Текст книги "Бродяга. Побег"

Глава 10
И у белой смерти черное лицо…

В одном из хадисов Корана сказано: «Ты не узнаешь добра, если не узнаешь зла». Из одной противоположности проистекает другая. И это очень мудрое изречение, как и все то, что сказано в Священном Писании мусульман.

Я не зря вспомнил о нем, потому что в жизни своей видел почти одно только зло, потому, видно, что в большинстве случаев сам являлся его творцом, и вот теперь, лишь спустя долгие годы, понял и осознал многие ошибки своей жизни. А осознав, почувствовал такое облегчение на душе, какое, наверное, чувствует человек, сердцем прибегший к Богу и начавший ему молиться.

Спустя четверть века после тех событий, которые я собираюсь описать в этой главе, я пришел к выводу и могу смело уверить любого скептика в том, что не воровство и бродяжничество, не азартные игры и любовные забавы были нашими главными врагами в период того шебутного времени – ими были наркотики.

Я полагаю вполне допустимо немного уклониться от основного сюжета, если достоверные и малоизвестные факты внесут в эту повесть оправдывающее разнообразие. Тем более уверен, что это отступление будет небезынтересным, особенно для подрастающего поколения, которое старается, подражая страшной моде, захлестнувшей молодежь, баловаться наркотиками.

Говорят, что человек, много испытавший, приобретший потрясающий жизненный опыт и умолчавший о нем, похож на скупца, который, завернув драгоценности в плащ, закапывает их в пустыне, когда холодная рука смерти уже касается его головы.

Из всего сказанного читателю, я думаю, будет нетрудно догадаться и понять впоследствии, прочитав эту книгу до конца, что послужило мне поводом коснуться именно этой страшной общественной проблемы, которая, как некое чудовище, пожирает молодежь и которая зовется наркоманией. Поведать и тем самым помочь.

Думаю, главным является то, что я знаю (как знают и тысячи тех, кто много лет употреблял наркотики, но потом покончил с этим злом) о том, что никто – ни родители, ни общество, ни врачи, ни тем более милиция – не сможет решить эту проблему. Не сможет решить даже частично, потому что сытый голодного не разумеет.

Понять наркомана в полной мере и помочь ему по силе возможности сможет лишь тот, кто сам прошел через весь этот кошмар и в конечном счете, найдя в себе силы, порвал с этим адским прошлым.

Но в первую очередь, конечно, человек, который хочет бросить наркотики, сам должен прийти к этому, его мозги должны быть постоянно сконцентрированы на этом желании, иначе все труды напрасны.

Хочу надеяться на то, что, прочитав эту книгу, молодежь сможет понять очень многое и сделать соответствующие выводы. Думаю также, что смогу хотя бы малой толикой помочь молодым пацанам и девчатам бросить эту пагубную и без преувеличения смертельную привычку, ибо, наверное, все круги ада, которые люди создали на земле, я, как мне кажется, прошел, и кому, как не мне, знать проблемы, которые будоражат общество: наркомания, беззаконие, произвол, воровство, разврат.

Но, как известно, прежде чем лечить болезнь, нужно знать ее историю. Поэтому мне бы хотелось вновь отвлечься от главной темы, чтобы поведать читателю, как все это начиналось, как эта язва – наркомания – вообще появилась в нашем обществе. И начать мне бы хотелось высказыванием мудрого султана Саладина, сделанным более тысячи лет назад об опии, ибо опий и есть прародитель почти всех наркотических препаратов (кроме кокаина, конечно, потому что листья коки, из которых его добывают, растут на карликовых деревьях в Колумбии). «Опий – один из тех даров, – сказал он, – что Аллах послал на землю на благо людям, хотя их слабость и порочность подчас превращала его в проклятие. Он обладает такой же силой, как и вино назаретян, смежая вежды бессонных ночей и снимая тяжесть со стесненной груди; но если это вещество применяют для удовлетворения прихоти и страсти к наслаждению, оно терзает нервы, разрушает здоровье, расслабляет ум и подтачивает жизнь. Не надо бояться, однако, прибегнуть в случае необходимости к его целебным свойствам, ибо мудрый согревается той же самой головней, которой безумец сжигает свой шатер».

