Текст книги "Гуманная пуля. Книга о науке, политике, истории и будущем (сборник)"

Невозможно понять экономистов, которые на все голоса распевают, что наши собственные товары на нашем же внутреннем рынке станут конкурентоспособными только тогда, когда превзойдут по качеству западные. Под эти песни разорились даже те предприятия, которые давали продукцию мирового уровня, как Петродворцовый часовой завод. Пусть наши товары в чем-то будут выигрывать, в чем-то проигрывать, но последнее может и должно быть скомпенсировано их дешевизной и доступностью для основной массы населения.

На мировом рынке – действительно – экспортные российские товары должны превосходить западные, чтобы получить признание. Вопрос лишь в том, на какой вид экспорта нам ориентироваться. Непонятно, почему обычно подразумевают, что Россия, подобно Японии, должна развивать экспорт готовых изделий массового спроса. Трудно представить, что мы сумеем протолкнуться с таким товаром, даже высококачественным, в плотно забитые мировые торговые ряды. На наш взгляд, совершенно правы те исследователи, которые утверждают, что самым прибыльным для России мог бы стать экспорт научной продукции. Причем не только уникальных наукоемких изделий, но самого интеллектуального продукта – новых технологий и опытно-конструкторских разработок.

При нынешней научной разрухе подобные мнения звучат редко и почти не воспринимаются всерьез. А ведь ничего экзотического здесь нет. В этом виде экспорта преуспевает, например, Израиль. А уж Россия с таким экспортным товаром включилась бы в международное разделение труда наиболее эффективно. Все, что нужно для этого: создать нашим инженерам и ученым нормальные условия работы, чтобы они могли реализовать свой потенциал у себя дома, никуда не уезжая. Любые инвестиции здесь быстро окупятся сторицей. Кстати, к такому экспорту труднее будет присосаться криминальному капиталу. Точнее, от такого экспорта его легче будет отогнать.

«Приказано выжить» – национальная идея-минимум. Но одновременно с обеспечением текущего выживания должна осуществляться программа спасения нации, рассчитанная на несколько десятилетий. Дело опять не в словесных формулировках, хотя, например, один из руководителей петербургского «Мемориала» сформулировал такую среднесрочную национальную идею следующим образом: «Точно определить периметр, который мы сможем удержать под натиском новых ордынцев с красными или зелеными знаменами, и закрепиться в нем». Натиск может быть вооруженным или невооруженным, да и само звучание формулы можно изменить, чтобы пригасить излишние милитаристские нотки, суть дела от этого не меняется. Она сводится к тому, что главной задачей государства, сосредоточившего в своих руках всю мощь отечественной науки, должно стать использование этой мощи для того, чтобы избежать катастрофы при вхождении в демографический кризис.

Напомним: если не принимать мер сейчас, то в 2010–2015 годах некому станет работать и некому обеспечивать безопасность страны. Пенсионеры, которых в России окажется больше половины населения, будут существовать на грани голодной смерти, а с Кавказа, из Средней Азии и Китая через прохудившиеся границы хлынут потоки уже не торговцев и «гастарбайтеров», но откровенных переселенцев, несущих с собою вал хаоса, преступности, террора.

Единственной альтернативой такому развитию событий является обеспечение жизнеспособности страны путем создания сверхпроизводительных, автоматизированных технологий. Надо ясно осознать, что перед Россией стоит небывалая для нее задача. В прошлом, когда она была полна жизненных сил, ей не раз приходилось осуществлять так называемые «догоняющие модернизации». Догоняющие – по отношению к Западу. Сейчас ей, состарившейся и обескровленной, для того, чтобы выжить, необходимо опередить Запад (а тем более – своих южных и юго-восточных соседей). Опередить и первой прийти к той структуре общества и экономики, которая многими на Западе считается нежелательным следствием научно-технического прогресса. К структуре, при которой в реальном производстве, в сельском хозяйстве, во всех системах энергетики, транспорта, связи, строительства, медицинского обслуживания, безопасности и т. д., благодаря использованию сверхэффективных технологий, в том числе биологических, будет занято очень небольшое количество людей, меньшинство населения. Даже на Западе с его низкой рождаемостью боятся, что это приведет к массовой безработице и социальным напряжениям. А для России начала XXI века, с ее переизбытком стариков и малочисленностью трудоспособных, в этом и только в этом – последняя возможность спасения.

