Текст книги "Магический Треугольник Общественности"

3. «Такой же незаметный, как тысяча других»

Драгоценное одиночество. Никто не задумывается над тем, сколь необходимо человеку одиночество. Никто не задумывается над тем, сколь необходима человеческому организму, сколько жизненных сил экономит определенная доза ежедневного одиночества. Она очищает нашу жизнь, удаляет из него шлаки коллективизма. Общественная, коллективная жизнь отравляет человеческий организм. Мы сильно обеспокоены вредом алкоголизма или курения, но никого почему-то не беспокоит вред, наносимый нам коллективизмом. В отрочестве и более зрелом возрасте каждый самостоятельный человек должен несколько часов в день проводить в одиночестве – и непременно в тишине. Необходимое дополнение к гигиене жизни.

Альберто Савинио «Новая энциклопения»

Одиночество нужно всем. Если его не хватает, деформируется личность человека. Английские коллеги обычио всегда спрашивают, как идут дела, но этот вопрос не подразумевает ответа.

Эрне Рубик, изобретатель «магического кубика»

Мы ошибочно воспринимаем толпу, всякое людское скопище, как сборище людей нормальных, мы не подозреваем порой или забываем, что «коэффициент человечности» в толпе способен достигать крайне низких значений. И что вообще многое в толпе идет «под знаком минус», подчиняется правилам не сложения, а вычитания.

У Станислава Лема есть фантастический рассказ о том, как закончилась одна война. Враждующие правители додумались сформировать «абсолютную армию». Секрет был прост: сознание всех солдат настроили с помощью особых аппаратов в унисон, они теперь действовали «как один человек». И что же? Результат получился противоположный тому, что ожидали генералы: две армии, встретившись «лицом к лицу», поняли нелепость войн и заключили мир…

Сказка Лема хорошо подчеркивает прямо обратный характер тех метаморфоз, которые отдельный человек претерпевает в толпе. Тут-то уж размеры собственного «Я» каждого индивида оказываются обратно пропорциональными размеру толпы.

Лебон:

«Толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области разных специальностей, мало все-таки отличаются от решений, принятых собранием глупцов».

И дальше:

«В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума. “Весь мир”, – как это часто принято говорить, – никак не может быть умнее Вольтера, а, наоборот, Вольтер умнее, нежели “весь мир”, если под этим словом надо понимать толпу».

А собственно, эффект массового поглупения вполне объясним. Приобретая в толпе коллективистские свойства, прежде всего способность быть похожим на остальных, мы непременно обязаны поступиться хотя бы частью собственной индивидуальности. Как добиться «равенства по толпе»? Наивно надеяться тут, что все смогут стать одинаково разумными, ведь ум, его оригинальность, имеют миллиарды возможных граней и оттенков! Нет, гораздо проще уравняться в глупости. Что фактически в толпе и наблюдается.

Лебон:

«Собравшись в большом количестве, публика, из кого бы она не состояла, из профессоров или кочегаров, прежде всего, теряет способность владеть собой. Толпа не мыслит, а чувствует (подчеркнуто мной – Ю.Ч.). А в этом отношении кочегар и профессор ничем не отличаются. Оба чувствуют одинаково».

Лебон отмечал, что логика, сцепление доказательных рассуждений совершенно недоступны толпе. «Не раз, писал Лебон, приходится удивляться, как плохи в чтении речи, имевшие огромное влияние на толпу. слушавшую их». Рассуждения толпы чаще основаны на ассоциациях, на примитивных аналогиях. Логика и последовагельность здесь обычно кажущиеся.

«В них заключается, пишет Лебон, точно такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего, например, по опыту, что лед прозрачен, и тает во рту, и выводящего отсюда заключение, что и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту; или же в идеях дикаря, полагающего, что если он съест сердце мужественного врага, то тем самым усвоит себе его храбрость; или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуатации со стороны своего хозяина и выводящего отсюда заключение, что все хозяева должны быть эксплуататорами».

Неизвестно, удастся ли когда-нибудь науке такой опыт: собрать в одну толпу сотни Эйштейнов и померить их средний IQ – показатель интеллекта? Однако уже теперь ясно: в толпе ЧУВСТВА заменяют МЫСЛИ. Что любая толпа, из кого бы она ни состояла, удивительно легковерна, болтлива (хочется добавить: словно женщина!), легко повинуется своим страстям. Что ее главные свойства – нетерпимость, раздражительность, неспособность что-либо хладнокровно обсуждать.

