Текст книги "Гуманная пуля. Книга о науке, политике, истории и будущем (сборник)"

А теперь попытаемся представить себе, как модно теперь выражаться, «сценарии» будущего развития событий в России. Исходить будем из трех очевидных условий. Во-первых: у нас очень мало молодежи. Во-вторых: у нас частично разрушен, частично парализован научно-технический комплекс, уничтожена значительная часть интеллигенции. И, наконец, в-третьих: у нас все еще сохраняется, хоть и съежившаяся, хоть обнищавшая до лохмотьев, система государственного высшего образования; сохраняется, хотя бы в виде скелета, на который при очень большом желании и еще большем умении можно нарастить мышцы, структура науки – НИИ, НПО, целые научные города; а главное, пока еще (пока!) сохраняются остатки научно-технической интеллигенции, которые способны воспитать из склонной к тому, совсем уж малочисленной части нынешней молодежи своих преемников.

Сразу скажем, что развитие событий по самому катастрофическому варианту – массовые мятежи, новая гражданская война – представляется маловероятным. Просто потому, что старящееся население почти невозможно поднять на восстание, тем более на кровавую междоусобицу. У нас слишком мало молодежи, а значит, мало энергии, хотя бы и безумной. Не можем поэтому согласиться и с В. В. Белоцерковским, который так объясняет причины пассивности, как он выражается, инженерно-рабочего класса:

«Феодальный „социализм“ Сталина и брежневский режим за долгие годы их существования отучили людей от политической активности, от способности к самоорганизации и защите своих интересов, которой раньше, худо ли бедно, обладали даже малограмотные рабочие царского времени. Наши реформаторы должны были бы поставить памятник Сталину. Без него они уже давно летели бы вверх тормашками!»

Славное, конечно, было бы зрелище: Ельцин, Гайдар, Чубайс, Черномырдин, Березовский торжественно открывают новый памятник Сталину. Но они с чистой душой могут этого не делать. В жизнь давно вошло молодое поколение, для которого не только Сталин, но и Брежнев – древняя история, а не организуется, не бунтует оно прежде всего потому, что малочисленно и рассеяно среди усталых, пожилых людей.

По той же причине маловероятным кажется и установление в России тоталитарной идеологической диктатуры на манер сталинской или гитлеровской. Настоящий, буйный фашизм (как и сталинизм) требует массового энтузиазма. Для его расцвета нужно много молодых людей, которых можно оболванить, раскалить, послать убивать и умирать. В Германии и в России накануне Первой мировой войны была очень высокая рождаемость, в результате и Гитлеру, и Сталину в начале 30-х достались громадные массы молодежи. Сейчас в России она в меньшинстве.

Так что, от впадения в сталинистское или нацистское безумие нас спасает отнюдь не разум народа и его историческая память (ни то, ни другое никак не проявляется, это видно хотя бы по тому равнодушию, с каким в нашем, самом пострадавшем от фашистов городе население относится к фашистским газетам, листовкам и даже к шествиям молодчиков со свастиками в День Победы за колонной ветеранов), спасает отнюдь не нехватка претендентов на роль нового «отца народов» или «фюрера» (из своих змеиных яиц уже повылупилась целая стая упырей, рвущихся хоть в Сталины, хоть в Гитлеры, хоть в Пол Поты), спасает не твердость властей, не решимость правоохранительных органов (они по-прежнему ласково гладят фашистов по головке). Спасает – все та же обескровленность нашего народа, которая делает его неспособным даже на гибельное буйство. Горько все это сознавать, но уж что есть, то есть.

Однако все сказанное вовсе не означает, что мы вообще гарантированы от пришествия диктатуры как таковой. Вопрос лишь в том, что это будет за диктатура и при каких условиях она будет установлена. В попытке прогноза нам придется (никуда не денешься от марксистско-ленинской методологии) еще раз внимательно обратиться к экономическому положению.

