Текст книги "Царское прошлое чеченцев. Наука и культура"

Русские фотографы на Кавказе

История развития фотоархива и его фондов – это история развития нашего государства. Фотография имеет значение исторической хроники, как в событийном, так и этнографическом, антропологическом и ландшафтном контекстах. В широком смысле фотография – источник познания и, при научном осмыслении, иллюстрированная энциклопедия быта и бытия цивилизаций. Около 1000 фотографий было сделано на Кавказе. Абсолютное большинство сохранившихся снимков выполнено русскими учеными и фотографами В.Д. Смирновым, Я.И. Смирновым, И.Ф. Барщевским, Д.И. Ермаковым, А.К. Энгель, Ф.Ордэ, Л. Рогозиным, И.Г. Ностиц, С.Л. Левицким, Г.И. Раевым, Джанаевым – Хетагуровым А.К. и др.⁶⁹¹. Благодаря работе фотографа Окуловского до нашего времени сохранились подлинные изображения полковника Касима Курумова, ротмистра Чуликова, полковника Арцу Чермоева (фото 1862 г.). Уже генерала Арцу Чермоева в 1871 году сфотографировал А.Д. Иванов⁶⁹².

Начало великолепной фотолетописи Кавказа было положено фотографическим отделом Генерального штаба Кавказской армии. На ее пополнение были направлены и значительные силы Кавказского отдела Русского Географического общества. Одним из первых стал членом-сотрудником РГО профессиональный фотограф А.К. Энгель, художник по образованию. Его артистически выполненные снимки типов и видов Северного Кавказа заслуживали самого высокого одобрения. Особенно много сохранилось фотоснимков, произведенных Кавказским военно-топографическим отделом («Тушины и тушинские женщины», «Хевсурские женщины» и т. д.). Большой интерес представляют снимки Д.И. Ермакова («Продавец ковров и покупатели». 1890-е гг.); Ф. Ордэ («Чеченка. Чеченец». 1880-е гг., «Портреты горцев». 1880-е гг.); Л. Рогозина («Аул Мони. Мост через реку Андийское Койсу». 1890-е гг.)⁶⁹³.

В восьмидесятых годах начал работать и другой известный фотограф – художник Г.И. Раев. В конце XIX века художники нередко стали составлять свои композиции по фотографиям и, нередко переквалифицировались в фотографов⁶⁹⁴. Григория Ивановича Раева можно с полным основанием назвать исследователем Кавказа. Ему были подвластны все жанры: портреты, пейзажи, памятники архитектуры, виды и типы Кавказа. В России первое упоминание о нем в печати относится еще к 1898 году, когда газета «Новое время» поместила информацию о прекрасных Раевских снимках Военно-Грузинской дороги. За ландшафтные снимки Кавказского края Раев получал награды на русских и международных выставках. По своим фотографиям он наладил выпуск открытых писем, фотографических серий «Виды Кавказа, Закавказья, Крыма, Нижегородской ярмарки». Снимки Г.И. Раева послужили основой для создания более чем ста открыток с видами Кавказа. Именно он первым из фотографов России запечатлел процесс становления железнодорожной сети на Кавказе. За плодотворное сотрудничество с Кавказским Географическим обществом он был избран его почетным членом. На основе работ Раева археологи и историки имеют возможность воссоздать многие события того времени. Чего только стоит уникальный альбом с видами Кавказа: Военно-Осетинская дорога, Аллагирское ущелье, тропа на леднике Цей… Русское Географическое общество за мастерство наградило Г.И. Раева большой серебряной медалью; ранее подобную медаль он получал от Русского технического общества⁶⁹⁵.

Еще один популяризатор Кавказа – Д.И. Ермаков. Кроме великолепных пейзажей горной Сванетии, Военно-Грузинской дороги он снял множество этнографических сцен и археологических памятников⁶⁹⁶. Во Владикавказе, на Александровском проспекте находились салоны замечательных фотомастеров и фотохудожников прошлого – А.К. Джанаева-Хетагурова, братьев Рудневых, Воюцкого, Алонкина, Квитона, братьев Хмара, – привлекавшие горожан и гостей столицы Терской области не только возможностью сфотографироваться, но и посмотреть выставки фотографий и фотопластических картин⁶⁹⁷. Интересные виды Кавказа сохранил для нас и фотограф С.Л. Левицкий (1819–1898) – член Парижского фотографического общества, двоюродный брат А.И. Герцена. Во время пребывания на Кавказе он делал дагерротипы (аппаратом с объективом французского оптика Шевалье) видов Кисловодска, Пятигорска и других мест Кавказа.

