Текст книги "Беги"

– Она, я должен выйти из Храма. Мне пора.

Но я не могу его выпустить. Не могу, до тех пор, пока мы не разработаем сыворотку, которая станет гарантией безопасности для нашей единственной надежды, нашего будущего в целом и для нашего первого маленького воина, в частности. Вот она главная цель моей работы – узнать, как на нас влияет кровь вампира. Можно ли взять ее в качестве основного ингредиента для сыворотки? Будет ли она действовать как противоядие и в каких пропорциях смешивать ее с человеческой кровью? Каков он, механизм влияния на человека крови вампира и как оно поведет себя в совершенном теле наших светлых детей?

Давид был первым ребенком, родившемся уже в новой эре, на воле, и он уже достиг того возраста, когда ему пора было выйти наружу. Ему пора было учиться тому, что умели мы сами, и тому, к чему подталкивали его природа и эволюция, мы рассчитывали, нет, не так – мы точно знали, что он станет первым охотником на вампиров. Первым человеком, эволюционировавшим настолько, чтобы сравниться по силе с древними вампирами. Но мы не готовы были им рисковать. Только не Давидом.

Матери

Первенец родился через пятнадцать лет, после того как цивилизация окончательно пала. После его рождения всех детородных самок человека повстанцы называли Матерями. Их немного, но все они особенные. Именно у них была главная миссия – вернуть человеку его имя и место на планете. Родить тех, кто сможет отстоять свое право на землю и вернуть свое царство. Именно поэтому Давид и получил свое ветхозаветное имя.

Теперь способны родить немногие, и Матери отличаются от всех остальных женщин. Первая Мать, родившая Давида, была крупной и рослой дамой. Как она подпустила к себе отца мальчика, для меня до сих пор загадка. Но, видимо, тот был выдающегося ума и хитрости человеком. Уже в первом триместре беременности, мы стали замечать за будущей матерью странное поведение. Она не чудила, как те беременные женщины, которых мы знали в прошлом, не капризничала, не требовала особенной еды, не плакала и не смеялась на фоне быстрой смены настроений. С каждым днем она становилась все агрессивнее и временами походила на дикого зверя. Питалась она тоже странно, мы, давно привыкшие к тому, чтобы обходиться без мяса, с удивлением смотрели, как она ловко охотится, пожирая в сыром виде вконец обнаглевших от безопасности голубей, ворон, галок и белок. Почти сразу же, узнав о ее положении, мы (давно ожидающие, что кто-то из нас все же осмелиться на попытку продолжить род), отправили ее в Храм – тогда просто надежное укрытие, организованное для производства необходимых продуктов и предметов первой необходимости для повстанцев, кроме того, использующееся как хранилище ценных старинных вещей. Будущие хранители, а тогда охранники при Храме, были очень напуганы. Они рассказывали, что к Матери нельзя подходить со спины, что она просыпается от малейшего шороха – буквально слышит, как ползет по полу таракан. В один из последних перед родами месяцев, она вырвалась наружу, сама переправилась через реку и металась по лесу. Ее обнаружили, когда она в каком-то диком исступлении валялась по примятой траве, в гниющих листьях и глотала пригоршнями землю. Может быть, это просто миф, но хранители не подвергают его сомнениям – в тот самый момент, когда на помощь ей спешили наши повстанцы, с другой стороны, к женщине приближался обращенный вампир. Как уверял один из свидетелей, который спешил к ней на помощь и был ближе остальных, вампир передвигался очень быстро, а она сидела спиной и как будто не слышала его. Но, пока наш повстанец добежал до цели, Мать успела оторвать вампиру голову. Взору хранителя предстала весьма живописная картина: сидя в одной грязной рубашке в луже крови и держа голову вампира на вытянутой руке, Мать внимательно смотрела, как из прорванной артерии течет на траву кровь. На секунду подоспевшим повстанцам показалось, что она начнет лакать ее, как собака. Но то, что ее заинтересовало в этой крови, явно не было вызвано странными гастрономическими наклонностями – на ее лице был не только живой интерес перед каким-то внезапным открытием, но и отвращение. Наверное, такое лицо было у Джованни Гальвани, оживляющего мертвецов в XVIII веке прошлой эры. Что-то видела в этой крови Мать, что-то предугадывала. Но сказать не могла, а когда заговорила, уже ни о чем не помнила.

