морю самый безопасный. Мы можем найти остров, куда не добрались эти ублюдки! А потом… пойми, скоро отключат отопление, воду, свет. Да, ты права – это конец всему… Но не все равно, в каком климате встретить апокалипсис. Так что собирай ваши с Валькой вещи, мы уезжаем.

– Я не могу! Как я объясню всем нашим, что решила сбежать? Через пару часов мне нужно в Минатом – у нас собрание! Мы пытаемся выжить, они верят в то, что мы выживем! Они не могут бежать – там старики, дети…

– Вот и отлично – пойдешь к ним и скажешь о нашем решении. В такое время каждый человек, каждая семья… Мы должны лишь самим себе – выжить. Зачем ты спасаешь этих стариков? Они же между собой никогда не умели договориться, как им жить, а ты хочешь, чтобы они стали солидарны в выживании? Помнишь, как в том фильме: «И это народ?! Нет, хуже – это лучшие люди города». Бежим от этих лучших людей города, бежим, потому что скоро не будет ни города, ни людей – ничего не будет!

Я не могла поверить, что это говорит мой муж. Но, что еще хуже, мой разум признавал его правоту. Но сердце разрывалось на части. Сердце хотело остаться дома, каким бы адом ему ни предстояло для меня обернуться.

– Итак, я жду тебя на вокзале. Самое необходимое я давно собрал, чтобы тебе не было тяжело, я возьму эти два чемодана из прихожей. Захвати только самое необходимое и легкое из ваших вещей. Что-нибудь из одежды, наверное. Я жду тебя там, потому что каждое такое путешествие по городу… Сама знаешь. И посмотри на меня… Посмотри на меня, Соня! Ты никого не должна спасти, кроме нас с тобой!

Он вложил мне в руку билеты, схватил приготовленные чемоданы и выскочил за дверь, хлопнув ею за собой и не закрыв на ключ. Я опустила голову на руки и, еле сдерживая слезы, уставилась в окно, за которым был виден мой любимый сквер, библиотека, вымощенная кирпичная мостовая Большого Толмачевского переулка. Все, что было мне так бесконечно дорого, и все то, что у меня так или иначе кто-нибудь когда-нибудь да отнял бы. Наверное, я бы еще долго сидела – безвольная, аморфная, не способная выбрать между собой и собой, как в квартиру влетел Валька, а за ним, держась за сердце, буквально ввалилась наша 80-летняя соседка Ида.

– Соня, Соня, они их всех, они их всех…

Валькины глаза были широко раскрыты от ужаса, вены на худой вытянутой шее вздулись от напряжения, как жгуты, мокрые волосы всклокочены. Он схватил меня своими тощими ручонками и, кажется, впервые в жизни обнял. Я обхватила его руками и почувствовала, что он трясется всем телом. Позади стояла белая, как мел, Ида. Эта женщина пережила в жизни многое, до недавнего времени спасала беженцев, занимаясь вопросами миграции, будучи в здравом уме, имея влияние в обществе, она многого добивалась от властей конференциями, статьями, письмами. Она никого не боялась и всегда оставалась спокойной, но тут, глядя ей в глаза, я впервые испугалась за нее и подумала о сердце, за которое она держалась костлявой рукой. Синими губами она сказала:

– Соня, они убивают детей. Соня, их двое, и они растерзали уже троих. Я успела лишь вывести из той квартиры Вальку! Арсений, Соня, наш Арсений – он где-то там…

– Ида, запритесь здесь с Валей или идите к вам в квартиру, я сейчас!

Я заметалась в поисках какого-нибудь оружия, но не нашла ничего подходящего, кроме бейсбольной биты, которая раньше была припрятана в машине для хулиганов, а сейчас стояла в туннеле между дверьми.

– Соня, не ходи! Соня, я боюсь! – истошно вопил Валька и рвался ко мне из рук Иды.

– Соня, – окликнула она меня, – здесь опасно. Мы с мальчиком пойдем в Минатом. Там собрались почти все наши, нам будет там безопаснее.

Я обдумала пару секунд ее слова. Мне они показались разумными, и я кивнула.

Вальку я потом нашла, а Иду так никогда и не встретила. В тот день вампиры взорвали здание Минатома со всеми моими соседями внутри.