Выпускник Пажеского корпуса, граф, командир Нижегородского полка (с 1858 г.), расквартированного на Кавказе, генерал – майор свиты императора Александра II (с 1863 г.) – Иван Григорьевич Ностиц (1824–1905), фотографией занялся с 1840-х годов. И.Г. Ностиц стал одним из первых в России фотографов-любителей. В 1859 году он снимал в Чир – Юрте плененного имама Шамиля⁶⁹⁸. Сам Шамиль очень заинтересовался искусством фотографии еще на Кавказе. После пленения, прибыв в Санкт-Петербург, по его желанию состоялась встреча с профессором А.К. Казем-Беком, признанным в Европе востоковедом. Всего более Казем-Бека, по его словам, поразила в Шамиле любовь к разговорам о науках. Речь шла не только об исламе, но и о «разных неожиданных ученых предметах», например, «о механизме фотографического изображения», затмении Солнца и т. п., в чем проявлялся любознательный ум Шамиля⁶⁹⁹. В Петербурге Шамиль посетил фотоателье Александровского, где был сделан его портрет. Когда Шамиль жил в Калуге, местная публика неоднократно обращалась к нему с просьбой сделать фотопортреты его жен, но каждый раз получала решительный отказ. Но в конце-концов Шамиль сказал: «Хорошо, я позволю снять портреты с жен и дочерей, но с тем, чтобы снимала их женщина». Вскоре капитан Руновский представил ему женщину-фото-графа и Шамиль, не хотя, согласился сделать их портреты. Когда ему показали фотографию любимой жены Шуанаты, он сказал: «Лучше бы я увидел ее голову, снятую с плеч!»⁷⁰⁰.

Изобретение фотографии отвечало двум назревшим к XIX столетию потребностям – в получении документально точных изображений, в том числе и портретных, и в дешевом и быстром, а потому массовом изобразительном языке. Фотография – не только свидетельство, но и образ, произведение особого искусства, для которого адекватность отображения реальной натуры является не только технической неизбежностью, но и важнейшим эстетическим принципом. Она стремится быть выразительной в пределах строгой достоверности, быть образной – без нарушения подлинности. Художественный строй фотографического, как и всякого другого искусства, изменчив. Стиль времени накладывает на него определенную печать, задавая и выбор мотива, и композицию снимков, группировку и поведение людей перед камерой. Фотография чутко воспринимает влияние современной ей живописи и графики, но и в свою очередь оказывает на них существенное влияние. Так живописный портрет получил новый эталон достоверности. Этюды для портретной живописи нередко стали делать фотографическими⁷⁰¹.

В Кавказском музее была представлена богатая коллекция фотографий, изображавших мусульманские светские здания, а также христианские монастыри и церкви Кавказа. На Тифлисской выставке кустарных промыслов (1889 г.) Этнографическим отделом Кавказского музея были приобретены многочисленные фотографии и целые коллекции предметов быта народов Кавказа⁷⁰². Ф.П. Кеппенен, побывавший в Кавказском музее, отмечал: «…мне не помнится, чтобы я где-либо в музеях Европы видел такое счастливое сочетание изящества с целесообразностью». Корреспонденты «Терских ведомостей» объясняли секрет «живой фотографии», «волшебных фонарей» механизмом действия электоро-тахископа – прибора, с помощью которого воспроизводятся «натуральные движения фотографированных субъектов»⁷⁰³. Н. Алексеев, в 1858 году из станицы Старогладовской в письме к Л.Н. Толстому сообщает: «Фотография явилась здесь и скоро она познакомит Русь с прелестными местами Кавказа»⁷⁰⁴.