Для разработки и обслуживания сверхтехнологий потребуются ученые и инженерно-технические специалисты высочайшей квалификации. Поэтому прежде, чем приступать к выработке любых конкретных программ, нужно сразу понять главное: все будущее России (и то, настанет ли само будущее) сейчас зависит от очень тонкого слоя людей. Точных статистических данных, конечно, нет, но вряд ли мы ошибемся, предположив, что во всей 140-миллионной стране их наберется, в лучшем случае, несколько сот тысяч. Речь идет о небольшой части нашей молодежи, которая, – несмотря на то, что вся мерзость действительности и вся мощь безумной масс-культуры внушают ей: «Все бессмысленно, живи одним днем!!», – продолжает тянуться к науке, то есть к разуму и бессмертию. О тех подростках и юношах, которые посреди чумы криминального капитализма все равно хотят заниматься математикой, физикой, химией, биологией, строить самолеты и ракеты, изучать космос и живую материю. Именно через них проявляется инстинкт самосохранения нации. Вот эти ребята и есть самый последний резерв России.

Значит, нужна государственная программа подготовки научных и инженерных кадров. И первой ее ступенью должна стать широкая кампания популяризации науки, ориентированная прежде всего на детей, подростков, юношество. У нас много хлопочут о «компьютерной грамотности», напрочь забывая, что любая грамотность – это не цель, а всего лишь средство. Мы должны – на новом историческом витке, с использованием самых современных средств, в том числе и компьютерных, – повторить опыт 50-х – начала 60-х: сделать так, чтобы научно-популярная информация, нацеленная на разные возрастные группы, стала доступной всем школьникам в любом уголке России.

Им надо увлекательно рассказывать об истории науки и техники, о строении и жизни нашей Вселенной, от космоса до микромира, о современных научных и инженерных проблемах. (Обычная школьная программа тут совершенно не справляется.) Они должны расти в этом информационном поле, и тогда хотя бы для части из них оно окажется сильнее информационного поля масс-культуры, проповедующей культ потребления, сильнее поля газеток типа «Спид-Инфо», где человек предстает в виде безмозглого придатка к своим половым органам. Никаких денег здесь жалеть не следует. Самая малая прибавка числа юношей и девушек, которые увлекутся научно-техническим творчеством и определят свои профессиональные интересы, все окупит.

Что касается отбора склонных к науке, одаренных ребят и специализированного школьного обучения для них, то здесь велосипед изобретать не надо. У нас за несколько десятилетий накоплен богатый опыт спецшкол с научным уклоном. Даже в условиях нынешней разрухи в Петербурге, например, действуют прекрасные физико-математические лицеи и их питомцы побивают на международных олимпиадах своих западных сверстников. Вот и образец.

Но прежде всего должно измениться положение российских учителей. Их надо не просто избавить от унизительной нищеты. Материальное обеспечение и вообще социальный статус учителя, – не только в столичных лицеях, в любом уголке России, – должны быть подняты до уровня, соответствующего новому значению школы, ключевого звена в системе научной мобилизации. Российский учитель в начале XXI века должен выиграть свою битву. Для него это не «битва при Садове», как для прусского учителя в 1866-м, а битва под Москвой 1941-го или под Сталинградом 1942-го. Как и в тех сражениях, отступать больше некуда. Отступление означает всеобщую гибель.

