Текст книги "Гуманная пуля. Книга о науке, политике, истории и будущем (сборник)"

Русские комендоры стреляли ничуть не хуже, если не лучше японских. В Цусимском разгроме, погибая, они добились почти четырех процентов попаданий. (Англичане в Первую мировую показали два процента, немцы гордились тремя.) Русские бронебойные снаряды со специальными наконечниками, изобретенными адмиралом Макаровым, как раз отлично пробивали броню. Но их заряд из пироксилина был слишком слаб, и дело окончательно портили скверные взрыватели, которые часто отказывали.

Когда наутро после Цусимской бойни окруженные остатки флота под командованием Небогатова сдались, и японцы приблизились к русским кораблям, чтоб высадить на них свои команды, русские моряки с изумлением увидели на бортах японских броненосцев круглые отверстия, заделанные деревянными щитками, – следы своих почти безвредных снарядов.

В отчаянной спешке и главным образом благодаря тому, что в дело включился новый подвижник, молодой Владимир Рдултовский, в 1905 году мелинитовые снаряды для полевых орудий удалось, наконец, создать и запустить в производство. Но на фронт они уже не попали, было поздно. Война была безнадежно проиграна. В стране бушевала революция…

Иной современный читатель, наслышанный о «пассионарных циклах», о «грубом» и «тонком» мирах, о влиянии Космоса на исторические процессы, о масонских заговорах и прочих мистических материях, пожалуй, воскликнет с негодованием: «Да разве может судьба империй, судьба великих народов зависеть от скучных трудов каких-то штабс-капитанов и от столь низких предметов, как вощеная бумага и оловянная фольга?!»

Но тут позвольте встречный вопрос: а от чего ж еще ей зависеть? Да как раз от этого и зависит! От способов завертки мелинитовых зарядов, от паровозов, самолетов, лекарств, компьютеров. А в конечном счете от того, какие условия для работы создает общество тем людям, которые все эти низкие предметы хотят и могут создавать. В России же, во все времена, вместо «общество» в формуле стоит «государство».

Самое страшное из того, что с нами сейчас происходит: мы утрачиваем способность создавать. Речь даже не о состоянии экономики, а об исчезновении творческого настроя, стремления к созиданию. Это значит, мы утрачиваем ясность мышления.

Изобретатели-дельцы вроде Нобеля, Эдисона, Гейтса у нас вряд ли скоро произрастут, климат не тот. Но если перестанут появляться подвижники – Панпушко, Вавиловы, Королевы, – а вернее, если не создавать условий для того, чтобы они появлялись, не уезжали из России, здесь трудились вволю и по возможности не погибали… Тогда – плохо наше дело.

Тогда нам никакая заграница не поможет, ни Сорос, ни Интернет. И не только в том беда, что станем зависимой страной. Еще хуже: утратим вообще всякую адекватность. И если (от чего спаси и сохрани!) настанет день, когда станут рваться в нашей жизни очередные «шимозы», будем видеть проявление неких мистических сил и чуть ли не перст Божий в том, чему вся разгадка – вощеная бумага да оловянная фольга.

1998

Меморандум ГАУ

Какая удивительная штука – земная слава. Как причудлива наша историческая память. Из персонажей эпохи Первой мировой войны все помнят какого-нибудь пакостного Гришку Распутина, все наслышаны о его проделках. А кто помнит сейчас имя Алексея Алексеевича Маниковского – человека, сыгравшего в истории России великую и трагически противоречивую роль? Он забыт, забыты многие важнейшие события того времени. Но сказано давным-давно: тот, кто забывает прошлое, обречен повторить все прежние ошибки в будущем.

Заранее прошу прощения у тех читателей, которым покажется, что в очерке слишком много цифр. Что делать, никакое красноречие не способно так передать драматизм событий, как эти взятые из старых книг сухие цифры. Они беспристрастно рассказывают о причинах российской трагедии, о том, что предопределило судьбу страны в XX веке. Судьбу наших дедов, отцов и нас самих.

После проигранной японской войны России предстояло воссоздать армию и флот практически с нуля. Но где взять средства? Все прямые и косвенные расходы и потери за время войны на Дальнем Востоке достигли пяти миллиардов золотых рублей. А годовой бюджет Империи – в тех границах, с Польшей и Финляндией! – составил в 1908 году 2 миллиарда 600 миллионов. Денег на новое военное строительство не хватало… ну, прямо как сейчас.