Тем временем я уже влетела в соседний подъезд, и неслась вверх по лестнице, перепрыгивая ступеньки, к квартире, где жили мальчики-близнецы, ровесники Вальки. В Страшные дни мы старались собирать детей в одной квартире под присмотром кого-то из взрослых. Именно в тот день у Кострюковых собрались одни мальчишки: помимо близнецов и Вальки, правнук Иды Арсений, сын Абакаровых Вадик и Толя – застенчивый двенадцатилетний мальчик, потомок известной детской писательницы прошлого века. Двери квартиры были распахнуты, и моим глазам представилось страшное зрелище: первым трупом, о который я чуть не споткнулась, оказался отец близнецов – Кострюков. В звенящей тишине залитый кровью коридор казался особенно страшным. Я шла по едва запекшейся крови, на полу в первой комнате в странных позах, словно поломанные куклы, лежали трое детей. Двух других я нашла в ванной, где они, видимо, тщетно пытались запереться от вампиров на щеколду. Мое горло свело судорогой, казалось, я не могу дышать. Меня затошнило от запаха крови, но вместо рвоты из меня вырвался дикий животный вой. Эти вампиры не хотели есть – они хотели нам показать, кто мы для них. Никто. Ничто. Кровь, прах, пепел!

Дикая ярость охватила меня, я забыла, кто я, сколько я вешу, забыла о том, что я могу и чего сделать не в силах. В детстве, когда мне было лет пять, бабушка иногда просила меня подержать стремянку, на которую залазила, подставив к антресоли. Вцепляясь ручками в холодный металл, я так боялась, что лестница пошатнется, что бабушка упадет… И тогда я точно знала, что, если это случится, я поймаю ее, я смогу предотвратить падение, я сразу стану взрослой, большой, сильной – от отчаяния. Сейчас я точно знаю, что так бы оно и было. Вот и в момент той ужасной трагедии, я не ощущала себя слабой женщиной, которую вечно упрекали в излишней худобе. Я чувствовала себя Самсоном, я рычала, я выла нечеловеческим воем, я могла убить целую армию вампиров, я могла бы оторвать голову любому, кто сейчас показался бы мне причастным к этой крови… Выбежав из подъезда, я неслась по Ордынскому тупику, вылетела на Большую Ордынку, пронеслась мимо здания Минатома, я бежала что есть сил по пустынной улице, не понимая, куда бегу, где мне искать врагов… Когда я добежала до здания почты России, то услышала страшный грохот взрыва. Земля пошатнулась под ногами, я упала на асфальт, который покрылся вокруг меня битым стеклом, а все вокруг заволокло толстым вязким облаком дыма и пыли. Здание Минатома было взорвано. Весь остаток дня я потратила в попытках найти Вальку, останки своих друзей, соседей. Я не могла совершить еще одно предательство – я не поехала на вокзал к Леве. Позднее, когда я встретила Вальку, узнала, что он искал нас и нашел мальчишку первым. Из путаных Валькиных показаний я поняла, что муж пытался увезти его – но то ли была драка, то ли вампиры отобрали у мужа моего приемного сына, то ли… Я не знаю до сих пор, что стало с Левой в тот день. Но одно я поняла совершенно точно: если я не смогу спасти хоть кого-то в этом аду, я не смогу спасти нас с мужем. Потому что эти сбежавшие трусы, которыми мы могли бы стать, точно будут не нами.

Кто ты?

 
Шелестел сенокос.
Запах спелой травы отпущением грехов ложился на душу.
И был непослушен закат, и воздух сладок и душен,
Был неспешен рассвет,
В преступной дремоте покоились дачи…
Казалось, что путь обратно оплачен,
Сталь рельсов послушна —
И неустанно вдоль нашей улицы дробь отбивают вагоны,
Не верь им – не нужно,
Перроны не властны над прошлым,
Наш сон закрыт и оплачен,
И сдачу требовать пошло…
За витражными стеклами наших террас
По-прежнему пьяным багрянцем лоснится шиповник.
Медом тягучим тащится август по венам.
Как-то раз мне приснилось, вернется каждый любовник
В свой стог сена.
 