Первое время после родов, Матери не только не восстанавливаются, они тупеют еще откровеннее. Все время, пока они кормят младенцев грудью, к ним нельзя близко подходить и смотреть на ребенка. Если Мать заметит хотя бы беглый взгляд, брошенный на будущего человека, то, вероятнее всего, убьет того, кто осмелился на такой опрометчивый поступок. Впрочем, никто не сочтет расправу над любопытствующим преступлением. Да, Матери нашей эры – полная противоположность кроткой и светлой Деве Марии, но относятся к ним с не меньшим почтением и трепетом. Природа создала для человека новую мать – по сути своей чудовище, в полной мере способное защитить дитя от еще худших чудовищ – вампиров. Все остальное давала подросшему чаду община. Когда охранная функция Матери ослабевала, к ней понемногу возвращался человеческий разум и облик, а чувство собственности к малышу приводило бы ее саму в недоумение, начни она его испытывать. Теперь в нашей жизни нет чьих-то детей, они общий дар не потому, что мы так решили. Это решение приняла за нас природа – и мы повинуемся этому чувству, как чувству голода, на уровне сформировавшегося в нас недавно рефлекса.

Наш Храм мы построили на бывшем полуострове, ставшим впоследствии полноценным островом, окруженным со всех сторон водой. Там, где Москва-река делает огромную петлю и опоясывает Терехово, в первый же год Страшных дней разрушился Крылатский мост. Забавно, что когда-то канал «Карамышевское спрямление» задумывался как часть водного кольца, и в итоге круг и, правда, замкнулся. Карамышевский мост мы уничтожили сами, преследуя единственную цель – замкнуть в кольцо воды реки. В прошлую эру «Карамышевский канал» был судоходным и спрямлял девятикилометровую Мневниковскую излучину реки. Построен он был еще в 1937 году и входил в состав Карамышевского гидроузла (длина канала примерно один километр, глубина – около 30 метров). Со шлюзом нам тоже пришлось проститься – по реке мы ходили на лодках и плотах, но конструкция могла сослужить добрую службу вампирам – упростить им путь до Храма. К сегодняшнему дню территория Терехово представляет собой густой лес – заросли поля бывшего совхоза «Тепличный», частично разрушено, частично перестроено под наши нужды поселение Терехово, а тереховское болото превратилось в шикарный пруд, где были найдены ключи с питьевой водой. Вся экосистема города давно изменилась, в меньшей степени здесь, на острове, в большей на месте крупных парков, переходящих в леса, например, в Сокольниках. В Терехово мы смогли переселить нескольких лосей, а потом и хищников – лис и волков, при небольшом количестве они внесли большой вклад – сокращали популяции бесконтрольно размножающихся кроликов и зайцев, уничтожающих растения, но при этом сохраняли нужный баланс. Наш биолог часто любил вспоминать одну историю середины 90-х годов прошлого века, которая случилась в Йеллоустонском национальном парке в США. До того, как люди умышлено запустили туда четырнадцать волков, на территории 70 лет плодились и размножались олени, поедая ценные растения, не позволяя развиваться деревьям. Получив хищных соседей, олени стали дисциплинированнее – в местах, откуда они были изгнаны волками, стал возрождаться лес. Понадобилось лишь чуть более пяти лет, чтобы выросли определенные породы деревьев, которые тут же привлекли бобров, занявшихся постройкой плотины. В заводях завелись ондатры, утки и рыбы. Волки истребили большое количество шакалов, которые в огромных количествах уничтожали зайцев и мышей. Увеличившееся количество мелких зверьков стало сигналом для переселения в парк ястребов, хорьков, лис. Потом пришли и крупные хищники – медведи. Но самое удивительное, это как изменяется ландшафт – даже берега рек парка выровнялись, поскольку корни деревьев и трав их укрепили, а течение поменялось. Природа – это саморегулируемый механизм, и поняли мы это даже не по экосистемам бывших городских парков, ставших полноценными богатыми лесами, мы чувствовали на себе, что может сделать с одним отдельно взятым видом появление нового хищника…

