Текст книги "Субмарины-самоубийцы. Секретное оружие Императорского флота Японии. 1944-1947"

– Ты хорошо выспался? – спросил меня Маэда, когда я вошел в кают-компанию.

– Нет, господин лейтенант, не выспался. Уж очень в нашем кубрике тесно.

– Увы, тебе придется привыкать к этому, – сказал он, закрывая книгу. – Ты должен как следует отдыхать.

– Трудновато это будет, господин лейтенант, – сказал я. – Надеюсь только на то, что за день я так наработаюсь, что ночью не буду уже замечать никакой тесноты.

– Сейчас уже должно рассвести, – произнес Маэда, взглянув на часы. – Давай-ка выйдем на палубу и выкурим по сигарете, пока мы не погрузились.

При движении лодки в подводном положении курение на борту было строжайше запрещено. Мы поднялись на палубу перед рубкой и, стоя там под ее прикрытием, наслаждались свежим морским ветерком, обдувающим нас. За весь день это было нашим единственным шансом на перекур. Стоя там, мы разговаривали и курили сигарету за сигаретой, смакуя каждую затяжку. Через некоторое время на палубу поднялись лейтенант Какидзаки и Ямагути, за ними показался старшина Танака из экипажа лодки.

Первым заговорил Танака.

– Я заметил, что тебя нет на месте, Ёкота, – обратился он ко мне. – Тебе все еще кажутся узкими наши койки?

– Ты прав, – ответил я. – Этой ночью я в полной мере понял, что приходится терпеть подводникам.

– Со временем многое меняется, – сказал он. – Когда война началась, я был у Гавайских островов. Моя подводная лодка вместе с несколькими другими блокировала Оаху.[17]17
  Оаху – остров в Тихом океане, в составе Гавайских островов (США).


[Закрыть] Мы должны были торпедировать все корабли, которые пытались выбраться из Пёрл-Харбора. В те дни война шла вдалеке от Японии. Теперь, всего через три года, она вплотную приблизилась к нам.

– Но что изменилось для вас? – спросил я. – Трудности остались теми же, не правда ли? Еда – консервы, спертый воздух и все остальное?

– Все так, но все же трудности смотрелись тогда по-другому, – ответил Танака. – В 1942 году я действовал в Индийском океане. Поход был долгим, но он доставлял нам радость. Мы ходили тогда еще более грязными, все были в машинном масле. Но это только веселило нас.

– Радость? Веселило? – удивленно переспросил Ямагути. – Как война может быть в радость?

– Все дело в том, что тогда война была другой, – задумчиво произнес Танака. – Мы не скрывались и не убегали, как сейчас. В 1942-м мы действовали спокойно и собранно. Мы выигрывали ту войну. Дух победы переполнял нас. Мы открыто искали схватки с противником и сражались с ним грудь на грудь. У нас не было радара, но это не останавливало нас. Мы искали противника, сражались с ним и топили его.

А теперь приходится радоваться, если нам вообще удается найти его. Обычно теперь он сам находит нас. Три года тому назад обнаружение противника почти наверняка заканчивалось его потоплением. Когда один из дозорных кричал: «Вражеский корабль!» – все вопили от радости. Мы разбегались по своим боевым постам, смеясь, а кое-кто даже пел. Еще до того, как раздавалась команда: «Стоять по боевому расписанию!»

А когда раздавалась команда: «Торпедные аппараты товсь!» – то тут же начинали спорить комендоры. Они не уставали повторять, что торпеды слишком дороги, чтобы расходовать их на врага, ведь каждая торпеда стоила тридцать тысяч иен. Они просили капитана всплыть и позволить им потопить вражеский корабль артиллерийским огнем.

Если он давал разрешение, мы всплывали на поверхность моря. Комендоры выскакивали на палубу и заряжали орудие. Всем остальным оставалось только смотреть. Все это было похоже на спортивное состязание. Когда комендоры попадали в цель, мы все кричали от восторга. Торговые суда врага тоже двигались медленно, они не могли уйти от нас. Мы легко догоняли их и топили.