Юля Гавриш

Проснувшись в заброшенной хижине, я не сразу смогла найти себя в пространстве и времени. Мои собственные воспоминания, разбавленные ядом Фельдмана и Егора, путались, словно мое сознание принадлежало не мне, а кому-то другому. По ощущениям тело тоже мне изменяло, ноги не слушались, руки дрожали, и я потратила добрых пятнадцать минут, разводя в импровизированном камине огонь и согревая воду в найденной тут же жестянке. По стенам были заботливо развешаны пучки трав – по запаху отобрав себе подходящие, мне удалось сварганить что-то вроде отвара. Пока он остывал, я вышла из хижины и тут обнаружила, что пение птиц смолкло. Поворачиваясь из стороны в сторону в поисках подветренной стороны, я силилась уловить запах вампира, который направлялся в эту часть леса, и уловила его. Сева!

Усевшись с отваром на пороге хижины, я ждала встречи, прислушиваясь к неспешному ритму его шагов по свежей траве.

– И как ты думаешь, я тебя нашел? – спросил меня мой друг детства, усаживаясь рядом.

– По запаху свежей крови с примесью моего нового охотника и Фельдмана. Чаю?

– Дай попробовать, – Сева протянул руку к банке, принюхался, брезгливо отпил глоток и вернул мне отвар. – Зачем ты дала себя укусить?

Я уставилась в землю перед собой, склонив голову. Я не хотела, чтобы он знал правду, а чтобы хорошенько соврать, нужно поверить в то, что говоришь.

– Из-за Фельдмана. Ты явно не собираешься меня защищать. Рита пропала. Рита больше не предупреждает меня об опасности, а без нее я бы никогда не выжила.

– Как знать, – задумчиво отозвался Сева, щурясь на яркие лучи полуденного солнца.

– Мне пришлось, понимаешь? Ты ж знаешь, мне нужно часто ходить в Бутово, к Вальке. Он – все, что у меня осталось. Теперь, я буду там под защитой.

– Но охотник приложит усилия, чтобы приручить тебя.

– Эй, – я шутливо шлепнула его по широкому плечу, и, широко улыбаясь и заглянув в глаза, продолжила: – Да он сопливый вампиришка! Не ревнуй – съесть меня полностью я позволю только тебе!

Сева рассмеялся, как когда-то давно, когда еще в институте мы рассказывали друг другу о своих свиданиях и хвастались сердечными победами. Как бесконечно далеко было то время и как оглушительно близко – между нами, как наше дыхание, застыло прошлое. Сева молча взял мою руку в свою, чуть сжал ее, и мне, конечно, показалось, что его кожа теплее, чем обычно. Больше он ничего не сказал, мы молча сидели и смотрели в чащу Сокольников, словно ожидая, что вот сейчас зелень распахнется, словно кулисы театра, и мы увидим на сцене самих себя – прежних, молодых, играющих в жизнь для себя сегодняшних – мертвых призраков прошедшего времени.

Мне нужно было собираться к Вальке, и я думала, как было бы здорово, если бы Сева проводил меня. Я была совершенно разбита и в случае внезапной атаки, выбраться было бы сложно. Конечно, тащить его на плоту по воде невозможно, наш путь по развалинам города существенно бы удлинился, но это бы обеспечило мне безопасность.

– Я готов сопровождать тебя, пока ты не придешь в себя, – наконец сказал Сева, словно прочитав мои мысли. – Или ты хотела отлежаться здесь?

– Нет, мне действительно нужно в Бутово, к Вальке.

Я замолчала, а Сева деликатно не задавал вопросов о причинах, побуждающих меня из последних сил идти к приемному сыну, к которому, он знал, как бы я ни пыталась его обмануть, была равнодушна.

– Я буду рядом, собирайся. Как будешь готова…

– Просто подумай? – пошутила я.

– К сожалению, пока этого недостаточно. – Он посмотрел мне в глаза долгим взглядом, в котором надежда смешивалась с голодом, с тоской вампира по той божьей искре, что питала эти живые трупы через нашу кровь. Резко опустив глаза, он буквально растворился в прозрачном свете леса. Но я чувствовала всем своим существом, что он рядом.