Я вырос на старых и грязных улицах Махачкалы, на моих глазах зарождались почти все негативные явления общества, в том числе и наркомания, равно как и наркобизнес. В то далекое послевоенное время наркомания как в преступном мире, так и в обществе в целом была, мягко выражаясь, признаком дурного тона. И человек, употреблявший наркотики, считался изгоем общества, к которому он принадлежал, в том числе и общества преступного.

Группа людей могла воровать, грабить, разбойничать, но если кто-то из них садился на иглу, то уже сам постепенно начинал выходить из сообщества, потому что знал: рано или поздно его попросят покинуть этот круг. Но тогда эта просьба будет уже иного рода – не такой, как обычно.

Лишь немногие могли себе позволить прихоть подобного рода, это взрослые, слишком авторитетные люди, и их, разумеется, были единицы. Но и они особо не афишировали свое пристрастие к наркотикам, справедливо опасаясь общественного мнения преступного мира. Тогда не считаться с ним мог разве что глупец, а эти люди были далеко не глупцами.

Эти неписаные правила распространялись не только на Махачкалу, но и на всю страну в целом, потому что законы преступного мира были всегда и везде едины, а Махачкала это, Москва или Ташкент – не имело никакого значения.

Самое большее, чем могла побаловаться тогда молодежь и что допускалось в среде преступного мира (в свободное от «работы» время, конечно),– это была анаша, или, как ее еще называют, гашиш. Это чистая пыльца конопли, спрессованная над горячим паром, один косяк которой мог дать кайф пятерым, а то и большему количеству людей. А то, что сейчас молодежь называет анашой, то есть марихуаной (листья или стебли конопли), мы вообще выбрасывали и даже не знали, что эту гадость можно как-либо употреблять. Вот как глубоко в недра порока шагнуло сегодня молодое поколение.

В те же времена при желании молодежь могла расслабиться одним-двумя косяками анаши и несколькими бутылками сухого вина вроде ркацители. Пользовались этой расслабухой, конечно, не все и тем более не каждый день. Но это было допустимо. (Я, конечно, имею в виду молодежь преступного мира.)

Более того, милиция при обыске даже не отнимала и не конфисковывала анашу, не говоря уже о том, что не задерживала за ее употребление. Потому что статьи такой в Уголовном кодексе не было. Даже морфий, омнопон или промедол можно было купить почти в любой аптеке по простому рецепту врача.

Так продолжалось до 1974 года, пока не вышел указ о наказании за употребление и хранение наркотиков. Можно с уверенностью говорить, что именно с этого времени и следует отсчитывать начало подъема наркомании – как у нас в Дагестане, так и в целом по стране. Древние говорили: «То и ценно, что недоступно». Это изречение как нельзя лучше выражает то явление, которое к нашему времени приняло такие ужасающие масштабы и формы, что остановить его практически уже никому не под силу.

А началось все с того, что за употребление анаши, равно как и за ее хранение или продажу, стали сажать в тюрьму. Что же касалось морфия, омнопона, промедола и других препаратов группы «А», то их стали давать по красным рецептам, которые выдавались с тщательной проверкой больного и за подписью заведующего отделением.

Эти нововведения государственного аппарата тут же взяли на вооружение барыги, чем, думаю, и объясняется взрыв наркомафии в стране. Вот так один необдуманный указ дилетантов от политики породил страшное горе многих миллионов людей в стране и многие миллионы наркодолларов в карманах негодяев и ничтожеств, которых принято сейчас называть наркобаронами, а по-воровски – просто барыгами.