Нам нравилось ощущать свою силу, особенно когда мы видели, как вражеское судно, пытаясь уйти от нас, кренится на волнах. Порой я даже испытывал жалость к морякам на таких судах, но наши молодые матросы ничего подобного не чувствовали. Ныне же роли полностью переменились. Теперь настала очередь американских моряков кричать от восторга, смеяться и петь. Все наши возможности и резервы совершенно исчерпаны. У нас никогда уже не будет тех возможностей, что были три года тому назад.

Рассказ Танаки заворожил нас. Мы поймали себя на том, что, слушая его, подались вперед, стараясь не пропустить ни слова.

– Когда я рассказываю все это молодым матросам, которые приходят на подводную лодку, – продолжал Танака, – они тоже хотят вернуться в то старое время. Не так уж много нас, ветеранов-подводников, осталось из тех, кто служит с 1942 года.

И он ведь прав, понял я, когда Танака стал спускаться в люк, чтобы заступить на вахту. Около шестидесяти японских субмарин было потоплено со времени нападения на Пёрл-Харбор, из них более двенадцати нашли гибель от торпед американских подводных лодок!

Вслед за Танакой мы тоже спустились в лодку, чтобы позавтракать. После завтрака все водители «кайтэнов» собрались в кают-компании и, расстелив перед собой большую карту, пытались определить, где мы находимся. Через некоторое время лейтенант Кавамото, сменивший лейтенанта Обори на посту старшего помощника капитана, позвал нас в центральный пост. Там уже были командир и штурман лодки.

– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил капитан Орита и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Мы уклонились на этот раз от встречи с врагом на выходе из пролива Бунго. Когда мы двинемся дальше к югу, то там должно быть много американских кораблей. Если нам попадется крупная дичь, то я намереваюсь применить «кайтэны».

Каждый день с восходом солнца я намереваюсь погружаться и двигаться под водой. Время от времени будут объявляться учебные тревоги, цель которых – научиться как можно быстрее готовить «кайтэны» к пуску. Мы будем засекать время по секундомеру от момента объявления тревоги по корабельной трансляции до того момента, как вы доложите о готовности к пуску по телефону из своей торпеды. Надеюсь, что каждый раз это время будет сокращаться.

Мысль об учебных тревогах была оригинальной, и она пришлась мне по вкусу. Подобные тренировки помогли бы нам избавиться от скуки и отвлекли наши мысли от неудобств жизни на борту лодки. Мы вернулись в кают-компанию, которая на время стала уже нашим привычным местом сбора, и принялись ждать сигнала тревоги. Спустя полчаса, проведенных в бесплодном ожидании, сигнал так и не прозвучал, и лейтенант Какидзаки сказал:

– Нет смысла праздно торчать здесь. Давайте лучше тренироваться в выходе на цель.

Младший лейтенант Тадзицу, который столь невозмутимо вел себя, когда нас забрасывали глубинными бомбами, помог нам. Он водрузил небольшую модель корабля на стол примерно в пятнадцати футах от нас. Мы должны были за несколько секунд определить ее курсовой угол по отношению к нам. Тадзицу был очень удивлен, когда обнаружилось, сколь точны мы были. Когда в очередной раз наступила моя очередь, я прикинул, что курсовой угол модели составляет более тридцати градусов, но все же менее сорока. Поэтому я доложил:

– Правый тридцать семь!

Это так позабавило Тадзицу, что он не позволил никому прикасаться к модели, пока лично не достал транспортир и не измерил точный угол, который, к его изумлению, оказался равен именно тридцати семи градусам.

– Должно быть, вы много практиковались в этом, – задумчиво протянул он. – Если вы будете так же точны и в бою, то уж точно не промахнетесь!

За этим занятием время проходило быстрее, коки уже стали накрывать стол к завтраку, когда неожиданно по трансляции прозвучала команда:

– Водителям «кайтэнов» занять свои места!

Мы бросились к выходу из кают-компании. Я оказался последним, поскольку меня рассмешил Синкаи. Когда прозвучала команда, он как раз сидел в туалете. Вид у него был курьезный, когда, несясь по проходу, он в то же время пытался подтянуть штаны.