По данным независимых экспертов, криминалитет в России в 1999 году контролирует 50–60 % валового продукта (в развитых странах эта цифра не превышает 8–10 %). Идут естественные гангстерские разборки со взрывами и стрельбой, захваты, переделы. Но, так или иначе, сферы влияния разграничиваются, закрепляются, и главари преступных кланов становятся (в симбиозе с бывшей номенклатурой, которую они потеснили) крупными торговцами и предпринимателями. Основной бизнес этой компрадорской буржуазии, как мы знаем, экспорт российских природных ресурсов и ввоз в страну западных товаров. Ожидать, что такие дельцы станут вкладывать деньги в наукоемкие отрасли, конечно, не приходится. При первобытном капитализме капитал идет только туда, где можно получить самую быструю и легкую прибыль, а после этого зачастую старается вообще вывезти ее из страны. На каждый доллар, вложенный в Россию в 90-х годах в виде инвестиций, Запад получил 3–4 доллара легальных и нелегальных российских инвестиций в свою экономику. Общий же объем сбежавших за границу капиталов достигает, по самым скромным оценкам, 300–350 млрд долларов.

Нас иногда успокаивают: мол, так было всегда и везде, подождите, криминальный капитал постепенно цивилизуется и лет через 20–30 обязательно пойдет в наукоемкие отрасли. Но у России такого времени просто нет в запасе, необратимые демографические изменения начнутся раньше.

Надежды на благотворное естественное действие рынка тем более иллюзорны, что как раз естественным путем вся структура общества быстро переформировывается именно под систему криминального капитализма. В статье А. Разумова («Свободная мысль», № 2, 1999) приводятся поразительные цифры: в частных охранниках, при нашей-то скудости людских ресурсов, служит сейчас 1 млн 200 тысяч человек! Конечно, многие из них нанялись от безысходности, ради хоть какого-то заработка, но чрезвычайно характерно, что в таком массовом количестве востребованы не талант и квалификация, востребовано умение пользоваться кулаками, дубинками, «шокерами», пистолетами.

А ведь к этой армии лоботрясов надо прибавить отряды вольных рэкетиров и просто воров и бандитов, прибавить мелких дельцов теневого бизнеса, прибавить громадную, ничего не производящую, но беспредельно жадную орду чиновников, прибавить бесчисленную служебную и личную обслугу новых бизнесменов, прибавить алкоголиков, наркоманов, бродяг-бомжей и т. д. Надеяться, что весь этот, с позволения сказать, человеческий материал можно психологически перевоспитать и профессионально переподготовить для созидательной деятельности, а тем более уповать, что такое превращение совершится само собою, конечно, нельзя. Помнится, десять лет назад сокрушались, что нам «не с кем идти в рынок». Еще десяток лет криминального капитализма, и уж точно не с кем будет выходить из его потустороннего мира в научно-техническую реальность.

Кризис 17 августа 1998 года нанес по этой системе сокрушительный удар, но отнюдь не разрушил ее и даже не поколебал психологию новых хозяев жизни. Осенью 1998 года, уже после того, как цены (при тех же зарплатах и пенсиях) подскочили в три раза, стали раздаваться голоса «экспертов», утверждавших: главная причина наших бед в том, что мы всё еще живем слишком хорошо. Россияне-де никак не хотят понять: для успеха реформ их жизненный уровень должен опуститься до реального уровня заурядной страны «третьего мира», ну, в лучшем случае, Индии.

Не ясно, почему в качестве примера выбрали далекую Индию, могли бы поискать аналогии в собственной истории, хотя бы сталинских времен, – городские рабочие после удушения НЭПа, крестьяне после коллективизации. Кстати, и климат в Индии несколько отличается от нашего. При наших морозах в индийских жилищах, в индийской одежке и на индийском рационе – протянешь недолго.

Но главное заключается в том, что все эти упреки-угрозы («слишком хорошо живете, не хотите понять») адресовались отнюдь не владельцам роскошных «мерседесов», которых, по утверждению знатоков, на улицах Петербурга уже больше, чем на улицах Гамбурга, не хозяевам каменных многоэтажных дач-особняков, похожих на укрепленные средневековые замки, а именно несчастной массе российских жителей, которых удар кризиса сбросил из бедности в нищету.

Я пишу эти строки летом 1999 года и, похоже, от «индийского» варианта нас пока что спасло начавшееся минувшей зимой повышение мировых цен на нефть. Спасение кажется настолько чудесным, что иные наши экономисты, нагнетавшие осенью 1998-го безысходное уныние, теперь, не моргнув глазом, переходят к оптимизму. Поговаривают даже о начале подъема.

