Текст книги "Магический Треугольник Общественности"

7. Сверхчеловеки ложные и истинные

– Слышь, что ли, сосед, – добравшись до Гладышева, Чонкин толкнул его под локоть, – я вот тебя спытатъ хочу, а как же лошадь?

– Какая лошадь? – недоуменно повернулся Гладышев.

– Ну, лошадь, лошадь, – сердился Чонкин на непонятливость Гладышева. – Скотина на четырех ногах. Она же работает. А почему в человека не превращается?

Владимир Войнович «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»

Евгенические, эволюционные проблемы полны тайн. Прописывать здесь дельные рецепты мудрено. Проще иронизировать, как это делает в своем известном романе писатель Владимир Николаевич Войнович (1932–2018). Вспомним хотя бы тот эпизод, когда селекционер-самородок Кузьма Гладышев просвещает своего необразованного собеседника:

«– А ведь ты, Ваня, небось, и не знаешь, что человек произошел от обезьяны.

– По мне хоть от коровы, – сказал Чонкин.

– От коровы человек произойти не мог, – убежденно возразил Гладышев. – Ты спросишь: почему?

– Не спрошу, – сказал Чонкин.

– Ну, можешь спросить, – Гладышев пытался втянуть его в спор, чтобы доказать свою образованность. – А я тебе скажу: корова не работает, а обезьяна работала.

– Где? – неожиданно спросил Чонкин и в упор посмотрел на Гладышева.

– Что – где? – опешил Гладышев.

– Я тебя пытаю: где твоя обезьяна работала? – сказал Чонкин, раздражаясь все больше. – На заводе, в колхозе, на фабрике, – где?

– Вот дурила! – заволновался Гладышев. – Да какие же заводы, колхозы и прочее, когда всюду была непрерывная дикость. Ты что, паря, не при своих? Это ж надо такое ляпнуть! В джунглях она работала, вот где! Сперва на деревья лазила за бананами, потом палкой их стала сшибать, а уж опосля и камень в руки взяла…»

Узнаем ли мы когда-нибудь, как зверь превратился в человека, в существо, которое уже не зверь, но еще не ангел, поймем ли? – трудно сказать. В рассуждениях на подобные деликатные темы даже такой завзятый сатирик и остроумец, такой острослов как драматург Бернард Шоу, не способен был унестись в фантасмагорические дали.

Шоу в известную пору своей жизни был твердо убежден: в мире действует некая жизненная сила, проявляющаяся в создании все новых и новых видов. Сила, непрерывно стремящаяся к совершенству и самопознанию.

Еще, верил Шоу, никакой социальный прогресс невозможен при теперешнем биологическом уровне людей. Они просто не приспособлены к справедливому социальному строю по самой своей природе. Отдельные гуманисты и великие люди, которых Шоу и называет сверхчеловеками (этот термин драматург заимствовал у Ницше, но насытил его иным содержанием, он видел тут соединение атлета с философом, сочетание здорового тела и здорового, гуманистического духа), ничего не могут изменить в мире, им не на кого опереться.

«Ложные сверхчеловеки» – завоеватели, фанатики, накопители, те, кто легко увлекает за собой толпы и приносит людям огромный вред, вот они могут менять общество. В отличие от «сверхчеловеков истинных» (таких, как Гёте, Толстой, Шекспир). И если думать о прогрессе положительном, то, полагал Шоу, надежду тут можно связывать только с биологической эволюцией самой материи, с проявлениями той жизненной силы, которая упоминалась выше.

На смену современному человечеству, верил великий англичанин, с его низким моральным и умственным уровнем должно прийти новое человечество, состоящее (какая перекличка с Циолковским!) из сверхчеловеков. Их будет рождаться все больше и больше, и человечество, в конце концов, примет новый облик. Вот с этими-то существами высшего порядка и будет построен социализм.

Шоу не просто указал перспективу, очертил финал. Он также подрядился найти и средства для постепенной замены людей ординарных сверхчеловеками. И удивительно, что сатирик, ядовито трунивший: «Не пытайтесь жить вечно: у вас ничего не выйдет», именно долголетие захотел сделать своим орудием.

8. «Научная религия»

Никто не в состоянии объяснить, почему попугай живет вдесятеро дольше собаки, а черепаха едва ли не бессмертна. В случае с человеком налицо явный промах: люди не живут достаточно долго; в сопоставлении с задачами высокоразвитой цивилизации они умирают сущими детьми…

Бернард Шоу, из предисловия к пьесе «Назад к Мафусаилу»

Человек способен жить 300 лет. Бернард Шоу объявил об этом в 1921 году в своей пьесе «Назад к Мафусаилу».