Шесть «кайтэнов» были установлены на палубе лодки в следующем порядке. Четыре из них были закреплены ближе к корме лодки, сразу за рубкой, образуя фигуру в виде ромба. Первым в остром углу ромба стоял «кайтэн» № 1, на котором должен был идти в бой лейтенант Какидзаки. «Кайтэны» Фурукавы – № 2 и Ямагути – № 4 располагались немного дальше за ним, борт о борт. Мой № 3 стоял ближайшим к корме. Перед рубкой, опять же бортами друг к другу, были закреплены «кайтэны» № 5 – Синкаи и № 6 – Маэды.

«Кайтэн» лейтенанта Какидзаки был не самым близким к кают-компании, но наш командир оказался проворнее всех нас. Он уже нырял в трубу, ведущую к его оружию, когда мы все еще только подбегали к нашим люкам. Проползая в своей трубе, я услышал, как кто-то из экипажа субмарины задраивает за мной люк, ведущий в ее корпус. Труба, по которой нужно было пробраться к «кайтэну», имела в диаметре около двадцати четырех дюймов.[18]18
  То есть около 60 см.


[Закрыть] Включив фонарик и стараясь не ударить секундомер о стальные стенки трубы, я проскользнул сквозь нижний люк моего «кайтэна». Развернувшись в кокпите, я задраил за собой нижний люк и устроился на сиденье.

– Третий номер свое место занял! – доложил я по переговорному устройству.

– Слышите меня хорошо? – спросили меня из центрального поста.

– Слышу отлично! – ответил я.

– Очень хорошо! Все водители «кайтэнов» на своих местах. Расход времени – две минуты пять секунд.

Я оказался последним. После окончания учебной тревоги я узнал, что лейтенант Маэда занял место в своем «кайтэне», ближайшем из всех, уже через пятьдесят пять секунд и первым доложил по переговорному устройству. Капитан Орита, похоже, был доволен результатами. Во всяком случае, никаких нелестных для нас замечаний высказано не было.

Около 16.00 мы всплыли на поверхность моря. Обычно в подобных случаях нам не позволялось выходить на рубку лодки, но мне очень хотелось взглянуть на волнующееся море – мы чувствовали бортовую качку по мерному перекатыванию лодки. Синкаи тоже хотел этого. Возможно, это был наш последний шанс бросить взгляд на широкие океанские просторы, увидеть которые нам в следующий раз придется только через узкий окуляр перископа. Мы попросили разрешения у капитана Ориты. Он уже готов был отказать нам, когда Синкаи произнес:

– Пожалуйста, господин лейтенант. Хотя бы полминутки.

– Хорошо, – сказал Орита, – но, если нам придется срочно погружаться, мы вас оставим снаружи.

Он улыбался, произнося эти слова, но я не уверен, шутил он или говорил серьезно.

На мостике рубки стоял лейтенант Кавамото, на груди у него висел на ремешке бинокль, который он часто подносил к глазам. Вместе с ним на палубе находилось шестеро дозорных. Все они стояли не шевелясь, лишь медленно поводя головой, вперившись взглядом через бинокли в пространство моря и неба.

Мой взгляд тоже приковался к великолепию водной глади. Вплоть до нынешнего момента все сколько-нибудь крупные акватории, которые мне доводилось видеть, были либо ограничены окружающей сушей, как на Внутреннем море, либо берегом. Но сейчас море простиралось во всех направлениях, ему, казалось, не было конца и края. На восточном горизонте клубились облака, напоминавшие громадных птиц, летящих к северу. Поверху лучи заходящего солнца окрашивали их в густой багрянец. Где-то в этих водах я и найду свой последний приют. Сколь же ничтожен человек перед величием природы!

Через некоторое время Синкаи произнес:

– Нам бы лучше спуститься вниз.

Я кивнул, зная, что мы будем помехой, если лейтенант Кавамото даст сигнал к срочному погружению. Но, спускаясь по трапу, я намеренно медлил, не в силах оторвать взгляд от великолепного вида. Уже оказавшись в центральном посту, я спросил штурмана, где мы в этот момент находимся.