Храм находится на другой стороне реки от храма Всех Святых и Серафимской церкви, неподалеку от бывшего болота. Рядом с церковью до сих пор стоит бывшее здание неотложной помощи. Оттуда в Храм перекочевало все оборудование, лекарства, препараты, что мы нашли. В первую очередь повстанцы налаживали два основных направления: производство хлеба и овощей и лабораторию для наших отцов. Впоследствии здесь образовался медицинский центр, где Матери вынашивали наше будущее под присмотром отцов и хранителей, а потом и Школа воинов света. Как только первостепенные задачи по производству пищи, и исследовательские лаборатории были организованы (врага мы начали изучать с первых дней), разведчики стали стаскивать в Храм все книги, картины, ценные музейные экспонаты, технику. Мы старательно искали примеры всего того лучшего, что было создано человеком, всего того, что мы хотели передать нашим детям, бережно развивая и культивируя в них новые дары эволюции. Москворецкий дендропарк в Мневниковской пойме Москвы-реки, который был заложен в 2011 году на месте бывшей свалки твердых бытовых отходов, мы превратили в целое царство. В наследство от минувшей эпохи нам досталось шесть климатических зон, названия мы не изменили: Дальний Восток (РФ), Сибирь, Азия (Восточная, Малая, Средняя) и Ближний Восток, европейская часть России, Западная Европа, Северная Америка не только оставались при старой, высаженной по региональному принципу растительностью, но и систематически обзаводились новыми деревьями и кустарниками. По крайней мере, поиски в библиотеках занимали нас не меньше, чем прогулки по Ботаническому саду, в лесах, в заброшенных цветниках и теплицах – везде мы искали редкие виды, не свойственные нашей полосе, и стремились спасти их и поддержать естественную адаптацию в новых климатических условиях. Коллекция уже выглядела очень внушительно, к тому же флора не замедлила обзавестись фауной.

Территорию бывшего завода «Галалит» на противоположной от Храма части острова мы превратили в центр искусства. Постепенно там формировался квартал живописи, квартал библиотек, была отведена большая территория под мастерские. Да, конечно, эти громкие названия не в полной мере отвечали тому, к чему привыкли избалованные москвичи на пике своей цивилизации, но хоть что-то… Здесь дети пытались сами создавать свои шедевры, непрестанно развивая в себе вкус, учась рисовать и писать. А главное, здесь мы оборудовали зал музыки. Он дался тяжелее всего с точки зрения технологии – задача была сделать его звуконепроницаемым, и нам это удалось. Самое забавное, что для этой цели не понадобилось никаких инноваций – в огромном количестве мы тащили на остров коробки из-под яиц. Обклеив изнутри все здание, мы добились нужного эффекта, к тому же получилось довольно красиво. По крайней мере, на теперешнем фоне разрухи. Музыка была нужна человечеству как никогда.

Но самое главное, чему мы хотели научить наших бесстрашных детей, – это любви. Да, нашим детям, мы не запрещали любить и любили их, несмотря на то что это было опасно. Мы понимали, что, будучи сами переходным звеном, боролись только за выживание, не могли позволить себе роскоши испытывать чувства друг к другу, но что стоят воины света, лишенные главной человеческой силы, данной Творцом?! Дети – единственный оправданный риск, чтобы отказаться от рациональности. К тому же научить любить невозможно – можно лишь принять решение любить, позволить ей течь от нас к ним и от них к нам, как мы уже теперь знаем. В Храме она бурлила рекой, там был ее источник. И его бурные воды принадлежали не нам, они должны будут пролиться на землю после нас, завтра, смывая с нее все нечистоты.

Мы ни в чем не ограничивали наших детей, но страшились дня, когда нам придется впервые выпустить их в мир. Им было позволено многое в этом особенном убежище, но мы были и строги. Пресыщение, потоки лишней информации, игры с разумом, неумение отличать добро от зла, клиповое мышление, отсутствие веры, презрение к интуиции, концентрация на материальных благах – все это уже однажды стало причиной нашего падения. Нам нужно было вынести из вчерашнего мира лучшее, оставив навсегда там пороки, которые были свойственны в эру, когда человек перезрел, как получившее излишнее питание яблоко. А вот избавиться от вампиров уже предстояло не нам, а воинам, рожденным совершенно чистыми, полностью избавленными от страха, как от отжившего свой эволюционный путь хвоста.

