Текст книги "Записки профессора"

Большинство лабораторий бионики, обследованных нами, были бесплодны. Хотя в Московском университете исследования, проводимые в лаборатории С. Н. Брайнеса и Н. В. Напалкова по формированию цепей условных рефлексов, показались нам очень перспективными. Я хотел 2000 нейронов, оставшихся от Болтунова, пересоединить как раз в подобные цепи и ожидал большого успеха, – но, как уже было рассказано, лабораторию нашу расформировали, а тематику закрыли. Я ушёл из «ящика» и с апреля 1968 года стал работать в Ленинградском государственном университете, по совсем другому направлению, а о работах подобных тем, о которых я мечтал тогда, я прочёл через 30 лет в 1995 году. Эти работы по созданию технических подобий живых существ с цепями условных рефлексов, с довольно сложным и относительно разумным поведением выполнили американские исследователи. Так что мечта моя через тридцать лет начала воплощаться, только воплотили её в жизнь уже другие люди и не в нашей стране. Мечта была правильная, но реализовать её я не успел, не получилось.

Теперь от описания научных экспериментов я перейду к рассказу о важнейшем событии моей личной жизни: я в 1964 году женился на Елене Николаевне Каретниковой, которая стала верной и преданной спутницей моей жизни, стойкой помощницей в преодолении жизненных трудностей. По профессии жена была астрономом, работала научным сотрудником в Службе времени Главной астрономической обсерватории Академии наук.

У нас родились дети, сразу двое – мальчик и девочка, так что трудностей было не мало. Но когда трудности преодолеваешь вместе, рука об руку с верной спутницей, то и преодолеваются они легче – как трудности житейские, так и научные. По сути дела во всех моих научных результатах, полученных после 1964 года, моя жена может считаться полноправным соавтором, поскольку помощь её была велика, а поддержка в трудные минуты была особенно ценной.

Дочь наша стала инженером, а сын пошёл по родительским стопам, стал научным работником – окончив астрономическое отделение математико-механического факультета Ленинградского государственного университета, он защитил потом кандидатскую диссертацию и специализировался как астроном-вычислитель, как разработчик вычислительных программ для обработки и анализа информации о звездах, о «квазарах», о рентгеновских источниках и других небесных объектах (затем обработанная и проанализированная информация используется при решении самых разнообразных земных задач и нужд).

К сожалению, из-за страшного урона, который понесла наука России после 1990 года, из-за сложившихся очень сложных условий для научной работы (и особенно – в области астрономии), сыну пришлось переехать в США. Там он постепенно добился авторитетного положения. Его ценят, его труд используют – а это (сужу по себе) самое главное для счастливой жизни.

Глава седьмая
ТРИ ЗАЩИТЫ ДОКТОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИИ

Кандидатскую диссертацию я защитил в январе 1959 года (об этом я уже рассказывал в главе пятой), а докторскую диссертацию я защищал три раза. Поскольку это является печальным рекордом (достойным, наверное, книги Гиннеса), то имеет смысл рассказать об этих защитах.

В первый раз докторскую диссертацию я написал и намеревался защищать её в Институте автоматики и телемеханики в 1962 году. Намеченные мною оппоненты подготовили хорошие отзывы, но институт диссертацию к защите не принял, поскольку это могло, как выразился А. Я. Лернер, «травмировать директора института, товарища Трапезникова». Я уже писал о переговорах с А. Я. Лернером и отделом аспирантуры института в предыдущей главе. Пробовал я представить диссертацию в другие институты, но это оказалось делом трудным. Технология отказов была давно разработана и доведена до совершенства. Приносишь диссертацию в институт – назовём его «институт А». Председатель учёного совета института (или секретарь совета) смотрит работу. «О, очень хорошая диссертация, – слышишь из его уст, – она прямо и целиком подходит по профилю в институт Б. Несите её немедленно туда». – «А нельзя ли защищать у Вас?» – «Нет, нет, она гораздо ближе по профилю институту Б». Несу диссертацию в институт Б. Там тоже встречают приветливо и с энтузиазмом: «О, у Вас прекрасная диссертация. Нам она несколько не подходит по профилю, но она полностью подходит институту А. Несите свою диссертацию скорее туда». Приходится признаться, что в институте А я уже был и что там те же самые слова сказали в адрес института Б. Слышу ответ: «Вот видите, уж если институт А отказал, то как же можем принять к защите мы?» Круг замыкался. Побегав немало по подобным кругам, я убедился, что разорвать их можно либо при наличии влиятельного покровительства, либо если найдётся институт, действительно заинтересованный моими результатами.