Мыслящие политики и военные специалисты понимали: следующая война России возникнет в Европе и будет войной преимущественно сухопутной. Значит, надо укреплять армию, то есть деньги расходовать прежде всего на производство современных вооружений.

Но царь и имперская элита мечтали о создании гигантского флота, сравнимого с германским, даже английским. Это виделось необходимым условием восстановления России в роли великой державы. «Линейный флот нужен России вне всякой зависимости от забот по обороне наших берегов… для участия в разрешении предстоящих мировых вопросов, в которых Россия отсутствовать не может!» – заявлял министр иностранных дел Извольский. Тем более, что ближайшей целью Империи считалось овладение проливами из Черного моря в Средиземное – Босфором и Дарданеллами, принадлежавшими Турции. Убедительно доказывалось – видными политиками, экономистами, – что без этих проливов Империи никак не прожить. Завоевать их собирались путем грандиозной морской и десантной операции обоих главных флотов: Черноморского флота с востока и Балтийского – с запада, из Средиземного моря, с опорой на базы союзной Франции.

Поэтому из года в год на строительство флота уходили из скудного государственного бюджета громадные суммы. Естественно, в ущерб сухопутным вооружениям. В России складывалась уже парламентская система, расходы на оборону должны были получать одобрение Государственной Думы. И правительство прибегало к различным ухищрениям. В 1912 году, когда оно внесло в Думу законопроект об ассигновании сразу полумиллиарда рублей на военное судостроение, морской министр И. К. Григорович, беспокоясь за исход голосования, призвал на помощь профессора Морской академии Крылова. Алексей Николаевич Крылов не только был выдающимся ученым-кораблестроителем. Он блестяще владел пером, да и в психологии разбирался отменно. Крылов написал короткий доклад, в котором даже не упомянул о Босфоре и Дарданеллах, зато убедительно доказал, что без мощного флота Россия в войне с Германией потерпит молниеносное поражение. Григорович от своего имени прочитал этот доклад в Думе и ушел под аплодисменты. Думцы подавляющим большинством голосов приняли законопроект. Царь был очень доволен и щедро наградил обоих героев: произвел Григоровича в генерал-адъютанты, а Крылова – из генерал-майоров в генерал-лейтенанты.

Вскоре, однако, сочли, что полумиллиарда недостаточно, и в июне 1914-го правительство дополнительно «продавило» сквозь Думу 110 миллионов рублей на флот. А поскольку морское министерство (Григорович) и МИД (Сазонов) и после этого были не удовлетворены, они тут же принялись обрабатывать министерство финансов, требуя выделить на судостроение, ни много ни мало, еще полмиллиарда. Эти средства решили провести уже в обход Думы, царским указом, в порядке так называемого «верховного управления страной».

Явно ненормальную для России вакханалию морских программ разжигало и то, что ее горячо поддерживал крупный российский капитал. На поставках для строительства большого флота, да бессовестно завышая цены, можно было получать огромные прибыли. Финансово-промышленные воротилы, олигархи того времени, стремились прибрать к своим рукам и поставки для армии. Немногочисленные казенные заводы, выпускавшие оружие и боеприпасы, были для них костью в горле. Совет съездов металлозаводчиков Северного и Прибалтийского районов в мае 1908 года прямо требовал от правительства: «Расширение оборудования казенных заводов должно быть запрещено Советом министров!»

Опыт показывал: даже в условиях мирного времени частная промышленность справляется с изготовлением боеприпасов и деталей стрелкового оружия гораздо хуже казенной. Но дельцов это не могло смутить. Они продолжали упорную борьбу с казенными заводами и добивались, чтобы все военные заказы передавались исключительно заводам частным. Прикормленные журналисты внушали публике, что только свободное предпринимательство обеспечит могущество России. Это была, говоря современным языком, атака на остатки госсектора с целью окончательного раздела бюджетного пирога между олигархами.

