Текст книги "Гуманная пуля. Книга о науке, политике, истории и будущем (сборник)"

Исчезновение естественного, природой установленного ограничителя приведет к бесконтрольному выделению энергии. Жар эгоизма начнет нарастать, накаляя общество. От высокой температуры будут разрушаться не только правовые (то есть условные) конструкции. Во многих случаях начнут рваться и «молекулярные» связи: родственные, дружеские, партнерские. Такие чувства и понятия, как любовь, верность, вообще мораль, могут оказаться весьма непрочным материалом в этом огне.

Попытаемся проиллюстрировать хотя бы слабость самих по себе правовых норм. Основа жизни буржуазного общества – конкуренция. Непрерывное соперничество кипит во всех сферах деятельности – в бизнесе, в политике, в той же науке («крысиные гонки»). Юридические установления, выработанные веками, понуждают пробиваться к успеху только цивилизованными методами, а неудачнику дают возможность выбыть из игры, сохраняя жизнь и достоинство. Но законы законами, а дело еще и в том, что сейчас все соперники с равной скоростью стареют. Потерпевший поражение в конце концов отказывается от борьбы, потому что у него не остается ни сил, ни времени переиграть партию заново.

Практическое же бессмертие приведет к такому замедлению процессов старения, что в течение долгого (недопустимо долгого) периода в игре будут оставаться все. Выброшенные смогут возвращаться в нее снова и снова. И они будут возвращаться, ибо трудно представить того, кто, оставаясь в силах, легко смирится с поражением, с отсутствием перспектив на всю оставшуюся – новой длительности – жизнь. К «возвращенцам» будут непрерывно добавляться молодые, только вступающие в борьбу за место под солнцем (рождаемость, хоть сильно сократившаяся, не исчезнет полностью).

В результате, при том, что о перенаселении всей планеты и речи не возникнет (на Земле будет меньше обитателей, чем сейчас), в каждой отдельной профессиональной нише пойдет жестокая давка. Тем более, что раньше сознание общей краткости жизни хоть как-то примиряло неудачников с их преуспевающими конкурентами, а практическое бессмертие будет разжигать неугасимую зависть и ненависть.

О последствиях догадаться нетрудно. Нечто подобное мы наблюдаем в новоявленном российском бизнесе, где процессы обогащения и разорения настолько ускорены, что и нынешняя средняя продолжительность жизни кажется бессмертием. Поэтому есть основания опасаться: в бессмертном обществе будущего, как в современной России, деловое соперничество будет порождать нетерпимость, а свободная конкуренция – все равно, между разными фирмами или между сотрудниками одной корпорации – превратится в междоусобную войну на уничтожение.

Террор, казалось бы, устраненный вместе с питавшими его внешними факторами – национальной, религиозной, социальной рознью, станет разгораться внутри отвыкшего от него общества взрывами и выстрелами заказных убийств. Защитные механизмы, выстроенные против фанатиков, не сработают, потому что черту закона станут переступать не фанатики-террористы, а самые, что ни на есть, люди системы.

И это при том, что ценность жизни возрастет неизмеримо! Начнется пересмотр юридической системы с резким ужесточением наказаний за преступления против личности. Но тюремные сроки даже в несколько десятков лет окажутся слишком легкой расплатой за убийство, потому что не отнимут у преступника жизненных перспектив, а такая мера, как пожизненное заключение, вовсе обернется абсурдом. Значит, можно прогнозировать возвращение смертной казни, которая по своей жестокой, абсолютной сущности будет несравнима с казнями прежних времен, от чего еще больше усилится беспощадность внутренней войны.

Очаги междоусобиц разгорятся во всех областях профессиональной деятельности, однако самые опасные конфликты запылают в сфере политики. Буржуазная демократия с ее межпартийной борьбой хороша при нынешней людской недолговечности. Сменяемость лидеров обеспечивают не столько периодические выборы, сколько процессы старения. Политические неудачники, как в бизнесе, выходят из игры, истратив отпущенные им природой силы и время. Сроки пребывания на высших государственных постах ограничиваются законом, но фактически влияние активного деятеля на жизнь общества – находится он у власти, или в оппозиции – длится до тех пор, пока он тоже не исчерпает силы и не отправится на покой, либо в небытие, освобождая историческую сцену.