В 1965 году мои работы по управлению мощностью силовых установок судов, и достигаемая при этом большая экономия расхода топлива заинтересовали Ленинградский кораблестроительный институт, и его проректор по научной работе А. А. Моисеев согласился принять их на защиту. Я быстро написал новую диссертацию под заглавием «Оптимальное управление дизельными и дизель-электрическими установками судов», а А. А. Моисеев постарался как можно фундаментальнее подготовить защиту. Он хорошо понимал, что подход, предложенный в диссертации, является новым и непривычным (вариационное исчисление к задачам управления судами ранее не применялось), поэтому диссертация может встретить настороженное отношение, и он старался подготовить защиту как можно солиднее. С разрешения Высшей аттестационной комиссии в состав совета было введено три дополнительных члена, три доктора наук, было получено 22 отзыва на диссертацию и автореферат. На всё это ушло много времени, защита состоялась только в октябре 1966 года. Было горячее и в целом доброжелательное обсуждение, но всё же оказалось, что часть членов совета недоверчиво отнеслась к новым методам исследования, изложенным в диссертации, не была готова их принять и при голосовании мне не хватило одного голоса. За присуждение степени проголосовало 60 % членов совета, а нужно было собрать не менее 66 %. Диссертацию отклонили.

Неудача, конечно, огорчила меня, но сдаваться не хотелось. Я не мог второй раз защищать отклонённые в ЛКИ результаты по управлению силовыми установками судов, но у меня с 1962 года лежала готовая диссертация по оптимальному управлению электроприводом, я мог защищать её, да и новые результаты по оптимизации электропривода получались у меня каждый год. После долгих переговоров с различными учёными советами в 1967 году эти новые научные результаты вызвали интерес факультета корабельной электромеханики и автоматики Ленинградского электротехнического института (ЛЭТИ), и факультет согласился принять к защите мою работу – переработанную и дополненную новыми материалами диссертацию 1962 года. Снова началась длинная и сложная «эпопея» получения отзывов оппонентов, ведущего предприятия и т. п., и только к ноябрю 1969 года дело дошло до защиты. За это время в США перевели на английский язык и издали в 1968 году мою книгу «Вариационные методы теории оптимального управления». Публикация в США укрепила моё положение, улучшила возможности защиты. Декан факультета корабельной электротехники и автоматики ЛЭТИ. Б. И. Норневский и его помощник – В. А. Михайлов – хорошо ко мне относились, использовали полученные мною результаты по оптимизации в хоздоговорных работах с заказчиками. Одно время я работал временно у них на полставки, они были довольны, и успешная защита на совете факультета сомнений не вызывала. Вмешались интриги на институтском уровне: ЛЭТИ состоял тогда из четырёх факультетов, и результаты докторской защиты на факультете утверждались на общеинститутском учёном совете (хотя почти всегда это было простой формальностью). В это время в ЛЭТИ проходила борьба между сильной и многочисленной группой, возглавляемой А. В. Башариным, и группой, куда входили мои доброжелатели Б. И. Норневский, В. А. Михайлов, В. А. Тимофеев и др. Башарина они считали хитрым и беспринципным интриганом, и то, что он сразу выступил против моей диссертации, их не удивило.

