Текст книги "Гуманная пуля. Книга о науке, политике, истории и будущем (сборник)"

Вместо заключения

Порядочные книги с эпиграфов начинаются. В этой книге так все перемешалось, что будет уже по-своему логично, если она эпиграфом закончится. Вот он:

 
В мыслях моих проходя по Вселенной,
я видел, как малое, что зовется Добром,
упорно спешит к бессмертью,
А большое, что зовется Злом, спешит раствориться,
исчезнуть и сделаться мертвым.
 

Уолт Уитмен. Листья травы

июнь 1998 – декабрь 1999,

Санкт-Петербург

Исторические очерки о деятелях русской науки и военной промышленности

Сверхоружие, от которого отказался Николай Второй (к столетию со дня смерти М. М. Филиппова)

Пасмурным, дождливым летом 1903 года в Санкт-Петербурге случилось печальное событие: умер Михаил Михайлович Филиппов. Имя этого ученого-энциклопедиста, философа, писателя, автора романа «Осажденный Севастополь», основателя и редактора знаменитого журнала «Научное обозрение» знала вся образованная Россия.

Смерть была скоропостижной. Вечером 11 июня Михаил Михайлович предупредил близких, что собирается допоздна работать в своей лаборатории (находившейся здесь же, в квартире), а утром будет отсыпаться и просит его не будить. Поэтому только после полудня решились обеспокоенные родные к нему заглянуть. Филиппов лежал на полу возле стола, уставленного химическими и физическими приборами, колбами, ретортами.

Все попытки вернуть его к жизни были безуспешны. Вызванный вольнопрактикующий врач Полянский, осмотрев тело, затруднился с выводами и записал в медицинском свидетельстве: «Mors ex causa ignota» («Смерть от неизвестной причины»).

Зная, что сорокачетырехлетний ученый страдал пороком сердца, и не желая вскрытия, потрясенные горем близкие готовы были смириться с таким заключением. Но оказалось, посмертной судьбой покойного распоряжаются не они.

События развивались стремительно. Неизвестно кем оповещенные, в квартиру нагрянули агенты охранки. Начался лихорадочный обыск, в ходе которого изымалось все подряд: переписка ученого, документы, записи опытов, приборы, химические реактивы.

1903-й год – не 1937-й, даже не 1905-й, и такое поведение представителей власти казалось диким, невероятным. Конечно, покойный состоял под надзором полиции, когда-то даже был выслан из Петербурга (пересидел срок высылки в пятидесяти верстах от столицы, в финском Териоки, нынешнем курортном Зеленогорске). Но за что? За связь с революционерами? Так ведь к кому он был близок! Не к террористам каким-нибудь, которые стреляют в сановников и швыряют в них бомбы. Всего лишь к марксистам, к Плеханову и другим социал-демократическим теоретикам. Печатал в своем «Научном обозрении» под псевдонимами их статьи, совершенно невинные, философские, экономические (в том числе статью о теории реализации молодого Владимира Ульянова). Только-то и грехов…

Откуда же такая полицейская осатанелость? При чем здесь научные записи и приборы покойного? Для чего в качестве эксперта вызван обследовать их полковник Главного артиллерийского управления Гельфрейх?

В охранном отделении царила какая-то необъяснимая паника. Вопреки воле родных, тело Филиппова увезли для вскрытия в Мариинскую больницу на Литейном. Якобы с целью установить подлинную причину смерти. Однако все действия властей были направлены как раз на то, чтобы ее скрыть. Первоначальное заключение полицейского врача «смерть от паралича сердца» отметается. Делается попытка представить случившееся самоубийством. Полковник Гельфрейх (специалист отнюдь не по ядам, а по взрывчатым веществам и боеприпасам) весьма неубедительно пытается доказать, что свой последний опыт Филиппов поставил исключительно для того, чтобы получить синильную кислоту и покончить с собой путем «самоотравления». При этом не приводится никаких подтверждающих анализов найденных в лаборатории веществ и совершенно игнорируется тот факт, что на трупе не обнаружено изменений, характерных для действия цианидов.

В конце концов, непонятная полицейская свистопляска над телом покойного закончилась, и его возвратили родным. 16 июня состоялись похороны. После церковного обряда, совершенного над гробом убежденного атеиста, и короткой гражданской панихиды возник на «Литераторских мостках» Волкова кладбища, неподалеку от могил Белинского и Добролюбова, новый могильный холмик с простой надписью на кресте: «М. М. Филиппов. Основатель и редактор журнала „Научное обозрение“ (1858–1903)».