Постепенно, когда наркомания стала заявлять о себе все громче и громче не только в Дагестане, но и в масштабе всей страны, морфий и вообще все препараты группы «А» с аптечных полок были убраны и спрятаны в сейфах заведующих для выдачи с их личного разрешения. Цены на наркотики группы «А» на черном рынке поднялись неимоверно, и приобрести их мог уже далеко не каждый. Ими были немногие люди из числа преступного мира и те, кто имел большие деньги в бизнесе или власть имущие наркоманы.

И вот основная масса тех, кто употреблял наркотики ранее, не хотел их бросать, но не мог приобрести теперь, не имея достаточных средств, подалась в разные регионы страны, в основном в глухие провинции Украины, кишлаки Средней Азии и во многие другие места в поисках черняшки (опия-сырца) – единственного пока общедоступного и не такого дорогого, как морфий, наркотика.

Но и его продажа ушла в глубокое подполье и была связана с риском лишиться свободы на долгие годы. Закон в этом отношении теперь был строг. Так что цены и на черняшку в этой связи, естественно, поднялись в десятки раз.

И все же до главной беды было еще далековато. Если бы не чехарда с ценами, то никакой проблемы с наркотиками, конечно, не было бы.

Попробую объяснить, в чем тут дело. Когда цены взлетели до потолка, позволить себе колоться, как я только что упоминал, могли немногие. В основном, конечно, наркомания была распространена в преступном мире. Но и здесь не каждый мог себе позволить такую роскошь. В этом плане прерогатива была у карманников и у некоторых домушников, потому что у этой категории воров деньги водились постоянно, а наркотики, как известно, требуют неизменного присутствия средств.

Ведь чтобы сидеть на игле и ни от кого не зависеть, человеку в день необходимо было не менее ста рублей, в те времена немалые деньги.

Так продолжалось до середины восьмидесятых годов. К тому времени барыги, почувствовав колоссальные прибыли от продажи опия, иногда, когда его не хватало в достаточных количествах, умудрялись мешать его с чем попало, нисколько не заботясь о последствиях, а они были ужасны. На моей памяти масса случаев, когда несколько человек, уколовшись, тут же, да еще и в страшных муках, отдали Богу душу.

Тогда и придумали получать морфий кустарным способом, очищая терьяк от всяких примесей. Это был очень трудоемкий процесс: нужно ждать час, а то и больше, чтобы он прошел нормально и получился желаемый продукт. Порой возле домов «алхимиков» выстраивались целые очереди людей либо вереницы из нескольких машин. Ломка уравнивала всех: и бедных, и богатых, и сильных мира сего, и слабых. Никому ни до кого не было никакого дела. Но это в конце процесса. В начале же необходимо было найти черняшку, ангидрид, растворитель (желательно № 646), хлористый кальций и димедрол, который уже тоже стали выдавать в аптеках по рецепту.

В то время многие бросили колоться, справедливо полагая, что слишком много чего в жизни приходится сложить на алтарь кайфа, который к тому же рано или поздно приведет в могилу. Остались, можно сказать, ярые наркоши.

Я полагаю, что это был самый благоприятный момент, для того чтобы покончить в стране с наркоманией, к тому же не вкладывая при этом никаких средств, но увы… К сожалению, вместе с перестроечными реформами к нам в страну хлынул и поток наркотиков из-за рубежа.

К тому же это были в основном героин и кокаин, которые не требовали никакой переработки, да и не нужно было тратить время на поиски всевозможных ингредиентов, что в корне меняло буквально все: минимальный риск уколоться и умереть (исключая травку, передоз, конечно), спалиться ментам во время поисков самого наркотика, ну и еще некоторые технические мелочи. И задача, которая, казалось, должна бы вот-вот быть решена, теперь уже превратилась в настоящий бич для общества.

Так что отъезд наш на гастроли был обусловлен не только проблемой, связанной с легавыми, – проблема с ними была, можно сказать, вечной, тем более что после освобождения мне предписали один год административного надзора.