На своём факультете Башарина и его группу им удалось изолировать, она была в явном меньшинстве, однако Башарин имел поддержку на других факультетах, а в 1969 году ставленник его группы был избран председателем парткома ЛЭТИ, получив перевес над кандидатом, которого поддерживали Б. И. Норневский и В. А. Михайлов. Это и сыграло роковую роль в судьбе диссертации. При защите на совете факультета диссертация прошла хорошо, но Башарин умело повёл интригу: поскольку кворум на защите был близок к предельному, перед голосованием его сторонники ускользнули с заседания и кворум сорвали. Пришлось перенести голосование на следующее заседание учёного совета. Голосование прошло успешно, защита состоялась, но всё это дало зацепку Башарину потребовать на общеинститутском совете ЛЭТИ не утверждать результата моей защиты и решения совета факультета. Он обрушился с яростными обвинениями уже не столько на мою диссертацию, сколько на Б. И. Норневского и В. А. Михайлова, которые, якобы, не законно перенесли голосование на факультетском совете. К этому времени уже было известно о победе «партии Башарина» на выборах секретаря парткома ЛЭТИ. Возможно, что это повлияло на позицию членов общеинститутского совета ЛЭТИ, и мою защиту не утвердили. Один из моих оппонентов, профессор В. А. Тимофеев, в знак протеста вышел из совета ЛЭТИ, но это уже не могло помочь. Всё же и сейчас приятно вспомнить, как активно помогали мне Б. И. Норневский, В. А. Тимофеев, а также Николай Михайлович Матвеев (автор известных учебников по теории дифференциальных уравнений для университетов). Н. М. Матвеев для утешения рассказывал о своей защите: «Защита докторской диссертации растянулась у меня на 13 лет. Вас, Юрий Петрович, волокитят пока ещё только 7 лет. Не отчаивайтесь».

Надо отметить, что в те годы во многих высших учебных заведениях и научно-исследовательских институтах происходила острая борьба двух партий: одна, которая старалась отстоять интересы науки, настаивала на научном подходе к выбору направления работы, требовала учёта научной ценности диссертации при голосовании в учёном совете. Другая партия стягивала к себе интриганов, не имевших ни любви к научной работе, ни научных заслуг, но зато очень искушённых (и даже талантливых) в различных интригах. К сожалению, этой второй партии очень часто удавалось одерживать верх, особенно действуя через партийные организации и парткомы.

При защите докторских диссертаций обе партии прежде всего прикидывали – на чью сторону встанет потом новый доктор наук. А поскольку у меня уже были опубликованы широко известные книги, то моё лицо было известно всем с самого начала. Поэтому первая партия помогла мне преодолеть трудности при приёме диссертации к защите, а вторая партия старалась помешать этому или «завалить» диссертацию на защите. Именно так всё и произошло в ЛЭТИ. «Партии Башарина» удалось в тот год одержать верх, что и предопределило не утверждение результатов голосования факультетского учёного совета на Большом совете ЛЭТИ. В Большой совет входил представители всех факультетов ЛЭТИ, всех его многочисленных специальностей. Большинство членов Большого совета не только никогда не видели моей диссертации, но и не слышали о ней. Они полагались на мнение и позицию членов парткома ЛЭТИ, а к моменту голосования в Большом совете «партия Башарина» в парткоме одержала верх, что и предопределило мою неудачу, несмотря на все публикации и заграничные переводы.

Вторая неудача, конечно, была чувствительнее первой. Теперь была закрыта дорога для защиты результатов и по оптимизации электропривода, и по оптимизации силовых установок судов. К счастью, в 1967—69 годах я начал работу по теории оптимизации нелинейных систем при неизвестных возмущающих силах. Толчком послужили мои работы по оптимизации судов. Их движение описывалось нелинейными уравнениями, и тем не менее довольно легко удалось реализовать оптимальный режим при возмущающих воздействиях случайного характера, причем рализовать с помощью регуляторов с обратной связью. В то же время для более простых линейных систем этого обычно не удавалось сделать. В чём же причина? Тщательный анализ позволил установить глубокую связь между оптимальностью и устойчивостью. Именно неустойчивость оптимальных режимов была главным препятствием к их реализации, поскольку приходилось использовать средства программного управления, которые при возмущающих воздействиях случайного характера помочь уже не могли. При внимательном анализе выяснилось, что в общем случае оптимальные режимы не могут быть устойчивыми уже потому, что они, являясь решениями уравнений Эйлера, удовлетворяют заданным граничным условиям на правом конце, что с устойчивостью не совместимо. А устойчивое подмножество решений удовлетворяет другому дифференциальному уравнению, в два раза меньшего порядка, найти которое очень не просто. И только для вырожденных функционалов уравнение Эйлера сразу имеет пониженный вдвое порядок, а его решения – устойчивы, что открывает путь к реализации очень простых оптимальных регуляторов при возмущающих воздействиях случайного характера не только для судов, но и для многих других нелинейных систем. Подобные регуляторы я назвал эйлеровскими.

