Текст книги "Пробуждение"

Золотой меч разрубил первую пасть, успел метнуться ко второй и отрезать треть ее, отбросив от себя. На клювы, уже приближавшиеся к сердцу эльфа, карлу обрушил мощь Топосов, трехцветье магии стиснуло руки Золтаруса, пробивая Онтический Эфир и кромсая плоть, выворачивая клювы наизнанку.

Клюв ударил в спину и вышел из груди карлу с левой стороны. Лесной эльф вздрогнул, опустил глаза на обильно льющуюся по одежде серебристо-золотую жидкость. Бог-упырь перед ним, закрученный в Топосах, стал сначала прозрачным, потом тенью и под конец развеялся, оставив трехцветье магии бушевать ни с чем.

Золтарус был уверен, что эльф не понял, как бог-упырь оказался позади него незамеченным и нанес удар. Дети, что назвали себя Нугаро, или Обманывающие, долго стремились овладеть этим Даром, называя его Двойной Волчий Скок. Бог-упырь же владел этой трансформой в совершенстве. Его искусственное тело могло создаваться когда угодно и где угодно, Золтарусу не нужно было подготавливать форму для своего переноса.

Карлу умирал, но сдаваться не собирался. Вспыхнул зеленый камешек и…

…И второй клюв снес верхнюю часть головы. Волосы, кожа, кость, мозг и обруч преобразились в золото и серебро.

Тело карлу пало вниз, в оставленную его появлением дыру. В нем не осталось жизни, и магия Души Леса покинула его. Возродиться заново Лесной эльф больше не мог. Маэлдрон, последний Разрушитель в Равалоне, умер.

Темные фигуры, сокрушенно качая головами, исчезли в ночи.

Золтарус победно заревел, скаля клыки. Преисподняя боли подкрадывалась неторопливо, он не обращал на нее внимания, увлеченный победой. Сильный маг убит – достаточное наказание за то, что он не смог умертвить Золтаруса.

Золтарус скользнул взглядом по небу, и рев прекратился. В пылу схватки бог-упырь не заметил, как над ним появилась алая воронка, полная Силы, которая грозила вот-вот вылиться через край. Он содрогнулся, когда понял, что за Могущественное сочетание энергий находится в ней, готовое к выбросу. Мощнее, чем удар карлу, разорвавший его тело.

Может…

Боль напомнила о себе, крылья бессильно опустились. От бурлящей боли Золтарус не мог пошевелить ни одной мышцей и свалился в дыру рядом с мертвым карлу. А алая воронка начала вытягиваться из центра вниз, приобретая форму перевернутого зиккурата. Зиккурат образовался довольно быстро, в течение десяти секунд, но будь Золтарус в порядке, он бы успел уйти из-под центра магического выброса, он был в этом уверен.

Зиккурат состоял из пяти ярусов. Верхний – двухцветный, но цветам этим нет названия ни в языке смертных, ни в языке Бессмертных. Цвет окаменевшего порядка и цвет бушующего беспорядка. Цвет рождения материи и духа.

Четвертый ярус – четырехцветный. Мрак Тьмы и бледность Сумерек, белизна Света и серость Тени. Начала, дарящие силу для Стихий мира. Начала развития материи и духа.

Третий ярус – тоже четырехцветный. Краснота Огня и голубизна Воздуха, желтизна Земли и синь Воды. Метафизические состояния единства материи и духа, через которые проявляются его иерархические структуры.

Второй ярус – разноцветный, пятнистый. Здесь смешались цвета предыдущих ярусов, окрасив Живое и Мертвое, Женское и Мужское, Естественное и Искусственное. Здесь движение останавливалось, а покой начинал бег. Здесь материя довлела над духом, а дух – над материей. Здесь происходило сражение между ними, вечное сражение, из которого никто не выйдет победителем.

И первый ярус – трехцветный. Октарин Природы, где материя поработила дух и царствует над ним, эннеарин богов, где материя и дух находятся в равновесии, созидают гармонию друг друга, и декарин убогов, где дух рвет материю на части, не признавая над собой ничего и никого. Чистота магии как таковой.