К началу войны почти успели достроить 7 линкоров-дредноутов водоизмещением по 23–24 тысячи тонн – 4 линкора на Балтийском и 3 на Черном море. Каждый обошелся казне в 50 миллионов рублей. Чтобы представить себе эту сумму, достаточно сказать, что по тем временам это была стоимость 400 тысяч лошадей. Вместо каждого линкора можно было бы выстроить большой, первоклассно оборудованный оружейный завод, равный Тульскому или Ижевскому, или несколько более дешевых, но не менее важных военных заводов – по производству порохов, взрывчатых веществ, снаряжению боеприпасов. И в постройке находились еще один черноморский дредноут и 4 гигантских, крупнейших в мире сверхдредноута на Балтике – линейные крейсера типа «Измаил» полным водоизмещением по 36 тысяч тонн. Готовилась закладка новых кораблей.

А русская армия и, особенно, военная промышленность оказались в бедственном положении. Россия к началу войны имела сравнительно много легких полевых пушек (знаменитых трехдюймовок образца 1902 года) – примерно шесть с половиной тысяч, но вот гаубиц и тяжелых пушек, игравших решающую роль в позиционной войне, было всего 750. Германия таких орудий изготовила 3500 – почти в 5 раз больше. Даже союзница Германии Австро-Венгрия, «лоскутная империя», над которой так любила потешаться российская элита, смогла выставить полторы тысячи тяжелых орудий – вдвое больше, чем Россия.

Еще хуже обстояло дело с боеприпасами. В России заготовили всего по 1000 снарядов на полевую трехдюймовую пушку и по 300–500 на тяжелое орудие. В военном министерстве и в генеральном штабе при составлении планов войны исходили из того, что она будет скоротечной – три-четыре месяца, самое большее, полгода, – и наличных запасов на такое время хватит. Даже пример японской войны, по масштабам несравнимой с предстоящей германской и тем не менее продлившейся полтора года, ни в чем не убеждал отечественных стратегов. Наоборот, считалось: война на Дальнем Востоке потому и тянулась так долго, что была периферийной и ограниченной. А вот при лобовом столкновении крупных европейских держав все должно решиться молниеносно. Хотя бы потому, что длительной войны, сопровождающейся разрывом взаимных экономических связей, ни одно из противоборствующих государств не выдержит.

На штабные умы успокоительно действовали и сведения о том, что Германия заготовила снарядов не намного больше, чем Россия: по 1500 на полевое орудие. То, что при этом военная промышленность Германии многократно превосходит российскую по мощности, во внимание как-то не принималось.

Из тех же соображений о скоротечности будущей войны определили и количество винтовок. К 1914 году их изготовили 4,5 миллиона – столько, чтобы хватило вооружить отмобилизованную армию, плюс 10 % запаса. Считалось, что этого совершенно достаточно, и оружейные заводы вообще не получали новых заказов. Так, за первые семь месяцев 1914 года самый мощный Тульский оружейный завод изготовил всего 23 винтовки. Не 23 тысячи, а именно 23 штуки. То есть просто-напросто завод простаивал, бедствовал без денег и утрачивал способность к мобилизационному развертыванию производства.

Сверхдредноуты из-за войны достроены не были. Если бы средства, истраченные впустую на создание этих гигантов и омертвленные в их ржавеющих корпусах, которые после революции пошли в лом, если бы ОДНИ ТОЛЬКО ЭТИ СРЕДСТВА были вовремя потрачены на строительство оружейных и боеприпасных заводов, то – вне всякого сомнения – ход и исход Мировой войны были бы для России совершенно иными.

Только 24 июня (7 июля) 1914 года Государственная Дума утвердила внесенную, наконец, правительством «Большую программу» развития армии. Общие расходы по ее осуществлению превышали 400 миллионов рублей, в том числе на усиление артиллерии и расширение производства боеприпасов выделялось 190 миллионов. Не так много по сравнению с морскими программами, но всё же… Выполнить «Большую программу» должны были к осени 1917-го, за три года. Война пришла через месяц.

В начале войны 7 линкоров-дредноутов вступили в строй. Но в боевых действиях они практически не участвовали. Черноморские дредноуты хотя бы выходили в море и там дважды вели огонь по противнику (8 января 1916 года по германскому линейному крейсеру «Гебен» и 4 апреля 1916 года по германскому легкому крейсеру «Бреслау», входившим в состав турецкого флота). А четыре балтийских дредноута всю войну отстаивались на тыловых базах, настолько боялось командование потерять эти чудовищно дорогие корабли. Воевали – и успешно – легкие силы флота, в основном, эсминцы, ставившие так называемые «активные минные заграждения» у вражеских берегов. Мины вообще оказались самым эффективным оружием в наших закрытых морях. И в любом случае, действия флота носили подчиненный характер по отношению к действиям армии.

