Текст книги "Беги"

Место на реке, где я прятала свою лодку, находилось недалеко от входа в бывший парк Музеон, примерно напротив памятника Петру I, который по-прежнему стоял в реке и совсем не пострадал. Теперь Петр выглядел особенно символично – основатель Российского флота взирал на наши плоты и лодки с некоторым недоумением, но, как мне казалось, все же с нежностью. Если бы среди нас был такой второй – наверное, мы бы продвинулись дальше. Наверное, мы бы с большей пользой применили свое преимущество перед вампирами и смогли использовать реки и каналы Москвы максимально эффективно. Но пока это были всего лишь наши «муравьиные тропы» – наш самый безопасный способ передвижения.

Усевшись на покатый берег, я достала из рюкзака новую одежду, полученную от профессора. Не то чтобы меня саму заботил мой внешний вид, но идти в самое оживленное место города в своих лохмотьях было опасно. Вампиры и люди жили там в одном пространстве. Разумеется, невольные и повстанцы отличались в толпе лишь условно. Нас можно было бы узнать по запаху – от повстанцев совершенно не несло страхом, в отличие от невольных. Но в местах большого скопления вампиров и людей запахи смешивались, всем становилось сложнее ориентироваться, и только особенные, «свои запахи» были различимы. Так охотники легко находили своих жертв, а жертвы вычисляли охотников. Одним словом, если я не хотела привлекать к себе лишнее внимание, отправившись в жилой квартал, мне нужно было подготовиться. Стянув с себя обноски, я отбросила их в сторону, к груде мусора, чтобы потом засыпать пылью и трухой – оставлять лишний след было вовсе ни к чему. Совершенно голая, сжимая в руке маленькое, полученное из Храма сокровище, я спустилась к воде, и, окунувшись, тщательно намылилась. Мои короткие волосы, некогда вьющиеся, а теперь совершенно прямые и выгоревшие, никак не хотели намыливаться. Но я старалась – в волосах концентрируется человеческий запах. Стоя под утренними лучами весеннего солнца, ожидая, пока просохну, я удивлялась тому, как тело легко адаптировалась к подобным условиям. Мне не было ни холодно, ни дискомфортно, хотя когда-то даже недостаточно горячий душ причинял дискомфорт. Теперь я могла мыться на улице даже зимой, хотя, климат изменился за последние годы и зимы стояли теплыми – иначе мы бы, наверное, не выжили.

Надевая на себя черную майку и новые черные с многочисленными карманами холщовые штаны, я все же ощутила некоторое почти забытое удовольствие. «Ну хоть что-то от женщины во мне еще осталось», – грустно подумала я, цепляя на себя обратно серебряный крестик, который подарила мне мама, и два стальных браслета, купленных еще во времена Страшных дней. Я берегла их, потому что теперь мы берегли все свидетельства утраченной культуры, все, что можно было назвать красивым, а еще потому, что эти предметы, как мне казалось, помогали не утратить в новом хаосе своей идентичности. Они напоминали мне о том времени, когда у меня было имя. В общем, я имела право на остатки сентиментальности, и никто не смог бы мне в этом отказать. Завершающим штрихом моего «туалета» стала черная бандана, которую я повязала на голову все с той же целью – скрыть запах. Затем надела армейские ботинки, отпила четверть бутылочки «талька», тщательно засыпала мусором старую одежду и спустила лодку на воду.