Алая воронка вся влилась в основание зиккурата, волшебные энергии начали метаться по ярусам, с переходом на каждый ярус увеличиваясь и усиливаясь, чары крепчали, пространство вокруг переполнилось такой густой магией, что в затронутых колдовскими полями участках застывали частицы материи, неспособные к движению. Золтарус понял, что, затронь его даже край этого Заклинания, он бы застыл, обратился в статую, которой не сдвинуться с места, и зиккурат все равно бы поразил его. Такая плотность чар могла бы задержать и настоящего Бессмертного, рожденного от богини или убогини.

Когда зиккурат начал падать, направляясь на бога-упыря, тот успел закрыть глаза, подумав…

Магическое изнасилование реальности – вот что это было. Бытие плавилось, как смола, мягкая на жаре. Онтический Эфир исчез, низринувшись в бездны потенциальности, в которых сама потенциальность была потенциальной. Магия разрывала плоть Золтаруса, волшебство крушило его кости, колдовство уничтожало органы, чары штурмовали Искру Творения.

…что, может, получится…

Божественное и убоговское в Золтарусе встретили натиск магии. Золото и серебро – против очищенной от примесей Силы. Они столкнулись, как рассвирепевшие хищники, дерущиеся за самку. Распахнулись и захлопнулись Инфернальные Врата, заставив таящихся за границами мира чудищ вздрогнуть и броситься на преграды, отделяющие чудищ от Равалона. Хмурые боги и ухмыляющиеся убоги на миг обратили взоры в мир смертных, неожиданно привлекший их внимание. Каждый из них почувствовал, будто…

Впрочем, никто из них не знал, что это за чувство.

…умереть…

Мастер вскочил, не сдержавшись, закричал, хотя знал, что Сельхоф его не слышит:

– Действуй, Бранди! Немедленно!

Сейчас! Все решится сейчас!

Заклинание подействовало. Уолт мог поклясться званием Магистра, что Онтический Эфир бога-упыря пробит и Золтарус беззащитен, как новорожденный человеческий младенец. Часть сознания боевого мага была там, в том перевернутом зиккурате, в который воплотилась Сила Периметра Заклинания, и он знал, что творилось с попавшим в эпицентр Периметра богом-упырем. Освобождение подобной Мощи наверняка уже вызвало шевеление Конклава. Уолт понимал, что ни магическое сумасшествие в Диренуриане, ни нынешнее светопреставление не остались незамеченными. Верховное руководство магического сообщества наверняка подыскивает сейчас кого-нибудь, чтобы заслать к Границе, как Архиректор Уолта, – пинком в портал. Не хватало, чтобы шпионы Конклава застали Намина Ракуру в компании Живущих в Ночи неподалеку от бога-упыря. Архиректор и Алесандр тогда сделают удивленные лица и примутся утверждать, что никакого Уолта Намина Ракуры отродясь в Школе не было, проверяйте документацию, не найдете о нем никаких упоминаний, а этот нахал, назвавшийся Магистром, должен понести быстрое и суровое наказание, и даже сам Архиректор с радостью накажет этого нарушителя спокойствия…

Час-два – больше у Уолта не было. Если богиня Удачи не отвернулась от него, то три часа. После этого соглядатаи Конклава будут здесь. Золтарус к этому времени должен исчезнуть. А ведь не будь у того Онтического Эфира, поглотившего большую часть удара, бог-упырь мог бы уже и умереть, без всяких там эфирострелов.

Понтей уже достал из сумки «арбалет», приложил приклад к плечу, направив его на Золтаруса, прицелился…

Теперь он нажмет спусковой крючок, завращается колесцовый замок, высекая искру, искры подожгут затравку, и заряды вылетят из шести стволов и помчатся к богу-упырю, подгоняемые жавшейся в них и вокруг них магией.

А потом… Потом все должно закончиться…

Хоббит возник из темноты, выпал из ниоткуда, оказавшись в шаге от Понтея. В каждой его руке блеснули декарином кинжалы, половинчик метнул их, только появившись. Метнул в Понтея, не успевшего нажать на спусковой крючок и понять, что происходит.