До 1969 года был известен только один класс функционалов, для которого можно было построить оптимальное управление при случайных воздействиях. Это – квадратичные функционалы. Их исследование было начато Н. Винером и К. Шенноном ещё в 1943—50 гг. и позволило решить очень широкий круг важных практических задач оптимизации. В 1967–1969 годах я добавил второй класс – класс вырожденных функционалов (скромно оговорюсь – этот класс значительно менее обширен и важен, чем класс квадратичных функционалов, который обнаружили Н. Винер и К. Шеннон, но обнаружение мною этого второго класса тоже позволило решить ряд новых практических задач). За прошедшие с тех пор (с 1967—69 гг.) почти сорок лет, третьего класса функционалов, допускающих простую оптимизацию при неизвестных внешних воздействиях, добавить пока никому не удалось.

Эта теоретическая разработка оказалась очень кстати. Дело в том, что в 1968 году я поступил на математико-механический факультет Ленинградского университета, но уже через год из него выделился новый факультет: факультет прикладной математики – процессов управления. В 1970 году был утверждён учёный совет нового факультета с правом приёма докторских диссертаций по техническим наукам по специальности автоматическое управление.

Я сразу сел писать новую, третью диссертацию, положив в основу новые, недавно полученные результаты по синтезу эйлеровских регуляторов. Я назвал новую диссертацию «Оптимизация нелинейных управляемых систем», и 30 декабря 1971 года состоялась защита. Диссертация на этот раз носила теоретический характер, и защита прошла очень спокойно. Даже враждебно ко мне относившиеся люди, активно выступавшие или голосовавшие «против» на прежних защитах, на этот раз снова пришли, были в зале, но сидели молча. Возможно, повлияло и то, что на этот раз в автореферате, в разделе «публикации по теме диссертации» стояло уже шесть монографий, две из которых были переведены и опубликованы за рубежом. Всё же при голосовании были два голоса «против» при четырнадцати «за». В октябре 1972 года (т. е. менее чем через год, что считалось очень коротким сроком) диссертацию утвердили. Таким образом, процедура получения докторской степени затянулась на десять лет, но закончилась благополучно. Три защиты отняли, конечно, очень много сил, но зато дали возможность встретиться с замечательными людьми – А. А. Моисеевым, Н. М. Матвеевым и другими, которые горячо помогали мне и без поддержки которых, конечно, ничего бы не удалось сделать. Сейчас никого из них уже нет в живых.

Большую поддержку оказал и назначенный одним из оппонентов по последней диссертации Владимир Александрович Мясников. Мы пересеклись с ним в Институте электромеханики в 1962 году, когда я был уже кандидатом наук, а он советовался со мной по работе над всей кандидатской диссертацией. После её защиты он участвовал в работе над знаменитым тогда Большим азимутальным телескопом, а затем – стремительный взлёт: уже в 1967 году он защитил докторскую диссертацию (помогло то, что он был членом КПСС и из рабочей семьи), а затем он был переведён в Москву на высокую должность начальника одного из отделов Государственного комитета по науке и технике, что примерно соответствовало рангу министра).

На этой должности он много и хорошо помогал нашей науке. Пытался помочь и мне. Он следил за моими работами, одобрял их, сумел пробить через свой Госкомитет по науке и технике разрешение университету дополнительно принять на работу 10 научных сотрудников специально под мою тематику. Но в Ленинграде хозяином был секретарь обкома Романов, который считал, что в Ленинграде нужно иметь как можно меньше научных работников и побольше рабочих. Узнав, что Москва выделила университету дополнительно 10 ставок, он «наложил вето». Так что помочь мне в создании своей группы исследователей В. А. Мясников не смог, зато его помощь явно просматривается в том, что Высшая аттестационная комиссия (ВАК) быстро утвердила результаты защиты моей докторской диссертации.

