Текст книги "Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура"

В значительной мере глобальная социальная история XIX века идентична истории миграций и тесно связана с формированием диаспор и фронтиров, которые, в свою очередь, сами стали результатом миграций378378
  См. главы IV и VII данной книги.


[Закрыть]. Новоевропейские общества колонистов по ту сторону океанов либо были заново основаны после 1780 года (Австралия при небольшом, а Новая Зеландия при существенном сопротивлении туземного населения), либо превращались благодаря росту иммиграции из Европы из слабозаселенных периферийных регионов в значительные крупные общества и государства (США, Канада, Аргентина). Ни в одном из этих случаев не произошло полного переноса туда европейских социальных структур. Аристократические слои, которые могли бы воспроизводиться в таком качестве в этих новых обществах, не укоренились в поселениях британских колонистов. На противоположной стороне социального спектра в этих странах никогда не было и чрезмерной доли беднейших низовых слоев – если не учитывать миграционные волны, состоявшие из бедняков, как после Великого картофельного голода в Ирландии. Австралия представляла собой особый случай, поскольку ее заселение (в Новом Южном Уэльсе) началось с транспортировки туда заключенных379379
  См. главу IV данной книги.


[Закрыть]. Но низший слой, освободившийся от своего изначального места в социальной иерархии, переставал быть таковым в открытой социальной ситуации фронтира. В колониях картины мира и социальные различия приходилось заново создавать и заново по их поводу договариваться380380
  Rickard, 1996², 37.


[Закрыть]. Шансы на подъем по социальной лестнице были выше, чем в Европе. Наряду с представителями низших слоев участниками трансатлантической миграции в новоевропейские колониальные страны оказались и миллионы людей из среднего слоя европейских обществ, а также деклассированные аристократы и непривилегированные члены аристократических семей. Построение европейскими иммигрантами в колониях новых обществ, лишенных сословных порядков старой Европы, стало одним из наиболее примечательных процессов в глобальной социальной истории XIX века.

Общества по всему миру практиковали в XIX веке параллельно друг другу разнообразные правила иерархизации. Среди прочего общества различались между собой отношениями собственности и доминирующими идеалами социального продвижения наверх. Четкая и охватывающая большинство вариантов классификация тут едва ли возможна. Наряду с обществами собственников, эгалитарными в правовом отношении и регулируемыми рынком, – «буржуазными» обществами, представлявшими с точки зрения Западной и Центральной Европы, а также Северной Америки тип социума, характерный для XIX века, – существовали общества с остатками сословного порядка (например, Япония примерно до 1870 года); племенные общества; теократические общества, где духовенство представляло доминирующий слой (например, Тибет); общества с меритократическим подбором элит (Китай, доколониальный Вьетнам); рабовладельческие общества (южные штаты США до 1863–1865 годов, Бразилия до 1889 года, рудиментарно в Корее)381381
  Корея была единственным рабовладельческим обществом Восточной Азии в Новое время. Значительные пережитки рабовладения сохранялись до XIX века. Ср.: Palais, 1995, 415.


[Закрыть]; колониальные плюралистические общества (plural societies), в которых в рамках колониального господства сосуществовали различные этнические группы; и мобильные общества на границах освоения земель (фронтирные общества). Переходы были нечеткими, смешанные формы – практически правилом. Сравнивать их проще, не сопоставляя целиком профили иерархии, а вычленяя отдельные позиции в иерархиях. Как именно, покажем на двух примерах, выбранных с европейской точки зрения: аристократии и буржуазии382382
  О крестьянах и рабочих см. главу XIII данной книги.


[Закрыть].

Интернациональность и национализация

XIX век был последней эпохой, в которой важную роль играла одна из старейших социальных группировок – аристократия. Еще в XVIII веке аристократия в Европе была «в социальном смысле, так сказать, вне конкуренции»383383
  Demel W. Der europäische Adel vor der Revolution: Sieben Thesen // Asch, 2001, 409–433, здесь 409. Ср. также: Lukowski, 2003.