Создание образа Кавказа в творчестве русской интеллигенции

Образ Кавказа по разному рисовался, с одной стороны, в официальном петербургском освещении и, с другой, в освещении дворян, побывавших там, поучаствовавших в военных кампаниях и получивших непосредственные впечатления от увиденного, правда, увиденного сквозь дымку характерного для того времени романтизма. Образ Кавказа, рисуемый официально государством, был наиболее простой по своему смыслу. В представлениях Петербурга горское бытие принадлежало к «низшей реальности», на которую не распространялись принципы поведения, принятые в европейском мире. Эта «низшая реальность» была некоей глиной, сырым материалом, сферой реализации властных фантазий. Отсюда непоследовательность, смена методов, нарушение своих обязательств перед горцами, высокомерное игнорирование их требований. Одним из первых в XIX веке к кавказской теме обратился В.Т. Нарежный. В своем романе «Горный год, или Горские князья» он в иносказательной форме одним из первых подверг критике кавказкую администрацию, ее действия по отношению к местным жителям⁷⁰⁵.

Для активной части дворянства Кавказ был как вариант иного мира, в котором раскрывалось иное качество пространства (горы), который был населен иными людьми – свободными от европейских условностей, был воплощением принципа, который можно определить как принцип психологической компенсации дворянскому сознанию. Кавказ – не просто как географическое и этнографическое, но и как метафизическое явление, давал возможность ощутить бытийную полноту чеоловеческо-го сознания. Горы очаровывали русского дворянина. Это был символ мятежа природы против унылой упорядочности⁷⁰⁶.

Кавказ, как экзотический край, противопоставлялся в творчестве русских писателей пространству обыденному. Так могли смотреть на Кавказ именно романтики, для которых двоемирие было как характерной особенностью мышления, так и необходимой эстетической категорией. Кавказская война интерпретировалась в творчестве русских романтиков как явление, возможное только в подобном экзотическом пространстве, как своего рода неотчуждаемая характеристика Кавказа. При этом война оказывалась в романтическом сознании безусловной ценностью, поскольку именно она обеспечивала состояние свободы – высшего предела для романтического сознания. И именно этим мотивируется глубокая симпатия русских поэтов и писателей к горцам: люди, готовые идти на смерть ради свободы, вызывают уважение безотносительно к тому, с кем они воюют. Проблема самоопределения человека, соприкоснувшегося с другой культурой (в данном случае с совокупностью культур народов, населявших Кавказ), не ограничивается проблемой политического самоопределения. Неприятие политической несвободы – это всего лишь частный случай неприятия романтическим сознанием своей культуры как враждебной в своей монотонности, предсказуемости. Здесь возникает вопрос о культурном статусе человека не только на Кавказской войне и шире – в Российской империи. На кавказском материале решаются проблемы бытия человека в мире⁷⁰⁷.

То напряжение, которое возникало в русской литературе между ощущением неизбежности и, даже необходимости включения Кавказа в Российскую империю и сочуствием к горцам, стало одним из моментов, приведших, в конце концов, к деконструкции в русской культурной традиции евроцентрической модели цивилизаторства. И дело даже не в возможной логике – идеи цивилизаторства хороши, а воплощение – ужасно. Дело в предощущении русской литературой XIX столетия порочности тотального цивилизаторства как процесса, разрушающего обе культуры. Состояние «культурного билингвизма» оказывалось, в конце концов, крайне неустойчивым в силу того, что героям не удавалось сделать четкий выбор между империей и Кавказом (империя плоха, ибо недостаточно европеизирована; Кавказ плох, ибо не принимает чужака в принципе), и – шире – между Кавказом и Европой⁷⁰⁸.

В пламени Кавказской войны, опалившей судьбы Бестужева, Лермонтова, Толстого, поэт и воин Александр Полежаев одним из первых поднял голос против бессмысленной бойни:

 
«Да будет проклят нечестивый,
Извлекший первым меч войны,
На те блаженные страны,
Где жил народ миролюбивый…»
 