Жизнь скромного труженика русской науки завершилась. И родилась одна из самых удивительных загадок XX столетия.

Сенсация грянула вскоре после похорон, когда либеральная газета «Русские ведомости» опубликовала письмо Филиппова в редакцию, написанное и отправленное им 11 июня 1903 года, в последний день жизни:

«В ранней юности я прочитал у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, которое фактически упразднит войну. Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстоянии в тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мною указанных, война фактически становится безумством и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, частью крайне ядовитых».

Даже в наши дни, в эпоху ядерного оружия, компьютеров, космических полетов, текст письма звучит ошеломляюще. А попробуем представить себе лето 1903 года. Корпуса заводских цехов, железные дороги, причалы – везде гул, свист, лязг, всё окутано облаками черного угольного дыма и белого пара бесчисленных работающих паровых машин. Новые двигатели – внутреннего сгорания, электрические – только-только завоевывают себе место. Первые автомобили на тонких колесах ненадежны и хлипки. Первые, примитивные искровые радиоаппараты способны передать отрывистые сигналы Морзе на десятки, в лучшем случае – на сотни километров. Чудом военной техники считаются пулемет Максима и трехдюймовая пушка, стреляющая шрапнелью. И еще полгода остается до того декабрьского дня, когда впервые, на считанные секунды оторвется от земли полотняный биплан братьев Райт.

Да, в том мире письмо Филиппова вызвало потрясение у читающей публики. А лучшим подтверждением его правдивости явилось как раз то, что все записи и приборы ученого сгинули в недрах охранного отделения, где с ними проделывали что-то непонятное (у такого ведомства не больно-то спросишь).

Но охранка не в силах была помешать оживленной дискуссии в печати, которая немедленно и началась. Друзья Филиппова рассказали, что первые опыты поставил он еще в Териоки, в годы высылки. Всего провел 12 опытов, которые дали ему основание считать задачу разрешенной. Предстоял последний, 13-й(!) лабораторный эксперимент, после которого Филиппов собирался на несколько дней выехать во Францию для консультаций с известным химиком Бертело, одним из крупнейших исследователей взрывчатых веществ.

Вспоминали и о том, как Филиппов утверждал, что скоро сумеет одним нажатием кнопки взорвать все пороховые склады в радиусе нескольких тысяч километров. Значит, его сверхоружие было направлено только против смертоносных военных запасов, и его нельзя было бы использовать против мирного населения.

Охранка, напряженно следившая за ходом дискуссии, попыталась проделать то, что на жаргоне современных средств массовой информации называется «сбить волну». 30 июля 1903 года в газете «Новое время» появилась явно инспирированная спецслужбами статья, подписанная инициалами «А. Т.», в которой делалась попытка доказать несостоятельность самой идеи изобретения Филиппова.

И тогда в полемику вступил Менделеев. Хорошо знавший Филиппова, не раз печатавшийся в его журнале, он выступил на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей» с резкой отповедью. Доказав полное незнакомство «А. Т.» с элементарными вопросами химии, Дмитрий Иванович в свойственной ему манере подвел итог: «Писания А. Т. – белиберда!»

Более того, близкий друг Филиппова профессор Трачевский опубликовал в тех же «Санкт-Петербургских ведомостях» запись своей беседы (сейчас сказали бы – интервью) с Д. И. Менделеевым, где великий химик (славный не только тем, что открыл Периодический закон и установил сорокаградусную крепость водки, но и тем, что создал отечественный бездымный порох) уверенно заявил: «В самой идее Филиппова нет ничего фантастического. Волна взрыва доступна передаче, как волна света и звука».

А время шло, и газетные страсти вокруг изобретения Филиппова стали утихать. Новые, грозные события завладели вниманием, а потом и самой жизнью России. Но куда же оно делось, изобретение? Ведь находилось в руках властей. Почему бы не применить его в начавшейся вскоре русско-японской войне и не полюбоваться, как взлетают на воздух от взрыва собственных артиллерийских погребов японские броненосцы?

