Текст книги "Версия"

Поминки по братану

Уже две недели Сталин не устраивал вечерних «заседаний» Президиума. Долгожданный сигнал о «большом сборе» не снял с души членов нарастающего приступа астмы, но языки развязал, и они бойко и бодренько стали названивать друг другу, по привычке наводя в речах конспирацию для прослушки, глупенько заменяя одни понятные слова другими. От простецкого «Батя баранов на лужок выгоняет» пошла нынче крутая «…поляну накрывает».

«Заседания» назначались не для решения государственных задач. Это был банальный «прикорм» вице-визирей, если главным визирем считать Берию. Заодно просвечивал их мутными глазками, не хуже рентгена, прослушивал без стетоскопа, взвешивал на весах пригодность их для своих тёмных дел. Определив «профнепригодность», менял. Шило на мыло. Увы! Кадровый вопрос всегда был больным местом системы. По дороге от сохи в Кремль партейцы теряли боевые качества и становились такими же баранами, как и предыдущие. Безрогими.

Злобно удивлялся, но не понимал, что эти кадры – дело его рук. Не понимал, что страна, покатившись под гору в 17-м, полетела по бездорожью в 29-м, теперь, после «победы», неудержимо рушится с обрыва в пропасть.

Сегодня, в докладных генералов, он увидел внезапно эту пропасть, но дна её увидеть не смог. Может, виноваты в том были старые глаза, а может…

Сталин пришёл почти вовремя – Президиум ещё не успел перегреться. Он занял место в голове длинного деревянного стола. На столешнице было всё для творческого созидания – от холодных запотевших бутылок до солёных огурцов.

Президиум стоял, ожидая команды «Сесть», и с опаской поглядывал на папку в руке у вождя – он никогда не приходил на вечерние заседания с документами. Всё это внушало ненужную тревогу – «Удастся ли спокойно напиться?».

Неожиданно Сталин поднялся и пересел на стул справа. (Справа и слева было по три свободных места, чтобы пустота выделяла вождя как вождя.). Махнул рукой – «Сесть!». Поманил пальцем: – Клим! Падайды на моё мэсто. (Указал в начало стола.) – Стой и читай громко! Всем слюшат! И подал Климу папочку с докладной из Южного военного округа.

Естественно, чтение и слушание проходило в могильной тональности. Увидев совсем уж расстрельную строчку, Клим спотыкался и останавливался, но Сталин подхлёстывал: – Читай, читай! Все буквы читай!

Когда Клим закончил читать, могильная тональность перешла в могильную тишину.

Снова пересели.

Сталин, указывая на всех протянутой рукой, негромко начал говорить.

– Ви! Лысые, седые, в чинах и орденах! Ви понимаете, что ви услишалы? Ви услышали, что наша рэволюция – это гавно! Что социализм, который ми строили – это гавно! Что мы с вами всэ – тоже гавно! Ви понимаете, что наш советский народ насрал бочку гавна нэ только на мой статуй! Он насрал на всэх на нас: на вас, на мэня, на Маркса-Энгельса-Ленина! На Ленина! А также на всю мировую революцию… Троцкий тоже гавно, но то, что ми услишалы, ещё хуже Троцкого!

Сталин кивнул, из-за спины появился дух и налил ему полный стакан вина. Сталин прочёл на бутылке: «Цинандали». Вяло подумал: – Почему нэт вина «Джугашвили»? А! Маладцы! Нэ хотят пить маю кров.

Выпил, не отрываясь, весь стакан, достал трубку. Увидел, что все члены Президиума продолжают сидеть неподвижно, никто не смотрит на стол, все – на него.

– Ну, пачему испугались? Пейтэ, ештэ! Может, последний раз. Вэсэлее, вэсэлее! Приказываю! Потом будэм думат!

Как можно быть веселее, если в последний раз? Но приказ начали выполнять, всё живее и живее. С каждым стаканом провозглашали вождю здравицы, он кивал, поднимал трубку, негромко приговаривал: – Пэйте, пэйте!

Картина застолья в его глазах стала мерцать и переливаться, он несколько раз крепко зажмурился, помассировал пальцами веки, но люди, там, за столом, стали почему-то превращаться в животных. В домашних. Одни – в свиней, и он явственно услышал хрюканье и чавканье, другие – в баранов, и ему привиделись явно бараньи лбы с горизонтально торчащими рожками, и донеслось блеянье. Ближайший к нему деятель походил на козла, чёрного, с острыми торчащими вверх рогами и острой бородой вниз. Только зачем козлу очки? Вах! Это же Лаврентий! Это не козёл. Это чёрт! Что это он говорит? Коба, Коба… а, это я Коба… Как душно…

Берия увидел замершие глаза Сталина, неподвижную руку с трубкой, мелкие движения нижней челюсти и догадался! Подскочил, вместе с помощниками успел удержать вождя от падения. Развернули, подняли, отнесли на диван, расстегнули френч, убедились, что дышит. Берия повернулся к столу, властно скомандовал: – Откройте окно! Освободите помещение! Товарищу Сталину нужно отдохнуть!