Это очень много значило, поскольку в те годы даже успешная защита диссертации означала лишь прохождение «первого круга ада». Вторым и более опасным кругом был ВАК. Недоброжелатели диссертанта после его успешной защиты обязательно писали кляузу в ВАК, тот назначал комиссию для разбора кляузы. Если комиссия принимала решение в пользу диссертанта, то писалась жалоба на пристрастность комиссии – и всё это часто затягивалось на многие годы. Как я уже писал, у Николая Михайловича Матвеева защита и утверждение защиты его докторской диссертации затянулись на 13 лет, а я уложился в десять: в 1962 году я в первый раз принёс первую диссертацию в Институт проблем управления, а в 1972 году ВАК утвердила результаты защиты моей третьей диссертации – во многом благодаря помощи В. А. Мясникова. Он многим тогда помог. К сожалению, его благородная деятельность на благо русской науки оказалась недолгой: опытным интриганам удалось, как тогда говорили, «подвести под него мину» и добиться его увольнения из Государственного комитета по науке и технике. Своё увольнение он тяжело переживал, на этом фоне развился рак, и В. А. Мясников скончался, едва перейдя за 50 лет.

Глава восьмая
УНИВЕРСИТЕТ

В апреле 1968 г. я перешел на работу в Ленинградский государственный университет (ЛГУ) старшим научным сотрудником в Вычислительный центр при математико-механическом факультете. Проработав в 1958–1968 гг. в самых разных научных учреждениях – и в институтах Академии наук, и в ведомственном институте, официально называвшемся «почтовый ящик № 188», я перешел в университет и работаю в нем до сего дня, уже более 40 лет.

Университет имеет возможность принять к себе на работу лучших из своих студентов, которых успевает неплохо узнать за время обучения, и это дает ему возможность располагать сильными научными работниками. Зато и поступить в университет «со стороны», не будучи его выпускником, конечно трудно. Мне помогли мои книги. К 1968 году я был уже автором четырех научных монографий, и когда принес и показал их, то после короткой беседы был принят. Почти сразу после моего приема началась большая организационная перестройка – организовался новый факультет университета – факультет прикладной математики – процессов управления (ПМ-ПУ), ядром которого стала кафедра теории управления, возглавляемая Владимиром Ивановичем Зубовым. Он стал и первым деканом нового факультета, на который перевели и меня.

Основная направленность научной работы нового факультета – это теоретическое исследование различных научных проблем (но с обязательной выдачей заказчику практических рекомендаций и результатов численного расчёта). Заказчиков, конечно, интересовали не научные проблемы вообще, а те, которые возникали при реализации различных военных программ. Тогда таких программ было очень много, поскольку Правительством СССР был выдвинут лозунг о достижении «военного паритета» с Соединенными Штатами Америки, а это требовало – в числе прочего – и большого объёма научных исследований. Факультет ПМ-ПУ проводил эти исследования на так называемой «хоздоговорной» основе. Это означало, что представители факультета вели переговоры с различными «ящиками» (т. е. засекреченными организациями, имевшими название «почтовый ящик №..»). Эти «ящики» получали очень большие деньги непосредственно из военного бюджета государства для разработки различных новых видов оружия. При этой разработке возникали многочисленные проблемы научного характера, для решения которых «ящик» заключал «хозяйственных договор» с факультетом ПМ-ПУ. Факультет обязывался решить научную проблему, поставленную «ящиком», и представить ему отчёт, а «ящик» переводил приличную денежную сумму, которая шла на зарплату научным сотрудникам, на оплату «машинного времени» используемых быстродействующих вычислительных машин и другие нужды (персональных компьютеров тогда не было, использовались большие и дорогие вычислительные машины; оплата «машинного времени» была существенной статьёй расходов). Я столь подробно пишу об этом потому, что начиная с 1989 года «хоздоговора» почти исчезли и молодые научные сотрудники, возможно, уже ничего не знают о них. Но в своё время «хоздоговора» очень помогли науке.