Судьба войны решалась на сухопутном фронте в полторы тысячи верст и решалась, как показали первые же сражения, артиллерийским огнем. Превосходство немцев и австрийцев в тяжелых орудиях сказывалось самым жестоким образом, но даже это было еще полбеды. Настоящая беда пришла тогда, когда стали умолкать и легкие русские батареи: кончались запасы снарядов, накопленные в мирное время. Их расход оказался просто невероятным по сравнению с довоенными кабинетными выкладками. В иных напряженных боях скорострельные трехдюймовки, прозванные «мотовками снарядов», производили по 300–500 выстрелов в день. За два-три дня расходовался боезапас, рассчитанный на всю войну!

Сама устойчивость фронта обеспечивалась прежде всего огнем артиллерии. В окопах это понимали прекрасно. Участник событий, впоследствии военный историк, генерал Евгений Захарович Барсуков пишет, что как только «возимые запасы» снарядов начинали истощаться, а на пополнение их снаряды из тыла не прибывали, «наступало в войсках тревожное состояние, переходящее в паническое».

Опустели и оружейные склады. Все запасы винтовок подчистую были выданы в войска и ухнули, как в бездну. Тыловые генералы, ведавшие снабжением армии, были потрясены, обнаружив, что убыль винтовок в боях ничуть не меньше, чем потери самих бойцов. И если людей в России еще хватало (и, казалось, будет хватать всегда), то вооружать новые пополнения было просто нечем.

Осенью 1914-го стало очевидно: исход войны теперь зависит не столько от доблести солдат на фронте, сколько от производительности заводов в тылу. И для России это означало катастрофу.

Е. З. Барсуков пишет: «При первых же известиях о крайнем недостатке боевого снабжения на фронте и возможности вследствие этого хорошо заработать на предметах столь острой нужды русских промышленников охватил беспримерный ажиотаж. Именно трехдюймовый снаряд и был тем лакомым куском, на который оскалились зубы всех промышленных шакалов с единственной целью легкой наживы. К великому несчастью для России у этих людей оказывалось подчас немало сильных покровителей».

Для обсуждения вопроса о производстве снарядов 11 (24) сентября 1914 года на квартире у генерала Вернандера было собрано совещание заводчиков. Уже к концу ворвался исполняющий должность начальника Генерального штаба генерал Беляев и, размахивая телеграммой из Ставки, стал кричать о жутком кризисе с боеприпасами, о том, что снаряды нужны КАКОЙ УГОДНО ЦЕНОЙ.

Истерика генерала Беляева была не просто чудовищной глупостью, она была преступлением. Один из участников событий так оценивает ее последствия: «Вряд ли самый искусный шпион в то время мог оказать такую громадную услугу нашим противникам, как это сделало выступление начальника русского Генерального штаба… Полное раскрытие тайны генералом Беляевым поставило поставщиков в положение хозяев, диктующих условия». По всей России и в зарубежных фирмах, торгующих с Россией, мгновенно взлетели до небес цены на станки, металлы, химические продукты. Дельцы принялись рвать из казны громадные авансы на создание производства, обещая снаряды в неопределенном будущем.

А пока единственным реальным источником боевого снабжения были работавшие с полной нагрузкой, но безнадежно маломощные казенные заводы. Фронт требовал только для легких трехдюймовых пушек ежемесячно три миллиона снарядов, а в начале 1915 года их удавалось производить всего 400–500 тысяч. Фронт требовал – ежемесячно! – 200 тысяч винтовок, а все три оружейных завода – Тульский, Ижевский, Сестрорецкий – в конце 1914-го – начале 1915-го вместе производили 33–35 тысяч. Винтовок не хватало даже для восполнения их убыли в боях, не говоря о вооружении новых формирований. Если в конце 1914-го в запасных батальонах была одна винтовка на четверых, то после призыва ратников и новобранцев 1915 года одна винтовка приходилась уже на 10 человек. Маршевые роты в ноябре 1914-го отправляли в армию с половиной вооружения, несколько месяцев спустя – с четвертью, а весной 1915-го эти пополнения прибывали на фронт вообще невооруженными.