Симбиоз

Встречи с охотником и хочется, и не хочется одновременно. Если абстрагироваться от того, что в моем случае это обязательная работа, то, разумеется, все инстинкты противостоят этому ненужному рискованному контакту. С другой стороны, журналистское любопытство из прошлой жизни, стремление добыть как можно больше информации тянет к врагу, как сложное интервью в свое время толкало к неприятному, но информативному человеку. Конечно, встреча могла закончиться и дракой, к которой у меня нет особенного таланта (а когда-то я и представить не могла себя дерущийся). Вопреки моим первым смешным страхам, что от одного укуса вампира я умру или обращусь, правда оказалась проще. От одного укуса ничего особенно ужасного не произойдет. Слюна этих гадов, конечно, подобна яду и чем глубже попадает под кожу, тем сильнее жжет, но не так уж это и больно. Количество этой слюны в организме, а главное, регулярность потребления (когда жертву сосут, скажем, каждый день), безусловно, влияет негативно на психику, как наркотик. Что касается процесса обращения, то тут без желания на то вампира все-таки не обойтись. Что их мотивирует это делать? Дело в том, что превращение в вампира подразумевает обмен кровью, а обмен этот по ощущению подобен удовольствию, получаемому от секса. Но и секс бывает разным, не правда ли? Если вампиру угодно, и он долго готовит жертву (что можно сравнить с долгой прелюдией и изощренным обольщением), то и будущий обратившейся вампир получит свою порцию удовольствий. Но порой некоторые вампиры, обращая, ведут себя как насильники, и это не приветствуется ими самими, и оправдывается только голодом, вынудившим поступиться «всеми приличиями». Во-первых, любое насилие провоцирует в человеке выработку страха. И даже если вампир не особенно брезглив, этот фактор влияет на «конечный продукт». Вампиров, перерожденных в процессе насилия, мы относим к третьему эшелону. Это самые слабые и неуважаемые нами шакалы. Мы считаем их практически подобными себе по силе, и опытные повстанцы без особого труда их побеждают. Вампиры, перерожденные очень давно, и те, которых долго вербовали и воспитывали кровью, значительно сильнее и опаснее для людей. В собственной иерархии они занимают лидирующие позиции, превосходя остальных по количеству или по амбициям. Авторство Великой революции приписывается именно им, хотя ни для кого не секрет, что без древних вампиров захват мира они бы провалили. Древние – самая высокая каста вампиров и вызывает некоторое уважение даже у повстанцев. Века, которые они просуществовали в тени людей, но бок о бок с ними, научили их сливаться с нами, максимально точно копируя. Они хорошо понимают психологию людей и даже питают некоторую «нежность» к нам – что в отношении вампиров означает отсутствие особенной жестокости и садистского желания пытать. Древние не стремились к тому, чтобы вмешиваться в порядок вещей мироздания, им свойственно мудрое осознание себя как стихии – огня, землетрясения, цунами. Они зло, потому что в них нет божественной природы, но при этом древние ясно осознают себя не как орудие, направленное на целенаправленное разрушение человека, а как некую энергию, должную обеспечивать равновесие сил. В вампирах же, обращенных кровавой дырой зияет болезненная утрата – украденный у них дух божий, им в большей мере свойственна гордыня. Память о том, как они стремились, будучи людьми, к созиданию, не дает им покоя и будит какую-то слепую ярость, гнев, желание отомстить… Ну не себе же будут мстить эти соструганные на скорую руку демоны?!

Вампиры не получают удовольствия от секса. Гендерные различия древних весьма условны, внешние признаки имеют лишь одну функцию – мимикрировать под человеческий вид. Разумеется, чтобы вступить в долгий симбиоз с человеком (в котором выигрывает лишь вампир), на нужной стадии он будет четко выражен необходимым под задачу полом. Но это переменный, а не постоянный признак, усиливающийся на время охоты. Лишь рядом с человеком древние обретают пол, вдали от людей они выглядят прекрасными бесполыми ангелами, как знаменитые модели-андрогены в начале века. Обращенные в большей степени зависимы от гендерной принадлежности. Их память не стирается после перерождения, и весь приобретенный до того опыт дает о себе знать особенно явно первые десятки лет, накладывая серьезный отпечаток на всю бесконечную жизнь. Они могут вступать в половую связь так же, по необходимости, хотя их влечение не может идти ни в какое сравнение с человеческим, являющимся основным импульсом к продолжению рода.

Одним словом, человек не является для вампиров сексуальным объектом, хотя, в сочетании с обменом крови доставляет немалое удовольствие. Вампиры никогда не занимаются сексом с невольными. Это обусловлено естественным чувством брезгливости к вкусу страха, ставшим обязательным компонентом химического состава крови деградирующей человеческой расы. А еще – элементарным кодексом поведения, который у вампиров существует, разумеется, произрастая не из нравственности, а из рациональности. Насилие над невольным лишь усугубило бы еще больше вкус его крови, и не принесло бы никакой практической пользы. Что касается нас, повстанцев, то тут у обращенного могут возникнуть определенные желания, главным образом, это стремление сломать, обратить, сделать «своей» понравившуюся жертву. Секс с нами – это скорее стремление компенсировать свой утраченный функционал созидания символичным актом доминирования… По крайне мере, на этом выводе мои изыскания зашли в тупик.