Теперь же на ней будут оставаться и накапливаться все честолюбцы, жаждущие власти и славы, все одержимые, мечтающие о переустройстве мира по их прожектам, и т. д. Все – со своими идеями, принципами, а главное, со своими кланами.

Кажущиеся столь прочными юридические конструкции и здесь могут вспыхнуть, как целлулоидные. Мы, граждане России, опять можем сослаться на свой собственный – исторический, да и современный – опыт. Бессмертия у нас не было, но были (и сейчас повторяются) времена, когда политические процессы настолько ускорены, что и обыкновенная длительность жизни политика для его конкурентов нестерпимо велика. Мы привыкли списывать всю мерзость и кровь, связанные с этим, на свою нецивилизованность. Но простая логика подсказывает, что и в цивилизованном по лучшему западному образцу обществе будущего достижение практического бессмертия может привести к тому, что политическая состязательность обернется террором против соперников и подавлением несогласных.

Опасность особенно возрастет от того, что неминуемо усугубится новая социальная дифференциация (ее зарождение на Западе мы наблюдаем уже сейчас): разделение общества не на богатых и бедных, а на тех немногих, – условно говоря, «профессионалов», – кто в силу своих личных знаний, способностей, просто должностного положения, управляет экономикой и потоками информации, и остальное общество, зависимое от этого меньшинства.

Сращивание «профессионалов» с политическими силами началось уже в XX веке, а в будущем процесс дойдет до логического завершения: сложатся сверхмощные кланы соединенной политической и научно-технической элиты, которые будут вести между собой борьбу за монопольное влияние на те или иные стороны жизни всего человечества. Фактически – за скрытую, а возможно, и неприкрытую мировую диктатуру. А поскольку в условиях практического бессмертия победа одного клана над другим возможна только путем уничтожения последнего, открывается прямой путь к Четвертой мировой войне. Точнее – к всепланетной гражданской.

Если так случится, многострадальная наша цивилизация промучается уже недолго и «присоединится к большинству», как говорят о покойниках англичане.

Как известно, молчание внеземных цивилизаций, сигналов и следов деятельности которых в космосе никак не удается уловить, ряд ученых объясняет именно тем, что срок жизни цивилизаций ограничен. Наша, земная, просто не совпала по времени со своими соседями в Галактике: одни еще не родились, другие уже погибли.

Более того, еще в 60-е годы ученые, занимавшиеся проблемами внеземной жизни, предвидели, что, чем выше поднимается цивилизация в своем научно-техническом развитии, тем меньше ей остается жить. Как писал в то время И. С. Шкловский: «Подавляющее большинство исследователей стоит за короткую и даже очень короткую шкалу времени существования технологически развитой цивилизации». (Просто поразительно, что все это дозволялось свободно печатать и обсуждать в эпоху казенного советского оптимизма.)

Но относительно возможных причин, ведущих цивилизацию к гибели по мере роста ее могущества, между учеными царила разноголосица. Предположения высказывались самые общие и неопределенные. Например: «полное уничтожение всякой жизни на планете», «физическое или духовное вырождение и вымирание» и т. п. Нам представляется, что именно достижение индивидуального бессмертия и есть тот самый критический рубеж в развитии, который цивилизации почти невозможно преодолеть.

Понятно, что спасительный выход заключается в добровольном самообуздании. Все, в конечном счете, сводится к Человеку.

В. М. Бехтерев в брошюре «Бессмертие человеческой личности с точки зрения науки», вышедшей в самое подходящее для таких мыслей время и в самом подходящем месте, в 1918 году в Петрограде, писал, что цель эволюции общества – «создание высшего в нравственном смысле человеческого существа». В самом деле, если гуманная пуля стремится к индивидуальному бессмертию, то и человек должен прийти к нему подготовленным, измененным. Но он – это ясно уже теперь – подготовиться не успеет, измениться не сможет.

