Текст книги "Магический Треугольник Общественности"

7. 37 миллионов актеров, равных Мольеру

Исходя из общего количества населения Земли, Фурье подсчитал: всего должно быть создано 2 миллиона 985 тысяч 984 фаланг. Утопист указал и сроки: приступив к организации пробной фаланги в 1823 году, можно было бы закруглить всю эту кампанию к 1828 году, то есть уложиться всего в каких-то пять лет.

И столица нового мира (все государственные границы ликвидируются!) была облюбована, ею должен был стать Константинополь. Именно в этом городе следовало бы поселить халифов, князей, маршалов и монархов самых разных рангов. На вершину этой лестницы чинов и званий Фурье возводит омниарха – главу всего земного шара. Правда, следует оговориться: все эти звания не должны были, по замыслу Фурье, давать какой-либо реальной власти, они должны были лишь удовлетворить у части людей (философ подсчитал: таких будет примерно 2 миллиона человек) одну из страстей – честолюбие.

Фурье был категорически против деления человечества на нации, хотел упразднить их, положив на эту акцию примерно вековой срок. Одна из первых мер гармонийцев, полагал Фурье, – созыв конгресса грамматиков. Они составят единый язык для народов мира, система которого будет построена по аналогии с криками животных.

В отличие от социалистов, Фурье был ярым противником равенства. Если равенства нет в природе, рассуждал философ, то его не должно быть и в обществе.

«Неравенство, – писал по этому поводу Фурье, вот то основание, которое должно положить конец всем философским химерам. Достаточно допустить хотя бы тень равенства в материальных условиях членов фаланги, чтобы нарушилась взаимная доброжелательность… Необходимо составлять фалангу из лиц, сильно разнящихся во всех отношениях, в том числе и материальном».

Нужно непременно соединить вместе бедных и богатых, настаивал Фурье. Причина неудачи прежних реформаторов создать прочные ассоциации людей как раз в том, что «выбирались массы бедных людей, которых подчиняли строгой монастырской дисциплине труда, убийственной, для свободной игры серий».

Не то в фаланге. Природа вложила в человека жажду к переменам – так удовлетворим же эту страсть! Фурье так описывает жизнь небогатого члена фаланги Луки, день, который будет начинаться в половине четвертого утра. В 4 часа Лука уже работает с группой в конюшне, в 5 – в саду, в 7 часов – завтракает. До обеда успевает поработать в группе косарей, огородников и на скотном дворе, после 2 часов – в серии (группе) огородников польет грядки, встретится на бирже для беседы, а после 9 часов до сна примет участие в развлечениях.

Недовольных, неудовлетворенных не должно быть в фаланге. Сильным мира сего, богачам (для них в фаланге были предусмотрены более легкие работы – охота, рыболовство, уход за птицами и цветами, библиотечное дело) Фурье обещает высокие проценты прибылей. Весь доход фаланги делится на три части: 5/12 идет труду, 4/12 – капиталу, 3/12 – таланту (Фурье называл это распределение прибыли «по труду, капиталу и таланту». Так, попутно, получают удовлетворение страсти алчности и корыстолюбия.

Фурье, большой оригинал, полагал, что в фаланге, чем меньше у врачей будет больных и умерших за год, тем крупнее должны начисляться им гонорары. Далее, чем приятнее труд, тем ниже должна быть его денежная оценка. Полагал, что великие артисты, знаменитые ученые и заслуженные мастера должны принадлежать не одной фаланге, а всему человечеству, и оно-то обязано позаботиться об их достойном вознаграждении.

Наивный хитрец и мечтатель, Фурье желал ублажить абсолютно всех, обещая богатым старцам – свободную любовь, бездетным супругам – возможность выбирать в детских сериях и группах продолжателей их дел, гурманам – особую гастрономическую науку и обеды из 30 блюд, принцам и принцессам – возможность найти женихов или невест по душе, выдающимся по уму и красоте женщинам – возможность стать коронованными, беднякам – быть обеспеченными и свободными…

В фантазиях своих Фурье не звал удержу. У гармонийцев средняя продолжительность жизни достигнет 144 года, а средний человеческий рост возрастет до 2 метров 26 сантиметров! Фурье верил, что в Царстве Гармонии человечество будет сверх изобильным талантами. Вот его слова:

«На Земле будет 37 миллионов поэтов, равных Гомеру, 37 миллионов математиков, равных Ньютону, 37 миллионов актеров, равных Мольеру».