Вместо того, чтобы вызвать врачей, Берия запретил «беспокоить товарища Сталина», хотя был уверен, что того достал «удар», то есть, по-современному – инсульт. Все вышли, у дверей Берия учредил пост из двоих часовых. До следующего дня вождя никто «не беспокоил», он умирал и умер в полном одиночестве, «спокойно». Его окружение проявило истинную гуманность и любовь. Гуманоиды. Где вы были сорок лет назад?

Сам же Берия немедленно отправился в свой кабинет, включил радиолу, поставил пластинку с «Лезгинкой», прислушался, подошёл к столику с графинами, налил стакан водки, хлобыстнул, замер с поднятыми к небу очками, дождался, пока во внутренностях не разгорелся водочный пожар, снял очки и мастерски рванул пляску, выбрасывая руки то в одну, то в другую сторону, быстрыми кругами семеня по кабинету, взвизгивая и бормоча что-то, заглушённое музыкой. Он плясал как на собственной свадьбе, упиваясь мыслью, что ему, наконец-то, удалось украсть невесту. Вот и ключ от её спальни у него в кулаке. Всё, всё теперь у него в кулаке!

Берия стал вращаться на месте, всё быстрее, быстрее, завихривая воздух до самолётного гула. Из-под пиджака вырвался длинный коровий хвост, крутясь как пропеллер, добавляя громкого треска. Соскочили штиблеты, оголив раздвоенные копыта. Они добавили в какофонию барабанного грохота по паркету. На лысине выросли вдруг рога, острые, прямые, концами в небо. Руки Берии поднялись, вытянулись вверх, пробили потолок столбом завихренного дыма с искрами и молниями, и бес Лаврентий с визгом, перекрывшим общее Presto, стартовал к Вельзевулу с докладом.

THE END

Главный чёрт выслушал беса Лаврентия и остался недоволен.

– Обер-бес Лаврентий! Ты не исполнил свой триптих! Доложи его!

Бес мелко засуетился, покручивая хвостом и царапая пол копытами, достал откуда-то сзади медную пластинку-визитку, снял свои жуткие очки, и, уткнувшись в пластинку носом, стал читать, как провинившийся школяр.

– Первое! Служить моему наместнику Иосифу телохранителем и советником до его девяностодевятилетия.

– Второе! Всеми приданными наместнику Иосифу и обер-бесу Лаврентию бесовскими силами организовать на Земле мировую революцию.

– Третье! Для всех грешников Земли создать на ней филиал ада руками грешников.

– Теперь отчитайся, обер-бес!

– Виноват, господин Главный! По всем пунктам вышла недоработка.

– Недоработка, говоришь? Эта недоработка означает полный нуль в результате таких долгих усилий, долгой подготовки, долгого вашего обучения! Пришлось заплатить миллионы гавриков! Я где-то тоже виноват, не отрицаю. Но вас послали решать конкретные вопросы. В чём дело? Мало учили?

– Господин главный чёрт! Конечно, ваша наука на высоте! Но обстоятельства, люди, возможности, сильно отличаются сейчас от представлений прошлого века. По плану мы отлучили людей от религии, веры в Бога, от церкви. Но без веры в бога никто теперь не верит и в чёрта! И никто его не боится! Вас, то есть, уж извините. И весь ваш план действий просто повис в пустоте! Нам пришлось засучить рукава и косить! Износились раньше времени, Иосиф не выдержал.

– Ладно. Возвращайся. Этот эпизод закончишь по-человечески. Начнём снова. Используем ваш опыт. Скоро пришлю экспертов. Всё.

– Господин главный чёрт! Просьба! Недельку бы! Дома побыть! Жена, дети… Так давно не был!

– Нет. Не сейчас. Потом.

– Слушаюсь!

Обер-бес Лаврентий вернулся с небес в Кремль. Да, не удивляйтесь, ад тоже располагается на небесах, общая стенка с раем. И дверь в стенке есть, для быстрого перевода из департамента в департамент при изменении личных статусов – праведников в грешники, и наоборот. Правда, дверь всегда на ключе, а ключ у Главного. Но служба-то одна.