Сын М. М. Филиппова, родившийся в год смерти своего отца, Борис Михайлович Филиппов (знаменитый московский «домовой» – многолетний руководитель Центрального дома работников искусств, а затем Центрального дома литераторов, автор интереснейших мемуаров) рассказывает, как безуспешно пытался отыскать хоть какие-то документальные следы таинственного изобретения. Борис Михайлович полагает, что погибли они в ходе Февральской революции, когда сгорели архивы охранки (подожженные самими ее сотрудниками).

Французский историк науки Ж. Бержье выдвигает иную версию, которая, на наш взгляд, лучше согласуется с известными фактами. Он пишет, что все документы и приборы Филиппова, изъятые в июне 1903 года после его смерти, были уничтожены немедленно по личному распоряжению Николая Второго. «Вероятно, Николай Второй спас человечество!» – восклицает Бержье. Это, пожалуй, эмоциональное преувеличение. Однако само стремление поскорей избавиться – от греха подальше! – от сверхоружия, которое создано, конечно, из лучших побуждений, но еще неизвестно к каким бедам приведет, добавляет любопытные штрихи к портрету последнего царя.

Еще одно свидетельство о работах Филиппова исходит… от Максима Горького. В 1930 году, в связи с неудавшимися опытами Маркони по передаче энергии с помощью радиоволн, Горький писал: «Это было сделано 27 лет тому назад у нас литератором и ученым М. М. Филипповым, который несколько лет работал над передачей электрического тока по воздуху и в конце концов зажег из Петербурга люстру в Царском Селе». Как видим, речь идет о несколько ином, сугубо мирном варианте изобретения.

И все-таки, что за сверхоружие изобрел Филиппов? Если загадочный прибор действительно был настроен только на уничтожение «пороховых складов», то действие его можно представить следующим образом: ударная волна детонации заряда взрывчатого вещества преобразуется в некий радиоволновый импульс, который «адресован» другим зарядам и, достигая их, на любых расстояниях инициирует взрывы.

Возможно ли такое осуществить? Сразу ответим: при современном уровне знаний в области физики и химии, при современном состоянии электроники – невозможно. А уж представить, чтобы такой прибор был создан на базе техники 1903 года и оказался при этом «изумительно прост и дешев»… Да это даже не фантастика, просто сказка! Нужны веские доказательства.

А веское доказательство одно: личность самого Михаила Михайловича Филиппова. Меньше всего походил он на тех изобретателей-маньяков, что носятся с проектами вечных двигателей, с таблетками, превращающими воду в бензин, и прочими химерами. Был он ученым высочайшей пробы, строгим и требовательным в оценке любых научных идей и прежде всего своих собственных. Представить его в роли беспочвенного мечтателя, а тем более мистификатора – невозможно.

И еще. Филиппова отличал поразительный дар научного предвидения. Вот только один пример. В последнем подготовленном им к печати майском номере «Научного обозрения» за 1903 год (номер стал и самым последним, после смерти Филиппова журнал перестал выходить) рядом с «Заветными мыслями» Д. И. Менделеева была опубликована какая-то сумасбродная статья никому неизвестного провинциального учителя математики. Прежде, чем попасть в руки Филиппова, статья успела побывать в нескольких редакциях, где от нее с насмешками отказались… Еще 15–20 лет назад мы так часто и с такой гордостью вспоминали имя автора статьи и ее название, что читатели постарше, наверное, уже догадались, о чем идет речь. А для нынешней молодежи приходится пояснить: учителя математики звали Константин Эдуардович Циолковский, статья называлась «Исследование мировых пространств реактивными приборами». И как бы ни усердствовали иные современные деятели, пытающиеся завоевать известность ниспровержением старых авторитетов, с публикации именно этой статьи началась в России космическая эра.

В последние советские десятилетия Филиппов был почти забыт. С недавних пор о нем стали вспоминать, но в духе нашего очумевшего времени обращения к его памяти густо окрашены мистикой. Филиппов-де был могучим экстрасенсом, на этих его сверхъестественных способностях и основывалось, оказывается, действие прибора. По одному из центральных телевизионных каналов даже прошла передача, в которой утверждалось, что явление Тунгусского метеорита (случившееся в 1908 году, через пять лет после смерти ученого) было вызвано вовсе не астероидом, не ядром кометы, состоящим из льда, замерзших газов и пыли, не сгустком антивещества (хилые, скучные гипотезы традиционной науки). Нет, этот взрыв чудовищной силы над сибирской тайгой произвел Филиппов, перенеся его во времени и пространстве! Думается, что сам Михаил Михайлович, абсолютный материалист, враг всякой мистики, от души посмеялся бы над этими выдумками.