А что касается следующего звена, системы высшего образования, то здесь все обстоит еще сложнее. С одной стороны, с вузовских кафедр сбежали в коммерцию, освободив место, многие дельцы от науки и «активисты»; остались и сделались влиятельнее многие настоящие специалисты старшего поколения; понемногу поступает в аспирантуру и начинает работать на кафедрах молодежь, которую наука влечет сама по себе, а не как средство дохода.

С другой стороны, стали появляться новые дельцы, которые посреди обычной вузовской нищеты умудряются зарабатывать неплохие деньги для себя и своего окружения. Иногда это честная плата за выполнение договоров с российскими и иностранными фирмами, зачастую – деньги, добываемые какими-то малопонятными способами.

И наконец, как мы уже отмечали раньше, в немалом числе сидят еще на кафедрах и в руководстве вузов реликты брежневской эпохи, унылые, озлобленные скудостью нынешних зарплат и непригодные даже для коммерции. Эта публика – самый верный электорат КПРФ и поставщик «мыслителей» для сталинистских и фашистских движений. В душе они все еще надеются на возврат блаженных времен, когда им щедрой рукой платили за бездарность и безделье.

Так что, если начнется наша гипотетическая кампания по мобилизации науки, не только к каждому вузу, но буквально к каждой кафедре потребуется свой индивидуальный подход. Чистка и переаттестация кадров, невзирая на ученые степени и должности, необходима капитальная. Разумеется, не по политическим, а только по профессиональным критериям. (В том, что эти критерии в большинстве случаев совпадают, господам фашистам и товарищам сталинистам никто не виноват.)

Но проблема все в том же проклятом вопросе: «кому делать?» Кто сумеет быстро и объективно провести необходимейшую для спасения страны чистку государственных вузов? Как только задаешься этим вопросом, сразу становится очевидной вся условность наших построений.

Тем не менее продолжим. Есть в отношении высшего образования и несомненные принципы. В середине 60-х в СССР при 200-миллионном населении было, помнится, 750 вузов. По сообщению еженедельника «Аргументы и факты» (№ 22, июнь 1999), в России с ее 140-миллионным населением сейчас примерно 600 вузов, из них государственных – менее 300, остальные – частные. Известно, что Международному валютному фонду и это количество государственных вузов кажется завышенным, он настаивает на сокращениях. Но здесь не следует даже вступать в дискуссию. Число государственных вузов в нашей стране должно определяться только ее собственными потребностями в специалистах, и прежде всего – в научно-технических специалистах.

Поскольку в наших теоретических построениях мы принимаем, что вся наука и все наукоемкие производства находятся в руках государства, можно и должно спланировать в общих чертах, сколько специалистов какого профиля понадобится России для прохождения ближайших кризисных лет и десятилетий. (Частные, платные вузы можно совершенно не принимать в расчет: они готовят не ученых и инженеров, а правоведов, экономистов, менеджеров, организаторов шоу-бизнеса и тому подобные кадры для существующей ныне выморочной экономики. Причем большинство именно этих кадров, именно в нынешней экономике – при отсутствии реального производства – окажутся не нужны.)

По тем же причинам не может быть и речи о введении платного обучения в государственных вузах на научно-технических факультетах. Такая мера, без преувеличений, будет для нашей страны самоубийством. Нувориши и их окружение, те, кто сейчас способен оплатить учебу своих детей в вузах, учиться на инженеров их не пошлют, да те и сами не пойдут, выберут что-нибудь вроде юриспруденции или менеджмента. Тянутся к науке и технике, как правило, дети нашей нищей интеллигенции (к которой с полным правом можно отнести и квалифицированных рабочих). Государство должно не деньги требовать с этих ребят, а радоваться тому, что они еще есть, и учить их бесплатно. А потом создавать все условия для того, чтобы, выучившись, они не помышляли об отъезде из России, чтобы здесь могли трудиться в полную силу.