Но за повышением цен когда-нибудь неизбежно последует спад. Тем более, что себестоимость нашей сибирской нефти во много раз выше, чем ближневосточной (весной 1999 года – 14 и 2 доллара за баррель соответственно, при средних ценах на мировом рынке 18–19 долларов). Тем более, что, если смотреть правде в глаза, ни наша нефть, ни остальные природные ресурсы, ни цветные металлы Западу особенно и не нужны. Система мировой экономики в основном сложилась во времена Советского Союза, она прекрасно обходилась без него, и еще лучше сумеет в будущем обойтись без России, от которой, к тому же, отпали богатые природными ресурсами имперские окраины – Казахстан, Азербайджан, Туркменистан. Запад проявляет к России внимание потому, что в ее руках находятся остатки советского ядерного арсенала. Но этим не прокормишься.

А главное, главное – никуда не делся демографический кризис. Общее старение населения, разбухающая масса пенсионеров и уменьшающееся число трудоспособных, подрывают – при сохранении олигархической, мафиозной экономики – сами возможности для устойчивого роста. Дело даже не в том, грянут или нет новые кризисы, подобные 17-му августа, провалится или нет большинство населения на индийский (или угандийский) жизненный уровень. Дело просто в том, что рано или поздно этому большинству предстоит осознать: никаких надежд у него нет вообще, оно навсегда обречено на бедность и будет погружаться в нее все глубже.

Здесь ключевое слово – «навсегда». Заставить основную массу населения, даже пожилого и усталого, навсегда смириться с такой перспективой, удерживать его в этом смирении, сохраняя нуворишам их «мерседесы», офисы и роскошные виллы, будет весьма затруднительно без диктатуры. И тогда, вполне вероятно, она придет. Не обязательно путем переворота. Скорей всего, путем ужесточения существующей системы власти.

Конечно, это будет репрессивная диктатура. Массовых беспорядков ей, скорее всего, подавлять не придется, но карательные меры против отдельных лиц и групп, слишком активно проявляющих свое недовольство, могут сделаться постоянными.

Диктатура невозможна без идеологического, пропагандистского обеспечения, и она принесет с собой идеологию. Какую? Конечно, националистическую (чем же еще приятно пощекотать ограбленного и голодного, как не национализмом?), но вряд ли нацистскую. Для нацистского варианта, как мы говорили, у нас слишком мало молодежи, энергии, да и материальных ресурсов. К тому же, откровенным фашистам просвещенный Запад может сказать свое «фэ!» А без западных товаров, без поездок на Запад, без лечения на Западе и, наконец, без западных банков, где можно прятать свои капиталы, нашим будущим диктаторам, как и нынешним правителям, – не прожить.

Есть ли исторические аналоги у подобной диктатуры? Конечно, есть. Достаточно взглянуть на Латинскую Америку. У нас давно уже многие мечтают о пришествии чилийского Пиночета. Но пиночеты выдвигаются предпринимателями-производителями, на них опираются и в их интересах действуют. Компрадорская буржуазия и организованная преступность выдвигают совсем иных диктаторов, таких как парагвайский Стресснер.

Для тех, кто забыл или не знал: Парагвай – государство с обширной территорией, 407 тыс. кв. км (больше, чем Италия и Португалия вместе взятые), и с населением 4,5 млн человек (средняя плотность почти как в России). В стране богатейшая природа, основные экспортные товары – древесина ценных пород, хлопок, продукты животноводства, цитрусовые, табак и т. д. Есть запасы марганцевых, медных, цинковых руд, есть нефть. При этом экономика находится в состоянии нескончаемого кризиса, а народ живет в страшной бедности. Причина – засилье олигархии (примерно 25 богатейших семей и 1500 помещиков) и организованной преступности. «Теневая экономика» охватывает добрую половину всех экономических операций (совсем как у нас). Только 1/3 экспорта-импорта осуществляется на законном основании, все остальное – контрабанда.

Вот в такой стране в 1954 году пришел к власти, совершив государственный переворот, генерал Альфредо Стресснер и бессменно правил почти 35 лет, из которых 33 года страна жила в условиях чрезвычайного положения, а любая оппозиция была загнана в подполье. Это была националистическая диктатура. Нашим тупым национал-патриотам с их манией чистопородности, должно быть, трудно себе представить, какой можно проповедовать национализм в стране испано-индейских метисов всех оттенков кожи, половина которых говорит по-испански, а половина – только на родном гуарани, да при том, что сам Стресснер по происхождению – немец. Но для государственной идеологии и пропаганды такие пустяки значения не имеют. (Так что, если нахрапистые демагоги, – а уж этого добра, в отличие от чего другого, у нас в избытке, – станут использовать в России парагвайский опыт, полиэтнический и многоконфессиональный состав ее населения непреодолимых препятствий не создаст.)