– Примерно на траверзе Танэгасимы, – ответил он, – но южнее.

Это меня озадачило. Мы должны были находиться сейчас намного южнее, поэтому я спросил штурмана, в чем тут дело.

– Мы не просто несемся навстречу врагу полным ходом, Ёкота, – принялся он растолковывать мне. – В светлое время дня мы не хотим оказаться слишком близко к нему, идя в надводном положении. Поэтому днем мы снижаем скорость или несколько меняем курс, чтобы быть в состоянии совершить долгий ночной переход. Сегодняшней ночью мы сможем покрыть сотни две миль или даже больше. В погруженном состоянии мы тоже снижаем скорость, сохраняя заряд батарей на случай чрезвычайной ситуации. Затем следующей ночью мы снова совершим долгий ночной переход, если будет приказ командира. Но в первый день, пока мы оставались на поверхности, мы старались держаться ближе к побережью, чтобы вызвать прикрытие с воздуха, если нас обнаружит враг. Мы также старались идти как можно дольше вне радиуса действия вражеских патрульных самолетов.

Штурман рассказал еще, что теперь наш курс лежит к Окинаве, куда мы будем двигаться в восточном направлении, оставаясь ночами в надводном положении и погружаясь в светлое время суток, пока не приблизимся к ней.

Поужинав, я довольно рано залег спать. Капитан Орита, скорее всего, не станет задействовать «кайтэны» в темноте. Но с рассветом случиться может все. Я хотел быть совершенно отдохнувшим, чтобы быть днем предельно готовым к действию.

Глава 12
ПОДВОДНАЯ ЛОДКА «I-36» НАНОСИТ ПЕРВЫЙ УДАР

В бездействии мы провели почти неделю, крейсируя к югу и востоку от Окинавы в поисках целей. На самой же Окинаве разверзся настоящий ад: там наши войска делали отчаянные попытки отбить американское вторжение. Наша авиация предприняла около двух тысяч атак самолетами камикадзе по вражеской армаде плюс к этому примерно такое же число атак осуществили самолеты-торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики. Было потоплено и подбито более сорока американских кораблей, но большая часть наших воздушных ударов пропала втуне. Эсминцы, оснащенные великолепными радарами, которые американцы выставили в качестве передовой линии оповещения, заранее предупреждали основные силы флота о большинстве наших атак.

Даже когда наша авиация сосредоточивала все свои усилия на уничтожении этих плавучих радиолокационных станций, которые не давали застать врасплох флот вторжения, толку было немного. Как только мы топили или выводили из строя одну из них, место ее тут же занимала другая. Американцы были в состоянии построить второй корабль взамен потопленного быстрее, чем мы могли построить самолет для замены камикадзе, который уничтожил первый корабль.

Наши самолеты выводили из строя авианосцы, крейсера, линкоры и эсминцы, не обращая никакого внимания на различие в эффективности тех или иных кораблей. Потери с обеих сторон поражали воображение. Позднее историки назовут сражение за Окинаву самой кровопролитной битвой в мировой истории. Американцы находились на вершине своего могущества, наши же войска сражались с предельным отчаянием. В ход было пущено все, в том числе и человекоуправляемые бомбы, сбрасываемые на американские корабли. Эти бомбы закреплялись под фюзеляжами наших бомбардировщиков и выпускались в заключительном пикировании на вражеские корабли. Эффективность этого оружия оказалась ничтожной. Провалилась и попытка применить торпеды «кайтэн» со стационарных баз. Восемь водителей «кайтэнов» и девять механиков, отправленных на Окинаву на транспортном судне для того, чтобы организовать атаку торпед по вражеским кораблям с берега, претерпели неудачу, поскольку личный состав вместе со своим оружием погиб, когда судно было атаковано и потоплено, еще до прибытия на Окинаву.