8. И Муссолини, и Пилсудский

Хорошим эпиграфом ко всем сразу сочинениям Фурье могли бы быть слова из песенки Беранже («Безумцы»):

 
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не сумеет, —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
 

И понятно возмущение Жоржа Сореля, который, видно, после знакомства с подобными утопическими сказками, не увидел в них ничего, кроме интеллектуального занудства.

Главная, возможно, ошибка Фурье, Сен-Симона и других утопистов XIX века – они не увидели, не разглядели фигуру Человека Толпы. Полагали, в отличие, скажем, от Сореля, что и в людских скопищах человек остается тождественен самому себе!

Человек Толпы? Вряд ли из него получился бы достойный гармониец, это зверь иной породы: что ему (как шутят: «Гекуба? ему чайку бы»!) сложные знания? хитросплетения утопической мысли? все это просто не способно уложиться в голове Человека Массы. Он никогда не читал и никогда не будет читать Платона, а вот миф о жидомасонстве усвоить вполне способен.

Да, одно из двух, надо выбирать: с кем ты – с Элитой или с Толпой? Хочешь работать с массами – а этого страстно желали Маркс и Ленин, Гитлер и Сталин, – тогда забудь про утопии, про высокую науку, про все то, что требует высокого интеллекта, и замени их примитивизмом мифа. И помни, чем твое учение проще, тем большее количество людей (закон обратной пропорциональности) может быть им охвачено.

И вот здесь стоит снова поговорить о марксизме.

Нам, людям начала III тысячелетия, очень трудно понять, после прочтения, допустим, Фурье, как это социалисты-утописты могли быть «составной частью марксизма»: слишком нереалистичны, фантастичны, фантасмагоричны картины, возникшие в головах великих утопистов. Неужели в начале XX века все эти люди могли восприниматься всерьез?

Впрочем, надо отдать должное трезвости, практичности Маркса и Энгельса: вовсе не утопии, фактически, положили они в основу своего знаменитого (печально?) учения (победоносного?!). Нет, они ковали свои доктрины по другим законам, по правилам, меркам мифотворчества. И тут марксизм – по приемам работы, по методологии, так сказать, явно смыкается с несомненно родственным ему и близким… фашизмом! На эту вроде бы неожиданную мысль-«гипотезу» наталкивают многие соображения.

Прежде всего, оба политических течения рассчитаны на широчайшие массы (марксизм – на массы пролетарские). А потому они взывают – манера подачи материала – не к разуму, а к чувству.

А еще отдельные проницательные обозреватели (среди них – Джавахарлал Неру, например) уже в 1930-е годы разглядели интересную закономерность. Пришедшие к власти в Западной Европе фашистские лидеры в большинстве начинали как социалисты. Имелись многие образчики и обратного перехода. Примеры подобных примечательных трансформаций? Муссолини (1883–1945), дуче Италии, в молодые годы был социалистом. Социалистом некогда был и диктатор Польши пан Юзеф Пилсудский (1867–1935). Схожие эволюции проделали и француз Пьер Лаваль (1883–1945), казненный своим народом, как изменник, попуститель фашизма.

И что уж тут говорить о биографиях рядовых участников социалистического и фашистского движений! Опыт событий в Германии показал, как легко было обратить молодого коммуниста в фашиста, и наоборот. Показательна тут еще и та ненависть, которую в равной мере и фашисты, и социалисты испытывали к «прогнившей», по их мнению, западной либеральной цивилизации.

По этому поводу Фридрих фон Хайек в книге «Дорога к рабству» (1944 год) писал следующее:

«Нет ничего удивительного в том, что в Германии до 1933 года, а в Италии до 1922 года коммунисты и нацисты (соответственно – фашисты) чаще вступали в столкновения друг с другом, чем с иными партиями. Они боролись за людей с определенным типом сознания и ненавидели друг друга так, как ненавидят еретиков. Но их дела показывали, насколько они были в действительности близки. Главным врагом, с которым они не могли иметь ничего общего и которого не надеялись переубедить, был для обеих партий человек старого типа, либерал. Если для коммуниста нацист, для нациста коммунист и для обоих социалист были потенциальными рекрутами, то есть людьми неправильно ориентированными, но обладающими нужными качествами, то с человеком, который по-настоящему верит в свободу личности, ни у кого из них не могло быть никаких компромиссов».