По нашим расчетам, самым сильным соблазном вампиров станут наши светлые дети. Их кровь будет манить вампиров, как дурман-трава, это страшит нас, но и внушает определенную уверенность в явном конкурентном преимуществе людей завтрашнего дня. Лишь разрушительные яды обладают такой силы притягательностью, и наша задача развить это качество до максимального эффекта.

Равно у всех вампиров словно есть встроенный прибор, безошибочно считывающий нашу чувственность. Они всегда бесподобно манипулировали на нашей сексуальности, они заманивали нас тем, чего мы больше всего жаждали, и играли на наших слабостях. Наше стремление к продолжению рода – та брешь в броне, через которую они запускали свое жало. Лишь достигнув максимальной степени асексуальности, застыв между минимальной способностью к рождению себе подобных и безграничной перспективой увеличения продолжительности жизни, человек усилил свою систему защиты. Иными словами, нам пришлось минимизировать свои потребности в любви, чувственности и сексуальности в целом, потому что мы так и не научились противостоять отточенной веками сексуальности и чувственности вампиров. Это неудивительно – симбиоз задумывается природой, и она всегда остается непревзойденным мастером. Но для равновесия в мире она всегда вносит корректировки в собственные разработки, и, спасая наш вид, на этот раз ослепила кроликов, которые теперь хотя бы не так охотно плетутся в открытую пасть удава.

С чем боролся Сева

Так ли были виноваты вампиры в том, что с нами случилось? Как в старинном фильме Михалкова «Солнечный удар» меня, как и его главного героя, долго преследовал вопрос «Когда же все это началось?!».

Задавать себе такой вопрос – довольно идиотская игра, но в XXI веке люди в большей степени играли, чем жили, переместившись в виртуальную реальность. Идеология потребления настолько заполнила наш разум, что места для иных ценностей почти не осталось. Два, казалось бы, разнонаправленных вектора стремительно сходились в одной точке – в душе человека. Один – концентрация на материальных ресурсах, погоня за ничего не значащими благами, бездумная трата энергии на суррогаты, не столько питающие наш организм, сколько его разлагающие. А параллельно – поиск несуществующего света в иллюзорном пространстве мировой паутины.

Если бы вы сознательно решили разрушить цивилизацию, с чего бы начали?

Печально известные граждане Содома и Гоморры отличились тем, что насиловали ангелов. Мои современники давно утратили способность видеть ангелов, поэтому насиловали сами себя и, что страшнее, – своих детей. С одной стороны, мы здорово продвинулись в отношении науки, медицина творила чудеса – чего стоило только ЭКО, позволившее рожать тем, кто естественным отбором был дисквалифицирован природой. Человечество вытаскивало самых слабых физически детей, научилось буквально из воздуха доставать для них продукты питания, пичкало БАДами и волшебными пилюлями. Но в этой несимметричной гонке общество стремительно утрачивало навык культурного и духовного взращивания своего потомства. На тот момент, когда Сева готовил первую образовательную реформу, мы имели совершенно катастрофическую систему образования, которая была построена на развалинах погибших идеологий и имела под собой столь ветхую систему ценностей, что она уже практически не просматривалась. В перенаселенных пространствах мегаполисов дети массово рождались с совершенно невероятным количеством дефектов, которые лукаво называли «особенностями развития» (с дисфункциями мозга, с дислексией, дисграфией, с синдромом дефицита внимания). Всех этих детей пытались обучать в одних пространствах, подходили с единым мерилом, пользовались устаревшими инструментами, которые применялись для взращивания более здоровых поколений в более однородной культурной среде. Попытки создать особенные лицеи для одаренных детей, безусловно, предпринимались. Но по сути своей здравая задумка в процессе реализации обретала на удивление уродливые формы. Ультимативный капиталистический режим не способен обеспечить объективность оценки «одаренности» (которая, кстати, являлась лишь шизоидностью, что в психиатрии уже тогда считалось доказанным фактом). Стоило образоваться лицею, куда набор детей осуществлялся по характерным для них признакам, позволяющим выработать единую и адаптированную под них методику обучения, он тут же становился объектом пристального внимания равно всех родителей, желающих для своих чад «самого лучшего». Если такая школа находила спонсоров, демонстрировала успехи своих учеников (что было принципиально важно для привлечения инвестиций), то автоматически притягивала и отпрысков тех самых спонсоров, «меценатов» и администрации, которая за содействие требовала признать одаренными и своих детей. Так сливались одаренные и «одаренные» – нормальные дети, которым не требовались никакие особенные методики. Процесс обучения тормозился, педагоги боролись с административными барьерами, буллингом, неприятием детьми олигархов и чиновников обязательных дисциплин, разрабатывающихся для совершенно другой аудитории. В головах будущих выпускников рождался еще больший хаос, чем в головах тех, кого не пытались спасти. Инклюзия как теория тоже была переоценена, а попытки ее интеграции лишь создали дополнительные условия для разобщенности, способствовали накоплению агрессии, нетерпимости, вместо того чтобы снимать барьеры, мы строили новые стены. Равно все школы постоянно реформировались под новые идеологические, политические и экономические задачи, ничем не подкрепленные, не оправданные смыслом, но, что самое ужасное, – без души.