За годы правления Стресснера были убиты по политическим мотивам 12 тысяч человек, свыше 400 тысяч прошли через тюремные застенки, а 1,5 миллиона эмигрировали, спасаясь отчасти от террора, но главным образом – от нищеты. Если по проценту заключенных и убитых со Стресснером мог бы потягаться товарищ Сталин, то процент эмиграции, достигнутый доном Альфредо (1/3 населения страны), – абсолютный мировой рекорд.

При этом в Парагвае формально действовала конституция, периодически избирался парламент (один кандидат по каждому округу, назначаемый лично Стресснером), а раз в пять лет шумно проводились «перевыборы» самого Стресснера на президентский пост. Подобная бутафория, плюс свобода эмиграции, плюс отсутствие преследований по расовым и религиозным мотивам (сажали и убивали, действительно, за другое) позволяли Западу, прикрывая глаза, если не считать Парагвай демократическим государством, то во всяком случае поддерживать с ним отношения в полном объеме, не вмешиваясь в его «внутренние дела». Правда, эмиграцию Стресснер не ограничивал не столько для того, чтобы нравиться Западу, сколько по экономическим соображениям: переводы, высылаемые эмигрантами родственникам, оставшимся в Парагвае, играли важную роль в финансовой жизни страны.

Понятно, что Стресснера люто ненавидел весь народ, и в феврале 1989 года 77-летнего диктатора наконец-то свергли (его же близкий родственник, главнокомандующий вооруженными силами). Начались демократические перемены. Военное правительство организовало выборы и передало власть правительству гражданскому, стали возвращаться бывшие политэмигранты, отдали под суд самых одиозных деятелей прошлого режима. Хотелось бы порадоваться за измученную страну, да не получается: ни в экономике, ни в жизни простого народа ничего не изменилось. Больше того: весной 1998 года промелькнули сообщения о том, что теперь большинство парагвайцев хотело бы возвращения престарелого диктатора, доживавшего свой век в изгнании, в Бразилии. При нем Парагвай грабила, в основном, только группировка близких к нему олигархов и главарей преступных кланов. А при установившемся «демократическом режиме» начался тотальный грабеж, без всяких правил и ограничений.

Вот, пришествие российского Стресснера, к сожалению, приходится считать весьма вероятной перспективой. По нашим традициям, это скорее всего будет конкретная личность (не исключено, что и знакомая: такую роль может принять на себя один из тех, кто уже топчется на политической авансцене). Хотя, диктатуру может осуществлять и группа лиц, хунта, как это было, например, в Аргентине в 1976–1982 годах. Суть не меняется.

Могут возразить: Россия – не Парагвай, ее национализм немыслим без великодержавия. Что ж, явится и оно, только в отличие от былых времен, в соответствии со скудными возможностями страны, это будет уже не экспансионистское, а изоляционистское великодержавие – не на деле, так в риторике, по образцу не Стресснера, так Франко («Будем жить, глядя не во внешний мир, а вовнутрь!»). А поскольку российское великодержавие – в любом его варианте – невозможно без театральности, со сцены, скорей всего, будут тем или иным способом устранены самые одиозные из нынешних олигархов, раздражающие население своей откровенной пещерностью и, вдобавок, своим этническим происхождением. Решающее влияние обретут олигархи более умные, во всяком случае более респектабельные, и с благополучными фамилиями. Но экономическая основа режима все равно останется олигархической, мафиозной, а сам режим – застойно-диктаторским, стресснеровским.

Причем в нынешней России с ее пожилым населением такого размаха репрессий, как в Парагвае, даже не потребуется. И направлены будут репрессии не столько против политических противников режима и выступлений отчаявшейся бедноты, сколько против «внесистемных» криминальных группировок, недовольных разделом собственности и привилегий, закрепленным диктатурой, против чересчур своевольничающих князьков-губернаторов и группирующихся вокруг них местных мафиозных семейств и т. п. Результаты подобных карательных действий – обеспечение целостности страны, прекращение (или хотя бы сокращение) вызывающих заказных убийств – еще и послужат укреплению авторитета диктатуры в народе.