Уолт видел все отчетливо. Он разглядел хорошо и хоббита и его кинжалы. Он рванул сознание обратно в тело, обрывая резко связи с чародеями Ордена Семерых, он не щадил ни свои Локусы Души, ни их, он даже бросил Периметр Заклинания на произвол, пытаясь успеть – и не успевая.

Кинжалы вонзились в горло и сердце упыря.

В горло и сердце Вадлара, который закрыл собой Понтея.

Понтей вздрогнул. Вздрогнул, пытаясь понять, почему перед ним появился Вадлар, мешая ему выстрелить, почему Вадлар мелко дрожит, и, в конце концов, почему кричит Иукена, почему валяется на земле маг, почему чародеи вопят и разбегаются.

– Защитил, – прохрипел-прошипел Вадлар на языке Живущих в Ночи. – Защитил…

На землю под ногами Фетиса падала горячая кровь.

Эфирострел выпал из рук Понтея.

Щеку обожгло жаром пульсара, пущенного боевым магом. Он улетел куда-то вперед, исчезнув за Вадларом.

Ноги Фетиса подкосились, и он упал. Вся его грудь уже была охвачена холодным пламенем, и становилось понятно, что Вадлар умрет, что даже являясь носферату – он умрет, умрет, умрет…

Темная пелена, подобная той, что накатывала на него в темнице карлу, когда он думал, что Иукены больше нет, застилала глаза. Вадлар… Ты же говорил, что будешь помогать мне. Ты говорил, что отобьешь у меня Иукену. Ты хотел помочь глупым упыренышам осознать, что мир имеет смысл и без крови людей. Ты говорил, что собираешься жить вечно. Ты же…

Огул. Каазад-ум. Вадлар.

…И Иукена, которая жива, но в какой-то страшный миг он думал, что ее больше нет…

Ведь он решил тогда, в камере Лесных эльфов, что будет тверд до конца, что не позволит эмоциям овладеть им. Легко так решить, когда на душе пустота и ты можешь обещать себе что угодно, потому что не слушаешь сам себя.

Рычащая Иукена появилась возле Вадлара, в ее руках был лук, и она вертела головой, выискивая кого-то. Подлетел маг, вытащил из распадающегося горла и наполовину исчезнувшей груди Вадлара кинжалы, выругался. Лезвия осыпались декариновой пылью, оставив в руках Магистра рукоятки. Он быстро огляделся и начертал в воздухе одновременно обеими руками треугольник в квадрате. Стеклянный звон сопроводил появление гудящей магии, в которой какой-то частью себя Понтей разобрал заклятия Многогранного Щита, многосторонней энергетической защиты.

Иукена послала за пределы Щита стрелу.

Маг что-то предупредительно сказал, Иукена, забывшись, зашипела на него.

Вадлар умирал. Через мгновения он станет пеплом, черной сажей, небытием своих надежд и дел…

Маг вытащил Свиток из пояса, начал разворачивать. Хоббит появился сбоку – пространство как бы вогнулось в себя и тут же вытолкнуло невысоклика из этой вогнутости. По лицу половинчика блуждала кривая ухмылка. Декариновый кинжал ударил в шею Магистра. Намина Ракура вскрикнул и обмяк, упав рядом с Вадларом. В хоббита уже летели три стрелы – Иукена не мешкала, но пространство всосало половинчика обратно, и стрелы прошили пустоту.

Вадлар. Магистр. Да что же это происходит?!

Но Понтей ошибся. Магистр зашевелился и встал, коснулся шеи, вытаскивая кинжал, лезвие которого опять превратилось в декариновую пыль. Матерясь, отшвырнул Свиток в сторону: эфирные нити между боевым магом и Заклинанием, заключенным в Свитке, таяли. Свиток стал прямоугольным куском дорогой бумаги, после того как сработал.

– Святое Покровительство! – простонал Магистр, тупо глядя на Вадлара, который уже весь покрылся огнем. – Оно бы помогло! Проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье!

Все. Огонь погас. Вадлара не стало.

Лесной Коридор раскрылся, выпуская фургон в Границу. Управляющий повозкой Ахес натянул поводья, останавливая фургон. Я перепрыгнул через борт, не дожидаясь полной остановки, и посмотрел на лежащего в яме бога-упыря, который медленно, очень медленно восстанавливался. От магического удара, которым Магистр пробил Онтический Эфир и ослабил Золтаруса, остались только возмущения в Эфире и колебания в Астрале.