Характерным примером научной проблемы, над которой мне потом пришлось работать много лет, была проблема «оптимального управления при слежении». В те годы военные и у нас, и в США очень увлекались созданием «крылатых ракет», которые на большой скорости летали на очень малых высотах, как бы «отслеживая» рельеф местности, над которой они летят, «отслеживая» все её холмы и ложбины. Полёт на предельно малых высотах делал крылатую ракету незаметной для радиолокационных станций противника. Это было очень заманчиво для военных, но требовало поиска очень хороших, оптимальных, законов управления рулями ракеты. Только они могли обеспечить нужную точность слежения. В общем и целом задача «оптимального слежения» восходила к поставленной ещё Н. Винером проблеме отыскания «минимума среднеквадратичного функционала» в вариационном исчислении, но проблема эта была очень обширной, со многими нюансами, и работы хватало на всех. В этих исследованиях сотрудники нашего факультета шли во многом параллельно с похожими исследованиями других ученых в СССР и в США. В некоторых областях мы вырывались вперед и публиковали теоретические результаты первыми, в других случаях нас опережали украинские или американские исследователи, и мы пользовались их опубликованными результатами для дальнейшего движения вперед. Проблема оптимального слежения тесно соприкасалась с не менее значимой проблемой оптимального управления различными объектами, испытывающими воздействие возмущающих сил случайного характера. Таких объектов было много, особенно в морском флоте, где ветер и морское волнение порождали воздействия случайного характера, а известными были только их спектры. На факультете ПМ-ПУ занимались и этими задачами, особенно – по заказам и просьбам моряков. А мне было особенно приятно работать над проблемами, связанными с морем и флотом, тем более, что знание морской и корабельной специфики, приобретённое за годы, связанные с военно-морским флотом, очень помогало в этой работе.

Замечу, что хотя конкретные результаты расчета и практические рекомендации для объектов наших заказчиков были, разумеется, секретными и посылались заказчиком через фельдъегерскую почту, но теоретические итоги исследований секретными не были и могли быть опубликованы – но, конечно, только после их проверки специальной экспертной комиссией. Так, например, теоретические результаты, полученные в ходе работы по военно-морской тематике, были потом опубликованы в книгах: Петров Ю. П. «Оптимизация управляемых систем, испытавающих воздействие ветра и морского волнения» и других, о которых более подробно будет рассказано в главе девятой. Эти книги потом широко использовались как в военных, так и в гражданских морских проектно-конструкторских организациях. Много позже, в 1996 году, Правительство России наградило меня за эти работы медалью «300 лет Российскому флоту», а это говорит о том, что мои исследования тех лет, посвящённые флоту, получили применение и признание.

Разумеется, я понимал, что работа только на военных заказчиков не слишком много даст народному хозяйству страны и особенно – промышленности СССР, которая как раз в эти годы начала сильно отставать от промышленности капиталистических стран – и начала отставать именно потому, что основная часть науки СССР работала на военных. Делались попытки заключить «хоздоговора» с гражданскими предприятиями, но те суммы, которые они могли выделить на «хоздоговора», были во много раз меньше тех денег, которые платили военные. Поэтому подобные договоры руководством ПМ-ПУ отвергались. Например, я помню, как вел переговоры со станкостроительным заводом им. Свердлова, изготовлявшим копировально-фрезерные станки. Для завода был очень важен оптимальный закон управления фрезой, отслеживающей движение копира – не менее важен, чем для военных был важен закон управления рулями ракеты. Завод очень хотел заключить хоздоговор, но сумма, которую он мог выделить, оказалась столь не соразмерна с платежами военных, что договор заключить не разрешили (завод был готов выделить университету 15 тысяч рублей – что как раз соизмеримо с той суммой (17,8 тысяч рублей), которую выделило ЛИВТу гражданское Министерство речного флота на разработку однодатчикового регулятора дизеля, а военные дали университету 100 тысяч рублей. Понятно, кому отдали предпочтение.).

Оставалась единственная возможность помочь нашей промышленности: после выполнения договора с военными и сдачи им секретного «отчета» можно было общие теоретические результаты по методам вычисления оптимальных законов управления публиковать уже для всеобщего сведения, и наша промышленность могла эти результаты использовать – привязав их, разумеется, уже к своим объектам управления. Но эта привязка выполнялась, конечно, уже много проще. Так что деньги, получаемые факультетом ПМ-ПУ от военных, в какой-то небольшой мере все же шли на пользу промышленности и транспорту нашей страны, но, конечно, лишь в очень небольшой мере, гораздо меньшей, чем если бы были прямые связи, если бы промышленности разрешили более существенные деньги тратить на прямые договоры с наукой. Но этого не разрешали. Почти все деньги, зарабатываемые промышленностью, отдавались военным. Поэтому факультет ПМ-ПУ работал больше всего на военных, и основная часть конкретных результатов научных исследований, проводившихся в те годы, накапливалась в секретных «отчётах», которые сейчас неизвестно где находятся.