Тем временем бомбардировщики «В-29» с Марианских островов делали все возможное для решения двух задач: уничтожения материально-технических сил Японии, способных обеспечить дальнейшее ведение войны, и подавления решимости японского народа сражаться. Они добились успеха в решении первой задачи, но не особенно преуспели с решением второй. В те времена Запад не мог адекватно понять отношение японцев к своему императору. Возможно, он не может понять это и ныне. Во всяком случае, мои соотечественники продолжали вести борьбу. Несмотря на свирепую карточную систему, что вызвало рост черного рынка, люди продолжали упорно трудиться. Когда в городах стала ощущаться нехватка продуктов, люди стали наведываться в сельскую местность, где им удавалось дополнительно к карточкам разживаться овощами у друзей и родственников, имевших огороды. Урожай риса был даже большим, чем в 1944 году, хотя американцы своими бомбежками и замедлили продвижение его на потребительский рынок. Наш рыболовецкий флот, несмотря на действия американских подводных лодок, продолжал добывать второй по значимости продукт в меню японцев. Производство самолетов значительно снизилось. Потери машин над Окинавой не удавалось возместить с необходимой быстротой. Сотни воздушных машин отводились с фронтов и даже не направлялись для обороны от ненавистных «В-29». Их целенаправленно хранили для заключительного этапа защиты нашей родины. Был разработан великий план (о нем я расскажу несколько позже), который предусматривал попытку нанесения массированного удара по американским войскам, если те высадятся на побережье нашей страны. Для поднятия духа и моральной подготовки к осуществлению этого плана на улицах и железнодорожных станциях стали появляться лозунги с иероглифами, гласившими: «Сто миллионов человек падут с честью!» Сельским жителям было велено вооружаться пиками из бамбука, которыми они, как предполагалось, смогут помочь военным оборонять свою страну.

Таким образом, как можно видеть, несмотря на повсеместное ухудшение ситуации на всех фронтах, люди все же стойко переносили невзгоды. Все наши аванпосты были отрезаны от подкреплений. Многие из них были окружены силами союзников и подвергались ежедневным атакам или бомбардировкам, подобно Роте[19]19
  Рота – остров в группе северных Марианских островов.


[Закрыть] или Сайпану на Марианских островах. Там последние из наших выживших солдат служили мишенями для американских кораблей, уходящих с Гуама на подкрепление своим передовым силам. Проходя мимо этих не имеющих никакой поддержки групп солдат, эти корабли тренировались в артиллерийской стрельбе по ним. А бомбардировщики «В-29», возвращаясь после налетов на Японские острова, сбрасывали неизрасходованные авиабомбы на этих людей, вместо того чтобы избавиться от своего смертоносного груза над пустынным океаном.

Западные авторы, пишущие о моих соотечественниках, часто характеризуют их как фаталистов, что может быть правдой, но может ею и не быть. Но никто не посмеет отрицать, что они так любят свою страну, что готовы претерпеть ради нее любые трудности и лишения. В это труднейшее время, когда наши солдаты умирали с голоду или погибали от болезней на Новой Гвинее, сгорали в огне битвы за Филиппины, стойко отбивали вторжение на Окинаве, перебрасывались из Китая в Корею и Маньчжурию для отпора русской угрозе, гражданское население стойко держалось, перенося все невзгоды. Они трудились все больше и больше, с рассвета до заката, получая ничтожный паек и имея самого необходимого меньше, чем когда-либо в своей жизни. При столь мощной духовной поддержке мы, команда и водители «кайтэнов» на субмарине «1–47», были просто обязаны внести свой вклад в дело сопротивления. Мы должны были как можно скорее найти цели для атаки.