9. Влились в первобытную фауну

Доктрину Маркса для непосвященных можно изложить в немногих простых словах, тут нет утопических тонкостей Фурье, пространности его рассуждений, здесь все ясно: угнетенные и угнетатели, бедные и богатые, борьба классов, неизбежная конечная победа пролетариата, собственность частная и собственность общественная – да все это способен понять и ребенок!

Теперь о чувствах. Фашизм круто замешан на тотальной ненависти, марксизм – на чувстве сострадания к угнетенным.

Далее, в марксизме налицо полный репертуар всех приемов, способствующих мифотворчеству (о них мы подробно рассказывали в предыдущей главе), все признаки обращенного к массам мифа:

1. Здесь есть известный артистизм, умение работать с образами. Маркс хорошо знал классическую литературу и неплохо пользовался этим своим знанием.

2. Марксизм знает цену туманным словам, умеет ими манипулировать. «Капитализм», «социализм», «пролетариат» и т. д. – все эти рутинные, неконкретные слова-символы необходимы, если хочешь говорить с Человеком Толпы.

3. Присутствует в марксизме и «черный снег». Не утопии, а мистификации-обманы стали составной частью марксизма, обман, можно даже сказать, ненамеренный, что называется «обман от чистого сердца». А как же иначе? Ведь невозможно сложнейший, многомерный, многосоставной мир общественных отношений ужать, уложить в пару догм и при этом не надуть толпу-потребительницу, не обманывать ее, не водить за нос! А неопределенность программ как фашистов, так и коммунистов? Наполеон говаривал: ввяжемся в сражение, а там посмотрим… Похоже, так же рассуждали и марксисты, и фашисты. Для них главным было возбудить ярость масс, вздыбить революцию или переворот, опрокинуть существующее, а что делать дальше?.. Там посмотрим!..

Вот ведь какие странные мысли приходят на ум, когда знакомишься с тем, что есть массы, чего они требуют, на что способны, когда начинаешь вглядываться и сравнивать кажущиеся только на первый взгляд такими, казалось бы, далекими друг от друга политические течения – фашизм и марксизм.

Впрочем, не мы первые догадались о глубоком родстве этих, потрясших XX век движений. Об этом говорили уже многие.

Макс Истмен, старый друг Ленина, в книге «Stalin’s Russia and the Crisis of Socialism» («Сталинская Россия и кризис социализма», 1940 год) вынужден был констатировать:

«Сталинизм, – писал он, – не только не лучше, но хуже фашизма, ибо он гораздо более беспощаден, жесток, несправедлив, аморален, антидемократичен и не может быть оправдан ни надеждами, ни раскаянием». И далее: «было бы правильно определить его как сверхфашизм».

А вот мнение немецкого автора, Петера Друкера (книга «Тhе End of the Economic Man», 1939 год):

«Полный крах веры в достижимость свободы и равенства по Марксу, – писал Друкер, – вынудил Россию избрать путь построения тоталитарного, запретительного, не-экономического общества, общества несвободы и неравенства, по которому шла Германия. Нет, коммунизм и фашизм – не одно и то же. Фашизм – стадия, которая наступает, когда коммунизм доказал свою иллюзорность, как это произошло в Сталинской России и в до гитлеровской Германии».

Стоит, пожалуй, привести и мнение самого Гитлера. В 1941 году в одном из своих публичных выступлений он посчитал целесообразным заявить, что «национал-социализм и марксизм в основе своей – одно и то же». И последнее. Сошлемся еще и на уже упоминавшегося философа, испанца Ортега-и-Гассета. Он также ставил фашизм и марксизм (большевизм, который в конце 20-х годов XX века стал практической реализацией марксизма в России) на одну доску, писал:

«Большевизм и фашизм – две новые политические попытки, возникшие в Европе и на ее окраинах, – представляют собой два ярких примера существенного регресса… Эти движения, типичные для человека массы, управляются, как всегда, людьми посредственными, несовременными, с короткой памятью, без истинного чутья, которые с самого начала ведут себя так, словно уже стали прошлым, влились в первобытную фауну…»

10. Следуя принципу «прямого действия»

Конец прошлого раздела, слова Ортеги, выглядят загадкой, требуют пояснения, обратимся поэтому вновь к работе Ортеги «Восстание масс».