От безысходности в войсках формировали команды безоружных. Они рыли окопы и, по словам генерала Н. Н. Головина, «ждали смерти своего товарища», чтобы взять его винтовку, если она уцелеет. Сперва хотели ограничиться всего одной тысячей безоружных на каждый корпус. В действительности целые массы их образовались во всех частях и соединениях. Великий оружейник, создатель первого в мире автомата, историк и писатель Владимир Григорьевич Федоров свидетельствует: «В то время считалось отличным, если удавалось иметь в полках до 50 % полагающегося по штату оружия… Громадное число дивизий по вооружению представляло собою полки».

И в таких условиях в мае 1915 года германское командование обрушило на русский фронт свои главные силы. Началась трагедия, названная современниками «Великим Отступлением». Все решала германская тяжелая артиллерия, которая вела ураганный огонь. Впереди наступавших немецких войск катился сплошной вал разрывов. Русским батареям отвечать было почти нечем, они получали всего по несколько снарядов на пушку в день.

За пять месяцев Великого Отступления русская армия оставила Галицию, значительную часть Прибалтики и Польши, потеряла полтора миллиона человек убитыми и ранеными, сотни тысяч оказались в плену.

Союзник, британский премьер-министр Ллойд Джордж писал: «Столь храбрую армию немцы гнали огнем, как стадо… В мучениях этих храбрецов виновата чиновная глупость, из-за нее оказались они лишены средств защиты себя и своей страны, за которую готовы были умереть».

Впрочем, и союзники в решающий момент не оказали России необходимой помощи. Тот же Ллойд Джордж признавал: «Горькие упреки удивленных английским равнодушием русских офицеров, солдаты которых погибали вследствие недостатка снаряжения, справедливы… На каждое предложение о поставке вооружений в Россию французские и британские генералы отвечали и в 1914–1915, и в 1916 году, что им нечего дать, и что если они дают что-либо России, то лишь в ущерб себе… Англия и Франция так легко могли спасти русских. Если бы мы послали в Россию половину снарядов, израсходованных попусту на Западном фронте, и одну пятую орудий, из которых стреляли этими снарядами, то не только не было бы русского поражения, но немцы были бы отброшены на расстояние, по сравнению с которым захват нескольких окровавленных километров во Франции казался бы насмешкой… Мы предоставили Россию ее собственной судьбе».

И современникам эта судьба казалась Апокалипсисом. В. Г. Федоров так вспоминает о своей поездке на фронт летом 1915 года: «Все дороги были усеяны отступающими войсками. Боевой (вооруженный) состав дивизий насчитывал в это время всего около 800 тысяч штыков, раскинутых на громадном фронте. То была ничтожная по количеству армия величайшего военного государства со ста восьмьюдесятью миллионами населения… Помнится мне, как я смотрел на идущие мимо меня отступающие колонны. Впереди двигалась бригада артиллерии, ее вел седой генерал – седло, уздечка, все было новенькое, щегольское, конь играл и храпел под своим всадником. Лошади были в теле, амуниция – в порядке, офицеры – на местах, причем все это были кадровые, которых можно было узнать по их выправке. Потери в артиллерии были незначительные – офицерский состав сохранился; год войны, год боевой страды только сплотил и закалил часть. Солдаты в подавляющем числе также были все кадровые, хорошо обученные. Здесь был начальник – был хозяин, часть была в руках. Но не было самого главного – не было меча, которым можно было разить – в артиллерии не было снарядов… Сзади артиллерии двигался пехотный полк: брела скученная, унылая серая масса – медленно тащились усталые, запыленные, плохо одетые стрелки; кадровых офицеров почти совсем не было, попадались главным образом прапорщики – ведь состав полка, как офицеров, так и солдат за год войны, вследствие громадных потерь, менялся уже несколько раз. Кадровый состав давно полег на полях Восточной Пруссии, Западной Польши, Галиции и на Карпатах; офицеры и солдаты были мало обученные. Сзади на громадном протяжении тянулись отсталые, опираясь на палки, слабосильные с потертыми ногами, ехали телеги, нагруженные всяким скарбом, обсыпанные усевшимися усталыми людьми. Пехотный полк не был воинской частью – это был труп, живой разлагающийся труп… Исход Мировой войны в России уже определился».