[Закрыть]. К 1920 году все изменилось: ни в одной стране Европы аристократия не удержалась на позициях главной политической или задающей тон в культуре силы. Этот закат аристократии стал отчасти следствием революций конца XVIII, а затем начала XX века, отчасти результатом относительного снижения роли землевладения как источника богатства и престижа. Там, где революции свергли монархии, аристократия лишилась своих покровителей в императорских и королевских коронах. Но и там, где не произошло смены политических систем и знати удалось сохранить более значительное влияние, чем где бы то ни было еще, – а именно в Великобритании – часть населения, имеющая титулы рыцарей и пэров, утратила свою квазимонополию на высшие должности в исполнительной ветви власти. С 1908 года все британские премьер-министры (лишь за двумя исключениями) происходили из буржуазных семей.

В Европе закат старейшего социального института – аристократии – приходится на относительно короткий период примерно с 1789 по 1920 год. Две эти даты, впрочем, не связывает постоянно снижающаяся кривая. Политическая ситуация для аристократии в Европе восточнее Рейна драматически обострилась не ранее финального отрезка Первой мировой войны. А в целом XIX век был «хорошим временем для аристократов»384384
  Lieven, 1995, 27. В то же время о причинах постепенного заката аристократии: Demel, 2005, 87–90.


[Закрыть].

Аристократия – распространенный по всему миру, почти повсеместно (за исключением «сегментарных» – безгосударственных – обществ) обнаруживаемый феномен: это меньшинство населения, которое концентрирует в своих руках средства насилия, обладает необычайно широким доступом к экономическим ресурсам (земля, рабочая сила), презирает ручной труд (за исключением войны и охоты), культивирует эксклюзивный стиль жизни, подчеркивая свое достоинство и высокое положение, а также передает привилегии по наследству от поколения к поколению. Часто знать закрепляет свое положение путем установления аристократического типа государства, в котором образует правящий слой. Подобные аристократии в истории всегда редеют из‑за войн, а иногда и гибнут полностью. Колониальные завоевания в Новое время в большинстве случаев ударяли по местным аристократиям. В результате они уничтожались или радикальным образом понижался их политический и экономический статус, как это впервые произошло в XVI веке в Мексике с ацтекской знатью, а затем вновь и вновь повторялось по всему земному шару. Случалось, однако, что аристократии сохраняли свое физическое существование и символические отличия, будучи инкорпорированными в подчиненном положении в более крупные имперские союзы. Так, маньчжурский императорский дом Цин, которому была подчинена собственная маньчжурская знать, после 1680 года лишил власти монгольскую аристократию, поставив ее в вассальную зависимость и тем самым привязав к себе. Непрямое управление (indirect rule) было похожей техникой господства в европейских колониальных империях.

В некоторых державах появление аристократии не допускалось. Османская империя подавила существовавших на Балканах христианских феодалов и не допустила возникновения новой элиты землевладельцев. Поэтому, скажем, сербы и болгары выпадали из общеевропейской модели. К началу XIX века у них не было аристократии, зато крестьянство пользовалось – по «восточно»-европейским меркам – относительной свободой385385
  Todorova M. The Ottoman Legacy in the Balkans // Brown L. C., 1996, 46–77, здесь 60.


[Закрыть]. Там, где знать сохранялась при иностранном владычестве, ей часто было отказано в участии в политическом процессе, как, например, в Италии до объединения, – поэтому дворяне не имели опыта службы на государственных должностях.

В Европе XVIII века закончилась эпоха рыцарства как благородного слоя – в отличие, например, от арабского мира. Но и с исчезновением древнейшей функции знати как воинской элиты и в начале XIX века, и даже в начале ХХ в любой стране Европы всем было совершенно ясно, кто принадлежит к дворянству, а кто не принадлежит. Лишь в Англии с ее необычайно эластичными социальными атрибуциями человеку, восходящему по социальной лестнице, приходилось задаваться вопросом, пересек ли он уже критический порог или еще нет386386
  Beckett, 1986, 40.