Поэт А.И. Полежаев

Русский поэт Александр Иванович Полежаев (1804–1838), отданный Николаем I в солдаты, с 1829 по 1833 г. принимал участие в военных экспедициях на Северном Кавказе⁷⁰⁹. Все события Кавказской войны, сквозь адское пламя которых судьба провела поэта, отразились в его стихах и поэмах. По названиям произведений Полежаева можно составить карту его кавказских походов: Чири-Юрт, Герменчук, Акташ-Аух…. В октябре 1831 года Полежаев участвовал в штурме Чири-Юрта в Чечне и назвал эту битву «достойной примечания в летописях Кавказа». После возвращения отряда из экспедиции в крепость Грозную он в течение одиннадцати дней написал поэму «Чир-Юрт», в которой запечатлел картины минувшего боя⁷¹⁰. А.И. Полежаев в своих произведениях изображает не только ратные подвиги, но и «непоэтичный» быт войны. Исторические комментарии Полежаева создают «эффект присутствия». Русские писатели и поэты, писавшие о Кавказе, редко впрямую осуждали империю, но военная агрессия всегда связана с пролитием крови, жестокостью и насилием, и отказаться от критики войны они не могли. Стихотворения и поэмы кавказского периода творчества А.И. Полежаева сыграли заметную роль в развитии реализма в русской поэзии⁷¹¹.

«Странное дело! Кавказу как будто суждено быть колыбелью наших поэтических талантов, вдохновителем и пестуном их музы, поэтическою их родиною!» – писал В.Г. Белинский⁷¹². Упоминания о Кавказе можно найти в одах М.В. Ломоносова, в стихотворной повести «Бова» А.Н. Радищева и его поэме «Песнь историческая»⁷¹³. Г.В. Державин впервые дает поэтическое описание природы Кавказа в оде «На возвращение из Персии через Кавказские горы графа В.А. Зубова». В.А. Жуковский в своем послании Воейкову посвящает несколько стихотворений описанию Кавказа. Хотя сам он не был на Кавказе, но живо интересовался его населением. Жуковский писал:

 
«Ты зрел как Терек в быстром беге
Меж виноградников шумел,
Где часто притаясь на бреге,
Чеченец иль черкес сидел
Под буркой, с гибельным арканом»⁷¹⁴.
 

Н.Г. Чернышевский осуждал и называл многолетнюю войну на Кавказе «язвой, которая истощала Россию». Н.А. Добролюбов осуждал установленную систему управления горцами, «ошибки» центральных властей, когда все отношения с горцами решались с позиции силы⁷¹⁵. В статье «О значении наших последних подвигов на Кавказе», опубликованной в 1859 году, Добролюбов признавал, что на Северном Кавказе «…царское управление выказывало себя именно с такой стороны, что не могло возбудить неудовольствия во вновь покоренном народе» и что «борьба велась со стороны горцев за независимость их страны, за неприкосновенность их быта». Умело обходя цензурные препятствия, он выражал дружеские чувства русского народа к кавказским народностям: «Когда русское управление сделает то, что для горцев не будет привлекательною перемена его на какое-нибудь другое – тогда только спокойствие на Кавказе и связь его с Россией будут вполне обеспечены⁷¹⁶.

А.С. Грибоедов

Грузинский общественный деятель Г.Д. Эристави, анализируя взгляды А.С. Грибоедова по отношению к Кавказу и его жителям, делает вывод: «Он один из первых, если не первым, сумел понять, что на Кавказе живут, и будут жить люди, достойные симпатии, поддержки и любви со стороны всех порядочных людей русской земли…»⁷¹⁷. Для Грибоедова кавказская тема ассоциировалась со свободолюбием, борьбой против социального и политического угнетения. Герои стихотворения «Хищники на Чегеме» нарисованы с большой симпатией. На фоне величавой и дикой природы вырисовываются образы смелых и сильных горцев, обитающих «будто быстрые орлы под челом крутой скалы». Нет ничего для них дороже, чем свобода отчего края:

 
«Живы в нас отцов обряды,
Кровь их буйная жива.
Та же в небе синева,
Те же льдяные громады,
Те же с ревом водопады,
Та же дикость, красота
По ущелиям разлита!»
 

«Хищники на Чегеме» наряду с четко выраженными вольнолюбивыми мотивами характеризуются сочуствием к борьбе горцев с колониальной политикой самодержавия:

 
«Наши камни, наши кручи!
Русь! Зачем воюешь ты
Вековые высоты?»
 