И в Парагвае, и в Аргентине достаточно высокая рождаемость, у них есть молодежь, есть будущее. Для них диктатура – проходящая болезнь. В России диктатура только ускорит течение стариковских, смертельных недугов страны. Возможно, в течение какого-то времени она сумеет, например, более или менее успешно противостоять хаосу и терроризму, проникающим с юга. Но, поскольку она сделает необратимым угасание собственного народа, натиск молодого, многолюдного Юго-Востока на российские просторы пойдет в итоге еще стремительнее.

Не хочется верить в такой финал, в такую, говоря словами Нагибина, «тьму в конце туннеля». Но пока что, по всем признакам, движемся мы нашим извилистым туннелем как раз в том направлении.

Ладно, «пророкам гибели легко, им ошибиться трудно». Но можно ли, хотя бы теоретически, в нашем нынешнем положении представить себе спасительный сценарий? Как-то неловко и браться за это. Менее всего хотелось бы предстать перед читателем в качестве автора очередного упражнения на тему «Как нам обустроить Россию?» Сейчас такие программы, преисполненные соответствующих данному жанру пафоса и апломба, появляются чуть не в каждом номере каждой газеты, не говоря о журналах, и сделались чем-то вроде постоянной рубрики.

Юрий Буртин пишет:

«У нашей общественной мысли есть давний грех. Она чрезмерно любит вопрос „что делать?“ Любит составлять всякого рода программы действий, но при этом слишком редко задается сопутствующим, не менее важным вопросом „кому делать?“ Кому эти программы адресованы? Кто всерьез, то есть исходя из собственных жизненных интересов, захочет, а захотев, сможет их исполнить? Между тем, без этого обсуждать, „что делать“, – пустое занятие».

Буртин совершенно прав. В нынешней олигархической России возглас его – «кому?!» – двоится и затухает в пространстве без ответа. Те, кто хотели бы, исходя из своих жизненных интересов, осуществить спасительные программы (большинство народа), сделать этого не могут, а те, кто могли бы хоть попытаться (наша так называемая элита, вцепившаяся во властные и финансовые рычаги), – из собственных жизненных интересов нипочем не захотят. Тот, кто еще помнит знаменитую ленинскую формулу революционной ситуации, сразу увидит в нашей действительности ее зеркальную противоположность: у нас обессиленные низы не могут, а энергичные (в борьбе за власть и свое обогащение) верхи – не хотят. Такая перемена полюсов, как в электронной схеме с выпрямителем, запирает жизненный ток. Это паралич.

Поэтому прошу читателя рассматривать все дальнейшее, как чисто теоретические построения. Это не программа действий и не призыв к ним (обращать такие призывы не к кому), а всего лишь кабинетное исследование на тему: имеет данная задача решение или нет?

Итак, с чего следовало бы начинать? Да, может быть, прежде всего – с ясной формулировки российской национальной идеи. Уж сколько лет по громогласно объявленному заданию президента Ельцина идут ее поиски. Ищут ученые, публицисты, деятели культуры (так и хочется добавить из детского стихотворения Маршака: «ищут прохожие, ищет милиция»). Сколько газетных и журнальных статей, телепередач, дискуссий, споров! А результат – прямо по Маршаку: «ищут давно, и не могут найти».

И не в том дело, что искали плохо, искали не там. Незачем было вообще искать. Национальные идеи не «ищут», не придумывают, не назначают сверху. Они рождаются сами – стихийно, из настроений и чаяний народа, и сами изменяются вместе с историческими обстоятельствами. Чего же хочет наш народ сейчас? Да жить он хочет, жить, уцелеть! Так что, в качестве национальной идеи на ближайшие годы прекрасно подойдет, например, формула некогда популярного, а ныне почти забытого писателя Вадима Кожевникова. Правда, когда этот ортодоксальный партиец в середине 60-х озаглавил одну из частей своего романа о разведчиках «Щит и меч» словами «Приказано выжить!», он, конечно, не подозревал, что формулирует национальную идею для будущей посткоммунистической России. Но факт остается фактом, и негоже нам забывать подлинного автора (или, во всяком случае, того, кто первым пустил эти меткие слова в широкий оборот).