[Закрыть]. В тех европейских странах – прежде всего в восточной части континента, – где до Первой мировой войны у дворянства сохранялись определенные правовые привилегии, и подавно было ясно, где начинается и кончается этот аристократический мир с его дробными внутренними иерархиями. Кроме того, его границу маркировали титулы, приставки к фамилии и прочие символические отличия. Ни одна другая социальная группа не ценила столь высоко знаки отличия, как аристократы. Принадлежность к благородному сословию должна была быть очевидной и однозначной.

Наряду с количественно очень небольшими транснациональными элитами вроде высшего католического клира или еврейских банкирских кругов знать в XIX веке была в европейских обществах сегментом с наиболее отчетливой международной ориентацией. Представители благородных семейств знали друг о друге, понимали, кто из них выше или ниже другого в иерархии, имели ряд общих норм поведения и культурных идеалов, умели при необходимости говорить по-французски и выходили на международный брачный рынок. Чем выше ранг и богатство, тем больше вовлеченность в такие разветвленные сети. С другой стороны, аристократия, дворянство – особенно тесно связанные с землевладением, сельским хозяйством и загородной жизнью – зачастую были сильно привязаны к своему поместью и поэтому менее мобильны, чем другие группы общества. Между этими двумя уровнями существовал средний – национальные слои знати. Этот уровень солидаризации и формирования идентичности укрепился в XIX веке. Благодаря новым техникам коммуникации аристократия все в большей степени становилась интернациональной, но одновременно с этим возрастало и ее национальное самосознание387387
  Demel, 2005, 17.


[Закрыть]. На этой основе стал возможен консервативный национализм, который встал в один ряд с либеральным национализмом, особенно в Пруссии-Германии.

Три пути истории европейских привилегированных сословий: Франция, Россия, Англия

Во Франции во время революции 1789 года дворянство лишилось всех привилегий и титулов. После революции прежние права по большей части не были восстановлены, особенно для эмигрантов, – так что очень часто у людей благородного происхождения оставались лишь «голые» титулы. Хотя не следует недооценивать крупных земельных владений, сохранившихся у французского дворянства, оно все же играло лишь второстепенную роль в чрезвычайно буржуазном по характеру новом обществе. При Наполеоне, который происходил из мелкого корсиканского дворянства, наряду с сохранившимся благородным сословием времен Старого порядка возникло дворянство новое, и старая аристократия воспринимала его со смешанным чувством презрения и восхищения, часто считая новых дворян выскочками; в основном речь шла о высокопоставленных военных, наделенных правами майората; они должны были составить ядро новой потомственной элиты388388
  Woloch, 2001, 169–173.


[Закрыть]. При Старом порядке казалось непредставимым, чтобы сын мельника стал, как это случилось в 1807 году, «герцогом Данцигским» благодаря своим заслугам в чине маршала. Но примеру Наполеона в XIX веке стали следовать почти по всей Европе, щедро раздавая права дворянства слугам короны, нобилитация утвердилась как инструмент государственного патронажа. Помимо этого, Наполеон создал Почетный легион – элиту, к которой причисляли за заслуги, своего рода постфеодальную элитную ненаследственную корпорацию, которая позднее без всяких затруднений вписалась в республиканские формы общественного устройства. После 1830 года во Франции не существовало такого сильного центрального института, вокруг которого могла бы объединиться аристократия, каковым был в Англии парламент, а в большинстве других стран – королевский или императорский двор. «Король-буржуа» Луи-Филипп и император-диктатор Наполеон III не окружали себя большим и сложно устроенным двором и не опирались в своих механизмах господства и репрезентации на сильную высшую аристократию. В 1870 году вместе с последним французским императором исчезли и остатки придворной жизни. По сравнению с Центральной и Восточной Европой дворянство во Франции, если оно вообще выделялось, на протяжении первых двух третей XIX столетия было в меньшей степени самостоятельным классом. Кроме того, во Франции скорее, чем где-либо еще (за исключением Польши), можно было встретить тип бедного дворянина. Слоем, задающим тон в обществе, становились более зажиточные собственники самого разного происхождения: это те лидеры локального общественного мнения, которые во Франции уже давно получили название «нотаблей»389389
  Этот термин употребим и для истории Ближнего и Среднего Востока, но скорее применительно к политической посреднической роли между монархом и населением (очень приблизительное сравнение с китайскими shenshi или gentry). Ср.: Hourani A. Ottoman Reform and the Politics of Notables // Idem et al., 1993, 83–109.