Да, сверхоружие Филиппова, скорее всего, останется неразгаданной загадкой истории, так же, как тайна его смерти. Но представим невероятное: представим, что прибор Филиппова воссоздан в наше время, и при своей «изумительной простоте», конечно, вскоре изготовлен во многих странах. (Тайну сейчас долго не удержишь, да ведь и сам Филиппов не собирался держать в секрете свое открытие.) Оказал бы этот прибор то благотворное воздействие на жизнь человечества, о котором мечтал изобретатель?

Сразу скажем: вся система вооружений, а с нею тактика и стратегия ведения войн претерпели бы потрясающие изменения. Все боеприпасы – патроны, снаряды, авиабомбы – из грозного оружия превратились бы в источник опасности для их обладателей. Более того, бесполезным хламом обернулись бы и все ядерные боеголовки. (Тот, кто знаком с физикой в объеме школьного курса, знает: чтобы вызвать атомный взрыв, необходим первичный заряд обычного взрывчатого вещества.) И наступил бы желанный всеобщий мир?..

Думается, что нет. Прибор Филиппова не способен повлиять на человеческое сознание. Люди остались бы те же, со своей нетерпимостью, ненавистью, безумием. И, конечно, очень скоро сумели бы построить новую систему вооружений, не основанную на взрывчатых веществах. Изобрели бы какие-нибудь автоматические арбалеты, приспособились бы применять вместо пороха топливно-воздушные смеси, поливали бы друг друга напалмом из огнеметов. И можно не сомневаться: лишившись ядерных боеголовок, богатые демократические страны Запада не стали бы полагаться на рыцарские мечи против кривых сабель многомиллиардного Юга, и первыми отбросили бы запрет на отравляющие газы и чумные бактерии.

При большом желании можно обойтись вообще без всякого оружия. Исламские фанатики, таранившие нью-йоркские небоскребы, превратили в смертоносные бомбы обычные пассажирские лайнеры. А «красные кхмеры» простыми крестьянскими мотыгами перебили два миллиона человек – треть населения собственной страны.

«Люди нашей планеты должны объединиться, или они погибнут… Другие, в другое время уже говорили подобные слова, они не добились успеха. Но тот, кто и сегодня скажет, что эти слова бесполезны, введен в заблуждение превратностями истории… У человечества нет другого выбора, кроме как создать объединенный мир, основанный на законности и гуманизме». Это произнес изобретатель другого сверхоружия, Роберт Оппенгеймер, в 1945 году, вскоре после того, как над Хиросимой взорвалась созданная им атомная бомба.

С тех пор прошло более полувека. Ни гуманизма, ни объединения не видно. Некоторая стабильность утвердилась в жизни стран мирового Запада и во взаимоотношениях между ними, зато нарастает страшный вал хаоса и прямого безумия со стороны мирового Юга. Времени остается все меньше.

Сто лет назад талантливый и добрый человек хотел уничтожить войну с помощью изобретенного им прибора. Легко смеяться над его наивностью нам, имеющим за плечами кровавый опыт XX столетия.

«Люди нашей планеты должны объединиться…» Но разве он хотел не того же самого?

2003

Шимоза

Помнит ли еще кто-нибудь, чему нас учит марксистская теория в вопросе о роли личности в истории? Да, да, в очищенном виде примерно это самое: главное – массы и классы, а «незаменимых, – как говаривал товарищ Сталин, – у нас нет».

Вот только Россия этому закону никогда не подчинялась. В ней – испокон веков – решали всё именно талантливые одиночки. И не обязательно одни исполинские фигуры, подсвеченные прожекторами, как Ленин или Петр. Бывало, что и скромные труженики, либо неприметные мошенники, не искавшие известности. Но уж замены не было никому и никогда…

Первой катастрофой, постигшей Россию в XX веке, первой и предопределившей все последующие, была русско-японская война. Революция 1905 года, которую Ленин называл «генеральной репетицией 1917-го», ее прямое порождение.

Шок, вызванный в обществе военными неудачами на Дальнем Востоке, ненависть и презрение к правящему режиму были тем сильней, что подобного позора не знала Россия за всю свою историю. В начале века не угасла еще в народе память о Крымской войне 1854–55 годов, пусть проигранной, но героической. Совсем свежи были воспоминания о русско-турецкой войне 1877–78 годов, принесшей тяжкие потери, но увенчавшейся славной победой.