Великолепное Заклинание. Я плохо разбираюсь в иных областях волшебства, которые не связаны с магией крови и алхимией, но любой, кто владеет Даром Искусства, восхитился бы, ощутив чистоту Силы, с которой сравнилась бы разве что чистота Силы в Мыслях Тварца.

Создать на пустом месте Заклинание, которым можно ранить Бессмертного… Магистр и Сива замечательно сработались, пытаясь понять, как пробить Онтический Эфир. Мне надо было только подать им метафору с алхимической реакцией, когда в тигле собирается квинтэссенция вещества, – а дальше они сами продумали Периметр Заклинания, который я никак не мог создать.

Они пригодились.

Бранди должен был уже убить их.

Сначала – юного Сива, единственного, кто может выстрелить из эфирострела. Потом – Магистра, чтобы он не помешал моим действиям. Затем Бранди может убивать, кого захочет.

Эвана. Возрадуйся. Возрадуйся, дочь моя, чей отец пережил своего ребенка. Я принесу твоей душе обильные жертвы, когда вернусь в замок. А пока радуйся смерти тех, кто виновен в твоей смерти. Я всегда буду помнить тебя, дочь моя.

С фургона спустился Ахес, неся на плечах помеченный особо ящик. Я кивком приказал ему следовать за мной. Фамильный гворд, подарок отца, я оставил в фургоне. Он не был нужен. Да и не умел я им пользоваться. Эликсиры и пилюли остались с гвордом. Не поможет моя магия против Золтаруса. В руках только клюка. На левой руке – браслет.

И необоримая Сила на плечах Ахеса. Сила, с которой бог-упырь станет моим. Мне не нужен мертвый Золтарус. Мне не нужна кровь его мертвого тела. Это Сива может довольствоваться кровью из Бессмертного тела. Мне нужна Кровь. Сердцевина. А она есть только у живого бога-упыря.

Столько еще предстоит сделать. Столько еще планов на будущее. Я хочу пожить подольше.

Онтический Эфир должен был сначала воссоздать тело Золтаруса, прежде чем вернуть ему сознание и обернуть бога-упыря почти непробиваемой защитой. Магический удар Магистра, как, впрочем, и схватка с внезапно появившимся Лесным эльфом, вымотали Золтаруса и Онтический Эфир. У меня было достаточно времени, чтобы спустить на упыриного бога свое орудие.

Во время передвижения по Лесному Коридору я боялся только того, что Магистр заметит охранные и укрывающие заклятия, наложенные на мое орудие. Однако чародей из Ри-Ши-У, небольшой страны на Дальнем Востоке, не обманул, уверяя, что его магия будет незаметна волшебникам Запада. Печати и барьеры, созданные им, и впрямь были упущены Магистром.

Школа Магии – лучшее колдовское заведение на Западе. Но на Востоке есть те, кто с легкостью обойдет ее выучеников. Ведь и основатель Школы, Дзугабан Духар Фаштамед, сам был из Восточных царств, а это уже кое-что значит…

Я дал знак Ахесу остановиться. До ямы с Золтарусом оставалось метров двадцать. Ближе подходить опасно, даже с подготовленным мной орудием.

Особенно с подготовленным мной орудием.

Золтарус уже шевелился. Он не знал, что чуть не умер. Не знаю, смог бы эфирострел Сива убить бога-упыря, но Периметр Заклинания впечатлял, и сомнений в умениях Сива для меня стало меньше, так что кто знает… Но бог-упырь мне нужен живой. В том смысле, насколько он, не-живой, живым является.

Ахес поставил ящик на землю вертикально. Он был суров, мой орк, единственный оставшийся в живых из Четверки. Его воинская честь, с трудом понимаемая мной, наверняка сейчас требовала от Темного совершить акт наказания, откусить палец или отрезать ухо, например. И палец и ухо вернутся, но все дело в наказании. Он остался в живых, когда погибли Олекс, Затон и Тавил.

И Эвана.