[Закрыть]. Примерно после 1880 года этот многосоставный аристократически-буржуазный слой, обычно проживающий в провинциальных городах, стал все более маргинализироваться. Ни в одной другой крупной европейской стране преимущества аристократов перед остальными слоями общества в том, что касалось материального достатка и власти, не были на важнейшем – локальном – уровне столь малы, как во Франции периода Третьей республики390390
  Haupt, 1989, 116ff.; Charle, 1991, 229ff.


[Закрыть].

На другом конце европейского спектра находилось российское дворянство, внутренне особенно неоднородное391391
  Хорошую общую характеристику см. в: Lieven, 2000, 241–244.


[Закрыть]. Оно было и оставалось более зависимым от короны, чем аристократия в других крупных странах и империях Европы. Лишь «Жалованная грамота дворянству» Екатерины II в 1785 году освободила дворян от жесткого государственного контроля, передав им полные права собственности и тем самым более или менее приравняв их в правовом отношении к западноевропейским благородным сословиям. Однако государство и императорский дом оставались крупнейшими землевладельцами в России. Начиная с Петра Великого цари постоянно даровали дворянству землю и «души», то есть крепостных. Российское дворянство было относительно молодым по составу; добиться нобилитации было не очень сложно, она широко практиковалась и в конце XIX века. У некоторых крупнейших магнатов-землевладельцев России история их богатства и привилегий прослеживалась не далее чем на несколько десятилетий или даже лет назад. Существовало также многочисленное «мелкое» дворянство – люди, которые в Англии, к примеру, не причислялись бы к джентри. Размытый образ базирующегося на землевладении высшего класса (upper class) скорее подходит для описания российского дворянства, нежели староевропейское представление о родовой знати (nobilitas). Отмена крепостного права в 1861 году не принесла радикальных перемен в имущественном и социальном положении крупных помещиков, поэтому ее нельзя сравнить по последствиям с отменой рабовладения в южных штатах США в 1865 году. Поскольку в России реформа была проведена непоследовательно, а политический вес бывших крепостников оставался неизменным, у них не имелось мощных стимулов для того, чтобы превращаться в крупных капиталистических аграрных предпринимателей.

Английские же аристократы, сильно отличавшееся и от французских, и от российских, были в целом самым богатым благородным классом в Европе. Они обладали сравнительно небольшими правовыми привилегиями, зато занимали ключевые позиции в политической и социальной жизни. Примогенитура в наследственном праве позволяла надежно удерживать крупные состояния в целостности. Младшие сыновья со своими семьями оказывались на периферии аристократического общества. В то же время для английской аристократии крайне малохарактерны кастовые черты. Четко прописывалось лишь право заседания в верхней палате парламента в качестве peer of the realm (пэра Англии). К 1830 году таких глав семейств высшей знати, которые были пэрами, насчитывалось 300, к 1900‑му – более 500392392
  Beckett, 1986, 31.


[Закрыть]. Уже в восьмидесятых годах XVIII столетия, при премьер-министре Уильяме Питте младшем, правительство увеличило темпы нобилитации. Получить низший титул рыцаря (knight) было относительно просто. До сих пор неясно, в каком масштабе викторианские нувориши покупали землю для представительских целей393393
  См. противоположные оценки в этой дискуссии, прежде всего у Ф. М. Л. Томпсона (F. M. L. Thompson) и Уильяма Д. Рубинстайна (William D. Rubinstein).


[Закрыть]. Однако иметь загородный дом (country house) в качестве сцены для светского общения считалось необходимым. И наоборот, даже крупнейшие землевладельцы не стеснялись участвовать в «буржуазных» деловых операциях.