Путь по реке до бывшего парка Коломенское (места, где река изгибалась и поворачивала влево от Северного Бутова) занимал часа четыре, в зависимости от силы ветра и течения реки. Все это время я могла любоваться разрушающимся ландшафтом города, тщетно бороться с воспоминаниями, подставлять лицо солнцу и благодарить бога, за то, что все еще жива. Мне нравилось, что теперь нет необходимости с кем-то все время общаться, нравилось быть одиночкой, нравилось чувство покоя, которое дарила река. Когда-то Соня любила часами гулять по городу, бесцельно бродить по переулкам и улицам, наслаждаясь чувством одиночества в самой гуще городской сутолоки. Теперь такое же удовольствие я получала от неспешных сплавов. Я улыбнулась, подумав, что мне не хватает плеера. Затыкать себе уши в новом мире не стал бы ни один даже самый сумасшедший псих, но музыка приобрела для нас особое, сакральное значение. Мы употребили ее теперь как лекарство для души, в ограниченных дозах, так, чтобы не утратить человеческой сути, но в то же время не ослабнуть духом для сопротивления. Музыка обрела для меня (да и для всех нас) особый смысл, и тех, кто умел производить ее, мы берегли чуть ли не как Матерей.

Пока я буду совершать свое многочасовое путешествие, расскажу о цели этого мероприятия. В 2018 году я познакомилась с одним известным блогером – Петром Андреевым. Примечателен он был внешностью андрогена и любовью к косметике. Он вел свой скандальный бьюти-блог, а среди миллиона его подписчиков уже набиралась целая армия ненавистников геев, которые хотели его убить. Я даже не уверена, был Петр геем, или би, или кем там еще, я не особенно вникала в его личную жизнь. Как я знаю сейчас, главной его слабостью была трусость, а вовсе не ориентация. Если бы не эта трусость, я уже тогда заподозрила бы в нем вампира – уж слишком очевиден был его средний пол.

Страх всегда приводит к агрессии. Эту формулу человечество получило как самое важное постапокалиптическое открытие, но оно уже не имело значения. Ошметки нашего псевдогуманного отношения друг к другу заставляли людей прощать эту трусость. Многие психологи уже провели параллель между страхом и разрушением личности, но человек не хотел прощаться с тем, что вросло в его природу так глубоко. Естественная роль страха для человека в развитом обществе стремительно теряла значение и обретала новые, все более уродливые формы. Не знаю, с какими именно страхами боролся Петр, развивая свой блог о красоте, но он парадоксальным образом будил страхи в других, казалось бы, обычных людях и как, следствие, агрессию. Кто знает, чего так боялись люди, ненавидящие Петра. Может, это был страх, что границы между мужчинами и женщинами сотрутся, что все мужчины побегут краситься и расхотят женщин, что мы перестанем стремиться к размножению и примемся прихорашиваться только лишь ради того, чтобы прихорашиваться?! Все это сейчас представляется полным бредом, но тогда фобия перед мужеложеством была самой популярной темой для многочисленных постов в Фэйсбуке. А тем временем основная болезнь распространялась все шире – агрессии становилось все больше, и, сколько бы ни уделялось времени поиску ее причин, мы упускали главное…

Соню всегда притягивали необычные люди, люди, плывущие против течения, непохожие на других. А такие люди находили в Соне достаточно терпимости к себе и восхищения их талантам, чтобы отвечать взаимностью. Не то, чтобы мы с Петром подружились, но симпатизировали друг другу. И его сына (да-да, вот и думай над формальностью ярлыка «гей») я уберегла от ада, пока над Петей совершили расправу вампиры. Как я уже говорила, моим спасением стал роман Севы, в частности, последняя глава Риты, написанная для меня, и сама Рита. Я пережила многих своих друзей и знакомых в хаосе Страшных дней не столько благодаря своим уникальным человеческим качествам, сколько книге, из которой мне открылась правда о новом мире, и предупреждениям Риты, которая позднее являлась в моем сознании пророчащим призраком. По какой-то неведомой мне причине мой первый охотник Рита была заинтересована в моем спасении. Теперь-то я знаю, что, став моим охотником, она преследовала одну-единственную цель – прикрыть меня от обратившихся. Чуя ее след рядом со мной, уважая силу древней (хотя и самой безумной среди них), они не нападали на меня. И опять же – о самых страшных расправах, о неминуемых ловушках, которые устраивали для людей вампиры, меня всегда предупреждала Рита. До сих пор не знаю почему, она хотела, чтобы я осталась в новом мире – но я осталась в нем благодаря ей. О том, что должно произойти с Петром и со многими людьми в тот день, я узнала тоже от жены Севы. Со свойственной ей манерой неожиданно вторгаться в мое сознание, она оставила короткий месседж: гей-клуб «Мясо», пожар, кричащие накрашенные мужчины в женских платьях, пьющие их взахлеб обезумевшие вампиры, пришедшие в клуб в качестве доминантов. Я не знала, как предупредить и спасти этих людей, поэтому помчалась не на Чистые пруды, к клубу, а со всех ног бросилась на Таганскую, к дому Петра, где, я знала, спал его десятилетний сын. Я не успела придумать, что буду делать с этим мальчишкой, но точно знала, что его отец уже никогда не вернется домой, не наденет свои розовые меховые тапки и не придумает новый эффектный макияж, который поразит тысячи сердец малолетних девочек в Инстаграме.