Ортега начинает свою знаменитую статью с указания на очевидный факт современной ему жизни, на то, что Человек Толпы (Человек Массы) занял теперь все те места, которые прежде принадлежали Человеку Элиты, привилегированному меньшинству.

«Массы внезапно стали видны, – пишет Ортега, – они расположились в местах, излюбленных “обществом”. Они существовали и раньше, но оставались незаметными, занимая задний план социальной сцены: теперь они вышли на авансцену, к самой рампе, на места главных действующих лиц. Герои исчезли, остался хор».

Человек Толпы делает карьеру? Что ж тут плохого, страшного? Это ж естественно: население быстро растет, а успехи науки и техники позволяют и Человеку Толпы наслаждаться всем тем, что раньше было предоставлено лишь немногим. Да, все это так, соглашается и Ортега, все верно, однако суть слов «Восстание масс» в другом.

«Раньше каждый специальный род деятельности выполнялся квалифицированным меньшинством. Масса не претендовала на участие, она знала, что для этого ей не хватает квалификации. Если бы она эту квалификацию имела, она не была бы массой. Масса знала свою роль в нормальной динамике социальных сил».

Так было раньше, но теперь, продолжает Ортега, ситуация резко изменилась. Беда в том, что Человек Массы не только вылез в первые ряды, но он еще желает установить СВОИ ЗАКОНЫ.

«Сегодня мы присутствуем при триумфе гипердемократии, когда массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы».

Горе в том, отмечает Ортега и сам выделяет в тексте слова свои, что «ДЛЯ НЫНЕШНИХ ДНЕЙ ХАРАКТЕРНО, ЧТО ВУЛЬГАРНЫЕ, МЕЩАНСКИЕ ДУШИ, СОЗНАЮЩИЕ СВОЮ ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ, СМЕЛО ЗАЯВЛЯЮТ СВОЕ ПРАВО НА ВУЛЬГАРНОСТЬ, И, ПРИЧЕМ, ПОВСЮДУ».

Страшная примета нашего времени, писал Ортега, что во главе мира стало самодовольное существо, соединившее в себе черты избалованного ребенка, мятежного дикаря и грубого варвара.

«Изучая психическую структуру этого нового “Человека массы” с точки зрения социальной, мы находим в нем следующее: (1) врожденную, глубокую уверенность в том, что жизнь легка, изобильна, в ней нет трагических ограничений, поэтому заурядный человек проникнут ощущением победы и власти. (2) Ощущения эти побуждают его к самоутверждению, к полной удовлетворенности своим моральным и интеллектуальным багажом. Самодовольство ведет к тому, что он не признает никакого внешнего авторитета, никого не слушается (капризное дитя! – Ю.Ч.), не допускает критики своих мнений и ни с кем не считается. Внутреннее ощущение своей силы побуждает его (дикарь! – Ю.Ч.) всегда выказывать свое превосходство. Он ведет себя так, словно он и ему подобные – одни на свете, а поэтому (3) он лезет во все, навязывая свое пошлое мнение (варвар! – Ю.Ч.), не считаясь ни с кем и ни с чем, то есть – следуя принципу “прямого действия”».

11. Пролетарии третьего типа

При вступлении на работу некто заполняет анкету:

l. Происхождение? – Как у т. Ленина.

2. Средства существования? – Как у т. Троцкого.

3. Отношение к алкоголю? – Как у т. Рыкова.

4. Отношение к женщинам? – Как у т. Луначарского.

В. Руга, О. Кокорев «Шутить изволите?»