Надо все время помнить о главной опасности: сползании страны в демографический провал. В ближайшие несколько лет в вузах еще будут сохраняться кое-какие конкурсы, но, по данным Министерства образования РФ, в 2006 году количество выпускников средних школ сравняется с количеством мест в государственных вузах, а в 2009 году мест будет уже на 30 % больше, чем выпускников. Невероятное соотношение! Власть, подобная нынешней, в такой ситуации пойдет по самому простому пути – сократит систему высшего образования, чем только ускорит скатыванье в пропасть. Власть, озабоченная выживанием нации, постарается загрузить высвобождающиеся вузовские «мощности» программами переобучения и повышения квалификации взрослых. Количество специалистов и уровень их знаний необходимо повышать всеми средствами.

Как должна быть организована государственная наука в России в эпоху демографического кризиса и выживания? О частностях можно спорить, лучшие конкретные формы надо искать. Ясно одно: ни чрезмерная вольность («удовлетворение учеными своего любопытства за казенный счет», как говорил покойный Л. А. Арцимович), ни жесткая заорганизованность, наподобие системы отраслевых НПО брежневских времен с ее чудовищной бюрократией, здесь будут непригодны и недопустимы. Науку, подобно шпаге из знаменитой поговорки фехтовальщиков, можно сравнить с птичкой: держать ее слишком крепко – значит задушить, а если держать ее недостаточно крепко – она улетит.

Можно согласиться с тем, что, в отличие от Запада, для нас традиционной и самой эффективной является система «научных школ», точнее, научного лидерства: творческий коллектив формируется вокруг признанного лидера, который сочетает в себе таланты выдающегося ученого и организатора. Нужно лишь, чтобы и выдвижение таких лидеров, и формирование коллективов происходили естественным путем. Хотя бы так, как когда-то, в 20-е, происходило выдвижение Н. И. Вавилова и формирование Института растениеводства, выдвижение А. Н. Туполева и формирование Отдела опытного самолетостроения ЦАГИ. (В наше время, вследствие дробления науки и техники на все более узкопрофессиональные направления, система лидерства не обязательно должна формировать крупные организации. Речь идет, в том числе, о формировании узкоспециализированных коллективов масштаба крупных лабораторий, наделенных достаточной самостоятельностью.)

Ясно также, что в условиях смешанной экономики работа на государственном предприятии должна быть для специалиста самой престижной. Но отнюдь не в отношении зарплаты. Инженер в государственном НПО (или как они там станут называться), конечно, должен иметь доход, обеспечивающий достойную жизнь его семье. Однако надо считать совершенно естественным то, что он будет зарабатывать меньше, чем специалист из лаборатории какого-нибудь АО (такие лаборатории неизбежно станут возникать), занятый конкретными исследованиями в интересах своей фирмы. Кто ищет высоких заработков, тот волен переходить в частный сектор. Зато в государственной научной организации перед тем, кто увлечен своей специальностью, будут раскрываться несравненно более широкие перспективы для творческого роста. Сама работа здесь будет объемнее, интересней и, – что немаловажно, – будет связана с большей ответственностью.

Так пойдет селекция, и в государственной науке станут закрепляться самые талантливые специалисты с развитым гражданским чувством. Но при этом – непременно! – любой заработок специалиста в госсекторе, большой или маленький, должен быть впрямую связан с конкретными результатами его деятельности. Вернувшись к системе штатных расписаний и жестких окладов, мы превратим государственные НИИ в отстойники для бездари, ищущей спокойной жизни.

Чрезвычайно сложный вопрос: какие направления научно-технического прогресса должны быть приоритетными для государственного финансирования с учетом неизбежной, особенно в период кризиса, ограниченности ресурсов? Некоторые из них сомнений не вызывают: энергетика, транспорт, космос, информатика, биотехнологии и генная инженерия, фармакология, современные медицинские технологии и т. д. Ну, а что касается тематики не столь очевидной? Многие полагают, что, поскольку выделяемых бюджетных средств все равно не хватит для полноценных исследований по всему фронту современной науки, нечего и «размазывать» деньги по всему массиву оставшихся от советских времен НИИ. Это-де бессмысленные траты на бессмысленную консервацию. Надо, мол, выделить те НИИ и научные центры, которые способны создавать технологии и продукцию, превосходящие зарубежные аналоги, их подпитать, остальные закрыть.