Валя не был умным мальчиком, но он был послушным и ничему не удивлялся. Петр довольно рано забрал его от матери-наркоманки, и «успешно» заменял ему обоих родителей. Насколько я знаю, у Петра был какой-то мужчина, за которого он чуть ли не собирался замуж, но это так и осталось не подтвержденным фактом. Может быть, если бы у меня было достаточно времени, я бы успела узнать обо всем этом от Вальки, сумела бы настроиться на его волну, понять, как эта однополая пляска повлияла на его рассудок, но судьба не дала мне такого шанса.

Лева только взялся за голову и, сцепив губы, промычал что-то нечленораздельное, когда увидел меня с мальчиком на пороге квартиры. Валька был напуган, вцепившись худенькими ручонками в чемодан, он смотрел на моего мужа так, как смотрит подобранный щенок на главу стаи, куда его могут принять, а могут и покусать. Лева знал, что с ребенком нам будет сложнее спастись, он не чувствовал во мне тогда силы будущего повстанца, и полагал, что вся ответственность за наши жизни лежит на нем. Валька был для него обузой, снижал шансы выжить, но у Левы было (или есть?) очень доброе сердце. Спустя всего час он уже всовывал в ребенка кашу и сулил ему какую-то сказку, если тот наконец поест и уляжется в кровать. Именно Валька стал последним, кто увидел моего мужа живым и здоровым, но по причине своей природной тупости не смог помочь в его поисках. А может быть, именно эта природная тупость стала причиной, по которой я стала одним из лучших повстанцев нового мира?! В любом случае, спасая Вальку, я не преследовала корыстных планов – цивилизация обязывала нас спасать всех: котов, собак, птиц и даже застрявших в канализационных люках разжиревших крыс. Гуманизм стал такой же мертвой религией, как все остальные, а лукавые двойные стандарты процветали – мы слепо подчинялись правилам, ведущим нас к деградации. Да, каждый из нас был готов спасти белочку, мышку или кошку, но все мы продолжали миллионами истреблять белых медведей, тигров, китов и дельфинов. Некоторые становились веганами, но носили мех и кожу, ярчайший пример этого «гуманизма» – живые черепахи и рыбки, которых, поместив в специальный состав, умирающих, замученных, китайские производители продавали в виде брелков. Наш коллективный разум подводил нас, наше подсознание было от нас закрыто, наше сердце билось все медленнее. Я не ведала, что творю, спасая Вальку, и не могла предвидеть того, какую роль он сыграет в будущем. Я спасала его не из-за сострадания, а скорее потому, что в моих глазах он был пищей, за которой должны были явиться чудовища. Я спасала представителя своего вида. Спасала, не веря в то, что смогу дать ему благополучную жизнь рядом с собой (кто вообще тогда был уверен в том, что сумеет спастись?!). Кто знал, что Вальку отнимут у нас вампиры и отправят в Северное Бутово, где он будет влачить свое жалкое существование невольного? Как я могла предугадать, что на него никак не повлияет невнятная ориентация его отца, что ему подберут подходящую самку, которая даже родит ему двух странноватых выродков, так усердно отстающих в развитии, что их семья в глазах вампиров станет образцовой? А еще Валька станет моим информатором. Вопреки, а скорее даже благодаря своей природной тупости, очень выгодным информатором. Я не могла тогда все это предвидеть, но зато теперь точно знала, кого буду ждать в пивном баре «Наше бремя» неподалеку от завода переплавов.