* * *

И вот, как в далекие-далекие дни, словно прогуливаясь по дачным просекам, мы шагаем с Севой по пыльным улицам, перебираясь через кучи камней, перепрыгивая ямы, обходя разбитые, покрывшиеся толстым слоем грязи и мха автомобили. Наш маршрут пролегал через весь город, и несмотря на то, что шли мы куда быстрее, чем могли идти 30 лет назад, путь должен был занять почти сутки. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас играть в игры с моим спутником. Наверняка моя воля находилась под влиянием яда, наверняка я была сейчас психологически и эмоционально слабее, но я не могла противостоять той ностальгии, что охватывала меня все время нашего пути. Впервые за время нашего общения в последние годы, мне не хотелось выпытывать у Севы вампирские секреты. Словно от усталости дисциплинированного работника, вложившего себя целиком в надоевший проект, мне хотелось побыть обычным человеком. Человеком, перед которым не стоит сверхзадач, который может позволить себе бездумно прогуливаться, коротая время, развлекая себя и собеседника беседой. Вот она чертова человеческая природа – расслабляющая праздность, желание испытывать что-то приятное, склонность обманываться вопреки здравому смыслу…

– Сева, а что для вампира эмпатия? – вспомнила я давно забытое слово. Не то чтобы я хотела проверить какую-то теорию или мне было интересно знать ответ, но Сева всегда отличался тонким умом, и мне хотелось полюбоваться его проявлениями.

В 1920-х годах одним из самых модных терминов стал «эмпатия». Мне до сих пор не совсем понятно, зачем понадобилось слово «сострадание» упаковывать в новую обертку. Но, видимо, стремление человечества тех лет к «позитивному мышлению» исключало в составе такого жизнеутверждающего понятия, слово «страдание». Поскольку термин «сорадование» тоже отразил бы явление лишь частично, эмпатия утвердилась в своих правах.

– Эмпатия, – улыбнулся Сева, – я бы сказал, что для нас это оружие против людей. У нас она работает иначе, ты, наверное, давно об этом знаешь. Мы чувствуем ваши чувства очень неплохо, что и позволяет вами манипулировать. Что чувствуем мы сами? Это сложно объяснить, милая, но обращенные вампиры куда ближе к вам в эмоциональном плане, чем древние. Рита чувствовала меня досконально, но она никогда не была человеком, ей было нечего вспомнить, она пуста, как грот высохшего озера. Чем можно наполнить древнего, кроме крови? Они мудры как природа, а не как люди – это ходячие оболочки, подобные грозовым тучам, – прольются, растеряют выпитое, и останется тонкая кожа, форма без сути, символ пустоты. Вот знаешь, есть такая штука, как генетическая память: «все, что было не со мной, помню». Ты не помнишь, при каких обстоятельствах узнал о чем-либо, но это знание оживает в тебе при возможности его проявить – оно досталось тебе по наследству, возможно, передавалось весь твой род от какого-нибудь Авраама, Генри или Василия. Так и с эмпатией – древним нечего вспоминать, а нам есть. Мы тоже живем в своем прошлом, и тоже способны попасть в его капкан. Если люди постигали друг друга через себя настоящих, мы постигаем вас через себя прошлых. Кроме того, если ты вспомнишь, в наше время выделяли несколько видов этой способности: эмоциональную, когнитивную и эмпатическую заботу. Вот когнитивная доступна нам в полной мере, как любой интеллектуальный фокус. Другие две мы в состоянии прекрасно имитировать, но… Не можем позволить роскоши – увлекаться и смаковать. Понимаешь?

Я кивнула. Невольно мои мысли потекли в другое русло – чем была эмпатия для людей? Откуда-то из недр памяти всплыла цитата психолога Пола Блума: «Когда люди думают об эмпатии, они думают о доброте. А я думаю о войне». Именно он первым в своих исследованиях открыл, что эмпатия ведет к агрессии, делит мир на «своих» и «чужих». Защищая своих, мы становимся нетерпимыми к тем, кто им противостоит, тем, кто им угрожает. Мы с пеной у рта защищаем одних, возводя свой праведный гнев в степень бесчеловечной жестокости, калечащую других – себе подобных. Эмпатия – это узаконенные бесконтрольные эмоции, и тот, кто ими не владеет, превращается в оружие. Вот почему Сева называет эмпатию оружием против людей. И, правда, трудно поверить, что во всем, что с нами произошло, виноваты наши эмоции. Это вампиры воспользовались нашим слабым местом! Это все вампиры, а мы – хорошие! Внутри меня уже зрел истерический смех, и, видимо, Сева заметил, как изменилось мое лицо.

– О чем ты думаешь, таком смешном?

– Ох, Сева, это не смешно. Всю жизнь я не могу ответить на вопрос – кто виноват в том, что с нами случилось: вампиры или сами люди?

– А ты не думала, что противопоставлять нас не имеет смысла? Не думала о том, что мы ваше проявление? Можно даже сказать – жалкое творение человека, жалкого подобия Творца? Может быть, вы и породили нас, может быть, мы были вам необходимы, как и все, что случилось потом?