То была самая длинная (видимо, и во всей мировой драматургической практике) из пьес Шоу. Действие в ней разворачивается, начиная с 4004 года до новой эры (первые события происходят в садах Эдема) и заканчивается событиями «у пределов мысли» – в 31920 году. (Когда, вопреки ожиданиям автора, пьесу-пенталогию все же поставили, то представление длилось пять вечеров подряд!)

Особенность творчества Шоу в том, что он не создал героев, которых можно было бы сравнить с такими вечными спутникам человечества как Гамлет, Дон Кихот, Фауст или бравый солдат Швейк. Его драматургия (хотя на счету писателя немало и великолепных образов: цветочница Элиза в «Пигмалионе», народная героиня Святая Иоанна) была по преимуществу драматургией идей. И в «Мафусаиле» он, прежде всего, хотел сделать зримой и телесной свою главную мысль.

Творение Шоу имело наукообразный подзаголовок «Метабиологическая пенталогия». Драматург предпослал пьесе и чудовищной длины предисловие, где изложил целую систему философских, экономических и социальных воззрений. В его строках клокотали гнев, презрение, разочарование в человеке, каков он есть, и высказывались надежды на человека, каким он может стать. В предисловии встречались красноречивые бьющие подзаголовки: «Политическая несостоятельность человекоподобного животного», «Гомеопатическое образование», «Добровольное долголетие» и так далее.

Замысел этого произведения, который одним своим концом уходит в миф, а другим – в утопию, вызревал давно. Летом 1918 года был закончен первый вариант, однако он не удовлетворил автора, и Шоу решил «превратить каждый акт в отдельную пьесу».

Три года шла напряженная работа. Пьеса вобрала, сплавила в себе воедино, переплела множество идейных источников. Здесь слышны отголоски сочинений Платона («Симпозиум», «Республика»), Шопенгауэра («Мир как воля и представление»), Ницше (хотя его философию «сверхчеловека», Übermensch, «белокурой бестии» Шоу вывернул наизнанку), Бергсона («Творческая эволюция»), Карла Маркса («Капитал»). Драматург ссылался на биологические сочинения Дарвина, Ламарка и других видных ученых. В пенталогии он ведет открытую и скрытую полемику с десятками мыслителей, писателей, поэтов, ученых и социологов, Шоу пытался синтезировать в «Мафусаиле» громаднейший интеллектуальный материал.

В написанной в более поздние годы «Автобиографии» Шоу признавался, что главным стимулом к созданию пенталогии послужило его убеждение в том, что первая мировая война обнаружила полное банкротство политической и религиозной мысли целой эпохи. «Когда младенческое безрассудство наших государственных деятелей, – вспоминал Шоу, – достигло своей высшей точки в оргии кровавой резни, смерти и проклятий… я написал не одну пьесу, а целых пять».

Убежденный в том, что «мир нуждается в новой редакции», Шоу создает свою художественно-философскую концепцию «спасения человечества». Он назвал ее «научной религией». Объявлялось, что слишком ранняя смерть людей и является причиной всех зол и бед на свете. Если бы этого не было, и мозг людей мог совершенствоваться в продолжении двух-трех сотен лет (Мафусаилов век, отсюда и название пьесы), если бы человек мог в течение ста лет учиться, сто лет управлять и сто лет играть роль оракула и пророка, то он имел бы возможность в полной мере проявить все свои способности и участвовать в организации разумного и достойного существования. Тогда, в конце концов, и восторжествовала бы жизнь справедливая, мудрая и радостная. А так люди, по сути, умирают детьми, если их оценивать с точки зрения их интеллектуального развития.

9. Открытие братьев Барнабас

Главным толчком для продления нынешней продолжительности жизни человека может стать убеждение, вынесенное из опыта потрясающих катастроф, подобных недавней войне, – убеждение в необходимости жить, по крайней мере, столько, сколько нужно для того, чтобы, повзрослев, отделаться от своего пристрастия к гольфу и сигарам, коль скоро, речь идет о спасении рода человеческого.

Бернард Шоу

Ныне, утверждал своей пьесой Шоу, решение всех «проклятых» вопросов находится в руках эгоистичных беспринципных инфантильных «несмыслёнышей». Разве не является «младенцем» современный политик, чьи умственные интересы не идут дальше покера и конских скачек? Это противоестественное состояние вечного детства дорого обходится человечеству. И разве не разумнее было бы, чтобы народами управляли не Наполеоны, не Ллойд-Джорджи, не «зверинцы дегенератов», не «парламенты помешанных» (такими эпитетами Шоу награждал английскую палату общин), не «малолетки», а сверхчеловеки-долгожители. «Взрослые» трехсотлетние мудрецы, именно они-то и должны спасти человечество от вырождения и гибели.