Наше бремя

Укрыв лодку на берегу Коломенского, недалеко от ручья и Голубого камня, где мои суеверные бесплодные современницы выпрашивали себе потомство, я поспешила в сторону бывшего Каширского шоссе, разбитого и заросшего, по пересечении которого я окажусь в «пригороде» вампирской империи. Над моей головой, в густых кронах деревьев, пели птицы, то здесь, то там дорогу перебегали зайцы, которых развелось здесь так много, что мы все чаще называли Коломенское Заячьим лесом. Животные и птицы уже почти перестали бояться новых людей. Во времена Страшных дней животные сделали свой выбор – единодушно и кротко заняли сторону человека, и мы сознательно отказались от мяса, если не считать временно свихнувшихся Матерей (звери великодушно прощали нам такое вынужденное отступление от новых законов). Не то чтобы наши желудки утратили способность переваривать мясо, но это было каким-то новым этапом в эволюции человека, в отношениях между всеми божьими тварями Земли, и мы быстро вернулись к истокам, когда братья наши меньшие действительно были нам братьями. Вампиры не питались животными, никак к ним не относились, не убивали и не преследовали, но те безошибочно определили их мертвую природу. Когда человечество переживало свой крах, все прирученные и не прирученные звери и птицы, единодушно отвернулись от чудовищ – и были за нас в войне, которая их не касалась. Когда приближались вампиры, птицы прекращали петь. Собаки и кошки, жались к нашим ногам, предупреждая об опасности, и, если в лес, где прятались люди, ступала нога вампира, он словно застывал. Безмолвным и безликим он казался вампирам, и только мы получали тайные знаки, указывающие места, где можно было укрыться от врага. Особенно много животных сейчас развелось в Терехово. В Храме их было великое множество – они помогали нам укрывать наших детей, к тому же мы знали – воина света, спасителя Земли, нужно воспитывать любовью ко всему живому. Мы окружали их зверями, в том числе дикими, и дети уже кормили с руки медведей и волков, сов и лисиц, как завещал нам Бог.

Лес, наполненный птичьим пением и шорохами, которые производили мои верные друзья, казался сказочным. Недолгий путь наполнил сердце еще большим покоем и радостью, чем река. Я свернула левее, а справа остался нетронутый церковный ансамбль – теперь символ фальши и предательства. Церкви утратили свой священный ореол задолго до того, как наш враг явил свое лицо. Можно сказать, что институт церкви так и не оправился после советских времен. Напротив, превратившись в казенную коррупционную систему, где, как и повсюду, решения подкреплялись взятками, а теплые места распределялись по крови, а не по свету, она еще больше растлевала души. Приходя в православную церковь, покупая свечи, я смотрела на прилавки, где продавались талисманы и мантры; приезжая в Европу, любовалась сумками, куртками и кошельками, которыми бойко торговали в католических храмах, а потом слушала рассказы священников о том, как Иисус громил в храме такие же прилавки 2000 лет назад… Все эти двойные стандарты воспринимались нами как данность, но, утратив контакт с богом – пусть хоть какой-никакой, мы все больше погружались в пучину страха, который в итоге поглотил цивилизацию.