Страстность, сила стремлений, решительность, волевая настойчивость смелых и свободолюбивых горцев, жертвующих всем ради свободы, как бы противопоставлены безвольным и бессильным пленникам, скованным цепями рабства (это противопоставление найдет дальнейшее развитие в кавказских поэмах М.Ю. Лермонтова). Не случайно, в первой публикации стихотворения («Северная пчела», 1826. № 143) цензурой была изъята девятая строфа, в которой говорится о русских пленниках:

 
«Узы – жребий им приличный,
В их земле и свет темничный!
И ужасен ли, обмен?
Дома – цепи! В чуже – плен!»¹¹⁸.
 

Отпрыск древнего и богатого рода, Грибоедов с детства имел очень широкий кругозор. Чтобы познакомиться с мировым разнообразием, он изучил сначала европейские, а затем и восточные языки. Н. Муравьев (Карский) в 1822 году записал в своем дневнике: «Успехи, которые он сделал в персидском языке, учась один, без помощи книг, которых у него тогда не было, поражают. Он в точности знает язык персидский и занимается теперь арабским…»¹¹⁹. Знание многих языков стало решающим моментом в карьерном росте и судьбе Грибоедова.

19 февраля 1822 года А.С. Грибоедов был назначен чиновником по дипломатической части при Ермолове. В 1819 году Грибоедов приезжал к Ермолову в Чечню, чтобы обговорить будущее его назначение на должность. В некоторых отрывках из эпистолярного наследия Грибоедова можно найти следующие открования поэта: «Чтобы больше не иовничать, пускаюсь в Чечню, Алексей Петрович не хотел, но я ему навязался. – Теперь это меня несколько занимает, борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением, действие конгревов; будем вешать и прощать, и плюем на историю. Имя Ермолова еще ужасает; дай бог, чтобы это очарование не разрушилось. В Чечню! В Чечню!» – писал А.С. Грибоедов своему другу С. Бегичеву ¹²⁰. В другом письме к своему приятелю Грибоедов очень точно объяснил причины своего многолетнего существования «на колесах»: «Судьба, нужда, необходимость. рукою железною закинула меня сюда (на Кавказ) и гонит далее, но по доброй воле, из одного любопытства, никогда бы я не расстался с домашними пенатами…», – в словах этих заключена почти формула всей жизни Грибоедова¹²¹.

Встретившись осенью 1825 года в станице Екатеринославской с генералом Ермоловым, Грибоедов упросил его взять с собой в Чечню. По-видимому, желание участвовать в чеченском походе и все увидеть своими собственными глазами, связано с изменившимися взглядами писателя на кавказскую политику России, с попытками определить свое отношение ко всему здесь происходящему, осмыслить пути решения исторических судеб коренных кавказских народов. Сначала Грибоедов с Ермоловым прибыли в Червленную, где узнали о восшествии на престол Николая I, а затем отправились в крепость Грозную. Именно здесь Грибоедов и был подвергнут аресту на основании привезенного фельдегерем Уклонским приказа начальника Генерального штаба И.И. Дибича.

При аресте очень важную услугу оказал Грибоедову А.П. Ермолов, приказавший своему адъютанту И.Д. Талызину позаботиться об уничтожении «опасных» бумаг писателя. Об этом имеется немало сведений, в частности, подробные воспоминания присутствовавшего при аресте Н.В. Шиманского: «Талызин, Сергей и я, пригласивши с собой фельдъегеря, пустились на рысях прямо к дому коменданта крепости Грозной. Алексей Петрович Ермолов сидел за большим столом и, как теперь помню, раскладывал пасьянс. Сбоку от него с трубкой сидел Грибоедов. Когда мы доложили, что прибыли и привезли фельдъегеря, генерал немедленно приказал позвать его к себе. Уклонский вынул из сумки один тонкий конверт от начальника Генерального штаба Дибича. Генерал разорвал конверт, бумага заключала в себе несколько строк… Я не обратил внимания на Грибоедова, но Талызин мне после сказывал, что он сделался бледен, как полотно… Талызин отдал приказание одному из ординарцев генерала, чтобы он скакал в обоз, отыскал арбу Грибоедова и Шиманского, и чтобы гнал в крепость…. Когда я возвратился к А.П. Ермолову… то Грибоедова не было в комнате. Он выходил куда-то, но скоро возвратился, был, по-видимому, спокоен и слушал рассказы Уклонского, который назвал многих арестованных. Приказано было подавать ужин…». Далее Шимановский продолжал: «Тут нужно возвратиться к арбе с нашими вещами. Урядник Рассветов ловко исполнил возложенное на него поручение. Он отыскал арбу, вывел ее из колонны и заставил быков скакать, так что очень скоро прибыли наши люди к назначенному нам флигелю. Тут встретило наших людей приказание елико возможно сжечь все бумаги Грибоедова, оставив лишь толстую тетрадь – «Горе от ума». Не более как в полчаса времени все сожгли на кухне Козловского, а чемодан поставили на прежнее место в арбу»⁷²².