Как поправить дело? Как выиграть сражение за счастье человечества? Шоу полагал, что, разбуженная идеями Маркса и Дарвина, цивилизация нуждается «в новой религии и это для нее вопрос жизни и смерти». Прогресс должен носить биологический характер. На смену современному человечеству с его низким моральным и умственным уровнем обязано прийти человечество, состоящее из одних только сверхчеловеков.

С дарственной надписью «Николаю Ленину, который один среди государственных деятелей Европы обладает дарованиями, характером и знаниями, необходимыми человеку на столь ответственном посту», Бернард Шоу в 1921 году посылает экземпляр своей пьесы в далекую Россию. Драматург видел в Ильиче своего «единомышленника», человека, который, подобно ему самому, настойчиво и вдохновенно ищет путей преобразования мира на разумных началах. Однако революционному «эксперименту» Ленина Шоу пытался противопоставить свою идею эволюционного развития общества, направляемого и контролируемого наукой.

Известно, что Ленин читал пьесу Шоу и сделал множество иронических заметок на ее полях. Он называл Шоу «честным парнем, попавшим в среду фабианцев». Времени написать англичанину ответ он так и не нашел. Не посчитал нужным?

…Основателями новой религии в пьесе Шоу стали два брата Барнабас, бывший священник и политик Фрэнклин и ученый-биолог Конрад. Они-то (их беседы датированы в тексте 1920-м годом) и захотели взять судьбы мира в свои руки, им-то и пришло в голову продлить жизнь жалким существам, которые умирают как раз в тот момент, когда они только начинают кое-что смыслить, и определить оптимальный срок жизни людей в 300 лет.

Но как достичь долголетия? Это ценное качество, по мысли Шоу, должно стать конечным результатом, завершением, итогом развития «творческой эволюции». Недаром драматург растянул события в пьесе на период в 36 тысячелетий!

Открытое братьями Барнабас средство продления жизни не имеет отношения к медицине и фармакологии. «Лекарства» эти не подарены наукой, они находятся в самих людях. В человеке таится огромный нереализованный запас жизненной энергии. В ней-то и заключена тайна долголетия. Чтобы превратиться в мафусаилов, нужно лишь гигантское усилие воли. И долгая жизнь есть просто результат неукротимого желания жить. Кстати, сам Шоу прожил почти век – 94 года!

Люди будущего «будут жить триста лет, – утверждает со сцены Фрэнклин Барнабас, – не потому, что это им нравится, но потому что в глубочайших тайниках их души будет сокрыто убеждение в необходимости этого, если только мир должен быть спасен». Нужна колоссальная напряженность, концентрация хотения, воли, и люди, обладающие ими, «будут творить чудеса» как бы по принуждению, под влиянием внутреннего стимула, как делается все то, что достигается великими усилиями.

И долголетие это сначала должно сойти на немногих отмеченных благодатью счастливчиков, а уже потом оно сможет закрепиться путем брачных союзов между этими избранниками…

10. Тайны вождизма

Большинство людей не имеет мнения. Народ никогда не имел никаких идей; он не обладает теоретическим пониманием бытия вещей. Неприспособленность к теоретическому мышлению мешает ему принимать разумные решения и составлять правильные мнения. Поэтому мнения надо втискивать в людей под давлением извне, как смазочное масло в машину.

Хосе Ортега-и-Гассет

В идеале именно Элита, платоновские философы-мудрецы, интеллектуалы, люди высоких нравственных качеств, должны были бы руководить Толпой, прививать ей благородные инстинкты, звать к добру, к творчеству, а не к насилию и разрушению. Должны, но реально, увы, обычно толпой заправляют совсем иные силы, – и тут начинаются многие тайны, бесконечная череда загадок.

Удивительно тут многое. Как слабый, ничтожный в отдельности, беспомощный Человек Толпы, слившись со многими себе подобными – бывает с миллионами! – становится могучей силой? (Маяковский: «если в партию сгрудились слабые, сдайся враг, замри и ляг…»). Сокрушителем устоев? Каменотесом истории? Как из рыхлой, аморфной массы человеколюдей возникает вдруг чудесный звенящий кристалл, наполненный единым порывом, дерзновенным устремлением, кулаком, направленным на единую цель? Каким чудом масса лиц, еще недавно рассеянных и совершенно индифферентных друг к другу, вдруг соединяется в одно целое, издает одни и те же крики, бежит в одном и том же направлении, действует по одному и тому же плану?