Когда я вышла на Каширское шоссе, солнце вовсю заливало трещины в асфальте с прорастающим из них кустарником. Нега, накрывшая меня в лесу, была сброшена как наваждение. В воздухе разливался запах серы, свалок, гниения. Торчащие из земли сваи, куски арматуры, не обвалившиеся стены многоэтажных зданий открылись моему взгляду на много кварталов вперед, как остовы скелетов древних китов, во чревах которых сгинуло так много людей. Теперь путь до Бутово стал намного короче и проще, чем был в наше время (хотя вряд ли кому-то тогда пришло в голову преодолевать его пешком). Я шла очень быстро, хотя солнце начинало припекать, и я потела под его теплыми лучами. Когда-то мы оставляли так много энергии в тренажерных залах, а теперь каждый день был одной сплошной тренировкой на силу и выносливость. Вскарабкавшись на гору мусора, судя по торчащей вывеске «Пятерочка», бывший супермаркет, я заметила, как что-то блеснуло в пыли. Нагнувшись, я достала полусгнившую упаковку с маленьким автомобилем внутри. «Ну вот и подарочек для моего Вальки», – мысленно улыбнулась я, освобождая от упаковки игрушку и засовывая ее в карман. И мне не было чуждо чувство черного юмора. Я бы предпочла подарить ему пачку каких-нибудь купюр – желтых, зеленых, розовых, словно сувенир из забытой нами навсегда осени, но где теперь найдешь хотя бы одну купюру?! Долгое время денежные средства аккумулировались в руках вампиров, создавая все большее социальное напряжение. Власть сильных пугала людей все сильнее, все призрачнее становилось будущее. Но социальное неравенство было таким же призраком, как и множество других. Настал день, когда обращенные собрали один большой костер, к которому в течение месяца свозили вагонами деньги, и жгли их. Большой костер стал свидетельством их окончательного воцарения на троне человечества – их превосходство больше не нуждалось в бумаге, кровавое зарево, вставшее над костром, стало символом торжества власти иного характера. В обиходе осталась лишь мелочь – медные и серебристые монеты, потерявшие всякую ценность, которые использовались лишь в империях вампиров – мелочь служила неким условным мерилом трудов невольных, которые прекрасно осознавали, что трудятся на себя, а расплачиваются с вампирами своей кровью не за какие-то блага, а всего лишь за свое жалкое существование. Монеты были и у повстанцев, точнее – у разведчиков. Наши дети знали о том, что они в обиходе, но уже не совсем понимали, зачем они нужны – эти кружочки из металла разных цветов, разных времен, которые мы собирали для них как артефакты, материальные иллюстрации к историческим событиям, о которых рассказывали им отцы.