И вдруг – непрерывные поражения на полях Маньчжурии с непрерывными отступлениями, начиная от Тюренчена и кончая Мукденом, без единого удачного боя за всю войну. Сдача Порт-Артура. И в финале – чудовищный Цусимский разгром. Как это объяснить?!

О русско-японской войне написаны уже целые библиотеки. Но и по сей день исследователи бьются над ее загадками. Некоторые современные историки даже называют ее «случайно проигранной войной». Приводят целый ряд эпизодов, в основном из хроники боевых действий на море, когда слепой случай действовал в пользу японцев и во вред русским.

Главной роковой случайностью считается гибель адмирала С. О. Макарова при взрыве броненосца «Петропавловск» 31 марта 1904 года. «Голова пропала», – говорили тогда в Порт-Артуре. Замены этой голове в России, конечно, не нашлось.

Но есть мнение, мало известное широкому читателю (оно высказывалось только в специальных исследованиях по истории вооружений), о том, что была еще одна роковая случайность не меньшего значения, чем гибель прославленного адмирала Макарова, – гибель скромного штабс-капитана Семена Панпушко. Что взрыв, который во многом предопределил несчастный для России исход японской войны, прогремел за двенадцать с лишним лет до ее начала, и не на Дальнем Востоке, а в предместье Петербурга.

Сделаем необходимое отступление. Почти 500 лет «богом войны» был дымный, черный порох – смесь древесного угля, серы и селитры. Шиллер писал, что «с тех пор, как изобрели порох, ангелы не участвуют в сражениях людей». Энгельс называл порох «великим революционером», который, пробив рыцарские доспехи, положил конец феодальному угнетению.

Следующая революция грянула (в буквальном смысле слова) в 1846 году, когда итальянский химик Асканио Собреро открыл нитроглицерин. Пораженный невероятной (до сих пор не превзойденной) разрушительной силой этой маслянистой жидкости, Собреро более года скрывал свое открытие, опасаясь, что его используют в военных целях. И только убедившись, что нитроглицерин слишком чувствителен к ударам и сотрясениям, а потому не может применяться в снарядах из-за опасности для самих стреляющих, он опубликовал наконец статью, обессмертившую его имя.

Мудрый гуманист не учел одно обстоятельство: он открыл не просто новое вещество, а неведомое прежде грозное явление – детонацию. Джинн был выпущен из бутылки.

Началась гонка за такой взрывчаткой для снарядов, которая была бы сравнима по мощности с нитроглицерином, но выдерживала бы сотрясение при пушечном выстреле. Заняла она куда больше времени, чем век спустя гонка за атомной бомбой. Только в 1880-е годы определилась конечная цель: вещество, которому французы дали шифрованное название «мелинит» (тринитрофенол, пикриновая кислота).

И уже на финишной прямой гонка, втянувшая ученых и промышленников, военных и разведчиков Франции, Германии, Англии, Японии, обрела особую остроту. На полигонах творилось непонятное. Мелинитовые снаряды могли вести себя прекрасно, а потом, вдруг, очередной снаряд взрывался при выстреле, вдребезги разносил пушку и убивал артиллеристов. Разгадку этой тайны следовало как можно скорее найти. Или украсть.

По драматизму событий, накалу страстей «мелинитовая эпопея» во многом предвосхитила «атомную эпопею». Всё было: охота за технологическими секретами, операции разведслужб, скандальные обвинения ученых в измене, громкие судебные процессы. Вот, разве что, никого не казнили, как Розенбергов. Ну, да и век был еще XIX.

А в России мелинитом занимались понемногу разные люди. По-настоящему же – всего один. Зато какой! Типы, подобные Семену Васильевичу Панпушко, нигде больше, кажется, и не встречаются, кроме нашего нескладного Отечества.

Характер он показал еще юнкером в артиллерийском училище. За отказ выдать напроказившего товарища (свист из строя вслед проходившему начальству) был лишен производства в офицеры и отправлен служить солдатом на правах «вольноопределяющегося». Ах так? И юноша демонстративно отказался от привилегий, которые давал солдату статус «вольнопера».

Еще находясь в солдатчине, увлекся главным делом своей жизни и изучил все известные в то время книги о взрывчатых веществах.