Бессмысленно и винить его. Ведь не только в эгоизме дело, но и в неравенстве. Люди от рождения не равны друг другу по своим способностям, интересам. Да, в условиях краткости индивидуального существования неравенство – источник жизни, движущая сила развития общества. Без него не добрались бы и до бессмертия. Но сразу после достижения всего лишь практического бессмертия окажется, что сохранение любого социального неравенства, – не обязательно иерархического или материального, а буквально любого, в том числе неравенства в престиже и т. п., – означает гибель общества. Переворачивается постулат Достоевского. Оказывается, «Если нет Бога, ничто не дозволено!» Ничто, способное хоть в малейшей степени унизить Человека.

А в то же время, куда его денешь – неравенство? Насильственное принуждение к равенству опробовано множество раз и неизменно терпело крах даже среди недолговечных людей. Пытаться теперь насиловать природу, чтоб уничтожить основу неравенства – разнообразие? Это не только абсурдная, но и, к счастью, неисполнимая затея. Никакой клонинг не решит проблему (и зря вообще в наши дни раздувают связанные с ним страхи). Клонирование может создавать близнецов, копировать тела, но клонировать интеллект и психику невозможно. После рождения человека каждая мысль, каждое впечатление внешнего мира с невероятной скоростью разрушают старые и создают новые сочетания нейронов головного мозга. Естественные или искусственные (клонированные) близнецы с каждым прожитым часом будут неуклонно расходиться друг с другом.

Нет, насильственное равенство невозможно. Более того, для выживания человечества в условиях индивидуального бессмертия необходимо, чтобы отказ от любой формы социального неравенства был для каждого человека не просто добровольным, но и естественным актом, чтобы он совершался без малейшего насилия даже над самим собой. Кто на такое способен? И как вообще может существовать общество без административного неравенства и подчинения?

Остается надеяться только на инстинкт самосохранения. В прошлом, хоть на волоске, он удержал нашу цивилизацию от ядерного самоубийства. Может быть, сумеет выручить и в будущем? Удастся все же выработать какие-то особые, для нас, нынешних, труднопредставимые правовые нормы, которые позволят при сохранении неравенства не допустить взаимоуничтожения, и бессмертные люди подчинятся этим законам?

Михаил Пришвин справедливо писал, что «чувство свободы, углубляясь до конца, должно неизбежно доходить до мысли о бессмертии личном». Но теперь мы видим, что обществу приближающихся к бессмертию долгожителей острее всего понадобится именно несвобода. Невиданная, немыслимая, такая несвобода, потребность в которой была бы так же сильна, как прежде – потребность в свободе. (Хоть смейся, хоть плачь, мы, кажется, опять возвращаемся к марксизму: «Свобода есть осознанная необходимость».)

Но проблема вовсе не исчерпывается одной только опасностью неравенства и междоусобиц. Кризис, порожденный практическим бессмертием, будет всепроникающим, как сильнейшее ионизирующее излучение. Начнут разрушаться самые глубинные структуры человеческой психологии. Еще Екклезиаст сетовал: «Все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается». Но ведь именно «труды для рта», для выживания – своего собственного и близких – наполняли смыслом короткое существование. В этих трудах и заложен величайший смысл, раз они позволяют от поколения к поколению дотянуть до бессмертия. А вот бессмертие уже потребует смысла, для большинства доселе неизвестного и просто чуждого, потребует именно «насыщения души». Вопль «огромного, бескрайнего вопроса: зачем?! зачем?!», когда-то слышный только натурам, подобным Циолковскому, начнет терзать, пусть еще не большинство, но уже слишком многих, для того, чтобы обществу удалось сохранить спокойствие.

При этом прежняя философия, опирающаяся на постулат «философствовать – означает учиться умирать», утвержденный мыслителями прошлого, от древних греков до Монтеня и Толстого, философия, измеряющая человеческое совершенство приближением к стоицизму, окажется не то чтобы устарелой, но разреженной. А вместе с нею недостаточным для дыхания станет и ее благородство.