Я шла по пыли и развалинам, ориентируясь на виднеющиеся вдали крыши жилых бараков, фабрик, серый дым, вываливающийся из труб толстыми серебряными снопами, отравляющими воздух. Приблизившись к окраине города, я достала из рюкзака солнечные очки – очень ценную для меня вещь. Мой взгляд привлекал внимание, и, если вампиры, особенно не различающие оттенков, считали их серыми, мои глаза все еще были ярко-голубыми. Этот вызывающий цвет – не блеклый, как у невольных, словно вылинявший от недостатка пигмента, а яркий, ледяной, привлекал внимание все еще живых, хотя и обреченных, людей. На всякий случай я старалась не встречаться с невольными взглядом – склонные к неожиданным истерикам, они могли меня выдать. Улица, по которой я шла в сторону завода переплавов, была пустынной. Асфальтовая дорога была завалена обломками обрушенных зданий, поэтому я шла уже по утоптанной тысячами ног земле, образованной по краю рассыпающегося бордюра. Мои шаги, как и шаги торопливо шмыгающих невольных, были практически не слышны, мы скользили, как тени, призраки в этом чужом для нас мире. По мере приближения к цели улица оживала – здесь стояли бараки, где обитали семьи, работающие на заводе. Тут они готовили свою зловонную пищу, тут же справляли нужду, кое-как мылись. Зловоние здесь было как в городах средних веков (а я-то еще мечтала когда-то оказаться в такой атмосфере). Из-за угла, куда мне следовало повернуть, вышла бабка, тащившая телегу с каким-то барахлом или объедками. Ее осунувшееся серое лицо на миг поднялось от дороги, невидящим взглядом она скользнула по моим очкам, снова поспешно опустила голову к земле и прошелестела мимо, как грязная серая крыса. Вряд ли по возрасту она была старше меня, скорее моложе. Неужели такого смирения хотел от нас Бог?! Я думаю, что и это понятие мы сами для себя подменили – уж больно оно было удобным для нашей цивилизации. Теперь мы получили вот таких – смиренных и послушных, но не воле божьей, а воле вампиров скотов. Свернув за угол, я наконец увидела деревянный барак, выкрашенный какой-то желтой, напоминающей по цвету мочу краской, с вывеской «Наше бремя». Понятно, что бар был построен уже при вампирах – с их разрешения, рабочими фабрики. Не думаю, чтобы в невольных осталась хотя бы крупица чувства юмора, чтобы придумать такое название. Скорее всего, это была ирония вампиров – смотрящих, которые следили за каждым шагом своих рабов. А может быть, шутка повстанца-разведчика, который веселья ради подкинул эту идею кому-то из обращенных. Повстанцы никак не влияли на ход событий в империях вампиров, но иногда, хулиганя, все же самоутверждались – как дети, которые шалят только лишь потому, что могут. Потому что так чувствуют себя живыми.

Я толкнула дверь и вошла в мрачное полутемное помещение с барной стойкой и немногочисленными столами. За грудой стаканов сидел равнодушный ко всему невольный – бармен, у окна – кучка таких же окончивших смену рабочих, которые могли себе позволить выпить немного пива (точнее того, что так теперь называлось, но не портило вкус их крови). Да, пиво по-прежнему варили невольные на небольших пивоварнях, но вот только опьянеть с него было невозможно. Вампиры оказались настоящими поборниками здорового образа жизни и ненавидели привкус алкоголя в крови своих жертв. Однажды это даже помогло мне избежать существенной потери крови…

У стены поодаль сидела какая-то пара. Я решила на всякий случай сесть подальше от них, в противоположный угол и, приглядевшись потом, не пожалела о своем решении. Прислушиваться к разговору невольных рабочих не имело никакого смысла. Их обмен репликами походил на щебет птиц с той лишь разницей, что щебет птиц был осмысленным, хотя и не всегда понятным для людей, а разговор невольных – нелепым обменом ничего не значащими фразами. Эту способность людей говорить ни о чем, терять собственную мысль, не подхватывать мысль собеседника я заметила уже давно – задолго до революции. Это был один из симптомов нашей деградации. Но если я уже тогда осознавала всю тщетность и нелепость попытки понять их речь, теперь, я ее даже не замечала. Так воспринимается кваканье на болотах жаб… Хотя, это неправда – теперь жабы на болоте, квакая, выдавали для моих внимательных ушей очень ценную информацию – например, передавали сводку погоды, степень удаленности от болот вампиров, плотность населения живыми существами конкретной местности. Речь невольных состояла из слов, но давно утратила содержание и смысл.