Английское дворянство выработало социальный идеал джентльмена, который приобрел исключительную интегрирующую роль и способствовал возникновению на Британских островах и в Империи однородного стиля жизни и культуры, часто отсутствовавшего у формально более четко определяемых дворянских элит континентальной Европы394394
  Asch, 2008, 298.


[Закрыть]. Джентльмен все больше становился идеалом воспитания, разделявшимся самыми разными слоями общества. «Голубая кровь» практически никакой роли не играла. Даже если человек по рождению мог претендовать на звание джентльмена, все равно он должен был стать им, пройдя соответствующую социализацию в элитных школах и университетах Оксфорда и Кембриджа. Стать джентльменом мог и тот, кто на базе определенного, неважно каким образом достигнутого благосостояния усваивал и практиковал стиль жизни, ценности и нюансы поведения, связанные с этим идеалом. Воспитание в частных школах (public schools), таких как Итон, Харроу или Винчестер – центральные институты интеграции элиты, – не было обучением сословным нормам поведения по типу континентальных «рыцарских академий» раннего Нового времени, но не было и по преимуществу интеллектуальным образованием; скорее, оно представляло собой общее для буржуазии и аристократии воспитание определенных свойств характера, причем с усиливающейся в течение столетия милитаристской и имперской направленностью395395
  Searle, 2004, 37ff.


[Закрыть]. Этот род воспитания подчинялся принципу личных достижений. Аристократия ощущала себя в английском обществе комфортно, но ей приходилось сталкиваться с конкуренцией. Кроме того, английская знать, которая отличалась от шотландской или ирландской знати уже хотя бы своим правовым статусом, постоянно искала себе союзников за пределами собственного слоя. Она не зависела от короны, при Виктории уже не являясь придворной, и сама наделяла себя во многих сферах общественной жизни руководящими функциями, за исполнение которых в ответ ожидала благодарности и признания своего первенства (deference). Однако это было не авторитарным ожиданием покорности, но скорее установкой на лидерство, которая могла быть канализирована через институты политической жизни, а она постепенно демократизировалась396396
  Ср. обзорно: Beckett, 1986, 16–42.


[Закрыть]. Принадлежность к аристократии в Великобритании представляла собой более очевидным образом, чем где-либо еще, не столько четко зафиксированный правовой статус, сколько состояние ума: уверенность человека в том, что именно он задает тон.

Стратегии выживания

Европейское дворянство в конечном итоге исчезло, но все же не без более или менее удачных попыток применять различные стратегии выживания397397
  Malatesta М. The Landed Aristocracy during the Nineteenth and Early Twentieth Centuries // Kaelble, 2004, 44–67.


[Закрыть]. Наибольший успех обещали преодоление традиционной ментальности рантье и переход к буржуазным занятиям, прежде всего к бизнесу (особенно в эпоху длительной тенденции к снижению прибыльности сельского хозяйства на большой части территории Европы начиная примерно с 1880 года); пересмотр приоритетов в инвестиционном портфеле; социальное сращивание с зажиточной буржуазией, в среде которой, в свою очередь, были сильны тенденции к приобретению земли (дворянских поместий, распродаваемых государством церковных земель в латинской Европе, и тому подобного), с присущим им образом жизни сельской аристократии; семейная политика, направленная на предотвращение дробления собственности; и наконец, взятие на себя руководящих ролей в национальных государствах – прежде всего там, где на эти позиции было мало других претендентов.

Хотя подобные стратегии, применявшиеся по всей Европе в различных комбинациях, могли в отдельных случаях достигать своей непосредственной цели, к рубежу XIX–XX веков европейское дворянство потеряло свою старую функцию культурного лидера. На место аристократического меценатства, которое служило опорой европейского искусства и музыки вплоть до Гайдна и Моцарта, пришли рыночные культурные предприятия. Музыканты зарабатывали на жизнь концертной деятельностью в городах, художники – на публичных выставках и в начинавшейся торговле произведениями искусства. В литературе дворянские сюжеты встречались все реже. Они сохранялись разве что, например, в меланхолических историях Антона Чехова о закате русского помещичьего класса. Лишь немногие известные мыслители, такие как Фридрих Ницше и Томас Карлейль, по-прежнему – или вновь – пропагандировали аристократические жизненные идеалы, но и те вне связи с конкретным социальным фундаментом и скорее имея в виду аристократию не по рождению, а по духу и по делам.