Он всегда робел в ее присутствии, хотя тщательно скрывал это, пытаясь вести себя как обычно. Но от моей телепатии трудно спрятать мысли. Это Эвана не развивала искусство чтения мыслей, я же, сын Повелителя Долины, знал, что телепатия – не только способ видеть разум других, но и способ управлять разумом других.

Ахес страдал, это было понятно без чтения мыслей. Орк, первым получивший морфе и энтелехию, молчаливо посчитал себя старшим в Четверке. И, как старший, он должен отвечать за их смерти. И за смерть Эваны, которую он не сумел предотвратить. Орк еще не решил, как именно будет отвечать. Но он решит. И ответит. Он таков, мой Темный орк из Восточных степей…

Золтарус приподнял голову, пытаясь сфокусировать взгляд. Достаточно. Хватит ждать. Я поднял клюку и, представляя нужные мыслеформы, начал петь песнь, древнюю, как Равалон. Клюкой я ударил по крышке ящика, снимая печати и барьеры. Крышка упала, и из ящика вышло мое орудие.

Восьмилетний рыжеволосый мальчишка-вампир в рубашке до пят тер глаза и сладко зевал. Он огляделся и вопросительно посмотрел на меня. Я отвел взгляд. Нельзя смотреть ему в глаза. Желательно, чтобы и он не смотрел на меня. Эту мысль я поспешил внушить моему орудию.

Ахес благоразумно держался за спиной мальчишки. Хотя это было слабой попыткой защититься от Силы орудия. Ахес знал это, и только честь воина не позволяла ему позорно попроситься в фургон.

Мальчишка рассеянно глянул на лес, оставшийся после волшбы Лесного эльфа. Четыре дуба, росшие на окраине, обратились в сотни тараканов. Насекомые некоторое время держались вместе, сохраняя абрис дубов, потом осыпались на землю. Пробежав немного, они превратились в снеговика. Тот начал танцевать. Во время танца снег опал с него, и на месте снеговика осталась метла, ведьмовская метла, взвившаяся в небеса.

Там, где росли дубы, из-под земли показался дом, не простой, а из сладостей. Первой вылезла глазурная труба, следом карамельная крыша. В шоколадных стенах приветливо распахнулись окна из сот, наполненных медом. Зефирные ступеньки вели к вафельной двери с орехами.

Лес за домом дрогнул, в нем тоже начали происходить изменения, и вот уже…

«Прекрати», – попросил я мальчишку, внушая ему мысль, что нужно посмотреть в другую сторону. Именно попросил. С орудием надо обращаться аккуратно, не приказывать и давить, а упрашивать осторожно, тайно примешивая к его мыслям собственные.

Идеальное орудие, создавать которое вампиров в Первую Эпоху научил Маг-Дракон, увидавший в расе вэамперанов то, что упустили его собратья, то, к чему склонность была только у Чистых. Магу-Дракону было интересно, к чему приведет развитие этой склонности.

Мальчик шмыгнул носом, посмотрев на Золтаруса, который уже делал попытки подняться, и зашагал к богу-упырю. На его левом плече расцвел бледно-розовый пион, а земля под ногами сделалась дорожкой из желтых астр. Мальчишка сорвал пион и поморщился от неожиданной боли. Пион под его взглядом исчез, перестал существовать, навсегда сгинув из бытия. Я знал, что сам помню о пионе лишь потому, что мысленно связан с разумом орудия. Как только связь разорвется, я забуду бледно-розовый цветок. Потому что для меня он перестанет существовать, ведь в Равалоне он не существовал. Мальчишка выдернул возможности существования пиона, вместе с той, которую сам создал, он захотел этого, чтобы плечо не болело никогда – ни в прошлом, ни в настоящем.

Он захотел – и действительность послушной шлюхой выполнила его желание. И наоборот, реши он, чтобы пион был в Равалоне всегда, – и мощное изменение прокатится по бытию мира, вплоть до того мига, когда Мысли Тварца дали Первотолчок образованию Равалона. Пион был бы здесь всегда, все бы знали об этом, но обратили бы внимание на это только тогда, когда этого пожелал мальчишка.