Потом, с большим запозданием, ему присвоят, наконец, первый офицерский чин. Потом будет блестящее окончание артиллерийской академии, стажировка в Германии, научные исследования, собственные книги и статьи, звание действительного члена Русского физико-химического общества и Императорского русского технического общества, преподавание сразу в четырех военно-учебных заведениях Петербурга.

Семьи он не завел. А чтобы заботы о питании не отнимали драгоценного времени, поступил в духе жюль-верновских ученых чудаков: расчетом и опытом установил, что четырех бутылок молока с двумя фунтами хлеба в день ему будет достаточно для поддержания жизни, полностью перешел на этот рацион и жил на нем в течение последних десяти лет.

Это был фанатик, подвижник, трудоголик. Он спешил так, словно предчувствовал, как мало времени ему отпущено. Словно понимал, что никто другой не сможет решить для России «атомную проблему» его времени – проблему мелинита. В этих ярко-желтых кристаллах таилась та степень могущества, без которой государству, желающему остаться великим, нельзя было вступить в надвигающийся XX век. Вот только бы устранить причину внезапных взрывов!

Казенных денег на исследования ему почти не отпускали. На Главном артиллерийском полигоне под Петербургом (возле станции Ржевка) он занял два неотапливаемых деревянных барака. На собственные средства, – жалованье штабс-капитана и преподавательский заработок, – оснастил их самодельными приборами. Помогать ему вызвались трое солдат (солдат!), которые при нем быстро сделались профессиональными лаборантами.

Почему представляется, что подобный тип ученого может появиться только в России? Ведь и Нобель (тот самый, учредитель Нобелевских премий) рисковал жизнью, когда на глазах стоявшей в отдалении публики бросал себе под ноги шашки изобретенного им динамита, чтоб доказать их безопасность. И Эдисон работал по восемнадцать часов в сутки. Но они не были бессребрениками и подвижниками, не служили ни Государству, ни Богу, ни Дьяволу. Старались и рисковали – для себя.

Зато – и в этом вечное преимущество свободного Запада – талантливые люди, в яром своем индивидуализме, там всё равно действуют, как часть саморегулирующейся системы. Запад от одиночек не зависит.

А тайна мелинита уже раскрывалась. И в прекрасно оборудованных европейских лабораториях, и в далекой Японии, где трудился химик по фамилии Шимозе, и в холодных бараках на Ржевском полигоне. Мелинит – твердая кислота. В снаряде он реагирует с железом корпуса, образуя чувствительные, опасные соединения. Это они являются причиной катастрофических взрывов. А значит, решение проблемы в том, чтоб изолировать мелинитовый заряд от контакта со стальной оболочкой. (Чтобы избавиться от подобных хлопот, мелинит впоследствии заменят менее мощным, но более спокойным тротилом. Но это будет гораздо позже.)

Есть все основания полагать: проживи Панпушко еще несколько лет, он не только решил бы оставшиеся технические вопросы, но с его неуемной энергией заставил бы провернуться ржавые шестерни бюрократической российской военной машины. Армия и флот получили бы надежные мелинитовые боеприпасы. И тогда, вполне возможно, вся история России в XX веке потекла бы по иному руслу.

Судьба не отпустила ему этих лет. Не позволила дотянуть даже до роковой цифры 37. Ему было только тридцать пять. И никто уже не узнает, где он допустил свою единственную, первую и последнюю в жизни ошибку.

28 ноября 1891 года в бараке, где Семен Панпушко наполнял мелинитом снаряды, произошел огромной силы взрыв, который буквально разметал деревянную «лабораторию» в щепки. Сбежавшиеся к месту трагедии солдаты и офицеры полигона застали страшную картину: обломки горели, всё застилал дым. Сам Панпушко и двое его помощников-солдат – Осип Виноградов и Петр Шавров – были убиты на месте. Недолго прожил и третий, Василий Егоров. Когда его, обожженного, с оторванными ногами, укладывали на носилки, он смог еще приоткрыть глаза и спросить: «Капитан жив?» – «Погиб!» – ответили ему. – «Жаль, – выговорил умирающий. – Хороший был человек…» – и впал в предсмертное забытье.

После гибели Панпушко работы над мелинитовой проблемой в России фактически прекратились. В Главном артиллерийском управлении больше не желали рисковать. В Киевском военном округе на опытных стрельбах мелинитовыми снарядами разорвало сразу две пушки и были человеческие жертвы, да этот взрыв под самым Петербургом. Нет уж, хватит!