Последующие события известны всему миру. И как некрасиво из этого мира ушёл тиран, и как, уходя, напоследок прихватил с собой сотни любопытных москвичей. И как, спустя девять месяцев, обер-беса депортировали на родину.

Из мира живых тиран ушёл, но недалеко. Его власть была столь огромна, что решения, принятые им при жизни, ещё долго выполнялись сами по себе. Поэтому сначала его положили рядом с Вовчиком, для чего спешно переделали склеп в Мавзолее. Не тут-то было!

Конфликт мумий

В ночь перед торжественным публичным представлением усопших (список на первую тысячу удостоенных зрить был готов) сейсмологическая служба Кремля приборами и собственными организмами зафиксировала толчки и качание стен на 3 балла по шкале Рихтера. Но так как эпицентр был где-то рядом, то сила толчков производила впечатление. Эпицентр был не только рядом, но и на метр выше уровня Красной площади! Обстрел? Мины? Прочесали площадь и Кремль – ничего! В последнюю очередь вошли в Мавзолей и – Боже! Стёкла в крышках саркофагов были разбиты, крышки сдвинуты, саваны смяты, галстуки набекрень, руки и рожи мумий исцарапаны и ободраны. Крови не было, так как мумиям кровь заменяют на густой бесцветный гель.

Внутри склепа, возле саркофагов, часовых не было. Наружная охрана – солдаты с винтовками – клялись и божились, что, кроме смены, за всю ночь к ним никто не приближался, и звуков из склепа не доносилось. Компетентная комиссия из врачей-патологоанатомов и экспертов КГБ, изучив характер повреждений предметов и наружных покровов тел, пришла к странному заключению: тела, или мумии, или, как бы их точнее назвать – жители склепа – подрались! Хотя по всем медицинским показателям это были стопроцентные набальзамированные трупы! Особенно шокирующими были такие вещдоки, как изодранные подушки и разбросанные клоки ваты из них. Явление было столь невероятным, науке настолько непонятным, что дело о происшествии завязали на верёвочки, нанесли на нём жирным красным карандашом три креста – знак высшей секретности, всех свидетелей ещё раз запугали и выставили внутренний караул. Но опять-таки не тут-то было!

Караул меняли каждые два часа. Через десять минут после полуночной смены часовые наружного поста услышали выстрелы внутри, в склепе. Смену нужно было ждать ещё почти два часа, а дело приняло непредвиденный оборот. Часовому внешнего поста пришлось, чтобы вызвать караул, сделать выстрел. Когда открыли внутреннюю дверь, то увидели перепуганных солдат, глаза у них были по блюдцу, понять их сначала было невозможно: заикались, бедные, а винтовки были направлены на саркофаги. Наконец, разобрались: – Эти! Там! Они говорят! Они орут и матерятся! Особенно Ленин! Сталин больше по-грузински. Он всё оправдывается!

Начальник караула всем велел заткнуться. Солдатиков пришлось отправить в лазарет – они никак не могли замолчать. Присмотрелись и прислушались. И услышали! Несмотря на присутствие целой команды, из-под наглухо теперь привинченных крышек доносилось раздражённое бормотание, даже отдельные выкрики, но разобрать слова было невозможно. И увидели! Что кисти и пальцы на руках мумий иногда слабенько дёргаются, очевидно, по старой привычке убеждать оппонентов жестами, отмашками и подзатыльниками. По лицам мумий пробегали лёгкие судороги. После доклада наверх с акустической аппаратурой прибыли кгбэшники. Они приложили свои, похожие на больничные, стетоскопы к стёклам крышек и все услышали усиленную речь Ленина. Он цитировал себя, ссылался на первоисточники, подчёркивал особо доказательные места интеллигентными матючками и корил Сталина за его бонапартизм и бандитизм. Тот оправдывался, говорил, что следовал в своих действиях только указаниям Ленина, развивая их, конечно, и обогащая. От слабости переходил на родной грузинский и тогда улавливались знакомые слова: «батоно», «генацвале» и «жопа сраная» с сильным и непередаваемым акцентом. Спохватившись, техник выключил громкую связь, а те, кому положено, одели наушники и подключили магнитофон. Охрану выставили за дверь, открытие мавзолея так и не состоялось. КГБ записывало дебаты ещё несколько дней, пока они не стали повторяться. На секретном совещании правительство решило разделить политиков и переселить Сталина к кремлёвской стене. Магнитофонная запись полемики экс-вождей была внесена в книгу рекордов Гиннеса и является сейчас самым дорогим после Газпрома достоянием России. Вопрос о её приватизации даже не поднимается. Есть предварительная договорённость о продаже её на международном аукционе, обсуждается процент отката, на который претендует Грузия. А пока она числится за Валютным Резервом.