Для взрыва нужно было лишь поджечь фитиль, динамит зрел у нас внутри.

Религиозная война в образовании началась, как и все катастрофы, с благих намерений – с, казалось бы, необходимой цели снизить градус напряженности в многонациональной школьной среде. В официально светском государстве, где исторически сложилась православная культура, ввели ОРКСЭ (основы религиозных культур и светской этики). Законодательная поправка в системе образования стала естественным продолжением уже достаточно распространенной практики – учителя и так читали детям великие книги человечества: Библию, Коран, Трипитаку, Веды. Историки аккуратно рассказывали о формировании всех религиозных институтов, старясь эмоционально не влиять на учеников, предоставляя лишь объективные факты. Но, как только дисциплина стала обязательной, принудительной, форма преподавания изменилась, ее внедрение вызывало массовые протесты родителей. Ломая копья, люди стремились к самоидентификации, которая на самом деле была сознательно навязываемым извне желанием дистанцироваться, «выйти из общего поля», «из общего бога», люди забыли о том, что все религии лишь форма, лишь подходящий инструмент познания того, что не имеет ни национальности, ни языка, ни лица – и является сутью всего. И так, упуская главное, мы забыли, чему нужно учить своих детей.

При этом нравственный кризис человечество переживало не оттого, что стало менее религиозным. Напротив, неверная интерпретация посланий пророков и древних людей ведет к безнравственности вернее, чем отсутствие религиозной культуры. Лучше не знать ничего, чем не знать ничего, кроме лжи. Форма нашей адаптации к действительности могла быть нравственной – но мы потеряли всякий стыд, унижая друг друга. Мы могли бы помнить о том, что мораль – это прежде всего гуманность друг к другу, а не догма, призванная ломать человеческое достоинство и склоняться перед культами и идолами. Псевдобогов создали пресыщенные, уставшие от собственного существования люди. Люди, которые задыхались в одиночку – сами в себе. В тот момент, когда вампиры вышли из тени, нас настигла такая генетическая усталость, что мы бы уже не смогли построить себе ковчег. Даже если бы среди нас остался хотя бы один-единственный Ной.

Отсутствие понимания, как нужно реформировать систему образования, лишь отчасти создало почву для прихода вампиров. «Природа тыкв не терпит пустоты» – а «модернизация системы», которой главы государства прикрывали свою несостоятельность, привела-таки к крушению всей конструкции. Вампиры пришли под лозунгом «Инновации в массы», а люди доверчиво увидели в этом слове панацею своих уже неизлечимых духовных болезней. Инновации призывали концентрироваться все на той же материи, усовершенствовать бытовые стороны жития, убаюкивая наши тела и развращая их, уводили все дальше и глубже в бессмысленную виртуальную иллюзию псевдосвета. Одним из гвоздей, вбитых в гробы нашего будущего, была система финансирования школ и оплаты труда педагогов. Как только принципы жестокого бизнеса были перенесены в святилище, оно перестало быть таковым – функционал педагогов, измеряемый часами и головами учеников, вытеснил окончательно уже и без того умирающую традицию семейственности и разрушил складывающиеся веками отношения учеников и учителей, на которой раньше держалась преемственность нашей цивилизации. «Оптимизация бюджетных расходов» привела к тому, что педагоги погрязли в электронном делообороте, администраторы занимались добычей материальных ресурсов, вампиры методично заменяли псевдонаукой духовные ценности. Мы могли бы себе представить великое сражение Древнего Вурдалака с Учителем – Хранителем нравственности, морали, аскетичным обличителем порока. Но можно ли представить великое сражение вампира с менеджером?!