Все дело в вере. Вера моего орудия была безграничной. Мальчишка верил – и то, во что он верил, сбывалось. Невозможное становилось возможным, а потом и реальным. А реальное становилось возможным, а после невозможным. Все зависело от того, во что верит мальчишка. От веры Монады Хаоса, Призванной в Равалон из глубинных областей Творения, где сам Без-Образный Хаос пугался происходящего в этих областях беспорядка. У Народа Чистых оказалась власть совершить Призыв подобной Силы, и не только – врожденная телепатия позволяла вампирам мягко управлять Монадой. Однако призванная в первый раз Монада убила всех вызвавших ее и ранила Мага-Дракона, и рана эта не заживала до самой смерти Дракона, продолжая безостановочно кровоточить. Тогда же, в Первую Эпоху, и было наложено табу на Призыв Монад Хаоса, однако знание о Призыве сохранялось в тайне от простых вампиров и смертных других Народов по сей день. И я добыл их. С Ахесом и Тавилом я пришел в древнейшую из Долин, чтобы узнать, какие секреты скрывают ее Старейшины и Повелители. Я искал лекарство, а нашел оружие.

Оружие, которое должно помочь мне добыть лекарство.

Монада Хаоса не ощущала мир так, как ощущают его смертные и Бессмертные, даймоны и Предтечи, разумные звезды и планеты. Они видят Истинное Бытие, они зрят Вечность – бывшее и будущее одновременно в настоящем, все в одном и одно во всем. Для Монад Хаоса нет ни Принципов бытия, ни Законов мироздания. Их воля – это и Принцип, и Закон реальности, в которой они решают существовать. Если они во что-то верят – то это и есть. Если они во что-то не верят – то этого и нет. Объекты меняют свою форму и содержание под их взглядами так же легко, как сгорает солома после огненного выдоха дракона. Материю мира они разрывают небрежно, словно ножницами режут материю одежды. Волюнтаризм бытия, игра сущностями вещей. Вот что такое Монада Хаоса. Они смертельно опасны, их не стоит злить. Если бы мальчишка расстроился от моих слов, я бы исчез. Бытие стало бы небытием. Это ложь, что всегда и везде природа не терпит пустоты. Вокруг Монады пустота не терпит природы.

Я не знаю, чем является Истинное Бытие, что находится за пределами Без-Образного Хаоса. Что это для смертных – райский мир, манящий невыразимыми удовольствиями, или преисподняя, полная ужаса? Не то и не другое? Одно я знаю точно. Истинное Бытие – это что-то (или кто-то?), что никогда не станет нам, смертным, доступным. Это по ту сторону материи и духа, Хаоса и Порядка. Маг-Дракон оставил туманные слова о Над-Едином, что превышает Тварца, но мне становилось не по себе, когда я пытался представить такие выси. Эту загадку я решил оставить на потом, на те времена, когда вылечусь и закончу многие проекты.

Обряд Призыва ждал своего часа несколько лет, пока я не узнал от Кайлара, где упыри прячут Золтаруса. Было ясно, Тиары готовятся к вторжению. Еще полгода – и на Лангарэй нападут орды прирученных ими Диких и армия похищенных из Царствия Ночи упырей, ставших не по своей воле Апостолами. И Золтарус восстанет, окрепнет, и вступать с ним в прямую схватку силами Четверки будет опасно, даже если Эвана и Сельхоф им помогут. На защиту своего бога стали бы все Тиары и подчиняющиеся им упыри, и кто знает, как бы закончился этот бой.

Я знаю. Кайлар рассказывал мне о Тиарах-носферату, что были Перерожденными магами Роланской империи и учили Тиаров Высшей Магии Смерти. Четверка бы пала заодно с Эваной и Сельхофом, потому что вместе с магией Тиаров против них был бы Золтарус – а что они против бога? Здесь требовалась сила, превосходящая морфе и энтелехию.

Сила Монады Хаоса.