И все традиционные религии, видимо, ждет серьезный упадок. Их главная притягательная сила – «спасение», иллюзия загробного бессмертия – изрядно обесценится. Но, поскольку жажда простого смысла и тяга к сверхъестественному неистребимы, святое место (буквально) пустым не останется. Еще обильнее пойдут плодиться всевозможные мистические верования, и можно не сомневаться, что в отношении морали все они будут гораздо хуже старых религиозных учений.

Вообще, практическое бессмертие и порождаемое им в обывательском сознании ужасающее чувство бессмысленности могут привести к такому падению нравов, какого в прошлом не бывало в самые темные эпохи нашествий варваров и разрушения культуры.

При этом – еще один парадокс – истинный смысл бытия не только не будет скрыт, но проявится с такой наглядностью, что войдет в массовое сознание, как нечто само собой разумеющееся. Всё станет очевидным. И то, что вторая, помимо бессмертия, составляющая Цели, к которой движется гуманная пуля, – это выход в Космос, его познание. Что сама материя, создавшая разумного человека, стремится таким путем к самопознанию. Все будет понято. Но понять – не означает принять.

Американский физик Стивен Вайнберг, лауреат Нобелевской премии, автор книги «Первые три минуты» о происхождении нашей Вселенной (русский перевод М., 1981), писал о космологии, науке, находящейся, можно сказать, на самом острие летящей гуманной пули:

«Но если и нет утешения в плодах нашего исследования, есть, по крайней мере, утешение в самом исследовании… Попытка понять Вселенную – одна из очень немногих вещей, которые чуть приподнимают человеческую жизнь над уровнем фарса и придают ей черты высокой трагедии».

По своим научно-техническим возможностям общество конца XXI – начала XXII века окажется несравнимо с сегодняшним. Оно, несомненно, будет в состоянии осуществлять пилотируемые полеты ко всем планетам Солнечной системы с целью их изучения. Возможно, станет реальностью и посылка первых экспедиций (или хотя бы автоматических разведчиков) к ближайшим соседним звездам. Практическое бессмертие позволит начать исследовательские, а затем и астроинженерные программы такой длительности, какая прежде была немыслимой из-за куцых сроков индивидуальной жизни. Программы, соответствующие масштабам Космоса. От таких перспектив дух захватывает. Человеческий разум будет готов распространиться в Космосе, и одушевить его, и обрести, наконец, тот главный смысл собственного бытия, который он может ощутить только в слиянии с породившей его Вселенной.

Но вот вопрос: намного ли больше, чем сейчас, окажется в том обществе людей, ищущих утешения не в «плодах», а в «исследованиях»? А ведь бессмертие (даже то начальное, условное, которое мы назвали практическим) потребует от каждого, буквально от каждого – не юридически регламентированного участия в общем фарсе, но именно осознанного участия в высокой трагедии.

Вячеслав Рыбаков в одной из статей иронизировал над наивной советской фантастикой 60-х, которая представляла общечеловеческой целью удовлетворение научного любопытства, страсти к познанию окружающего материального мира:

«Не страна, а сплошной НИИ! Но это оказалось далеко не для всех. И людей нельзя в этом винить – естественно-научное любопытство слишком духовно, чтобы быть высшей ценностью для многих. Оно ведь тоже средство, а не цель; и цели, получается, опять нет».

В том-то и дело, что наивные фантасты оттепельной поры (а подобные мотивы звучали в то время даже в творчестве скептичных Стругацких) были совершенно правы. Познание (и связанное с ним художественное творчество, которое не что иное, как самопознание человека) – вовсе не средство, а именно Цель. Никакой иной Цели, кроме познания, не существует. В познании – единственно – смысл и оправдание бытия человека и человечества. Такова, как выражались классики марксизма, объективная реальность. Она может кому-то нравиться, кому-то не нравиться. Что поделаешь, и закон всемирного тяготения может нравиться или не нравиться, только его не отменишь.