Поразительный миг! Момент, когда из текучей массы, способной, собственно, превращаться во что угодно, словно бы под действием таинственных сил, социальной природы, внешних полей творится нечто ЕДИНОЕ. (Толпа подавала свои голоса и за Мирабо, и за Бурбонов, за республику и за монархию, поддерживала и авантюристов, и великих – Будда, Мухаммед – людей, свободу толпа принимала с такой же покорностью, как и рабство.) Когда люди, словно атомы ферромагнетика, до того ориентированные беспорядочно, раздираемые тысячью желаний, воль, хотений, помыслов, становятся целостностью, могущественной и необоримой.

Когда-нибудь, возможно, будет создана и Термодинамика Толпы, эта дисциплина объяснит нам, как «статистические ансамбли» уже не атомов, а людей, подчиняясь законам теории вероятности, могут давать массовые политические эффекты. Мы узнаем, как можно строго рассчитать температуру, давление, энтальпию и другие толпнотермодинамические величины. Когданибудь… Пока же остается только поражаться, поражаться тому, что своеобразную роль магнитных или электрических полей могут играть особые личности, именуемые вождями, люди, умеющие магически влиять на толпу.

Любимцы толпы? О, тут она ужасно прихотлива. Толпа глупа, темна, должно быть поэтому, она обычно предпочитает вульгарные умы образованным, отдается скорей людям беспокойным, а не уравновешенным, говорунам, а не мыслителям. Да что уж там: бесноватые, эпилептики, юродивые, типы, склонные к галлюцинациям, преступники всегда имели странную власть над толпой. В обычное время всех таких людей запирают, прячут в больничных палатах, в камерах тюрем, но в дни великих смут, когда толпы затопляют улицы, такие траченые существа могут стать вожаками толп, ибо ко всему ненормальному, чудесному, таинственному у нее особое влечение.

Цитируем Гюстава Лебона:

«Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей, это люди действия. Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет обыкновенно к сомнениям и бездействию. Чаще всего вожаками бывают нервно-возбудимые люди, полупомешанные, находящиеся на границе безумия. Как бы ни была нелепа идея, которую они защищают, и цель, к которой они стремятся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами рассудка. Презрение и преследования не производят на них впечатления, или же еще только сильнее возбуждают их. Личный интерес, семья все ими приносится в жертву. Инстинкт самосохранения у них исчезает до такой степени, что единственная награда, к которой они стремятся, это мученичество. Напряженность их собственной веры придает их словам громадную силу внушения. Толпа всегда готова слушать человека, одаренного сильной волей и умеющего действовать на нее путем внушения. Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно обращаются к тому, кто ее сохраняет».

Лебон продолжает:

«Великие фанатики увлекали душу толпы, Петр Пустынник, Лютер, Савонарола, деятели революции, – только тогда подчиняли ее своему обаянию, когда сами попадали под обаяние известной идеи. Тогда им удавалось создать в душе толпы ту грозную силу, которая называется верой и содействует превращению человека в абсолютного раба своей мечты».

Кандидаты в вожди? Отобрать их было бы непросто. Напрасно думать, что соискатель тут обязан быть наделенным веером разнообразных талантов: импозантностью, любовью к риску (историки считают Чингисхана трусом), гибкостью ума, честностью, хладнокровием и так далее – гаммой всяческих совершенств. Нет! И каких-то особых сверхспособностей здесь не требуется, вот только обычно вожаки являются бессознательными психологами, инстинктивно понимающими дух толпы, ее свойства и чаяния. Но одного этого еще мало, требуется и нечто другое: нужна какая-то неведомая науке магия, какие-то чары, исходящие от вождя, какие-то волшебные нити, связывающие его с Человеком Толпы.

11. Искусство «социальной навигации»

В медленно меняющемся обществе художник жил в башне из слоновой кости; в быстро меняющемся мире он перебирается в рубку управления. Только он один достаточно ясно видит настоящее, чтобы знать, куда держать путь.

Канадский культуролог Маршалл Маклюэн

Не стоит спорить: безусловно тайны власти над толпой известны поэтам. Человеком, сполна испытавшим лукавство игры с толпой, пережившим головокружительный взлет (в 1918 году в зале Политехнического музея он был в присутствии Владимира Маяковского и других известных поэтов торжественно провозглашен «Королем поэзии») и стремительное забвение, был эгофутурист Игорь Северянин (1887–1941, настоящее его имя – Игорь Васильевич Лотарев).