Конечно, некоторые НИИ придется закрывать. Некоторым – сугубо отраслевым, прикладным – надо предоставить возможность самим переориентироваться на разработки, пользующиеся коммерческим спросом. Но в целом, при решении вопроса, каким научным направлениям в России жить на государственном обеспечении, каким – умирать, надо руководствоваться иными критериями, чем сегодняшняя востребованность и конкурентоспособность. Мы уже привыкли к терминам «продовольственная безопасность страны», «лекарственная безопасность», но что-то не приходилось встречать термин «научная безопасность». А ведь этот фактор становится важнейшим для России, если она хочет сохранить свою независимость.

Речь идет о своего рода научной автаркии (способности к самообеспечению). Надеяться на то, открыв границы для экономического и научного обмена, для привлечения инвестиций, мы, в отличие от советских времен, получаем свободный доступ к новейшим достижениям Запада, по меньшей мере, наивно. Транснациональные корпорации, штаб-квартиры которых расположены в развитых странах, охотно используют рабочую силу развивающихся стран, но не передают им новейших технологий даже в рамках одной корпорации. Тот, кто хочет иметь передовую промышленность, должен обязательно развивать собственную науку.

И государство должно поддерживать не только те исследования, которые считаются важнейшими сейчас, но и те, которые, не находя пока что выхода в свет, могут со временем, порой неожиданно, стать приоритетными (как это было в прошлом, например, с ядерной физикой). Не обязательно по каждому направлению запускать обширные дорогостоящие программы. По некоторым пусть работают отдельные лаборатории, группы, своего рода разведывательные отряды. Пусть сами трудятся и отслеживают, как специалисты, все мировые работы в своей области. Важно владеть информацией и вовремя заметить возможность прорыва.

Если Россия сумеет, отмобилизовав свою науку и неуклонно наращивая интеллектуальный потенциал, осуществить «опережающую модернизацию», для нее станут не страшны ни увеличение среднего возраста населения, ни даже общее, неизбежное его сокращение. Не отставая больше от летящей гуманной пули научно-технического прогресса, наша страна в этом движении, направленном в том числе к продлению индивидуальной жизни, а в перспективе – к технологическому бессмертию, вновь и по-новому обретет уверенность в будущем.

Что касается проникновения в страну легальных и нелегальных переселенцев, то полностью остановить их поток, видимо, уже не сумеет и «опережающая» научно-техническая модернизация. Но она, во-первых, все же значительно уменьшит его (сократив потребность в рабочих руках, обеспечив своим гражданам ключевые места в автоматизированных системах производства и жизнеобеспечения, усилив меры контроля и т. д.), а во-вторых, – и это главное, – она сведет к минимуму отрицательные последствия изменений этнического состава населения.

Здесь можно вспомнить о том, как несколько лет назад в компьютер заложили данные о численности, динамике прироста и перемешивания различных этнических групп США. Компьютер выдал графический портрет «среднего американца» середины XXI века: лицо, в котором сквозь европейские черты ощутимо пробиваются азиатские и африканские признаки. Ученые, обсуждавшие полученный результат, не страдали расовыми предрассудками и вполне оптимистично утверждали: американская цивилизация переплавит в своем котле самые разнородные элементы, большинство будущих граждан США, несмотря на изменения во внешности, останутся людьми европейской культуры, наследниками американской истории, приверженными всем традиционным американским ценностям.

Полное научно-техническое самообеспечение нашей страны придаст и русской культуре подобную устойчивость, в России будет продолжаться российская история.

Только тогда наша страна сумеет вернуть себе статус великой, ведь в XXI веке это возможно будет осуществить лишь в качестве великой научной державы, ни в каком ином. И тогда, может быть, станет актуальной национальная идея-максимум, которую давным-давно сформулировал Иван Петрович Павлов: «Служение отечеству означает обогащение энергией русской мысли прогресса мировой науки во имя устроения общечеловеческого счастья» (цитата – по пересказу М. Г. Ярошевского, но здесь важен именно общий смысл).