Это означало, что каждую ночь, с восьми часов вечера и до шести часов утра, я должен был находиться дома и не имел права никуда отлучиться даже на минуту. Помимо этого ограничения я был обязан отмечаться каждую субботу в ближайшем отделении милиции. В случае, если поднадзорный допускал три нарушения в течение времени, пока на него действовал надзор, его брали под арест и лишали свободы сроком до трех лет.

Немало таких чалилось тогда по лагерям и пересылкам, демографически составляя численную основу рецидивной преступности. Так что мне приходилось исполнять все эти предписания легавых, но только до тех пор, пока мы не покинули Махачкалу и не отправились на гастроли.

Но и надзор оказался меньшим из зол, которое преследовало нас повсюду, где бы мы ни были, а вот то, что касалось наркотиков, было в действительности нашим настоящим горем.

С раннего утра, прежде чем выйти воровать, мы обязательно должны были уколоться, иначе и быть не могло, потому что кумар не давал нам покоя. Доза действовала до обеда, затем процесс приходилось повторять, а для этого нужно было либо ехать домой, либо раскумариваться, пристроившись где-нибудь неподалеку от места работы. Ну а вечером мы уже могли позволить себе настоящий кайф!

Такой расклад дня был не только у нас, но и почти у всех воровских бригад, с которыми мы сталкивались в Златоглавой. А их было множество, и к тому же из разных регионов страны. Что характерно, мы понимали, что наркотики съедают буквально все, что нам посылает наш воровской фарт, но бросить эту пагубную привычку не могли.

Эта неразрывная сцепка с наркотой, скорее всего, объяснялась образом нашей жизни. Бросали же колоться либо те, кому уже ничего не нужно было в этом мире, ибо они его уже покинули, либо те, кого сажали в тюрьму. Так что, даже зная о том, что рано или поздно нас постигнет Божья кара и мы очутимся в тюремной камере, мы и не пытались бросать наркотики, а зачем зря мучиться лишний раз, полагали мы?

Что же касалось смерти, то мы о ней тогда как-то не задумывались. Но при всем при этом уверен, что почти каждый из нас думал о доме, о женах и детях, но такие мысли посещали нас обычно тогда, когда было плохо, когда приходилось кумарить в ожидании курьера. Но стоило лишь принять дозу, как мы вновь забывали все на свете, кроме одного: как бы побольше украсть.

Мало того, я еще и не боялся кощунствовать, вспоминая по памяти и цитируя вслух пророка нашего Мухаммеда (мир ему), который говорил: «Человек, умерший на чужбине, обретает место в раю, равное расстоянию от его родины до места его смерти».

А еще он говорил: «Путешествуйте – и станете богатыми».

Глава 11
«Работа» в аэропортах

Воровали мы в ту пору, можно сказать, всюду, где можно украсть хорошие деньги, но основным местом нашей воровской деятельности были московские аэропорты Внуково и Домодедово. Здесь был обособленный от мегаполиса маленький островок, граждан которого можно разделить на две категории: воры с ментами и потерпевшие.

Почему я отождествляю непримиримых врагов – воров и ментов, справедливо поинтересуется читатель. Но непримиримыми врагами они были лишь в книгах и фильмах блюдолизов, в большинстве же своем и те и другие жили почти всегда дружно, иногда даже и припеваючи, ибо одни платили за свою свободу и кайф, а другие наживались на этом, с позволения сказать, бизнесе, почти ничего не делая.

Аэропорты Москвы, естественно, не были исключением из общих правил, скорее наоборот, здесь эти правила и зарождались (кому и сколько нужно дать, у кого и сколько нужно взять), вдали от кабинетов Петровки и Кузнецкого Моста.

В каждом из аэропортов действовало по нескольку бригад карманников из Баку, Самарканда, Питера, Ростова, Одессы и многих других городов нашей необъятной страны. Почти все мы знали друг друга в лицо, а некоторые из представителей разных воровских бригад названных городов были даже лагерными корешами. Но главным, конечно, было то, с какой стороны знали нас сами менты, то есть можно ли было нам доверять?