Империи не во всех случаях являлись ареной деятельности европейских аристократов. Без оговорок это можно сказать разве что о Британской империи, тогда как французская колониальная империя Наполеона III и Третьей республики имела отчетливо буржуазный оттенок. В Британской империи высокие военные и административные посты по-прежнему занимали преимущественно аристократы. Они видели одну из своих специфических сфер деятельности в том, чтобы, несмотря на цивилизационную и политическую пропасть между ними и колониальным обществом, культивировать якобы существовавшее особое родство душ между ними и азиатской или африканской знатью – во имя высших целей империи398398
  Cannadine, 2001, 85ff.


[Закрыть]. Это особенно относилось к Индии, самой стабильной вотчине благородных сословий, тогда как в Африке и других местах на должности специалистов-управленцев выдвигалось все больше представителей буржуазного слоя. Своего рода романтика заката обеспечивала неевропейским подчиненным империи необходимый минимум межкультурных симпатий399399
  См. об этом на примере Северной Америки: Liebersohn, 1998, включая комментарии проезжих европейских аристократов о рыцарственности индейцев.


[Закрыть]. Особый вариант аристократического сознания существовал в южных штатах США перед Гражданской войной Севера и Юга. Малочисленная плантаторская элита, обладавшая обширными рабовладельческими хозяйствами, видела себя в роли «естественного» господствующего класса. Рабовладельцы представляли себя неосредневековыми lords of the manor (владельцами поместья). Отказ от физического труда, отвращение к якобы материалистической вульгарности промышленного Севера, неограниченное использование господских прав против людей, зависимых от них, – все это, казалось, обеспечивало особый расцвет анахронического рыцарского аристократизма400400
  Fox-Genovese, Genovese, 2005, 304–382.


[Закрыть].

В сравнении с «аристоцидом»401401
  Несколько драматизированный, но не лишенный справедливости термин (по аналогии со словом «геноцид») у: Wasson, 2006, 156.


[Закрыть], который настиг аристократов после 1917 года, XIX век был своего рода бабьим летом европейского дворянства, прежде всего его высших слоев. Обуржуазивание мира прогрессировало непрерывно, но не лавинообразно. Стремительно закат аристократии происходил в других местах: в Северной Америке после Гражданской войны, в Мексике во время революции после 1910 года и в трех больших азиатских обществах402402
  Nutini, 1995, 322, считает, что аристократия в Мексике могла продержаться без потерь начиная с ранней колониальной эпохи, опираясь в конечном итоге на крупное землевладение асьенд.


[Закрыть].

Индия: необританские помещики?

В Индии местные правители вместе со своими феодальными приверженцами регион за регионом лишались прежних функций. Радикальная политика, направленная против них, была прекращена после Великого восстания (сипаев) в 1857 году. Утопия «буржуазной» Индии, о которой мечтали одно время влиятельные английские утилитаристы 1820–1830‑х годов, потеряла свою привлекательность. С этого времени британцы старались хотя бы внешне утвердить здесь свое феодальное господство. Покуда махараджи и низамы, лишившись оружия и находясь под финансовой опекой, вели себя в целом лояльно, им не приходилось опасаться. Они служили орнаментом, который позволял живописно декорировать бюрократический характер колониального государства403403
  Классическая работа на этот сюжет: Cohn, 1987, 632–682.


[Закрыть]. Была изобретена особая, новая индийская знать, во главе которой с 1876 года находилась далекая королева Виктория, ставшая императрицей Индии. Рыцарская романтика Викторианской эпохи, которая на Британских островах ограничивалась неоготической архитектурой и парой воссозданных рыцарских турниров, в Индии инсценировалась гораздо шире, красочнее и помпезнее.