Happy end

Советские евреи были спасены. Попутно спаслись от смертного рока и сотни тысяч других советских людей разного цвета кожи, формы организмов и рационов питания. Не шутка: инсульт! Смешно, конечно, и где-то обидно, что после такой работы нескольких сот людей – и всего один инсульт! Правда, расчёт был точен и попадание было в десятку, но – одно! А надо бы этак тысяч пятьдесят! Скорое будущее показало такую потребность. Понадобились ещё десятилетия, чтобы понять, увидеть и разорвать паутину огромного лохотрона. Но мы не о будущем, мы о тех днях, когда была уже поднята секира злобного азиата и выбраны жертвы. Секиру удалось отвести. Азиата Кобу похоронили у Стены, Вовчика оставили в покое. Но они опять были живее всех живых! Они стали разменной монетой при торговле думскими местами. Их называли то политическими преступниками, то уголовными, то выдающимися экономистами или философами, то маразматиками и шизиками, а уж историческими личностями обязательно. Кульминацией всегда было требование прогрессистов – убрать с Красной площади! На дворе третье тысячелетие, нас уже куда только не приняли – и в ООН, и в МВФ, и в ВТО, европейцами стали себя считать и вдруг такое язычество!

Сами же язычники, провалившие обмен религий, аж визжат, защищая гробы Кобы и Вовчика, таская их по Красной площади туда-сюда, туда-сюда.

Наконец, новый министр культуры предложил компромиссное решение: Вовчика из Мавзолея выселить, но где-нибудь в достойном месте похоронить с почестями. Сколько будет почестей – решать народу. Очень хитрый ход! Из Мавзолея сделать Музей. Чего там показывать – тоже решать народу. Демократия! А половина народа уже не знает, кто такие эти Вовчик и Коба, по кличкам, вроде, натурально, бандиты. Тогда всё в порядке, бандиты у нас в почёте – вон какие гробницы у них на городском кладбище! На том народ и успокоился, только с Музеем решать не стали: на кой нам ещё один бюджетный расход. Да и площадь без него будет действительно Красная, то есть красивая и весёлая.

И наступил день. С раннего утра перекрыли доступ на Красную площадь и выставили милицейскую охрану. В девять прибыла транспортная колонна не нашей техники и выстроилась напротив мавзолея. Сначала к нему подошли три дрельмашины, и в точках, отмеченных инженерами, навертели дырок. Затем подошли краны с фиксаторами, вставили их в дырки и подняли верхние блоки. Отнесли их на длинные лафеты-платформы, уложили и вернулись. За четыре часа Мавзолей разобрали и увезли. Ещё через два площадь приобрела дореволюционный вид. И как-то сразу всем стало наплевать, что тут было, кто тут был, было ли вообще что-нибудь. Как будто чирей сошёл с задницы – легко так стало, и, действительно, весело.

Невиданная скорость демонтажа раскрылась: оказывается, Мавзолей купил американский коллекционер, который уже половину пустынного Техаса застроил привезёнными изо всех стран мира нестандартными сооружениями. Он заплатил Администрации нашего президента сто миллионов долларов без отката, но между американцем и бюджетом России оказалась Швейцария. Бюджет ждёт.

Главной же бомбой этой безумно выгодной, как сначала казалось, финансовой операции, было сообщение, что Мавзолей продан вместе с Вовчиком. Взрыв протеста привёл одного красного партизана к самоподжигу прямо на площади. На самом деле американец положил в склеп восковую мумию от мадам Тюссо.

Жирную точку в конце событий поставил известный депутат Государственной Думы, который всю свою депутатскую жизнь мечтал о выдворении Вовчика. Его самого звали Вовчик. В ближайший выходной он со своей командой по партии и женской группой из Подмосковного варьете привёз на то место, где стоял Мавзолей, грузовик берёзовых дров и с заходом солнца разжёг огромный костёр. Жители ближайших кварталов активно поддержали выступление политиков и артистов, и всю ночь подносили в костёр старую мебель. СМИ доложили народу, что плясало у Кремля больше ста тысяч человек, по учёту милиции – не более десяти тысяч.

Утром, уже над пустынной площадью, в небо улетели последние струйки голубого дыма, унося память о целой эпохе, жившей с диагнозом – массовое помешательство. В Кремле громко и весело трещали сороки и чирикали воробьи, впервые с 1917 года.