Я подняла глаза на Севу, пытаясь обнаружить в его глазах лукавое выражение, но он не шутил. Он смотрел на меня как человек, задающий вопрос не собеседнику, а самому себе.

– И что, вам тоже присуща рефлексия? То есть ты сейчас задумался, откуда ты взялся, кто твой Бог и в чем смысл твоей жизни?

– Или смерти… Может, и рефлексия свойственна, милая, может быть мы больше, чем кажется вам… И нам самим?!

– Может, вы боги? – я откровенно подшучивала над ним, но он не поддался.

– Бог – самое загадочное явление в мире, он же и есть мир. Но если пытаться познать нас сквозь призму христианства, которое, согласись, похоже, ушло в прошлое, то смотри, какая любопытная выходит картина. Люди причащались кровью Христа. Ничего не напоминает? Таким образом, люди впускали в себя Бога и очищались его светом. Но разве вы поступали с Богом лучше, чем мы с вами? Вы заперли его в каменных храмах, так же как мы вас сегодня – на своих заводах и фермах. Вы заперли, чтобы верить и любить, или питаться религией, заглушая свои жалкие страхи? Мы тоже решаем свои потребности. Вампиры в этом смысле скорее напоминают пародию на людей – ваше гротескное воплощение… И вопреки теории нашего происхождения от Иуды… Я до сих пор даже боюсь представить, сколько тысяч лет моей жене. Серебро, осина… – Сева смачно сплюнул в песок.

– Нет, Сева, не ври, ни себе, не мне. Вампиры и люди – не две параллели. Вы пытаетесь переиначить базовую последовательность. Мы – питаемся Богом, вы питаетесь нами, но при этом подавили и пытаетесь заменить его. Вы отвернули и отодвинули нас от Бога, вы отлучили нас, внедрившись мертвой прослойкой. Вы не просто нарушили иерархию – вы пытаетесь стать лишним, ненужным посредником! Вы едите нас и хотите, чтобы мы поклонялись вам, а не Богу, чтобы боялись вас, а не Бога. Но нам не нужен дохлый, холодный, скрежещущий шестеренками посредник – нам нужен Бог! Живой! Живым!

– Но разве благодаря нам ты не почувствовала эту потребность так остро, так живо? Нужен ли тебе был живой Бог, пока жив был ваш мир? Разве когда Бог посылал людям испытания, чтобы вернуть их себе, он выбирал инструменты? И, наконец, разве потребность обрести Бога, утратив страх, не ценность?

– Ты хочешь сказать, что утрата страха – это проявление веры в Бога?

– А разве тебе не нужна была вера в Бога?

– Нет, мне была нужна вера в человека. Но получила я больше – веру в его божественную природу. В прошлой жизни мне казалось, что животные лучше людей. В этой жизни за шелухой, наносными свойствами и качествами, приобретенными за несколько цивилизаций, я наконец увидела человека глубже. И если раньше великой эволюционной ошибкой я считала то, что человек встал на обе ноги, то теперь понимаю, что дело не в том, что он встал на обе ноги…

– А в том, что он встал обратно на четыре? – усмехнулся мой друг.

– Сила человека в его крови, она его – по праву рождения от света, а не от тьмы. Я увидела в человеке Бога на контрасте с вами…

Сева пожал плечами. Некоторое время он шел молча, втянув голову в широкие плечи, заложив руки в карманы, будто беззаботно поддевая попадающиеся под ноги камни. Тема Бога его явно угнетала.

– Хорошо, – мне хотелось вернуть его в диалог. – А если попытаться объяснить произошедшее не религией, а природными процессами? Если мы просто два вида в пищевой цепи… И что, если наша внутривидовая агрессия стала основной причиной исчезновения людей, а вы появились в тот момент, когда мы были наиболее уязвимы… всего лишь изменилось соотношение сил?

– Ты упускаешь важное – мы не живое. Мы не можем быть полноценной частью природы. Но и в духовном плане нам не хватает… важной опции, чтобы конкурировать с вами.

– Конкурировать? Да вы нас жрете как скот, Сева!

– Ну, вот гляди – тебя нет, – он остановился, и кончиками пальцев развернул к себе мой подбородок.