Наверное, генералы из ГАУ не стали бы возражать, если б отыскался еще один фанатик, который всё взял бы на себя: и работу, и риск, и тяжкий труд теребить и подталкивать их самих. Но второго Панпушко в России тогда не нашлось…

Летом 1903 года в ГАУ из агентурных источников получили сведения о том, что японские гранаты (фугасные снаряды) к полевым орудиям содержат двухфунтовый заряд вещества «шимозе», которое есть не что иное, как мелинит. Дело уже стремительно катилось к войне, и, казалось, надо бить тревогу. Русская полевая артиллерия имела один-единственный тип снаряда – шрапнель (дистанционную картечь). Эффективная против войск, движущихся плотными колоннами, шрапнель мало действенна против пехотных цепей и вовсе бессильна против солдат в окопах и укрытиях. Нет, ничего не всколыхнулось в генеральских головах и душах.

Расплата была страшной. Пока что не для генералов, их час придет только в 1917-м. Расплачиваться пришлось солдатам и строевым офицерам. В первые же недели войны по всей России пронеслось змеиное слово – «шимоза». (Естественная для народного произношения замена гласной сразу придала нейтральному слову «шимозе» отвратительное звучание.)

Снаряды-«шимозы» производили тем более ошеломляющее впечатление, что в русской армии не знали ничего подобного. Мощь их разрывов – с огненной вспышкой, оглушительным грохотом, столбами черного дыма и взметенной земли, разлетающимися тучами иззубренных смертоносных осколков – казалась сверхъестественной. «Шимозы» прокладывали путь японской пехоте. В обороне японцы могли укрываться за глинобитными стенками маньчжурских селений и оставаться за ними в безопасности под градом русских винтовочных и шрапнельных пуль. Когда же русские пытались занять оборону в таких же фанзах, «шимозы» разбивали их в пыль.

Несколько захваченных японских снарядов переправили в Петербург для изучения. Оказалось, японцы отливали из расплавленного мелинита шашки по форме каморы снаряда. Каждую шашку оклеивали вощеной бумагой в несколько слоев, затем обертывали оловянной фольгой, затем еще раз бумагой, и в таком виде вставляли в снаряд. Действительно, изоляция от корпуса была полной. В этих-то оклейках и обертках и заключался весь секрет надежности «шимозы».

Впрочем, и в войсках быстро поняли, что ничего сверхъестественного «шимозы» не представляют, и не то диво, что они есть у японцев, а то возмутительно, что их нет в собственных зарядных ящиках. На страницы популярного журнала «Разведчик» весной 1905 года прорвалось анонимное письмо русского офицера с передовой, крик отчаяния:

«Ради Бога, напишите, что необходимо сейчас же, немедля заказать 50–100 тысяч трехдюймовых гранат, снарядить их сильновзрывчатым составом вроде мелинита… и вот мы будем иметь те же самые «шимозы», которые нам нужны и ах как нужны. Японцы начинают ими нас бить с дистанций, превосходящих действие нашей шрапнели, а мы им можем ответить лишь шрапнелью с установкой на удар – результат поражения которой нулевой…»

Еще хуже обстояло дело во флоте. Фугасные снаряды японских 12-дюймовых морских орудий содержали целых сто фунтов «шимозы», и разрушительная мощь их, действительно, была огромной. Правда, они не пробивали броню, да и не были на это рассчитаны, но от их взрывов броневые плиты срывались с креплений и расходились друг с другом, а в корпусах кораблей возникали течи. На броне загоралась краска, вспыхивали деревянные палубные настилы, в разрушенных каютах и отсеках горело все, что могло гореть. Русские корабли, охваченные пожарами, пылали, как гигантские плавучие костры.

А главное, в небронированных участках борта эти снаряды проделывали пробоины, по свидетельству современников, «в сотни квадратных футов». Сквозь такие проломы, погружавшиеся в воду при крене, вливались массы воды. Японский адмирал Того, прекрасно знавший действие своих снарядов, специально старался в бою маневрировать так, чтобы русская эскадра все время была под ветром, гнавшим в тот день сильные волны, и вода захлестывала в разбитые корпуса русских кораблей с максимальной силой. В результате русские броненосцы один за другим, опрокидываясь, тонули.