Приказано выжить, а обеспечить выживание, отдельного ли человека или целой нации, может единственная реальная сила, которая противостоит энтропии и устремлена к бессмертию – наука. Значит, нужна мобилизация отечественной науки. Осуществить ее может только государство. Известны возражения: вот-де, и в прошлом все попытки российских реформ заканчивались возвратным усилением роли государства, и при нашей склонности к централизации и бюрократии дело быстро доходило до нового тоталитаризма.

Верно, но сейчас случай особый. Попросту говоря – самый последний в нашей истории. И дальнейшее «устроение общества собственников» (как называет сей процесс Борис Березовский), а попросту – продолжение «бандитского капитализма» (это выражение принадлежит не какому-нибудь Анпилову, а Джорджу Соросу), в сочетании с только усиливающимся всевластием орды чиновников-коррупционеров погубит окончательно нашу науку, а с ней и Россию, так же неотвратимо, как новый тоталитаризм любого окраса.

Нам ближе всего позиция тех, кто считает, что провести Россию между гибельными крайностями хаоса и сверхцентрализации может только социал-демократическое государство (хотя лишь немногие, не пугаясь слов, решаются договаривать до конца: государство демократического социализма). Мы рассматриваем этот вопрос с точки зрения нашей темы: без направления всей государственной политики на поддержку трудящегося населения и защиту нетрудоспособных, при сохранении демократических свобод и многообразия форм собственности, не удастся ни осуществить мобилизацию наших последних интеллектуальных резервов, ни создать условия для их эффективной работы по спасению страны.

К сожалению, в нынешней России социал-демократия представляется чем-то невероятным, и противников у нее больше, чем сторонников. Для «правых либералов» демократический социализм – оксюморон, абсурд, химера. Главной причиной наших бед они считают не дикость первобытного капитализма, а, напротив, недостаток рыночных свобод. Их принципы неизменны: дать еще больше простора для рыночной стихии, и все постепенно образуется само собой. Повторим: они бы могли быть правы, если бы у России было в запасе еще хотя бы лет 30–40, а лучше – 50. Попросту говоря, если бы у нас подрастало достаточно молодежи. Но в ситуации, когда молодежь – наш самый острый дефицит, наставления «правых» напоминают советы лечить жестокую аллергию введением в организм еще больших доз аллергена.

Еще яростнее противостоят социал-демократической идее сталинистские группировки и партии, особенно крупнейшая из них – КПРФ. Эти, кажется, вполне сознательно и с каким-то извращенным сладострастием вдалбливают в сознание людей, что в России социализм возможен только в форме чудовищной карикатуры – сталинского национал-социализма с его ненавистью к интеллекту, с его тупостью, шовинизмом, трескучей демагогией и расчетом на полное невежество. (Чего стоит один зычный крик Зюганова на митинге: «Мы – партия Иосифа Сталина и Сергея Королева!» Благо, тело Сергея Павловича Королева, с его сломанными на допросах в НКВД челюстями, кремировали, и он не может перевернуться в гробу.)

Не случайно до сих пор не возникло сколько-нибудь серьезной партии демократического социализма. А те организации, что пытаются присвоить себе это имя, подчас вызывают недоверие и даже смех. Например, восхитительно зрелище восседающих рядом в президиуме «социал-демократического» собрания бывшего генсека Горбачева и самодовольного владельца казино Семаго. Ну, просто Плеханов с Мартовым.

Но уж поскольку мы и так предались, по словам Буртина, «пустому занятию», пойдем еще дальше и предположим (это чистая условность, как в математической задаче!), что к власти в России пришел президент-социалист, опирающийся на социал-демократическое большинство в парламенте. Предположим, что все эти условные социал-демократы – люди безусловно честные, и притом вовсе не благостные слюнтяи, какими их когда-то изображал сталинский кинематограф, а волевые деятели, преисполненные решимости спасти страну. С каких конкретных шагов начали бы они выполнять приказ истории – «Выжить!»?

Не станем и говорить о том, что подразумевается само собою, – о ликвидации всем известных криминальных объединений, которые хозяйничают в экономике и рвутся в политику, о подавлении коррупции, о пресечении деятельности фашистских группировок и запрете фашистской пропаганды. Без удаления этих раковых опухолей любое лечение России будет просто бессмысленным. Именно такие хирургические меры и будут первым признаком того, что в стране действительно появилась власть, озабоченная выживанием нации, прагматичная и дееспособная.