Тард так характеризует свойства толпы:

«Поразительная нетерпимость, смешная гордость, болезненная впечатлительность, увлекающее сознание безответственности, рождающееся от иллюзии всемогущества, и полная потеря чувства меры, зависящая от взаимно поддерживаемого крайнего возбуждения».

Стоит ли после этого удивляться, что толпа способна отобрать у ее членов последние жалкие умственные крохи, превращая их, людей, в форменное СТАДО, настоятельно нуждающееся в ПАСТЫРЕ-ПОВОДЫРЕ. Не этой ли тоской обезличенности, не горечью ли утраты лучших частей собственного «Я» наполнены строки стихотворения поэта Александра Борисовича Ткаченко (родился В 1967 году)

 
Ты втиснешься в вагон
как будто в том заветный,
среди людей,
по крови неродных,
поедешь на работу
такой же незаметный,
как тысяча других,
как тысяча других…
 

Омуравливание, онасекомливание, саморазмазывание в сборище себе подобных, потеря личностной уникальности, размытие океаническими волнами массы, толпы, как неким универсальным едким растворителем любых индивидуальных свойств – все это замечательно воплощено поэтом в его стихотворении:

 
А там, доверчивый вполне
к словам поверхностей
любых,
ты – камень в стенке,
ветка на стволе,
как тысяча других,
как тысяча других…
 

И еще, как реквием, переполненные слезами и стенаниями, выряженные в креп и глазет, облаченные в траур черно-белых тонов, звучат слова:

 
Не думай, человек,
со всех сторон сосед,
что случаем из тысяч
дорогих,
ты любишь женщину
совсем не так, как все, —
как тысяча других,
как тысяча других…
 

4. «Огромный пестрый зверь – простой народ…»

Воистину все демоны, гнездящиеся в больном человеческом подсознании, вырываются на свободу, когда господствует «дух толпы». Толпе чужды диалог, анализ, даже полемика. Она склонна к раболепству и насилию, капризна и инфантильна. Ее родная стихия – суд Линча, погром, охота на ведьм, Поиск «козлов отпущения» и врагов.

Протоиерей Александр Мень (1935–2000)

Толпа такое творила – жутко вспомнить, а перед столом следователя сидят слабые, напуганные собственными поступками люди. Впрочем, чему удивляться? Именно неразвитые духовно личности более всего склонны к слепому подражанию, охотно подчиняются чужой воле, легко воспламеняются несуразными бреднями своего вожака, который в такую минуту всплывает на поверхность. Толпа с жадностью слушает того, кто поощряет ее потребность сразу отыскать виноватого, ее страсть крушить и громить, кто обещает немедленно исполнить все ее заветные желания. Не здесь ли секрет нескольких миллионов голосов, отданных в свое время за Владимира Жириновского на выборах президента России? Мы, пожалуй, таким образом, увидели, сколько у нас обиженных, озлобленных.

Советский инженер Владимир Шевелев (1928–2005)

Добр ли человек или изначально зол, злобен? Споры об этом длятся тысячелетия. И многие тут склоняются ко второму. Аргументы?

Фридрих Энгельс (1820–1895):

«…Поскольку человек произошел из царства животных, то ясно, что он никогда не избавится от звериных элементов: вопрос может всегда идти лишь о количественных различиях степени животности или человечности».

Федерико Феллини, итальянский кинорежиссер:

«Великие тираны обладали могуществом воплотившегося в них коллективного бессознательного, в них, как в фокусе, сходились темные устремления, они были выразителями организованного безумия. Но “чернорабочие”, убийцы, те, кто не ослеплен никакими идеалами, как могут они во тьме своего угасшего разума, своих неразвитых чувств согласиться убивать? Это наводит на мысль, что где-то в глубине человеческой психики еще сохранились некоторые чудовищные стороны человека-зверя».

Станислав Лем, польский футуролог, писатель-фантаст (1921–2006):

«…Я надеялся, что после ряда усилий и даже кризисных явлений нам все-таки удастся построить новый мир. Но потом я потерял веру в то, что человек изменится не только биологически, но и психологически. Конечно, когда-нибудь он пробежит стометровку и за 9 секунд. Но вряд ли придет такое время, когда будет лучше, чем теперь, когда все возлюбят друг друга. Дорога в “прекрасное будущее” обернулась для многих стран жестоким тоталитаризмом, уничтожением миллионов людей».

Причины такого пессимизма? Лем поясняет:

«Есть что-то в человеческой натуре темное, я бы даже сказал – злое. Я не верю в Бога – но и в Дьявола тоже. Зло в самом человеке».