Но прав и Рыбаков, когда замечает: это не для всех. Да попросту для немногих! Так что делать всем остальным? Возможно, в какой-то мере вопрос будет решен постепенным разделением общества на две неравные части: нетрудовое большинство, – условно говоря, сибаритов, предающихся радостям «естественной» жизни, и рабочее меньшинство – научно-техническую элиту. Причем между обеими частями будет существовать постоянный и свободный взаимообмен, встречный переток. Люди будут избирать себе занятие или отказываться от занятий, возвращаться в прежнее состояние и т. д. Это даст цивилизации отсрочку еще на какое-то время.

Но затем проблемы, порождаемые бессмертием, неминуемо начнут разрушать и увлеченную познанием элиту. И не только в том дело, что в сфере науки, как во всех сферах деятельности бессмертных, любая иерархия, любое неравенство, любая конкуренция грозят острейшим, губительным кризисом. Непонятно, как вообще могут соединиться прогресс (движение) и долгожительство (стабильность). Еще один из физиков первой половины XX века с грустью замечал:

«Новые идеи в физике не побеждают. Просто те, кто придерживался старых взглядов, постепенно умирают, а молодые, приходящие им на смену, уже воспринимают вчерашнее новое, как нечто само собой разумеющееся».

То же самое справедливо для любых отраслей познания и творчества вообще.

А уж что говорить о разрушении такого мобилизующего стимула творчества, как сознание краткости отпущенных сроков. О падении цены победы – того торжества прикосновения к вечности, которое приносит смертному творческая удача. О возможности пресыщения.

Значит, возникает опасность торможения научно-технического прогресса, опасность застоя. Вспоминается, как еще в 60-е исследователи проблем внеземной жизни называли «утрату интереса к науке и технике» в числе гипотетических причин гибели цивилизации. Тогда не обсуждалось, откуда она вдруг возьмется, «утрата». Но теперь мы это можем себе представить. По сравнению с другими вариантами здесь только и разницы, что нашей цивилизации в случае «утраты» грозит не мгновенное испепеление в огне междоусобиц, а постепенный упадок, вырождение и угасание.

Может быть, и сквозь эту преграду сумеет прорваться хоть малая часть научной элиты будущего? Та, что выделится из общей массы, соединенная человечностью и потому способная выжить в бессмертном состоянии? Та, что не пресытится знанием и двинется дальше – продолжать распространение Разума в Космосе?

Так далеко нам уже не заглянуть. Но хотелось бы надеяться. Кто-то во Вселенной, где-то, когда-то – должен прорваться. Хоть в одной цивилизации гуманная пуля должна достичь своей Цели без уничтожающей вспышки.

Я знаю, знаю о теориях, будто прорыв однажды состоялся, и мир, в котором мы живем, является чьим-то построением. Но мой человеческий разум этому не верит. Я не могу согласиться с Джинсом, который писал, что Космос напоминает ему «огромную мысль». Это еще не мысль, но великая первозданная стихия, готовая к тому, чтобы принять в себя мысль. Наша Вселенная пока еще не одушевлена.

Тем больше для нас и тревоги, и надежды.

Кто-нибудь из читателей, наверняка, спросит автора: да какое нам с вами дело до тех проблем, которые будут мучить людей лет через сто или сто пятьдесят? Нам, в современной России, при наших невзгодах и непрерывных войнах, свою бы жизнь как-то прожить, да помочь детям. А уж что там достанется нашим (скорей всего, и не нашим, каким-нибудь американским или японским) полубессмертным праправнукам, – пусть праправнуки сами разбираются! Ну, сгорит наша цивилизация на подходе к бессмертию или в самом начале его обретения, не выйдет в Космос, не познает его и не одушевит собой. Ну так что? Что это значит для нас, сегодняшних?

Да, в общем-то, немногое. Только то, что в таком случае и вы, читатель, и автор этой книги, и наши родители, прошедшие голод, войну и террор, несравнимые с нынешними, и все наши более отдаленные предки, чья вереница уходит во тьму былых веков, – все напрасно родились на свет и прожили свою жизнь совершенно бессмысленно.

Только и всего. И ничего больше.

Но пока еще надежда сохраняется. Пока еще гуманная пуля продолжает свой полет.