В доказательство того, что Человек Толпы уже начал делать карьеру, полез к власти, можно привести многие факты из истории Октябрьской революции. Так, Александр Сергеевич Ципко (родился в Одессе в 1941 году, доктор философских наук (1985), главный научный сотрудник Института экономики РАН) в статье (1900 год) «Если бы победил Троцкий…» пишет следующее:

«Вожди болъшевизма, окружавшие Ленина, – Троцкий, Луначарский, Каменев, Зиновьев, – в быту, в своих привычках оставались закоренелыми провинциальными мещанами, литераторами и парикмахерами. Сразу же после революции они заняли дачи “бывших”; они охотились, как помещики в старину, они сидели в ложах царской фамилии. И это они сразу же развели семейственность, доверили своим малообразованным женам и сестрам управлять театрами, просвещением и т. д. И при этом, хорошо, по-европейски одеваясь, всем своим укладом жизни нацеленным на традиционное буржуазное благополучие, как Лев Борисович Каменев и его жена Ольга Троцкая, они любили порассуждать о благе народа, о том, что (далее Ципко цитирует место из книги Федора Ивановича Шаляпина “Маска и душа”. – Ю.Ч.) “народ исстрадался, что начинается новая эра, что эксплуататоры и вообще подлецы и империалисты больше существовать не будут, не только в России, но и во всем мире”».

Вот какие люди некогда руководили на Руси «револьюционными» массами, толпой, так называемыми «рабочим классом и трудовым крестьянством».

Ципко сообщает еще такие подробности:

«Л.Д. Троцкий не любил ходить на плебейские попойки, которые уже в годы гражданской войны по вечерам начал устраивать Сталин, но он любил сидеть в Большом театре в ложе, которую раньше занимал великий князь Сергей Александрович, наезжатъ на дачу в Архангельское, бывшее имение Шереметьевых, и т. д. Это, конечно, не размах Л.И. Брежнева. Но это начало того ханжества, скрытого мещанства, которое пришло на смену социальным контрастам царской России».

Октябрь, в России все ж событие далекого прошлого, спрашивается, а как обстоят дела сейчас? Каковы амбиции Человека Толпы в наши дни? Каков его общемировой облик? Частично ответы на эти вопросы дает вышедшая в конце прошлого века книга с ироническим названием «Да здравствует власть!»

В ней схожие с мыслями Ортеги-и-Гассета (книга «Восстание масс») идеи развивает ее автор, профессор Женевского университета, доктор социологии Жан Зиглер (родился в 1934 году). Но он уже идет дальше Ортеги: подразделяет массы (слово «масса» у него заменено условным словом «пролетариат») на три типа.

«Капитализм, – писал Зиглер, – слишком поздно, лишь по окончании второй мировой войны, взял на вооружение идею Бисмарка: не воевать со своими рабочими, а поделиться с ними частью льгот и прав. Когда это было, наконец, сделано, вот тут-то «пролетариат первого типа», в марксовом значении слова, и перестал существовать. Вот почему сегодня рабочий класс Европы, США, Японии отнюдь не готов поступиться частью своих социальных завоеваний ради солидарности с народами “третьего мира’’… Эта страница истории давно перевернута…»

Эти слова перекликаются с тем, что писал и Ортега:

«Когда коммунизм победил в России, многие думали, что красный поток зальет Европу. Я так не думал. Наоборот, я писал в те годы, что для европейца, который все свои усилия и всю свою веру поставил на карту индивидуальности, русский коммунизм неприемлем… Вовсе не это препятствует европейцу броситься в обьятия коммунизма, но гораздо более простая и основательная причина: он не думает, чтобы в коммунистическом обществе ему бы жилось счастливее».

…Ну а что, по Зиглеру, представляет собой «пролетариат второго типа»? Это, оказывается, так называемые маргинальные члены общества: «неудачники», «супролетарии», иммигранты… В развитых странах эта категория людей не столь уж и многочисленна. Гораздо более важную роль в современной истории призваны сыграть «пролетарии третьего типа».

Зиглер (середина 1980-х годов) пророчествовал:

«Уже к концу нашего века (XX века. – Ю.Ч.) на земле появятся массы “пролетариев третьего типа”. Их не обязательно объединит какой-нибудь общий массовый, или сословный, или профессиональный признак – ничто, кроме недовольства. Но уж оно-то, недовольство, и послужит базой их солидарности. Будущее, добавлял Зиглер, принадлежит “интернационалу диссидентов”…»