Определилась и судьба самодержавия. Режим, который всего через десять лет после японской катастрофы привел страну к еще большей трагедии и еще большему позору Великого Отступления, был обречен. Убеждение в измене, идущей с самого верха, широко расходилось не только в солдатской и в офицерской среде, но и в политических кругах. Даже лидер кадетов П. Н. Милюков грозно вопрошал с думской трибуны: «Что это – глупость или измена?» Хотя умнейший Павел Николаевич, конечно, знал ответ: глупость, преступная глупость и преступная корысть, порождающие вместе такой хаос, который страшнее самой черной измены (в той подразумевается хоть какая-то логика). А настроения интеллигенции ясно отразились в строках Валерия Брюсова:

 
Мы пред врагом отступать
Будем теперь – почему же?
Брошена русская рать
Там, на полях, без оружий.
 
 
Нечем на залп отвечать,
Голые руки… О, Боже!
Многое можно прощать,
Многое, но ведь не всё же!
 

Участник событий, крупнейший ученый в области боеприпасов Владимир Иосифович Рдултовский утверждает, что русская армия летом 1915 года смогла бы отразить германское наступление, если бы до войны удалось расширить хотя бы ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ казенный завод – Санкт-Петербургский Трубочный. Взрыватели и трубки, которые он выпускал, были самым «узким местом» в производстве снарядов. Расширение СПб Трубочного не представляло ничего особенного (его произвели потом во время войны). Только и нужно было прикупить для стесненного завода соседние участки земли, занятые лесными складами, выстроить там новые мастерские и приобрести для них станки. Вот и всё. Инженеры на этом заводе служили прекрасные, рабочие были высочайшей квалификации. Им не хватало только производственных мощностей. К началу германского наступления в мае 1915-го русская армия успела бы получить на несколько миллионов трехдюймовых снарядов больше. «И потеря польского театра войны, – пишет Рдултовский, – не имела бы места». Потеря польского театра – это и есть Великое Отступление.

Иной современный читатель, пожалуй, возмутится: «Что получается, один-единственный завод мог спасти Империю? Сколько написано библиотек об особых исторических путях и судьбах России, сколько явлено миру философских откровений, мистических озарений! И против всего этого великолепия, на другой чаше весов, единственный небольшой завод, закопченный угольным дымом, – мог бы перевесить?!» – А почему бы ему не перевесить? В утверждениях Рдултовского как раз нет ничего мистического и сверхъестественного. Вполне представимо, что в критической ситуации спасителем огромной Империи мог бы оказаться и единственный завод. Условие здесь только одно: сама Империя должна быть такой, чтобы ее еще можно было спасти. Она должна, по крайней мере, не прогнить насквозь, сохранить хоть какие-то здоровые клетки, последние остатки вменяемости.

Расширение СПб Трубочного пытались осуществить еще в 1908–1909 годах, но проект совместными усилиями задушили частные предприниматели и министерство финансов. Предприниматели хотели сами получить заказы на трубки (получили и провалили, такая тонкая и точная работа им оказалась не по зубам). А министерство финансов боролось за экономию. Хотя вся реконструкция этого завода стоила бы, конечно, неизмеримо меньше, чем стоил один только гигантский ржавеющий корпус одного недостроенного сверхдредноута.

И вот, в обстановке военного краха, смятения, хаоса 27 мая (9 июня) 1915 года начальником Главного артиллерийского управления (ГАУ) был назначен пятидесятилетний генерал Алексей Алексеевич Маниковский. Он принял должность, которая, без преувеличения, стала судьбоносной для России. ГАУ ведало всем боевым снабжением русской армии. Ему подчинялись все казенные заводы, оно выдавало заказы на военную продукцию частным предпринимателям и осуществляло грандиозные заграничные закупки – в союзных и нейтральных государствах.

Казалось, опыта для такой работы у Маниковского не было. Все его знакомство с военным производством исчерпывалось двухлетней службой в молодости, после окончания Михайловской академии, на Ижевском оружейном заводе. Затем он служил в крепостной артиллерии, воевал на русско-японской войне и вновь служил в крепостях. Считался специалистом в области береговой артиллерии, написал ряд трудов по теории и практике ее стрельбы. На фронтах Мировой войны не побывал ни разу: до своего назначения в ГАУ был комендантом Кронштадтской крепости.

Но генерал Маниковский был хорошо известен в военных кругах своими техническими знаниями, энергией, безукоризненной честностью. (Славился он и острым языком, с которого слетали порой не самые пристойные выражения. А. Н. Крылов, сам большой любитель соленых шуточек, вспоминает нашумевшую историю: на довоенном совещании по прицелам береговой артиллерии некий генерал заявил, что «никак не может усмотреть», почему прицельная труба, от которой отказывался Маниковский, не дает нужной точности. Маниковский немедленно предложил туповатому генералу «для лучшего усмотрения» засунуть эту трубу окуляром себе в зад. После чего разразился скандал и совещание закрыли.)