Я потратил месяц на обряд, безостановочно танцуя и распевая песню Призыва все сорок девять дней, прекращая танцевать лишь тогда, когда опорожнялся, и прекращая петь в те моменты, когда пил воду. Я не спал, я не мог разрешить себе спать. Заклятие бессонницы не позволяло мне сомкнуть веки. Каждый день я убивал по вампиру, заставляя его душу вливаться в многогранник на полу зала моего гигантского замка. Свечи в хрустальных люстрах и медных стенных подсвечниках освещали весь зал, и Ахес строго следил, чтобы гаснущие свечи тут же замещались. От символов, начерченных на полу, несло таким злом, что становилось дурно. Эти символы не были связаны с Истинным Бытием, они только направляли энергии в строительство Пути, по которому должна была прийти Монада. Эвана помогала мне перерезать горла вампирам, держа им руки и ноги, не давая пошевелиться. Ей было противно, но она хотела помочь. Она же подавала мне горшок для мочи и кружки с водой.

Странно, что в первый раз, проводя Призыв, Чистые решились на убийство сорока девяти вэамперанов. Добровольцы или осужденные на смертную казнь преступники – неважно, кто были они. Потерять душу, лишиться шанса на перерождение намного хуже, чем умереть. В Первую Эпоху только боги и убоги решали, кто может погубить свою душу. Но Маги-Драконы решили по-своему. Ученики-смертные творили под их присмотром страшные эксперименты на себе.

Действительно страшные…

Когда прошло сорок девять дней и душа последнего вампира в виде голубовато-искристого свечения перетекла в многогранник, все некросионные истечения разом вырвались на волю. Сорок девять следов душ взлетели над полом, укоризненно глядя на меня, обессиленного. Этот взгляд мог вытянуть мою собственную душу и отправить ее в Посмертие…

Ахес разогнал следы душ ветром.

Внутри многогранника просыпался мальчик-вампир, пятидесятая жертва, место души которой заняла Монада Хаоса. Да, не было ни Дверей, ни Врат, ни Порталов между мирами. Путь был тайным и мгновенным. Призыв скользнул за пределы Без-Образного Хаоса и вернулся с Монадой в течение одного удара сердца. Там не было времени ни в каком его понимании, и оттого Путь был таким коротким.

Мальчишка улыбнулся, глядя на люстру над собой. Она разлетелась черными лебедями, которые тягучей патокой расплескались по стенам зала. Колонны зала покрылись пытающимися вырваться из мрамора эльфийскими лицами. Музыка небесных сфер потекла по замку, льющаяся из ниоткуда в никуда. Все стало очень близким и невероятно далеким. Направления и координаты запутались. В пространстве начали возникать трещины, ведущие в Бездну, из которой глядели Голодные Глаза. В правой руке мальчишки появился леденец, которым он и занялся. Я вздохнул, весь мокрый от напряжения. Внушить мысль о леденце оказалось тяжелее, чем танцевать весь месяц без остановки. Но я успел, успел внушить ее, прежде чем весь мой замок и окружавшие его горы превратятся… превратятся… неизвестно во что превратятся вместе со мной и остальными. Но сладость отвлекла Монаду, и мальчишка, позабыв о перекраивании действительности по своей воле и своему представлению, грыз леденец.

Я учел ошибку Мага-Дракона и вампиров. Они призвали Монаду в старого вампира, знающего о многом и многое. Они думали, что Монада Хаоса, получив тело смертного, что вел достойный и мудрый образ жизни, будет следовать его этическим принципам и умонастроениям. Они ошиблись – и призывающие вампиры погибли, а Маг-Дракон приобрел рану на всю жизнь. Рассудок и разум, эти составляющие сознательного, Монада проигнорировала. Ее интересовало бессознательное, та яма, куда скидывались все желания, что считались неразумными и аморальными. И хохочущий старый мудрый вампир, переполненный темными страстями, начал исполнять их, обагряя руки кровью, пока Заклинание Мага-Дракона не сразило его.

Может, в потоках фантазмов и психических отклонений ей легче было устроить свою хаотическую природу. Многомерность этой природы отпугнула бы и даймонов, но, по неведомым причинам, она была приспособлена к бессознательному вампиров. А может, дело в чем-то другом. Не знаю. Но я решил использовать ребенка, в котором сознательное и бессознательное еще не отделены друг от друга так сильно, как у взрослых, дитя, в котором еще не появились порочные и жестокие желания, столь известные взрослым. И, разумеется, я слегка изменил тело вампиреныша, вшив в него пузырьки с эликсирами и добавив в кровь немного моих чар. Это должно было обуздать Монаду, не дозволить ей творить все, что придет на ум. И спасти меня и моих слуг, если Монаде вздумается убить нас.