«В годы затянувшегося непризнания, печатая в периферийных изданиях свои первые поэтические опыты, которые мало кто читал, – пишет искусствовед Ирина Муравьева, – Северянин совершил отчаянный шаг. Он вышел на эстраду и стал читать свои стихи. В жажде славы исколесил пол России, завоевывая поклонников своего таланта. Постигая тайны успеха, создал свой беспроигрышный имидж излюбленного временем “мистика” в длинном черном сюртуке, с бледным лицом и отрешенным взглядом. Но козырем его был необыкновенный голос с “завываниями”. На слушателей он действовал магически. Мемуаристы вспоминают, что даже в годы глубокого забвения (вскоре после Октября поэт уехал в буржуазную Эстонию, жил в недосягаемости для русских поклонников его поэзии – Ю.Ч.) Северянина, несмотря на то нелепое впечатление, которое он производил на эмигрантскую публику, последняя неизменно попадала под чары его волшебного голоса. Он не читал, а почти пел свои стихи, уводя, словно сирена, в диковинные края, рисуя упоительные утопии, где “облака как белолилии”, “скользит в аметисте луна”, где можно “парить в лазоревом просторе со свитой солнечных лучей”, “пить златистогрезный черный виноград”.

 
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж…
 

Такими поэтическими строками ублажал Северянин слушающую его публику. Трудно было устоять перед этой словесной магией, и толпы экзальтированных поклонниц осаждали его автомобиль, заваливали поэта горами цветов, устраивали его торжественные проезды по улицам городов, его портреты украшали будуары светских дам и комнатки восторженных курсисток…

Свои выступления Северянин называл «поэзоконцертами» (стихи – «поэзами»), поэт выходил на публику в маске эстета-гения, равнодушного к своей славе, он читал отстраненно, не вступая в контакт с публикой, даже слегка презирая ее. Он не жестикулировал: руки за спиной или скрещены на груди, взгляд устремлен куда-то вдаль поверх голов. Читая, Северянин не подчеркивал смысл стихов, а, напротив, затруднял их восприятие неожиданными интонациями, паузами, растягиванием гласных звуков.

Но главное: он почти пел. Сохранились ноты основных мелодий Игоря Северянина, записанные российским, позднее советским композитором Сергеем Федоровичем Дешкиным (1901–1972). Об этом вспоминали многие.

Поэт-имажинист Вадим Шершеневич писал:

«В противовес выразительному чтению Маяковского и Каменского, лаю Брюсова, скандировке символистов Северянин почти буквально пел. Пел даже на особый, очень однообразный мотив (что-то вроде “В тени задумчивого сада”), утилизируя мелодию только первой строчки романса…»

Закончив чтение, Северянин быстро уходил с эстрады, не удостоив публику даже взглядом, и, несмотря на ее восторги, на поклоны, больше не выходил…

Диктаторы, тираны, фюреры хорошо умели использовать приемы искусства. И совсем не случайно Гитлер в молодости (тогда его фамилия была – Шикльгрубер, родился он в Австрии, а не в Германии, в 1889 году, в семье таможенного чиновника) пытался поступить в Венскую академию художеств, но дважды провалился на экзаменах: и по классу живописи, и по классу архитектуры.

Вопреки всем этим неудачам, Гитлер считал себя крупным художником и архитектором, знатоком литературы и искусств. «Если бы не война, – сообщал он за столом в своей ставке, 1942 год, – я был бы наверняка архитектором, вероятнее всего, одним из лучших, если не самым лучшим архитектором Германии». В графе «профессия», в анкетах, он обычно писал: «профессиональный художник» или «писатель».

Веру в то, что в нашем сложном мире успешно заниматъся «социальной навигацией» способны только художники, разделяют многие авторитеты. К примеру, профессор, англичанин, он долго возглавлял в Торонтском университете Центр по изучению культуры и техники, автор многих известных книг Маршалл Маклюэн (1911–1980). Для него художник – уникум, способный ко всеохватывающей форме мышления. Искусство, пояснял он, отличается абсолютной комплексностью, ему доступно одновременное видение всего разнопланового мира и одновременность действия многоплановой композиции.

Художники, писал Маклюэн, сознают, что их деятельность состоит в создании моделей таких ситуаций, которые еще не вызрели в масштабе общества в целом. Занимаясь своей художественной игрой (вовлекая в нее толпу, массы – добавили бы мы!) художники-вожди открывают процессы, которые еще только-только зарождаются. Так они оказываются впереди своего времени.