Беспокоятся о том, что наша страна – многонациональная. Что ж, если кого-то царапнут слова «русская мысль», их можно заменить и на «мысль российскую». Но, кажется, в таком контексте слово «русский» не заденет самолюбие ни единого человека, считающего себя гражданином России, какого бы этнического происхождения он ни был. Если и формула Павлова – не объединяющая национальная идея, отказываюсь понимать, что такое национальная идея вообще.

Я заканчиваю эту главу летом 1999 года. К сожалению, окружающая действительность пока не дает реальных надежд ни на движение по социал-демократическому пути, ни на спасительную мобилизацию науки.

Московский исследователь В. А. Красильщиков отмечает, как внушающий оптимизм, следующий, по его словам, «малозаметный, но важный факт»: в последние годы в Москве растет конкурс на вступительных экзаменах в такие трудные и не обещающие легких денег вузы, как Инженерно-физический и Физико-технический. Да и в петербургских вузах такая тенденция заметна: здесь тоже прибавилось тех, кто хочет получить, например, специальность физика, кого не пугают более сложные вступительные экзамены и более трудная учеба. (Чтобы просто «отмазаться» от призыва в армию, юношам ведь достаточно поступить куда-нибудь «попроще».)

Слегка подбадривают и результаты социологических опросов, периодически проводимых Российским независимым институтом социальных и национальных проблем: свыше 60 % опрошенных считают, что государство должно в первую очередь финансировать научные исследования и новые технологические разработки.

Однако, ни на действиях властей, ни на реалиях общественной и экономической жизни результаты этих и подобных им опросов, в которых проявляется инстинкт самосохранения нации, никак не сказываются.

Государство не только не заботится о научно-технической ориентации молодежи, но фактически все больше снимает с себя ответственность даже за школьное образование. Идут какие-то маловразумительные разговоры о подготовке некоей реформы с переходом на 12-летку (зачем?!). Стихийно возникают и множатся «лицеи», «гимназии» и т. д., что во многих случаях является чисто коммерческими уловками новоявленных дельцов от педагогики в целях взимания платы за обучение. Нарастает разнобой школьных программ. Причем в пользу экономики, правоведения, иностранных языков во многих «гимназиях» сокращается преподавание математики, физики, химии, биологии, русской литературы, истории. А тем временем большинство учителей, особенно в провинции, продолжают нищенствовать.

Неудивительно, что исследования, проведенные по международным методикам, дали шокирующие результаты в части знания российскими школьниками естественных наук и математики. Если не принимать в расчет столичные школы, а говорить об основной массе провинциальных школ, Россия по этим показателям оказывается в пятом десятке стран мира. Только и начинать «опережающую» модернизацию.

В вузах вместо реальных реформ – какие-то странные процессы. Обезьянничая, пытаются переносить в наши институты западные приемы и формы, причем явно не те, которым стоит подражать. Обсуждается введение «модульной системы», при которой студент сам будет выбирать, что ему изучать и в каком объеме. С точки зрения качества подготовки специалистов это, конечно, абсурд. Однако в видах дальнейшего сокращения бесплатного обучения и прироста платного – вполне логично.

А что творится в научных структурах? В газетах и журналах самого демократического толка (о национал-патриотической прессе и говорить нечего, с ней все ясно) периодически всплывают надутые апломбом и скудные мыслями статьи ученых мужей, явно из остатков академической и вузовской номенклатуры застойных лет. И, похоже, чувствуют они себя никакими не «остатками», а полномочными представителями, если не хозяевами, современной российской науки. Самодовольные, брюзгливые, не способные ни на какое реальное дело, только на имитацию. (Говорят, что и школьная «двенадцатилетка» – продукт одного из академических институтов. Вот это на них похоже.) Как будто мертвый хватает живого: сталинская система ученых степеней и научного администрирования добивает науку в современной России.