Я хотел бы, чтобы он мог вылечить меня от моей болезни. Но внуши я ему эту мысль, – и, если бы Монада помогла, всю оставшуюся жизнь мне пришлось бы дрожать от мысли, что мальчишка возьмет и передумает и я тут же умру. Не говоря о том, что я не собирался держать Монаду в Равалоне долгое время. Маг-Дракон не оставил никаких сведений, как влияет на реальность пребывание Монады в мире, но я не думаю, что длительное нахождение частицы Хаоса благотворно для мира. После поражения Золтаруса я собираюсь вернуть Монаду туда, откуда призвал. И поэтому я никогда не узнаю – мог ли мальчишка вылечить меня.

Символы, расположенные в гранях, выпустили в потолок голубые лучи света. Маг-Дракон не успел довести Призыв до этой стадии. Я из последних сил заставлял мальчика думать только о леденце, и он послушно грыз и грыз сладость, которая никак не кончалась. Лучи света сошлись в центре, на теле мальчишки, глянувшего на них, но не превратившего ни во что иное.

И когда голубые лучи сомкнулись на Монаде, обвязав ее заклятиями Послушания и Верности, я сомкнул веки. Сон мой длился неделю. И мне не снилось ничего. Спустя неделю Монада сидела на том же месте и продолжала грызть леденец. Мне еще предстояло научиться обращаться с моим орудием, а времени оставалось мало, Тиары готовились к выступлению.

И вот я здесь, перед богом-упырем, и Монада Хаоса направляется к Золтарусу, чтобы получить его Кровь. Все пошло не так. Я хотел, чтобы Четверка похитила Сосуд и доставила его мне. Я собирался держать взаперти Монаду и спустить ее на Тиаров, если те прознают, кто похитил Сосуд. Пускай Монада изначально мне нужна была для схватки с Золтарусом, но я не желал этого. Я не желал, чтобы бог-упырь пробуждался. Я бы достал Кровь из Сосуда без пробуждения Золтаруса и спрятал бы его в бездонных обрывах в горах, в которых не рискнули селиться даже балроги. Там бы его никто не нашел еще очень долгое время.

А если бы надо было, я бы заставил горы сойтись, чтобы они скрыли обрыв. После того, как вылечусь.

Но все пошло не так.

Трое из Четверки мертвы. Эвану не вернешь. Только Кровь. Кровь бога-упыря. Если я ее не получу, все окажется напрасным. Бессмысленным представлением на подмостках бытия, не нужным никому спектаклем, за который актер не получит оплаты. Столько жизней, столько Сил…

Золтарус увидел идущего к нему мальчишку, оставляющего за собой дорожку из желтых цветов. Меня и Ахеса он увидел тоже. Но внимание сосредоточил только на нем. Может, чувствовал угрозу, которой не обладали я и мой орк.

Ты же хочешь умереть, Золтарус. Раз ты здесь и один, значит, слова юного Сива оказались правдой. Ты хочешь умереть, разве нет? Так умри. Монада позаботится о тебе. А я позабочусь о твоей Крови.

Золтарус метнул в мальчишку кость, одну-единственную. Похоже, он и сам удивился, что кость была одна, но удивился как-то вяло. Заклинание Магистра выбило его из колеи, и Золтарус пока был своей тенью, а не упыриным богом.

Мальчишка поймал кость, подул на нее и радужной бабочкой заставил порхать над собой.

Я улыбнулся. Ты бог, Золтарус, но и боги ограничены своими Принципами. А Монада Хаоса ничем не ограничена… по крайней мере, даже под заклятием Послушания она более свободна, чем я или Золтарус. Ведь это лишь тело мальчишки-вампира подчиняется Послушанию, сама Монада творит то, что ей хочется, а Призыв делает так, что ей хочется быть в теле мальчишки-вампира.

Золтарус раскрыл рот и плюнул кислотой. Монада схватила ее в ладони, перелила в появившуюся рядом кружку и выпила как воду, то есть действительно выпила воду, в которую превратилась кислота. Монаде было весело. Мальчишка забавлялся.