Освальд Шпенглер (1880–1936), немецкий философ, автор сенсационного в свое время труда «Закат Европы», идеолог, так считают многие, национал-социализма. Шпенглер писал определенно:

«Человек – это хищное животное. Я буду утверждать это постоянно. Все эти добродетельные ханжи и проповедники социальной этики, которые пытаются закрыть глаза на данный факт, тоже хищные звери, но с вырванными зубами, ненавидящие других за агрессивность, от которой они сами благоразумно воздерживаются… Называя человека хищным зверем, кого я обижаю: человека или зверя? Ведь великие хищные звери – это благородные создания совершенного типа, чуждые лживой человеческой морали, порожденной слабостью».

После подобных заявлений вряд ли покажутся удивительными мнения о толпе как о хищном звере. Рассуждения о том, что толпе доступна только животная речь, что толпа – это нечто не человеческое, а прямое чудовище, на кого бы она ни кинулась.

«Даже возникшая среди наиболее цивилизованного народа толпа является существом диким, мало того – бешеным, несдержанным зверем, слепой игрушкой своих инстинктов и рутинных привычек, а иногда напоминает собой беспозвоночное низшего порядка, род какого-то чудовищного червя, обладающего распространенною чувствительностью и извивающегося в беспорядочных движениях даже после отделения головы. Этот “зверь-толпа” (bête humaine) представляет самые различные модификации, из коих слагается как бы особая человеческая фауна, открывающая еще широкое поле для исследований», – так писал в книге «Преступления толпы» Габриель Тард.

А и вправду: если разум чахнет в толпе, тогда, понятно, и свойства звериные обязаны здесь проявляться во всем великолепии. И это отмечали многие. Великий утопист Томмазо Кампанелло (1568–1639), арестованный за попытку поднять народное восстание, вспоминая в тюремной камере, как одураченные властями простые люди бросали в него камнями, горестно писал в сонете:

 
Огромный пестрый зверь – простой народ.
Своих не зная сил, беспрекословно
Знай тянет гири, тащит камни, бревна —
Его же мальчик слабенький ведет.
Один удар – и мальчик упадет,
Но робок зверь, он служит полюбовно.
 

Слепая ярость натравленной, науськанной, алчущей крови толпы-зверя! Души людей, вовлеченных в толпное болото, беззащитны и уязвимы, ибо они утрачивают сознание ответственности и разумность. Вот почему все диктаторы, тираны так любят толпу, так беззастенчиво льстят ей. Толпа не критична. Она всецело во власти неустойчивых эмоций. Ничего не стоит повернуть ее в нужную сторону, манипулировать ею в выгодном для демагога направлении.

«Недаром евангельский образ толпы, которая сперва кричала “Осанна!”, а через несколько дней – “Распни Его!”, – остается и поныне бессмертным архетипом, – писал Александр Мень. – Ярость толпы, как и ее преклонение перед чем-то или кем-то, – проявление не коллективного разума, а куда чаще есть синдром общественного помешательства. Можно привести тысячи примеров того, как высокие свойства, присущие личности, в толпе затухают, слабеют, подменяются архаичными стадными инстинктами. “Коэффициент человечности” сводится к минимуму».

Как известно, заявления подобного рода стоили Александру Меню жизни. Но тем ценнее его слова!

«Отсюда эта страшная воля к разрушению, – писал Мень, – которая, например, побуждала крестьян даже там, где они вовсе не испытывали угнетения, жечь имения, грабить, истреблять национальное достояние. Чем, скажем, провинилось блоковское Шахматово?..

Это отнюдь не воля народа, не демократия. Это феномен, который Платон окрестил “охлократией”, властью черни, а Федотов уже прямо – “демонократией”».

Верно, толпа-зверь не шутит, оскорбить ее сомнением в мудрости ее решений, вызвать ее гнев – очень опасно. Критиковать ее нельзя, обращаться к ее разуму бесполезно, бороться с ней таким путем – все равно, что бороться с циклоном.

Опыт Великой французской революции, этого Царства Толпы по преимуществу, показал, что даже ее избранники не могли образумить толпу. Они ею управляли, пока разжигали ее страсти, но, когда вздумали успокоить их, утишить, толпа отказалась повиноваться. Своим свободно избранным народным представителям она приставляла штык к груди или дуло пистолета, заставляя их голосовать под угрозами улицы.

В итоге, народные избранники были только слугами и рабами толпы на галерке. Она криком, воем, топаньем заглушала тех, кто не умел угодить ей. Она диктовала свои законы, отменяла их, приводила в исполнение. Она-то, в конце концов, и погубила свободу во Франции, привела к террору, потом – к военной диктатуре.

5. «Мерзавец иногда отдыхает, глупец – никогда»

Жить в свое удовольствие – удел плебея; благородный стремится к порядку и закону.