А вот пара, сидящая от меня в противоположном конце бара, была интересной. Сцена была эпичной и содержательной – обращенный воспитывал кровью жертву, которая явно этого заслуживала (в отличие от любого сидящего рядом со мной невольного). Я видела возникший между ними контакт как завесу плотного дыма. По запаху я поняла, что перед женщиной, сидящей напротив вампира, стоит рюмка с жидкостью, содержащей по меньшей мере 20 миллилитров крови вампира. «Черт, – подумала я, – где он мог взять эту бабу?!» Конечно, помимо нашей общины, в мире оставалось полно людей, которые не попали в рабство к вампирам, но и не примкнули к повстанцам. Они прятались в лесах, погибали и размножались, вели свой нехитрый быт, но оставались для вампиров развлечением, мясом, на котором можно было поупражнять свою эмпатию и способности соблазнять. Этих людей было уже жаль расходовать как продукт питания и использовать для черной работы – некоторых из них обращали. Время от времени обращенные становились жертвами повстанцев, а баланс нужно было сохранять, восполняя потери. И пополняли его, отлавливая этих ребят – диких, а потому в большей степени похожих на людей существ. «Добро пожаловать в третий эшелон, дорогуша», – прошипела я сквозь зубы и повернулась в сторону бара. Валька должен был прийти сюда сегодня в течение дня, вероятнее всего, в конце смены, которая могла окончиться в любой момент, когда сочтет нужным смотрящий вампир, совершенно не ориентирующийся во времени. Иногда они останавливали работы, когда люди начинали падать от усталости, а иногда всего лишь через два часа после начала рабочего дня. Все зависело от настроения вампира, от того, насколько давно он ел, и в меньшей всего степени в этой странной системе придерживались графиков, которые невозможно построить в безвременном пространстве.

* * *

Будущая кровопийца уже допила свой ужасный коктейль и вошла в состояние легкого транса, поддерживаемая под руку своим спутником. Я заметила в проводивших ее взглядах невольных даже некоторую зависть и уважение. Искренне надеюсь, что эта шакалья черта – пресмыкаться перед сильнейшим, оправдывать любую тиранию и презрение к себе тех, кто доминирует, заглядывать в рот тем, кто только что выпил твоей крови, – навсегда останется для человечества в прошлом. Иначе зачем нам это новое испытание?! Прошел еще час или чуть больше, когда в бар неуверенной походкой вошел Валька и замешкался при входе, стягивая с себя что-то вроде телогрейки. Чтобы не привлекать к себе внимания, я метнулась к входу, схватила его за руку и, вытянув обратно за угол, прижала к бревенчатой стене сруба.

– Не пугайся, это я, – прошипела ему в ухо.

Валька напрягся и задрожал всем телом. Я знала, что такой будет его реакция, и терпеливо ждала, пока он перестанет трястись, загораживая его своим телом от прохожих. Со стороны наша медлительная возня вполне себе сходила за бесстрастные проявления «чувств» пары невольных.

Вот уже его тело расслабилось и обмякло. Страх, который все они едва могут контролировать, отпустил – теперь мы могли вернуться в бар.

– Пойдем, – сказала я, отпуская его и оправляя на нем ворот свитера, – куплю тебе выпить.

Мы вернулись в помещение, заказали у бармена пиво и сели за столик, где я ждала его до этого. Валя сидел, крепко сцепив кисти в замок на коленях, опустив голову, и не решался поднять на меня глаз. Я знаю, он питал странные смешанные чувства ко мне. Та, смутная благодарность, которую он испытывал в далеком детстве, давно переросла в некоторое благоговение, однако, страх перед вампирами был сильнее. Не то чтобы он хотел или не хотел помогать мне – в человеке, в котором страх побеждает любые желания на корню, мотивация складывается иначе: между страхом и страхом он выбирает тот, что имеет над ним большую власть только потому, что происходит здесь и сейчас. Я достала из кармана игрушечный автомобиль и положила его перед Валей. Он вспыхнул до корней волос, заулыбался, его рот сводили странные гримасы, демонстрирующие удивление, радость, и какие-то судороги памяти, в которой шевельнулись далекие воспоминания. В быту у невольных практически не было вещей, кроме тех, что им необходимы. Свои воспоминания они не подавляли, как мы, – те просто растворялись в их незамысловатом угасающем разуме. Едва ли он даже вспомнил, что именно лежит перед ним, но все же оставшаяся в его существе потребность обладать чем-то красивым, была скорее приятным чувством, чем пугающим.

Он осторожно взял машинку и, быстро оглянувшись через плечо, спрятал в карман.