Обычно с подобными вопросами легавые обращались к именитой босоте, и те уже давали ту или иную характеристику. Все сведения и добыча подобного рода информации, конечно, шли окольными путями.

Но, честно говоря, на моей памяти не было случая, чтобы на кого-то из запрашиваемых она была отрицательной, потому что вряд ли нашелся бы ширмач, рискнувший красть в бригаде, при таком пристальном внимании воровской общественности, которая не прощала даже мало-мальских проступков, связанных с компрометацией ее рядов. Менты могли ошибаться или допускать какие-либо промахи, мы – никогда.

Кстати, даже между собой этот аргумент всегда ставился легавыми в заслугу ширмачам. Карманники, если они, конечно, были ими по большому счету, всегда считались привилегированной кастой в преступном мире, об этом знали все, в том числе и менты, конечно, также все и уважали их.

Ловили же мусора тех несмышленышей, которые, не прозондировав почву, лезли в хлебные места, откуда мусора выкачивали свои кровные многолетним, испытанным способом. Иногда нам удавалось кого-то из них спасти от тюрьмы, даже не зная их, иногда нет – уж как кому из них везло в этом плане.

«Работа» в аэропортах осуществлялась посменно, то есть все зависело от того, когда производился тот или иной рейс, так как почти каждый рейс был куплен какой-нибудь из бригад. Здесь тоже все, конечно, зависело от мусоров, кому какой отдать рейс, потому что рейсы были разными. Самыми богатыми, конечно, считались рейсы на Кавказ и с Кавказа, они и стоили у мусоров дороже, но ненамного.

Менты очень редко шкурничали, зная и опасаясь того, что палка всегда бывает о двух концах. Но в общем-то жили все мы дружно и почти без разногласий. Никакой сутолоки между бригадами ширмачей во время «работы» никогда не было, потому что бригады редко сталкивались друг с другом.

Обычно в нужное время, примерно за час до отлета самолета, бригада была на месте, где под ее пристальным вниманием проходила регистрация билетов и сама посадка. По ее окончании в условленном месте строго проходняком, один из членов бригады вручал необходимую мзду из только что украденных денег ментам, а затем мы отправлялись уже кто куда, чтобы через определенное время вновь прибыть к очередному рейсу, купленному у ментов. Легавый расклад в концепции «вор – мент» был почти в любых подобного рода местах всех больших городов СССР, где карманник мог поживиться, а мент иметь от этого свою законную долю. Но взаимоотношения между ними проходили особый мусорской контроль, и к ним после проверки допускались, естественно, только избранные. Наше трио входило в это число, кстати, к тому времени это уже был квинтет. Вскоре после нашего приезда в Первопрестольную к нам примкнул и Харитон со своей подругой Леночкой, которая приезжала несколько лет назад вместе с моим корешем встречать меня в зону.

Подобные знаки внимания бродяги не забывают никогда, тем более когда это исходит от милой и очаровательной женщины. Высокая, под стать своему кавалеру, и с изумительной талией. С прекраснейшими, огромными глазами, которым зеленоватый оттенок придавал необыкновенную прозрачность, с маленьким карминовым ротиком, походившим на раскрывшуюся розу, с длинными шелковистыми волосами того приятного серо-пепельного оттенка, который придает лицу свежесть блондинок вместе с оживленностью брюнеток, – такова была подруга моего кореша Харитона. Она была моложе его лет на десять.

Он познакомился с ней на какой-то вечеринке, а когда пошел провожать домой, то оказалось, что провожать-то ее некуда, она – круглая сирота и росла в детдоме, но чуть позже, окончив училище, переехала в общежитие от шарикоподшипникового завода, но из-за приставаний одного ублюдка из числа комсомольской верхушки ей пришлось оттуда уйти. Точнее сказать, ее выгнали, из-за «аморального поведения в общежитии» – таков был вердикт этих красноперых ничтожеств. Но человеку, умудренному жизненным опытом, увидавшему ее впервые и пообщавшемуся с ней некоторое время, было очевидно, что ей хоть и не хватало образования, но она воспитанная и порядочная от природы женщина.