После утверждения в Высшей аттестационной комиссии (ВАК) моей докторской диссертации, меня в 1974 г. избрали по конкурсу профессором кафедры теории управления, поручили читать спецкурсы, руководить аспирантами и докторантами, но параллельно с этим я оставался на половине ставки научного сотрудника НИИ при факультете. С 1974 по 1986 год я был руководителем у 10 аспирантов (считая лишь тех, кого выпустил с защищённой диссертацией), был консультантом у пяти защитивших диссертации докторантов (из них Е. И. Веремей, Н. Д. Абдулов, Ф. П. Рассказов стали завкафедрами, В. В. Червяков – директором научно-производственного объединения. Для преподавателя высшей школы это не много. Все же основная область моих интересов лежала ближе к науке, научным исследованиям, чем к преподаванию, тем более что поручали мне читать только спецкурсы (в основном по методам оптимального управления). Я просил поручить мне курс вариационного исчисления, на котором, собственно, и основывается оптимальное управление. Вариационное исчисление я знал глубоко, опубликовал в 1965 году книгу по вариационным методам. В 1968 году по инициативе Ричарда Беллмана она была переведена на английский язык и издана в США. Тем не менее В. И. Зубов все время поручал курс вариационного исчисления другим лицам. В результате студенты знали вариационное исчисление плохо, и при чтении спецкурсов по оптимальному управлению приходилось несколько первых лекций посвящать повторению и более отчетливому изложению вариационного исчисления. Позиция В. И. Зубова в этом (да и во многих других вопросах) мне не понятна.

Отмечу, что хотя В. И. Зубов был деканом факультета ПМ-ПУ только два года, а после него деканами были Н. Г. Баринов и Л. А. Петросян, но влияние В. И. Зубова всегда было велико, очень велико – с момента основания факультета в 1969 году и до кончины Владимира Ивановича в 2000 году. Проработав с В. И. Зубовым 31 год на одном факультете, я, казалось бы, должен рассказать о нем подробно. Но я воздержусь от подробного рассказа, воздержусь потому, что за все эти годы я так и не понял полностью ни характера Владимира Ивановича, ни причин его многих противоречивых поступков. В целом В. И. Зубов, безусловно, является выдающимся ученым, очень много сделавшим и для науки СССР, и для факультета, и лично для меня, за что я ему всегда благодарен, но причин его многих поступков я понять так и не смог. А раз не понимаю, то и писать о В. И. Зубове сколько-нибудь подробно я не буду, ограничившись краткими замечаниями. Впрочем, любой желающий узнать о нем больше может обратиться к известной книге: «В. И. Зубов в воспоминаниях современников», 2004 г., 226 страниц, где помещены воспоминания его коллег и учеников, понимавших его, наверное, лучше, чем я.

Помимо чисто математических проблем, В. И. Зубов интересовался значительно более широким кругом общенаучных вопросов. Он хотел, чтобы студенты факультета были широко образованными людьми, хлопотал, например, о введении на факультет общего курса истории математики, обещал этот курс поручить мне. Я обрадовался, поскольку всегда интересовался историей вообще, а историей математики особенно. Я стал с воодушевлением изучать обширную литературу по истории математики, стал готовить курс, но когда он был, наконец, введён, то Владимир Иванович поручил читать его А. Т. Талдыкину, заслуженному ученому, большому специалисту по функциональному анализу. Я присутствовал на нескольких его лекциях по истории математики. Он монотонно читал по записанному тексту, 8—10 студентов (это из курса, насчитывающего 150 человек) записывали за ним, опустив головы, вопросов не задавали. А ведь А. Т. Талдыкин (по рассказам) был выдающимся лектором, с блеском читал функциональный анализ. Все дело в том, что функциональный анализ он любил, а историю математики – нет.