Обратимся сразу к нашей теме. Предстоит буквально в считанные годы возродить реальное производство для внутреннего рынка, только тогда начнут увеличиваться доходы населения и государства, и мы станем выползать из гибельной нищеты. Осуществить это можно, лишь опираясь на еще уцелевшую научно-техническую интеллигенцию. Мобилизация всех сохранившихся интеллектуальных ресурсов будет объявлена важнейшей задачей и начнется немедленно. Помимо прочего, она позволит и резко сократить потребность в западных инвестициях, недостаток которых нам сейчас представляют чуть не главной причиной всех бедствий. Много десятилетий наши инженеры, преодолевая с помощью своей изобретательности нехватку самого необходимого, обеспечивали жизнь и военное могущество страны. И даже сейчас, после всех потерь, интеллект оставшихся специалистов мог бы заменить миллиарды долларов капиталовложений.

При этом вовсе не понадобится возврат к тотальному огосударствлению. Так, Николай Шмелев, исследовавший данный вопрос (см. его статью в журнале «Свободная мысль» № 2, 1999), утверждает: социал-демократическому государству достаточно сосредоточить в своих руках всего 1/3 национальных активов, но в эту долю должны войти вся наука и все основные наукоемкие производства, включая энергетику и транспорт. Тогда на все остальное предпринимательство – мелкое, среднее, частное, акционерное, – можно будет влиять с помощью эффективных, но косвенных (то есть не административных, а экономических) методов воздействия.

Понятно, что один из главных таких методов должен состоять в разумном протекционизме: предоставлении преимуществ, льгот, привилегий тем предприятиям любой формы собственности, которые проводят модернизацию и внедряют высокие технологии, используя разработки отечественной науки.

На этом пути будет много препятствий. Например, философ А. Ракитов в интересной, но весьма спорной статье («Наука и жизнь», № 12, 1998) так излагает свое видение главных затруднений:

«Отравленные вековым преклонением перед всем зарубежным, обожающие зарубежный комфорт, иномарки, голливудские фильмы, швейцарские, американские и немецкие лекарства, японскую бытовую технику и т. д., наши бизнесмены должны совершить подлинную психологическую революцию и поверить, что отечественная научная продукция может быть конкурентоспособной и высокорентабельной. А это, как показывает опыт, совсем не простая метаморфоза».

Г-ну Ракитову кажется, что он осуждает наших бизнесменов. На самом деле он еще идеализирует этих бывших партсекретарей КПСС и паханов мафиозных группировок. Реальный опыт показывает: ожидать от них какой-то «психологической революции» можно с той же степенью вероятности, что и знаменитого «чуда Джинса» (замерзания воды в поставленном на огонь чайнике). Отдавать на их усмотрение судьбу отечественной науки – просто абсурдно. Ни терпеть их господство, ни хоть сколько-нибудь подделываться под их вкусы социал-демократическое правительство не имеет права, ибо в таком случае будет утрачена его социальная направленность и провалятся любые усилия по спасению страны и народа. Против засилья криминального капитала, «обожающего иномарки», должна быть начата решительная борьба, вплоть до национализации в необходимых случаях незаконно приватизированных предприятий (особенно предприятий-монополистов).

Но и полагаться в этой борьбе на чисто карательные меры, проводить неразборчивую экспроприацию – опасно, поскольку грозит потрясениями, крушением демократии, да и экономически бесперспективно. Задача социал-демократического государства будет состоять в том, чтобы, используя методы госрегулирования, вытеснять криминальный капитал и расчищать место для реальных производителей. Очевидно, во всех случаях, когда только возможно, следовало бы применять наиболее спокойный и надежный способ: не бороться за передел собственности, а, оставляя противнику его собственность, обходить его и затем выдавливать с рынка.

Для предпринимателей-производителей, использующих достижения отечественной науки и работающих для своего потребителя, оборонные НПО могут и должны создавать по конверсии гибкие автоматизированные технологии и соответствующее оборудование. Таких производителей надо защищать законами и всей силой правоохранительных органов не только от прямого рэкета, но от любых форм давления со стороны компрадорского капитала, наводняющего страну западным импортом.