Харитон привел ее к себе домой, где жил вместе с бабушкой и маленькой сестренкой, которая еще ходила в младшие классы школы, а впоследствии и отомстил тому негодяю комсомольцу, который пытался ее изнасиловать. Кстати, когда Харитон познакомился с ней, она была девственницей, очень его любила и готова была ради него на все.

Иногда, глядя на нее, мне почему-то на память приходил один и тот же случай, как она ругалась с ментами, защищая меня, когда они с Харитоном приехали встречать меня в лагерь. Она была похожа в тот момент на молодую тигрицу, пытавшуюся отбить у гиен своего ослабевшего собрата.

А ведь в тот день она видела меня впервые, но, видно, отзывов моего друга обо мне ей уже было достаточно, для того чтобы любить меня как родного брата.

Преданностью и честностью – этими двумя прекрасными качествами, безусловно относившимися к человеческой добродетели, Бог ее наградил по праву. Впоследствии я не раз убеждался в справедливости этого, так что, в свою очередь, при любой возможности старался сделать ей что-нибудь хорошее и приятное, по мере надобности опекая ее как родную сестру.

Харитон же в моей признательности не нуждался. Он знал, так же как и я или как любой из числа наших близких, что такое воровской долг и как его надо исполнять. Все мы были связаны тогда самыми крепкими узами на земле – узами мужской дружбы, тем более что она была закалена в камерах и лагерях ГУЛАГа.

Жили мы во время «работы» в аэропортах для удобства передвижения в совхозе «Московский», он был рядом со Внуковом, да и до Домодедова ехать было не так далеко, как из самой Москвы.

Лишь Харитон с Леной жили в столице, где у него были старенькая бабушка и маленькая сестренка.

К великому счастью, Харитон с Леной не кололись, хотя мы с Лимпусом и предавались кайфу почти всегда у них на глазах. Что же касалось Шурика, то он был сама корректность и никогда не позволял себе употреблять наркотики в присутствии дамы, кем бы она ему ни доводилась.

Но постоянных нотаций и упреков от Харитона мне все же избегать было трудно. Они оба с Леной были ярыми противниками наркотиков, но близких людей приходилось терпеть.

После смерти Брежнева и восшествия на престол тогдашнего председателя КГБ Андропова почти с каждым днем воровать становилось все сложнее. Но не в плане нашего мастерства, нет, конечно, а из-за постоянных показушных проверок всех хлебных точек Москвы людьми из МУРа и большими чиновниками из МВД. Дело в том, что подобного рода проверки проходили и ранее, но аэропортовские мусора платили тем, кто проверял их, то есть таким же легавым, как и они сами, которые тоже хотели сладко пить и есть. И все было шито белыми нитками и повязано крепкими узлами взаимной коррупции, начиная с самого Щелокова, тогдашнего министра МВД, и кончая рядовым постовым московских улиц.

С приходом же к власти Андропова почти весь аппарат МВД был заменен на новых сотрудников (в основном гэбистов) и всем тем, кто промышлял в аэропортах воровством и мошенничеством, правда ненадолго, все же пришлось покинуть их, пока наверху шла методичная и неторопливая притирка коррупционеров к людям из новой номенклатуры.

В этот период андроповского царствования предпринималось все для того, чтобы слово «законность» приобрело хоть какой-то смысл для вечно доверчивых сограждан. Репрессивная машина государства исполняла надлежащие ей функции – карала преступность, якобы невзирая на личности и места их службы. Так что и нам, от греха подальше, пришлось покинуть насиженное место, где удавалось долгое время неплохо наживаться.