Немецкий поэт Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749–1832)

Французский философ Анри Бергсон (1859–1941) сравнивал когда-то два возможных варианта социального развития. По одному пути, пути толпы, пошли насекомые, создав муравейники, термитники, пчелиные рои. По-другому – человек, развивающийся в сравнительно небольших группах.

Что могло случиться, если бы разум был дан роевой толпной структуре, пытался вообразить Герберт Уэллс в своем романе «Первые люди на Луне». Полное подчинение индивидуума Целому.

К счастью для нас, разум избрал второй, не муравьиный, не термитный, путь. Огонь духа вспыхнул в личностях, образующих сравнительно небольшие популяции. По существу, вся история человеческой духовности и культуры есть борьба творческого личностного начала против массовой нивелировки, отбрасывающей Человека назад – в безличное царство слепых природных сил.

Александр Мень:

«Культура никогда не творилась безликой массой. Она вырабатывалась в элите, составляющей ядро, совесть, самосознание любой нации. Преимущество культурной элиты в том, что она имеет возможность активно осмыслять информацию, широко смотреть на вещи, критически мыслить. Сохранять те подлинно человеческие свойства, которые в толпе, как правило, теряются. Поэтому русский религиозный мыслитель философ Георгий Петрович Федотов (1886–1951) так настаивал на необходимости для каждого народа оберегать свою элиту, прислушиваться к ней, давать ей простор для свободного развития».

Человек Толпы и ЭЛИТА – этой теме много внимания уделил, в работе «Восстание масс», опубликована в 1930 году, испанский философ (философ-идеалист, как принято было писать во времена сталинские и много позднее), публицист и общественный деятель Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955). Ортега, правда, рассуждал буквально не о толпе, употреблял иное слово – МАССЫ, в смыслах, которые мы попробуем пояснить дальше. Пока же условно будем ставить знак равенства между словами Человек Толпы (ЧТ сокращенно) и Человек Массы (ЧМ).

Ортега-и-Гассет писал:

«Человек массы – это тот, кто не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного, кто чувствует, что он – “точь-в-точь, как все остальные”, и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все».

ЧМ вовсе не глуп и не примитивен. К этой категории людей Ортега относит и большинство современных ученых, ибо, по его словам, «экспериментальные науки развились главным образом благодаря работе людей посредственных».

«Наука, корень и символ нашей цивилизации, пишет Ортега, впустила в свои недра человека заурядного и дозволила ему работать с видимым успехом».

Парадоксальное высказывание? Его разгадка в механизации, рутинности, конвейерности основного объема научной работы и в жесткой специализации, превращающей человека науки в «ученого невежду», ибо он знает в совершенстве лишь свой крохотный уголок вселенной и все же имеет наглость, с апломбом, амбицией, быть непререкаемым судьей в вопросах, лежащих вне его компетенции.

Человеку Массы Ортега противопоставляет Человека Элиты. Если ЧМ плывет по течению, самодоволен, ограничен и глух ко всему, что находится вне узкой сферы его специализации, то ЧЭ (Человек Элиты) – строг и требователен к себе («подвижники»), это человек благородный, для него «жизнь – вечное напряжение, непрерывная тренировка».

«Отличительная черта благородства, – пишет Ортега, – не права, не привилегии, а обязанности, требования к себе».

Ортега-и-Гассет поясняет далее:

«Для меня “благородная жизнь” означает жизнь напряженную, всегда готовую к новым, высшим достижениям, переход от сущего к должному. Благородная жизнь противопоставляется обычной, косной жизни, которая замыкается сама в себе, осужденная на perpetuum mobile – вечное движение на одном месте, – пока какая-нибудь внешняя сила не выведет ее из этого состояния. Людей второго типа я определяю как массу, потому что они – большинство, потому что они инертны, косны».

ЧМ довольствуется запасом готовых идей и решает, что с умом у него все в порядке. «Он раз и навсегда усвоил набор общих мест, предрассудков, обрывков чужих мыслей и пустых слов, случайно нагроможденных в памяти, и с развязностью, которую можно оправдать только наивностью, пользуется этим мусором всегда и везде».

Более того, этот новый Адам, не сомневается в своем совершенстве, выйти за свои пределы, переселиться в своего ближнего он не может: душа ЧМ неспособна к таким упражнениям.