Каждое утро мы проводили учебные тревоги для водителей «кайтэнов». В ходе этих учений я все меньше и меньше тратил времени, занимая свое место в кокпите торпеды. Весь путь до нее я запомнил так, что мог бы добраться туда и в совершенной темноте. Теперь я знал, какие препятствия мне могут встретиться по дороге, где располагается каждый клапан систем лодки, каждая часть оборудования и где кратчайший путь в обход их. Я помнил, где стоит вахту каждый член экипажа, который может встретиться у меня на пути, и куда он может переместиться в том или ином случае. Когда раздавалась команда: «Водители „кайтэнов“ по местам!» – я должен был в одно мгновение вылететь из кают-компании, миновать центральный пост, радарную рубку и машинное отделение, а затем ввинтиться в лаз, ведущий к моему «кайтэну». Члены экипажа лодки всегда были готовы оказать мне по пути любую помощь, так что мне зачастую даже не приходилось пользоваться трапом. Затем я проползал по трубе, ведущей к кокпиту торпеды, и подобно ужу, смазанному маслом, проскальзывал на свое сиденье. В результате всего этого вместо первоначальных двух минут и пяти секунд мне хватало только тридцати секунд, чтобы занять свое место.

Тем временем наша субмарина углубилась за линию вражеских кораблей, расположившихся вокруг Окинавы. Когда она несла на борту группы «Кикусуи» и «Конго», на корабле устраивались торжественные церемонии проводов в ночь накануне каждой из двух атак. Теперь все было иначе. Никакой точно определенной даты для атаки у нас не было. Мы должны были топить врага там и тогда, когда встретимся с ним. А встретиться с ним мы могли в любую минуту, так что не было смысла устраивать торжественную церемонию, которая могла быть прервана как раз на середине. Или по случаю, который мог и вообще не наступить. Думаю, мы чувствовали бы себя просто глупо, если бы после торжественных прощаний нам пришлось бы вернуться обратно на базу несолоно хлебавши. Поэтому мы просто терпеливо ждали своего часа, готовые каждую минуту ринуться на врага. Однажды дозорные заметили строй вражеских самолетов, но подводная лодка быстро погрузилась, не будучи атакованной. По всей видимости, они просто не обнаружили нас.

Мы, шестеро, заполняли свои часы ожидания игрой в карты, шахматы, в японское го, а также наблюдением за работой экипажа лодки. Порой к нам присоединялся и Маэда, но все же большую часть своего времени он проводил с книгой в руках. Я не переставал дивиться тому, как человек может продолжать искать философскую истину, тогда как его собственная жизнь может оборваться в последующие четверть часа. Маэда был неразговорчивым человеком, но прекрасным слушателем. Он, казалось, хотел дистанцироваться от жесткого военного способа решения вопросов. Во время нашего пребывания на базе Хикари он всегда был добр с нами, унтер-офицерами. Когда нам были нужны карманные деньги на время увольнения в город, он щедро снабжал нас. Сам же он не часто отлучался с базы, и по этому поводу ходило много романтических версий: что у него осталась в Кокуре некая красавица, которую он любит, и поэтому не обращает никакого внимания на других женщин. Я никогда не осмеливался спросить его об этом, но это вполне могло оказаться правдой, потому что он определенно был человеком, который являет постоянство в вопросах, для него значительных.

Затем в один из вечеров мы все же приняли участие в некоем подобии прощального торжества. Церемония эта не была пышной, скорее даже скромной, но это было все, что капитан Орита мог сделать при данных обстоятельствах.

– Конечно, лучше было бы сделать это на берегу, – сказал штурман подводной лодки, когда собрал нас в кают-компании, – но завтра мы подойдем к линии снабжения Улити – Окинава. После этого может произойти все, что угодно. Это единственное время, которое мы можем выделить для такой церемонии, и это все, что мы можем сделать для вас.

Нас чрезвычайно тронуло, что на стол для этого прощального вечера экипаж лодки выставил последние запасы свежих продуктов и самые лучшие консервы. На столе появилось даже пиво, и, держа в руках стакан с этим напитком, капитан Орита взял слово.

– Мои дорогие герои, – начал он, – с завтрашнего утра мы в любой момент можем столкнуться с врагом. В отличие от действий групп «Конго» и «Кикусуи» наша атака может последовать столь быстро, что у меня не будет даже времени пожать вам руки. Более того, я не смогу даже бросить последний взгляд на вас, поскольку буду занят на своем боевом посту. Поэтому я хочу использовать эту возможность для прощания с вами. Я желаю вам успеха и надеюсь, что каждый из вас нанесет удар по врагу. А теперь позвольте выпить прощальный тост за всех вас!