– Я тоже не живое, черт подери! – я отвернулась слишком резко, невольно опустив глаза. – Я умерла в тот день, когда вы взорвали Минатом, когда я потеряла мужа, Вальку, всех своих друзей и близких, когда от бессилия утратила способность чувствовать. Разве потерять способность чувствовать – не смерть?

– Нет, это перерождение. Формы существования могут меняться, Соня, – он погладил меня по щеке, потом обнял за плечи, и мы двинулись дальше по залитому солнцем бесконечному пустому проспекту. – Все эти «хуже», «лучше», «должно быть» в веках становятся бессмысленными. Вечность совершенно бесстрастна по отношению к любой форме, любой жизни, сущности и смыслу. Ты живое – ты всегда субъективна.

– Хорошо, а ты мертвое – ты объективен?

– В большей степени, чем ты. По крайней мере, я шире мыслю, большего хочу, но при этом меньше теряю. Тебе не кажется, что в моем существовании объективно больше преимуществ и перспектив? – теперь весело улыбался Сева, глядя на мое помрачневшее лицо.

Осмысливая услышанное, я шла, прижимаясь к стальному телу того, кто находился от меня по другую сторону светового потока, и не могла не признать, что, будучи необычным человеком, Сева переродился в необычного вампира. Ему не нравилось им быть. Он страдал, получив эту новую «жизнь», и тяготился ей. Но что он хотел?! Что он хотел от обычного человека – от меня?!

День медленно катился к закату. Благодаря Севе мы бы ни за что не сбились в темноте с пути, но мне было откровенно плохо. Я никогда не умела здраво оценить свое физическое состояние, прибавляя себе в уме сил. Сейчас мне казалось смешным, что я, покусанная двумя вампирами, планировала поспать пять часов и пуститься в это путешествие самостоятельно, будто смоталась отдохнуть на море. Севе не приходило в голову, что я могу так быстро устать, поэтому мне пришлось попросить его об остановке. Мы решили отдохнуть до первых предрассветных часов в бывшем торговом центре «Ривьера». Для того чтобы остановиться там, нам не нужно было пересекать реку, а я знала, что для Севы это будет малоприятным путешествием, и оттягивала неприятный момент. К тому же я не могла не воспользоваться ситуацией и не потешить себя забытыми бытовыми радостями. Когда-то весь верхний этаж центра занимал магазин мебели с шоурумами, где были представлены великолепные интерьеры спален, кухонь, гостиных. Не будь со мной вампира, я бы не решилась даже заходить туда: слишком велики были шансы стать главным экспонатом этой выставки и лечь на обеденный стол аппетитным куском мяса. А вот с Севой можно было «поиграть в людей», проспать пару часов на настоящей кровати и, может, даже найти несколько не истлевших простыней. В общем, соблазн был велик, и это на фоне полного отсутствия причин, по которым мне следовало от него отказаться.

Мы зашли в полутемное мрачное здание торгового центра. Шаги не разливались звонким гулом под сводами величественных стен, потому что мрамор под ногами был покрыт, словно ковром, толстым слоем пыли. Поднимаясь по ступенькам на последний этаж, я вглядывалась в полутемные помещения магазинов, вызывая в себе смутные, но такие родные воспоминания. Вот мы идем с Левой, таком же торговом центре, залитом светом тысяч электрических ламп. Он целеустремленно двигается в сторону супермаркета, а я умышленно замедляюсь, тяну его за руку, заглядываю в многочисленные витрины. Словно ребенка, меня манят заколки, многоцветье платьев и обуви, кухонная утварь, шапочки, даже игрушки, мать их! Как плотно мы сидели на этом наркотике – культура потребления делала нас зависимыми от покупок, как тепло костра не отпускало наших предков из кольца дыма. Комфорт манил, гипнотизировал, порабощал. Мы продались всем нутром и с большим удовольствием – нам было уютно закрываться кредиткой от этого многомиллионного хора голосов, ненавидящих друг друга людей. Мы жили в иллюзии, но не осознавали иллюзорность своего быта. Мы не осознавали, что толком и не живем, потому что утратили необходимость и способность выживать. Проснуться было больно, но сегодня даже эта боль стала просто воспоминанием. А Лева по-прежнему оставался жизнью, хотя его не было рядом. И Сева…

Как будто сквозь десятилетия ко мне тянулась из прошлого Соня. Я взяла Севу за руку не потому, что боялась споткнуться, и не потому, что мне стало одиноко, – я сделала это, потому что это вдруг показалось мне таким естественным… На четвертом этаже моим привыкшим к полутьме глазам открылся роскошный вид: словно заброшенный Ватикан – государство, ставшее священным символом христианства, ТЦ «Ривьера» с покрытыми пылью интерьерами представился мне храмом погибшей материи.