– Я по делу, Валь. На меня охотится кто-то с завода переплавов. Второй эшелон. Я знаю его запах, знаю, как выглядит. Мне кое-что нужно от тебя.

Валя поднял на меня умоляющие глаза и замотал головой из стороны в сторону, сопротивляясь мне из последних сил. Потом снова опустил взгляд на свои руки.

– Валя, это не так уж сложно. Мне нужно, чтобы ты немного рассказал о нем. В каком он цехе, как часто выходит из города, сколько на его счету обращенных и как давно он обращен сам?

Я поспешно достала из рюкзака набросок вампира, от которого недавно весь день бегала по Краснопресненскому району. Там, укрывшись в заброшенной клетке бывшего зоопарка, я наспех нарисовала его лицо. Получилось довольно похоже, хотя и не тянуло на фотографическую точность.

Валька несмелой рукой взял в руки набросок, и рука вздрогнула – узнал. Зрачки расширились. Он посмотрел мне в глаза, судорожно сглотнул и зашептал:

– Егор. Оружейных цех. Мы там ножи. Он недавно. Он из тех, что из леса.

– Значит, над ним еще смотрящий? Обративший его?

– Да. Он без него нечасто. Он с женщиной живет. Он такой…

– Много хочет, да, Валя? Утвердиться хочет? Власти? На подвиги его тянет?

– Да-да, – Валька закивал и заулыбался, обрадованный, что я его поняла.

– Валя, – задумчиво протянула я, снимая очки и заглядывая ему в глаза, – тебе понравилась машинка?

Он скромно потупился и снова покраснел до ушей.

– Хочешь, я принесу тебе с воли что-нибудь очень красивое? Очень дорогое – для тебя и твоей семьи? Хочешь?

Он осторожно посмотрел на меня, как умный ребенок, который уже догадался, что взрослые не дарят просто так подарков. Но, видимо, что-то родное в моем лице, что-то напомнившее ему о другой жизни, о другом времени и месте, заставило его закусить губу, посмотреть в сторону и послушно кивнуть. Я видела, что дело не только в подарке. Он помнил, кто я, помнил, кто он. Он помнил, что он информатор. И, возможно, больше, чем подарок, ему нравилось смутное чувство на самой глубине его поломанной души, что он причастен к сопротивлению.

Я улыбнулась ему и положила на его руку свою.

– Валя, когда-нибудь, людям не нужно будет терпеть. И бежать не нужно будет. Другие люди уже пришли на землю свободными – нам нужно совсем немного, чтобы вырастить воинов. Может быть, твои дети, или внуки, или правнуки застанут и битву, и победу. Валя, может быть, даже ты застанешь. Ты мне веришь?

На его серые бесцветные глаза навернулись слезы. Он утер их, как ребенок, грязным рукавом свитера и стал часто смаргивать. Мне даже стало немного стыдно за свою нелепую попытку торга. Человеческого осталось в нем куда больше, чем я предполагала.

– Валя, мне нужна небольшая пробирка с кровью Егора.

Он испуганно уставился мне в глаза. Но продолжал смотреть. «Ждал инструкции», – догадалась я.

– Слушай меня. По запаху он поймет, что мы встречались с тобой, если ты прямо сейчас под любым предлогом попадешься ему на глаза. Он сейчас одержим мной. Он схватит тебя и начнет трясти, знаешь ли ты меня. А ты ему не ври. Многие вампиры в курсе, как мы познакомились. Так и скажи, я приходила, слюни распускала, подарки приносила. Машинкой похвастай. Он очень хочет меня, но у него на меня сил не хватает, понимаешь? На днях я поддамся ему, дам ему попробовать себя. И тогда он будет одержим идеей напоить меня своей кровью. Валька, он сам принесет тебе свою кровь и будет учить, как мне ее предложить. Я буду здесь через неделю. Считай дни, не забудь. Семь отсчитай, понял? Хотя не важно, все равно сюда придешь, – закончила я уже себе под нос.