– Большое спасибо за все, что вы для нас сделали! – хором ответили мы.

С этими словами мы осушили наши стаканы с пивом. Как и в других случаях, которые мне пришлось испытать в течение этого апреля, я снова подумал, что это последний раз, когда мне приходится пробовать пиво. Вкус его показался мне особенно отменным, поскольку внутренность отсеков лодки за эти дни уже успела нам поднадоесть. Я не отказался бы еще от пары-тройки стаканов, но в боевых условиях это было совершенно исключено. Быстро осушив первый, я медленно, смакуя, вытянул второй стакан и ограничился этим.

Эта скромная вечеринка, начавшаяся после ужина, закончилась около 20.00. Лодка в это время шла в надводном положении. Я вышел на палубу, чтобы выкурить перед сном сигарету. Мне хотелось как следует отдохнуть, чтобы быть на следующий день в совершенной форме. Но, как и обычно, мне не удалось заснуть. В голове крутились обрывки воспоминаний о прошлом, чересчур яркие, чтобы дать мне погрузиться в забытье, что было бы так необходимо в этот момент. Я думал о своих племянниках, для которых я был самым любимым родственником буквально с самого дня их рождения. Я вспоминал о сотнях часов, которые я провел в блаженном ничегонеделании в доме моей сестры Тиёэ, лежа на татами и слушая граммофонные записи классической музыки. О ночах в спальне интерната 1-й школы в Токио, где я и мои товарищи-соученики провели так много времени, распевая песни. Я вспоминал своего друга, который в этот момент должен был постигать премудрости проектирования металлообрабатывающих машин в институте в Ёнэдзаве. Интересно, думал я, как сложится его судьба в это непростое время. Последнее воспоминание снова навело меня на мысль, не должен ли я оставить после себя нечто вроде прощального письма, в котором следовало бы изложить все эти мои мысли и думы. Но, задержавшись на этой мысли, я в конце концов отринул ее и наконец-то погрузился в беспокойный сон, негодуя сам на себя за то, что поддался всем этим воспоминаниям.

Следующий день, 28 апреля, не принес нам ничего нового. Весь день мы, четверо старшин-водителей «кайтэнов», не знали, куда себя деть. Мы бродили взад и вперед по отсекам лодки, по кают-компании, а на шее у нас болтались наши навигационные схемы ударов, фонарики и секундомеры. Мы не находили себе места и не знали, чем себя занять. Мы были совершенно готовы к действию, но дела не было. «Где же эти чертовы враги? Если мы их не встретим, у нас не будет целей! Почему они не появляются?» – все эти разговоры только усугубляли наше раздражение, мы становились все более и более нервными. Экипаж, как мы видели, старался понять наше положение. Он то и дело подбадривающе улыбался нам, но не заводил с нами разговора, если только мы к нему не обращались сами, очевидно из опасения еще больше расстроить нас.

Вечером, когда лодка поднялась на поверхность, чтобы зарядить аккумуляторы, мы вчетвером собрались на палубе у рубки, чтобы покурить.

– Ну вот, опять весь день впустую! – сказал Синкаи. – Мы на месте, совершенно готовы, а врага нет как не было!

– Ладно, не переживай, – бросил ему Ямагути. – Возможно, нам устроят еще одни проводы. Я бы не отказался от такого пива.

Как мне кажется, Ямагути мог бы в одиночку выпить все пиво, какое только нашлось на подводной лодке, если бы ему позволили это сделать. Он явно был неравнодушен к алкоголю. Мне как-то пришлось наблюдать, как он до последней капли опустошил бутыль сакэ емкостью по крайней мере в половину галлона, что внешне почти не отразилось на нем – лишь его и без того красное лицо стало немного краснее. На следующее утро после проводов на базе Хикари нашей предыдущей группы «Татара» он выглядел как ни в чем не бывало, хотя, я уверен, он выпил сакэ больше, чем два любых человека в ходе этого мероприятия. Лишь за неделю до нашего выхода на задание мы смогли наблюдать, как выпитое оказывает на него какое-то действие, хотя и не особенно заметное. Но в тот раз внешним признаком такого действия оказалась сигарета. «Приняв на грудь» изрядное количество сакэ, он с отсутствующим взглядом взял сигарету зажженным концом в рот и держал ее так несколько секунд, пока не сообразил, что же это жжет ему губы.