Проблема ухудшения психофизического здоровья детей и подростков привела к массовому росту суицидов среди человеческого потомства.

* * *

Итак, встреча с моим новым охотником была нежеланна, но необходима. Однако встречаться с ним неподготовленной я не собиралась. Прежде чем он меня найдет, я должна знать о нем хоть что-то. Мне предстояло совершить уже известный маршрут от центра города до Северного Бутово – территории, где безраздельно правили вампиры. Путь занимал чуть больше семи часов, если идти быстрым шагам, а примерно половину этого пути я сплавлялась по реке. Быстро добравшись до Золотой мили, где была спрятана моя лодка, я снова невольно погрузилась в воспоминания. Вот этот небольшой болотистый лесок – бывший Репинский сквер (он же  – Болотная площадь), бывшее болото, которое перестало им быть, когда был построен Водоотводный канал. В старину место кулачных боев и публичных казней стало местом смерти Степана Разина, Емельяна Пугачева, здесь наши предки сожгли Андрея Безобразова (в каком-то смысле тоже повстанца). Какое-то время площадь была торговой, после наводнения 1908 года здесь были построены склады… Когда я родилась, это уже был тихий уютный сквер с детскими площадками. Моя мама гуляла здесь с коляской среди деревянных медведей и зайцев (после урагана от них не осталось и следа). Через два десятка лет, в самом начале XXI века тут установили скульптуру М. М. Шемякина «Дети – жертвы пороков взрослых», которая вполне могла бы стать ответом на вопрос, что с нами случилось пятнадцатью годами позднее. Через Болотную площадь я когда-то спешила на работу в офис на Знаменке. Одним словом, мои личные воспоминания остались теплыми, светлыми, без привкуса гари и крови тех, кто погиб здесь когда-то.

От печально известного дома на Набережной остались одни руины. «Интересно, – как обычно подумала я, проходя мимо, – сколько вампиров обитало здесь среди людей во времена репрессий и уже позднее, когда мы полагали, что Советский Союз в прошлом, а мы живем в новой эпохе?!» Достигнув узкого обмельчавшего канала Яузы, где вода теперь весело журчала среди камней, я не выдержала и обернулась. Мой дом стоял, «один в поле воин», гордый, несломленный, ветхий, но надежный, зияя пустыми глазницами окон, он все же свидетельствовал о том, что если рукописи и горят, то те, кто их создают, не умирают. Дом писателей устоял в отличие от соседствующего с ним Минатома, который однажды взорвали вампиры. Нет, они не боялись новых разработок, нашего жалкого оружия, атомной войны… Они взрывали не научных работников, которые и так доживали последний свой век в таком качестве. Они взорвали первую сотню повстанцев, которые прятались там первый год после Великой революции. Среди этих людей было много моих соседей – потомки таких легенд, как Пастернак, Барто, немногие из тех, кто застал живыми Олешу, Паустовского, Ильфа Петрова, они и сами писали – но уже тогда их труды никому не были нужны. На доме даже не было мемориальных досок, и наверняка не случайно. Память о великих достижениях человека в литературе должна была стираться, поэтому, теряя интерес к чтению, люди теряли и последних из «могикан» – тех, кто еще мог их спасти. Дом хотели снести в то время, когда наша цивилизация еще оставалась нашей, мы отстаивали его с тщетным остервенением и в каком-то смысле отстояли. Никому не нужный и пустой, он возвышался в заброшенном Замоскворечье, но должен был стать памятником для наших детей. Должен был остаться сохранившимся свидетельством величия человека, внушая нашим потомкам гордость, достоинство, стремление вернуть утраченную силу разума и любви. Мы до сих пор не знаем, как вампиры вычислили то прибежище, но наша потеря была так велика, что мы отказались от обустройства нового лагеря в центре, как бы он ни был для нас безопасен и удобен. Только на Золотой миле – естественным острове, образованном Яузой и Москвой-рекой, – у нас было организовано место встреч и отдыха.