В самом начале книги мы говорили о том, что даже многие инженеры и научные работники, выброшенные в пустоту, немалую долю разочарования и презрения – по странному свойству человеческой психики – обращают вовнутрь, на свои оказавшиеся бесполезными знания, способности и, наконец, на самое науку. Вот, например, как объясняет астрофизик Г. С. Хромов в своей книге «Наука, которую мы теряем» (М., 1995) катастрофу нашей научной системы:

«Наука развивалась последние 200–300 лет экстенсивно, поглощала все больше материальных и людских ресурсов, но такое развитие не могло больше продолжаться. Советская наука первой вошла в кризис, вызванный нехваткой ресурсов для дальнейшего развития».

Хромов пророчит всей мировой науке скорую и резкую «ресурсную отсечку», по примеру науки российской, и «спад до уровня ниже предела выживаемости». Г. С. Хромов, как можно судить по его книге, серьезный ученый с широким кругозором. Тем более прискорбно, что даже такой человек в состоянии растерянности не только не может осознать истинных причин развала нашей науки, но и утрачивает понимание самой природы научно-технического прогресса.

А иные гуманитарии, особенно из числа тех, кто прикормлен нынешней властью или финансовыми группировками, не скрывают уже откровенного злорадства по поводу крушения отечественной науки. Вот цитата из статьи Ю. Каграманова с лихим заглавием «Жестоких опытов сбирая поздний плод» («Новый мир», № 10, 1998):

«Экономика, основанная на рыночных принципах, ценит специфические знания, порою самые незатейливые, дающие сообразительному пройдохе определенные преимущества перед теми, чье академическое образование не имеет „выходов“ в хозяйственную практику; каковое обстоятельство, естественно, оскорбляет „недоходные лбы“, если воспользоваться выражением Набокова. Что поделаешь, свободный рынок в значительной мере относится к органической части общественной жизни (об этом писал, в частности, Ф. фон Хайек), и тут всякие полусознательные жучки могут оказаться полезнее иных „мозговиков“ с их отвлеченно-планиметрическим мышлением. Правда, современная экономика требует, как утверждают, специальных знаний, даваемых высшей школой (ее даже называют „экономикой, основанной на знаниях“), но, во-первых, это именно узкоспециальные знания, а во-вторых, движущей силой экономической жизни все равно остается ingenium vulgare, обыкновенная смекалка».

Если продраться к смыслу этого пассажа сквозь заросли авторского косноязычия, отбросить эффектные ссылки на фон Хайека и Набокова, отбросить щегольскую латынь, получается: «Помер Максим (научно-техническая интеллигенция) – и хрен с ним!» То, что «сообразительные пройдохи» торгуют не дровами, а именно тем, что создали «недоходные лбы» (если не отечественные, то американские, японские, шведские), ироничный философ не понимает. О том, что будет со страной, когда «полезные полусознательные жучки» изведут в ней вконец «бесполезных мозговиков», он тем более не задумывается.

Все очень тревожно. И счет идет уже не на десятилетия, на годы. И само собой – ничего не образуется. Утешаться отдельными позитивными явлениями, вроде того, что немного возросло число поступающих на физические факультеты, да и вообще какой-никакой конкурс в технические вузы держится, никак нельзя. Более точную картину настроений современной молодежи дают многочисленные опросы учащихся старших классов. В последние годы они показывают: все больше юношей и девушек готовы пойти в бизнесмены, в сферу досуга и развлечений, стать госслужащими, адвокатами, фотомоделями, а если и учиться в вузах, то все равно с видами на дальнейшую коммерческую деятельность. Число тех, кто сознательно и целеустремленно хотел бы стать ученым или инженером, очень невелико и с каждым годом становится все меньше. Самый последний резерв России неумолимо тает на глазах. И вот это уже по-настоящему страшно.