– Что ж, Ямагути, – поддразнивали мы его, когда он несколько дней залечивал довольно серьезный ожог, – тебе теперь придется перестать либо пить, либо курить. Ты явно не можешь делать то и другое одновременно.

Тогда он ответил нам так же, как и мы все отвечали остальным в последние дни нашей подготовки.

– Какое это имеет значение? – сказал тогда он. – Все равно я вскоре избавлюсь от всех своих дурных привычек!

Пока мы докуривали сигареты, с мостика рубки спустился капитан Орита. Фурукава, самый несдержанный из нас, заговорил с ним.

– Я думал, что уж сегодня нам точно придется встретиться с врагом, господин лейтенант.

Остановленный этим вопросом, капитан даже слегка подался назад. Но его ответ прозвучал вполне доброжелательно, хотя он прекрасно понял скрытый в вопросе подтекст.

– Время у нас есть, старшина Фурукава, – произнес он. – Я говорил вам, что на этом маршруте будет много вражеских кораблей. Вы можете мне верить, что мы их обнаружим. Пока что отдыхайте. Наш час наступит. – С этими словами он исчез в люке.

Отдыхать? Сейчас? В нас нарастала злость на врага. На просторах Тихого океана у него сейчас были тысячи кораблей. Где же все они скрывались?

Следующий день, 29 апреля, был праздничным – днем рождения нашего императора. Ровно в полдень, получив от штурмана лодки точное направление, вся команда на минуту прекратила все работы и склонилась в поклоне в сторону Токио, отдавая этим дань уважения нашему правителю. Японцы вообще часто кланяются друг другу – приветствуя, прощаясь, в знак уважения. В таких случаях, однако, делается лишь небольшой поклон. Другой, глубокий поклон, когда человек складывается едва ли не пополам, осуществляется лишь в ходе какой-либо церемонии. Именно такой поклон мы и совершили, обратив свои взоры в сторону императорского дворца. Экипажи кораблей, находившихся в акватории Внутреннего моря, сделали то же самое, поклонившись в направлении Токио или Исэ, где расположен храм богини солнца Аматэрасу, от которой пошла императорская династия.

После обеда я коротал время в кают-компании за игрой в карты со старшим механиком лодки лейтенантом Тамару. Убив таким образом около двух часов, я затем решил прекратить игру.

– Пожалуй, с меня хватит, господин лейтенант, – сказал я. – Мне надоело выигрывать.

Он со смехом ответил:

– Ты сегодня в ударе, Ёкота. Наверное, потому, что вы все на взводе. В таком состоянии у человека все чувства и возможности обострены. Вы рветесь в бой, настроены на победу, вот ты и выигрываешь.

Возможно, это было правдой, и я именно поэтому играл особенно хорошо, хотя сам так не думал. Я подозревал, что лейтенант Тамару подыгрывал мне, поскольку это могла быть последняя карточная игра в моей жизни, и он хотел поддержать мой боевой настрой. Хотя и ненамного старше меня самого, он был очень начитан, чего трудно было ожидать от человека в его возрасте. У него была также склонность к журналистике. Кроме своих основных служебных обязанностей, он еще редактировал и издавал стенную газету подводной лодки «1–47» под названием «Подводные новости». Выходила она довольно часто и печатала рассказы, написанные членами экипажа лодки и им самим. Мне часто доводилось видеть в уголке кают-компании лейтенанта Тамару, склонившегося над какой-нибудь статьей для очередного номера газеты. В специальном выпуске газеты, посвященном дню рождения императора и вышедшем днем раньше, поскольку 29 апреля членов нашей группы уже могло не быть в живых, была опубликована написанная им поэма в честь группы «Тэмбу». Я вырезал ее ножницами, и теперь она лежала в том же самом кармане моей форменной куртки, где я хранил фотографию моей покойной матери.