Что конкретно следует понимать под «дворянством» в Индии, вопрос сложный. Как и в других частях света, британцы – или, во всяком случае, те аристократы, которые были задействованы в буржуазной Ост-Индской компании, – искали в Индии пандан, то есть помещичье дворянство, landed nobility, но находили его не без труда. Причина – в особом западноевропейском пути развития права. Европейские теоретики раннего Нового времени поняли проблему, указав на то, что в Азии в принципе нет права частной собственности на землю, все находится в прямой собственности монарха. Хотя у самых известных теоретиков «восточного деспотизма», прежде всего Монтескье, этот момент сильно преувеличен, что привело к разрастанию представления о полном отсутствии гарантий для аграрной (и иной) частной собственности в азиатских странах; но и полностью ошибочной такую теорию назвать нельзя. Во многих азиатских странах, как бы ни различалась в них правовая ситуация, редко находилась настолько непоколебимая, неприкосновенная ни для одного суверена связь между особой землей и особой семьей благородного происхождения, как это происходило в большей части Европы. В Азии статус и доходы высшего слоя в меньшей степени приносила непосредственно земельная собственность – скорее эпизодические наделения леном или правами на откуп налогов, которые властитель передавал отдельным лицам и группам. Так, заминдары Бенгалии, о которых британские современники вели подробные дискуссии, накануне перехода власти к Ост-Индской компании являлись не землевладельческим нобилитетом, landed nobility в английском понимании, а скорее наделенной правами бенефициариев сельской элитой, которая действительно практиковала господский стиль жизни и обладала реальной властью в деревнях. С британской точки зрения, это квазиаристократия, которая рассматривалась в качестве гаранта социальной стабильности в сельской местности. Некоторое время прилагались большие усилия, чтобы превратить их в «настоящую» аристократию, приличествующую «цивилизованной» стране, не оставляя, впрочем, в их руках прежних полицейских и судебных полномочий404404
  Panda, 1996, 2.


[Закрыть].

Но мнимый подъем бенгальских заминдаров, которые теперь получили юридически гарантированные (то есть такие, что их можно было отстоять в суде) права собственности на землю, лишь подготовил их падение. Некоторые из них оказались не готовы к игре рыночных сил, которым теперь развязало руки колониальное государство, другие на своем опыте убедились в том, что британцы железной рукой вытягивали свои финансовые требования, не останавливаясь перед отчуждением прав собственности. Старые семьи разорялись, поднимались новые из купечества. Стабилизация статуса заминдаров в качестве потомственного дворянства европейского типа провалилась, а надежды на то, что заминдары, подобно английским «прогрессивным землевладельцам» (improving landlords), двинут вперед бенгальское сельское хозяйство, инвестируя в него деньги и используя научные методы возделывания земли, не оправдались. Не заминдары, а землевладельцы из «среднего» крестьянства стали к началу XX века в Бенгалии и некоторых других областях Индии доминирующим слоем в деревне, а также служили – все в большей степени – социальной базой зарождавшегося движения за независимость. Аристократический стиль мысли и жизни оказался в Индии к 1920 году маргинализирован не меньше, чем в Европе.

Япония: самотрансформация самураев

Совершенно особым путем шла Япония405405
  Далее по: Schwentker, 2003, 95–116. Кроме того, очень интересна интерпретация (преимущественно эры Токугава) в книге социолога, работающей на историческом материале: Ikegami, 1995b. Атмосфера жизни представителя низшего слоя самураев хорошо передана в: Katsu Kokichi, 1993.