В первом же павильоне ныне усопшими дизайнерами была воспроизведена роскошная гостиная. Даже полутьма, пыль и паутина не смогли заставить потускнеть лоск каменных плит стоящего по центру у стены камина, рядом темнела небрежно брошенная медвежья шкура, правда такая же ненастоящая, как весь наш рухнувший мир. Огромные книжные шкафы уставились на нас матовыми от грязи стеклами, кожаный диван с оставленной продавцами стопкой пледов сохранил свой молочный цвет, хотя и приобрел благородный темно-желтый оттенок. Два огромных удобных кресла были покрыты коврами, вокруг хаотично громоздились диванные подушки. Когда-то яркие, разноцветные, теперь они темнели на полу беспомощно, как оставленные в песочнице сломанные игрушки. Со свойственной ему теперь меланхоличностью, Сева пересек комнату и уселся спиной к камину.

«Мы напоминаем двух супругов из благополучного прошлого, пришедших выбирать мебель. Только смартфона у него в руках не хватает», – с иронией подумала я и побрела в другой павильон. Мне почему-то захотелось прикасаться к предметам, проводить пальцами по резьбе монументальных буфетов кухни. Вот на полке, сбившись в кучку, стоят девственно чистые бокалы – никто никогда не использовал их по назначению. Некоторым вещам, как и людям, уготовлена судьба памятников самим себе. Я выдвинула ящик комода, и изумилась – внутри в совершенном порядке лежали по ящичкам серебряные приборы, половник, какие-то забытые мне приспособления, которыми в былые дни пользовались на кухне хозяйки. Среди этих предметов я увидела нечто настолько красивое и бесполезное, что даже охнула. Это была пробка для бутылки, инкрустированная металлом, а украшала ее фигурка кошки. Маленькая элегантная вещица. «Из святых мест», – подумала я и засунула в карман – для Вальки.

В самом конце зала на диване сидела огромная плюшевая овчарка. Внешне она немного напомнила нашего Чукочу. Я погладила ее по безжизненной голове, и решила, что непременно должна завести собаку. В конце концов, она могла бы служить мне не хуже Севы, который оказался так полезен в этом путешествии. Вспомнив об оставленном друге, я даже испытала некоторое чувство неловкости. Впервые за долгие годы мысленное сравнение вампира с животным меня покоробило. «Лучше уж собака, если я пробуду в обществе Севы еще один день, то точно привяжусь к нему, а там и до питья крови недалеко». От усталости и ощущения безопасности у меня уже слипались веки. Вернувшись в один из павильонов за увиденным там подсвечником с несколькими свечами, я вернулась в спальню. У камина в прежней позе, словно высеченная из гранита статуя божества, сидел Сева. Он не обратил на меня внимания, когда я вошла и в поисках самодельных спичек принялась потрошить свой рюкзак. Вместо того, что нужно, на пол вывалилось много ненужного. Например, жестяная коробочка с «тальком». Я повертела ее в руке и отбросила в сторону. Потом, проведя ревизию платяного шкафа, обнаружила груду разнообразных пледов. Выбрав наименее пыльные, свила себе на кровати что-то вроде гнезда и, немного в нем повозившись, заснула сладким сном младенца. Откуда я знала, что Сева меня не тронет? Я этого не знала.

* * *

Я проснулась от того, что он меня обнимал. И странно было то, что мне это не показалось странным. Не знаю, что на меня так повлияло: яд вампиров, воспоминания, куда я провалилась глубже обычного, это место, которое, казалось бы, вернуло нас в мир людей. Я лишь крепче прижалась к нему – такому родному сейчас, такому далекому… И все-таки почему он обнимал меня?

– Что со мной не так, Сева?

– Что?

– Почему ты не ешь меня? – сонно пробормотала я, прижимаясь еще ближе.

Я почувствовала, что он смеется.

– Потому что мы избранные.

И прежде, чем я успела что-либо сказать, я почувствовала его губы – на лице, на шее, на груди. Они не были холодными. Он не кусал меня. В последний раз поцелуи случались со мной вечность назад, но их трудно спутать – он целовал меня так, как целует женщину мужчина. И ему явно это нравилось. Как и мне.