Ортега продолжает:

«Мы стоим здесь перед тем самым различием, которое испокон веков отделяет глупцов от мудрецов. Умный знает, как легко сделать глупость, он всегда настороже, и в этом его ум. Глупый не сомневается в себе; он считает себя хитрейшим из людей, отсюда завидное спокойствие, с каким он пребывает в глупости. Подобно насекомым, которых никак не выкурить из щелей, глупца нельзя освободить от глупости, вывести хоть на минуту из ослепления, сделать так, чтобы он сравнил свои убогие шаблоны со взглядами других людей. Глупость пожизненна и неизлечима. Вот почему Анатоль Франс сказал, что глупец гораздо хуже мерзавца. Мерзавец иногда отдыхает, глупец – никогда».

6. XYY-мужчина

Возможно, картина: человечество, состоящее только из Людей Элиты – и абсолютно абсурдна, однако отчего ж не поиграть и в такую игру? не заглянуть хотя бы на миг в Страну Совершенства?.. Подобными играми, к примеру, «баловался» русский и советский ученый Константин Эдуардович Циолковский (1857–1935).

В 1916 году он создает небольшое эссе «Горе и гений», где вначале указывает, что горя на Земле было бы гораздо меньше, если б можно было легко распознавать гениев и использовать мощь их ума на благо людей. А затем начинает сетовать на тo, как трудно («Где Ломоносовы, Ньютоны, апостолы ума и нравственности, Лапласы, Гауссы?» – восклицает в статье Циолковский) отличить посредственность от гениальности. И тут же указывает собственный прием изучения людей, пригодный для массового отлова гениев.

Суть средства проста, хотя, видимо, и потребовала бы для своей реализации очень долгого времени. Циолковский предлагает разбить человечество на группы, живущие в особых поселках-общежитиях. В каждой группе люди, внимательно приглядываясь друг к другу, после нескольких лет взаимной притирки и проверки отбирают наиболее способных своих членов – небольшое их число: самых достойных.

Эти «избранники первого порядка составляют высшее общество второго порядка», оно также разбивается на группы, также рекрутирует самых достойных – свою элиту, рекомендуя ее в «общество третьего порядка». Такая процедура повторяется многажды. Так человечество, мыслил Циолковский, могло бы постепенно отбирать и растить свою элиту, создавать для нее наиболее благоприятные условия, имея конечной целью – превратить в элиту все население планеты…

Селекция людей? Ею давно занимается евгеника (греческое слово eugenics буквально значит человек «хорошего рода»), ее основоположником стал двоюродный брат Чарльза Дарвина (1809–1882) английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон (1822–1911).

Впервые этот термин Гальтон использовал в 1869 году, в своей работе «Наследственность таланта, его законы и последствия». Гальтона занимал вопрос: каково происхождение наиболее одаренных людей? Он высказывает гипотезу, что подобно животноводам можно способствовать воспроизводству «хороших» людских особей и препятствовать появлению на свет «плохих». Тогда можно будет облагородить и всю расу.

В конце XIX и начале XX веков программа евгеники имела у публики шумный успех, возникали многочисленные евгенические общества. В США от слов даже перешли к делу: в ряде штатов проводили операции вазэтомии – неполноценным мужчинам, делалась и принудительная стерилизация «наследственных дегенератов».

Особый размах эти грубые меры получили при нацизме. В фашистской Германии практиковали не только положительную евгенику (путем тщательного подбора брачных партнеров), применялась и отрицательная евгеника, та, что вела к уничтожению «низших» рас, главным образом евреев и цыган. С тех пор над евгеникой, по выражению известного английского биолога, лауреата Нобелевской премии Питера Брайана Медавара (1915–1987), витает «нестерпимый запах газовой камеры».

Казалось бы, навеки заклейменная, опозоренная, попавшая под запрет, евгеника неожиданно начала, словно легендарная птица Феникс из пепла, оживать в наши дни, успехи генной инженерии вновь делают эти взгляды актуальными.

В 1965 году в журнале «Nature» была опубликована любопытная научная статья: ее авторы утверждали, что агрессивность некоторых людей напрямую связана с наличием у них сверхкомплектной XYY-хромосомы. Это «открытие» не прошло мимо прессы, поднялся шум. А в результате, вскоре в США был опубликован роман-бестселлер «XYY-мужчина». Герой этого произведения, носитель роковой хромосомы, выходит из тюрьмы, чтобы стать взломщиком, работающим по заданию британских разведслужб…

Тема генной евгеники в странах Запада муссируется на все лады. Несколько лет назад один драматург потешил американцев, выведя в своей пьесе экзальтированного генетика, доктора Ирвинга Слезака. Этот ученый муж надеялся, объединив гены водителя тяжелого грузовика и гены полисмена, создать новое существо – «водителя грузовика, который, превысив скорость 100 километров в час, сам себя останавливает, чтобы оштрафовать»…