[Закрыть]. Ни в одной другой крупной стране мира привилегированная статусная группа не переживала подобной трансформации. Японским эквивалентом европейского дворянства являлись самураи. Изначально это были воины на службе владыки, с которым их связывали тесные узы лояльности и взаимной пользы. После замирения в Японии на рубеже 1600‑х годов большинство самураев-воинов оказались не востребованы. Но они по-прежнему оставались на службе либо у сёгуна, либо у одного из 260 ленных князей (даймё), между которыми был поделен весь Японский архипелаг. Они были встроены в изощренную систему рангов, с помощью которой сёгунат регулировал свою власть. Самураям даровались разнообразные символические отличия – таким образом происходила их стилизация под «воинскую знать», когда войны уже не велись. Многие самураи сменили меч на кисточку для туши и заняли административные должности. Так Япония стала одной из стран мира с наиболее массивным аппаратом управленцев – при этом во многих отношениях неэффективным. И тем не менее для многих самураев, а также их семей в буквальном смысле не находилось занятия. Некоторые работали учителями, другие лесниками или привратниками, третьи даже тайно занимались столь презираемой обычно торговлей. Тем более рьяно они держались за свои привилегии, настаивая на праве иметь родовое имя, обладать двумя мечами и носить особое одеяние, ездить верхом и вынуждать не-самураев уступать дорогу. Этим внушительным списком особых наследственных прав самураи были очень близки европейским аристократам. Но они составляли гораздо большую долю населения (Японии): в начале XIX века от 5 до 6 процентов. Этот показатель соответствовал только двум исключительным случаям по относительной доле аристократов в Европе – в Польше и Испании, но значительно превышал европейские средние показатели, составлявшие всего 1 процент (в Германии, например, в начале XIX века – 0,5 процента, затем шло непрерывное уменьшение)406406
  Demel, 2005, 88.


[Закрыть]. Отсутствие общественно полезной функции у самураев стало, таким образом, большой социальной проблемой уже только количественно, так как они требовали высоких общественных расходов. Важное отличие от европейских благородных сословий заключалось в отрыве самураев от земли. Как правило, они не были наделенными леном помещиками и уж тем более землевладельцами с юридически гарантированными правами собственности. Вознаграждение они получали скорее посредством жалованья, измеряемого рисом и выдававшегося, как правило, натурой. Типичный самурай не контролировал, таким образом, ни один из трех факторов производства: ни землю, ни труд, ни тем более капитал. Поэтому самураи представляли собой в принципе наиболее уязвимую часть японского общества.

Когда после 1853 года хронические проблемы Японии критически обострились в столкновении с Западом, инициатива перемен на общенациональном уровне исходила в первую очередь именно от самураев – из княжеств, в наименьшей степени связанных с домом Токугава. Именно эта небольшая группа, свергнувшая в 1867–1868 годах сёгунат и начавшая формирование нового порядка Мэйдзи, осознала, что самураи как элемент населения смогут выжить лишь в том случае, если расстанутся со своим архаическим статусом. С лишением местных князей власти и преобразованием княжеств, или даймиатов, в любом случае исчезли важнейшие рамочные условия для существования самураев. Затем, начиная с 1869 года, самурайский статус ликвидировался шаг за шагом. Самым тяжелым экономическим ударом стала отмена жалованья (вначале смягченная заменой выдач риса на государственные займы), худшим символическим унижением – отмена в 1876 году уже казавшейся нелепой привилегии ношения мечей. Самураям приходилось теперь заботиться о себе поодиночке. Разрешение свободно выбирать профессию (установленное во Франции декретом уже в 1790 году) в 1871 году создало для этого важную юридическую основу. Вслед за последними восстаниями самураев в 1877 году всякое сопротивление такой политике прекратилось407407
  Ravina, 2004, 191ff. Вождь восстания был не жертвой Реставрации Мэйдзи, а одним из ее главных протагонистов.


[Закрыть]. Для многих самураев и их семей она принесла серьезные тяготы, которые лишь частично смягчались социальной политикой государства. Этос и миф самураев продолжали жить в Японии, однако как имевшее узнаваемые контуры сословие к 1880‑м годам они исчезли. Новая аристократия, которую государство Мэйдзи создавало по образцу британского пэрства, было скорее «наполеоновским» искусственным образованием. В него входили остатки семей даймё и старой придворной аристократии в Киото, а также титуловавшие сами себя олигархи – ко времени смены власти в 1867–1868 годах в основном молодые мужчины моложе сорока лет. В новой политической системе, в которой с 1890 года была учреждена вторая, верхняя палата парламента, аналогичная английской палате лордов, этому слою отводилась важная роль буфера между небожителем-тэнно (императором) и «простым народом».