22 января 1826 года Грибоедов был арестован в крепости Грозной по постановлению Следственного комитета по делу декабристов и пробыл под арестом несколько месяцев. В апреле 1828 г. Грибоедов был назначен министром-резидентом в Персию, где и погиб при разгроме русского посольства. Ермолов, спасая Грибоедова от ареста, спасал и себя самого, зная неприязненное к себе отношение Николая I и то, что в Петербурге подозревают о существовании тайного общества на Кавказе. Возможно, именно поэтому Ермолов не только своеобразно помог Грибоедову при аресте, но и всячески старался обелить его, дав писателю благоприятнейший отзыв в письме к барону Дибичу. В нем особо подчеркнул, что «Грибоедов взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаются…». По свидетельству секретаря канцелярии Главноуправляющего на Кавказе, П.М. Сахно-Устимовича, этот отзыв Ермолова, «как сам Грибоедов сознавался после, много ему помог при его оправдании». Оправдание же писателя одновременно способствовало и оправданию Ермолова. И об этом со всей определенностью писал Э.В. Бриммер: «… Скоро возвратился Грибоедов чист, как голубь, и более не было подозрений на Кавказский корпус». Случилось это в сентябре 1826 года. По свидетельству В.К. Кюхельбекера, «он (Грибоедов) в Москве и Петербурге часто тосковал о кочевьях в горах кавказских, где посреди людей, более близких к природе, чуждых европейского жеманства, чуствовал себя счастливым».

Грибоедов был одним из первых русских писателей, долго проживших на Кавказе. А.С. Пушкин писал: «Совершенное знание такого края, где начиналась война, открыло ему новое поприще… Не знаю ничего завиднее последних годов его бурной жизни». Действительно, именно с Кавказа Грибоедов увез не только богатые впечатления, но и первые акты комедии «Горе от ума», которая обессмертила его имя. Как свидетельствуют «Акты Кавказской археографической комиссии», первые любительские постановки комедии «Горе от ума» состоялись в Тифлисе в конце 1820-х – начале 1830-х годов в салоне Александра Чавчавадзе и в зале Армянской духовной семинарии Нерсесян. Сам Грибоедов, по имеющимся сведениям, в 1828 году присутствовал в Тифлисе на концертном исполнении «Горе от ума» в доме Багратиони. Отношения между Грибоедовым и Ермоловым были не всегда радужными. Ермолов, высоко отзывавшийся о произведениях А.С. Пушкина, писал Д.В. Давыдовы: «Это не стихи нашего знакомого Грибоедова, от жевания которых скулы болят …». В.А. Андреев писал, что Грибоедов «разошелся с Ермоловым», что «у Ермолова Грибоедов составлял только роскошную обстановку его штаба; что Грибоедов был умным и едким собеседником; что Ермолов его любил, но никогда не был к нему близким человеком»⁷²³.

В июле 1888 года А.П. Чехов «шатался по Крыму и Кавказу», как писал он в августе журналисту Н.М. Ежову. О своих впечатлениях от поездки по Кавказу Чехов восторженно писал редактору журнала «Осколки» Н.А. Лейкину. «Кавказ Вы видели. Кажется, видели и Военно-Грузинскую дорогу. Если же Вы еще не ездили по этой дороге, то заложите жен, детей, «Осколки» и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ…»⁷²⁴. В сентябре 1899 года великий норвежский писатель Кнут Гамсун совершил поездку через Россию на Кавказ. Результатом этой поездки явилась вышедшая в 1903 году книга «В сказочном царстве», которую один из английских исследователей творчества Гамсуна назвал самыми субъективными путевыми очерками⁷²⁵.