Личные качества Маниковского могли преодолеть недостаток производственного и снабженческого опыта. Но, конечно, ни те, кто назначал его начальником ГАУ в страшные дни мая 1915 года, ни он сам, принимая эту должность, не догадывались, что в жесточайших кризисах России ему будет суждено проявить себя личностью поистине исторической.

Соратники из ГАУ и двадцать, и тридцать лет спустя, будучи уже стариками, вспоминали о нем с восхищением и гордились тем, что работали под его руководством. В. Г. Федоров пишет: «Маниковский обладал всеми – буквально всеми – качествами для идеального начальника, колоссальной кипучей энергией и исключительными способностями. Он брал все решения на одного себя, с маху разрубал все встречавшиеся препятствия своими быстрыми и энергичными приказами… Далекое предвидение, способность быстро разбираться во всяком запутанном деле, смелость в решениях и привлечение к себе всех сотрудников сердечностью и прямотой своего к ним отношения – были основными качествами этого выдающегося человека. Его любимыми словами было изречение: «Промедление смерти подобно!» Вообще, он говорил мало, хотя и был выдающимся оратором – его выступления отличались необыкновенным энтузиазмом и горячим призывом к присутствующим».

Новый начальник ГАУ решительно взялся за дело. Он хотел не просто улучшить боевое снабжение, он стремился, по словам Федорова, «в корне уничтожить всякую возможность повторения в будущем того кошмара, который пережила русская армия». Прежде всего он отозвал с фронта артиллерийских инженеров, заявив, что их служба в тылу принесет армии больше пользы. Действительно, для тех программ, которые он наметил, требовалось много специалистов. Расширялись существующие военные производства – оружейные, артиллерийские, снарядные, пороховые. Развернулось строительство новых мощных заводов. По прежним понятиям такое было немыслимо: начинать во время войны крупные стройки. Но Маниковский доказывал, что они необходимы, поскольку сама война приняла немыслимый прежде размах и грозит затянуться надолго. И пророчески добавлял, что строящиеся заводы призваны послужить России не только в нынешней, но и «в следующей войне».

Е. З. Барсуков рассказывает: «К началу 1916 года у Маниковского сосредоточены были все бесчисленные запутанные нити заготовления предметов вооружения; к этому заготовлению было привлечено до 90 % всей русской металлургической и химической промышленности. Заграничным заводам на сотни миллионов даны были артиллерийские заказы, осложняемые всевозможными вопросами политического характера. Во всем этом лабиринте мог разобраться, и к тому времени уже разобрался, только генерал Маниковский». И результаты не замедлили сказаться. Быстро росли поставки в армию винтовок, патронов, снарядов, пушек. Знаменитый полководец А. А. Брусилов вспоминает, как благодаря этому зимой 1915/1916 годов «войска повеселели и стали говорить, что при таких условиях воевать можно».

Конечно, Маниковскому и его сотрудникам удалось бы скорее добиться успеха, если бы им не приходилось постоянно преодолевать сопротивление бюрократической системы, а главное – вести борьбу с наглым хищничеством предпринимателей, тех, кто, по словам Барсукова, «шел крестовым походом на казенный сундук». Дикий российский капитализм показал себя во всей красе. Громче всех вопя о своем патриотизме и подкупая чиновников вплоть до министерского ранга, предприниматели рвали из казны военные заказы на самых выгодных условиях, с огромными авансами, а потом срывали поставки. Даже наконец изготовленные, гораздо более дорогие изделия частных заводов оказывались намного хуже качеством таких же изделий казенных заводов. Это был в полном смысле слова бизнес на крови соотечественников.

Генерал Маниковский мешал уважаемым деловым людям. Подкупить его оказалось невозможно, следовательно, его необходимо было устранить. В наше время его бы попросту «заказали» и убили. Но в те годы российский капитализм еще не дошел до таких прогрессивных методов. Зато мастерство интриги всегда было на высоте. Развернулась настоящая травля ГАУ и его сотрудников, принявшая самый яростный характер после образования так называемого «Особого совещания по обороне государства».