Текст книги "Час эльфов"

IX
ПРИБЫТИЕ В ЛОТ

Город напоминал огромный госпиталь. Раненые и больные лежали повсюду, даже на улицах, несмотря на снег, даже на руинах сгоревших во время осады домов. Ими были переполнены церковь и дворец, вооруженные люди использовали даже сараи, чтобы укрыться от холода. Создавалось впечатление, что все королевство Логр укрылось в Лоте. Из-за наплыва людей телеги с трудом продвигались по улицам, и вскоре начал ощущаться недостаток в съестных припасах. Однако эти толпы простым количеством спасли город от катастрофы, когда на него напали монстры. Ночь, день и еще одну ночь крепостные стены дрожали под страшными ударами их орд. Крепостные рвы были наполнены их искромсанными телами, стены сочились их кровью, но у них не было ни одной военной машины – ни баллист, ни катапульт, – лишь необузданная ярость и слепая отвага, и Лот выдержал осаду. Потом неожиданно на равнину пришла зима, и одним холодным утром осада кончилась, так что ни у кого даже не появилось ощущения победы.

После того как монстры ушли, прошло несколько дней, пока люди отважились выглянуть за крепостные стены, потом еще несколько дней понадобилось, чтобы собрать застывшие на морозе тела и сложить их вдалеке, залить смолой и маслом, посыпать серой, а затем поджечь. И еще не одну неделю ветер разносил по равнине тошнотворный запах горелого мяса.

Несколько патрульных конных отрядов выдвинулись к востоку и северу для наблюдения за границами королевства. Начала возрождаться надежда, надежда и тщеславная мысль, что людям удалось самим победить войско Безымянного. Именно тогда на равнине и появились волки.

Глухой ночью их стая проникла через ход в стене, возле которого спали сморенные усталостью стражники, а потом разбежалась по спящему городу. Это была ужасная резня – в церкви, посреди ночи, во время заутрени монахи были растерзаны десятком хищников. Город в ужасе пробудился от отчаянных предсмертных воплей тех, кто пал жертвой их когтей и клыков. Казалось, они повсюду – даже во дворце, даже в коридорах, ведущих в королевские покои… Вооруженные мужчины прочесывали город, освещая все закутки на самых узких улочках целым лесом факелов, женщины в слезах кричали от ужаса, а волки прятались, чтобы затем внезапно возникнуть, подобно зверям из преисподней, набрасывались на людей и падали под ударами их копий. И так продолжалось всю ночь.

С тех пор прошла целая неделя, но горожане все еще не осмеливались выходить из своих домов после захода солнца. Никто не знал, сколько волков проникло в город, никто не знал, сколько из них было убито… Страх оставался самым лучшим оружием монстров.

Каждое утро Утер обходил дозоры, кутаясь в свой меховой плащ. Ему нравились ледяной ветер и падавший крупными хлопьями снег, и возвращался он только тогда, когда его сапоги начинали похрустывать от мороза, а сам он уже больше не мог выносить холод. Окружающая местность, серая и плоская под зимним солнцем, представляла мрачную картину для глаз и ничтожное утешение для души, но даже это было лучше, чем гибельная атмосфера, царившая во дворце. Крутом, куда ни падал взгляд, были лишь страдание и безысходность. Мелкие бароны, свободные крестьяне и духовенство бежали, оставив имущество, скот, своих мертвых, а иногда и раненых. Или еще хуже того… Некоторые, поддавшись страху, бежали без оглядки, бросая жен и детей. Поникшие головы, блуждающие взгляды. К горю примешивался стыд.

Утер с самого начала осады и разгрома королевского войска не имел вестей из владений великих сеньоров: разумеется – от Соргаллей, потому что это герцогство приняло на себя первый удар захватчиков, но оставались еще Лионесс, Оркания, Кармелид… Да, именно Кармелид… Никто из людей, которым удалось укрыться в городе, не мог сказать ему, жив ли герцог Лео де Гран. Получалось так, будто войско было разбито в одночасье, будто каждый воин, лучник, щитоносец или рыцарь дрался в одиночку, чтобы спасти свою жизнь, а битва так и не состоялась. Многие отряды подошли к Лоту в последующие дни, даже целыми поместьями во главе с бароном и со священником, но несмотря на весь этот народ, в Лоте не хватало мужчин, чтобы создать ополчение, выйти, наконец, за крепостные стены и встать против монстров в открытом поле, вместо того, чтобы погибать от холода, голода и страха, ожидая последнего штурма. Больше не осталось достаточно смелых мужчин. Не осталось надежды, воли к победе. Были лишь потерпевшие крушение люди, вцепившиеся в обломки своей жизни, надеющиеся только прожить еще хоть немного, пережить зиму.

Какое-то движение вдалеке отвлекло Утера от его горьких мыслей. С бьющимся сердцем он приник к парапету между двумя амбразурами и наполовину высунулся из-за крепостной стены, чтобы лучше видеть, но сомнений не было: небольшой отряд всадников и несколько повозок двигались к городу. Король откинулся назад, поискал глазами стражников и окликнул первого попавшегося, и в это время с угловой башни раздался звук рога. К счастью, дозорные не спали. Они тоже их увидели… Десятки вооруженных людей тотчас же показались из каждой бойницы, разошлись по всей заснеженной дозорной дорожке и, как он, свесились вниз, чтобы лучше рассмотреть обоз, продвигающийся по насыпанной дороге. Минул первый миг беспокойства, и послышались радостные восклицания стражников. Это был первый признак жизни, который им довелось увидеть за много дней за пределами крепостных стен. Всадников было не так много, чтобы можно было подумать о воинском подразделении, у них не было ни знамен, ни хоругвей, не было даже копий. Обоз составляли две повозки, странные упряжки которых более напоминали носилки, чем фургоны, но это были люди, без всякого сомнения, и раз они смогли добраться сюда, значит, возможно, волки ушли…

Стражник с посиневшим от холода лицом под засыпанным снегом капюшоном подошел к королю, чтобы выслушать приказ, и Утер дружески обнял его за плечи, узнав в нем старого собрата по оружию (хотя ему и не удалось вспомнить его имя).

– Спустись к бойницам, – сказал он. – Прикажи опустить подвесной мост, но пусть пока их не впускают внутрь. Давай быстрее…

Вояка побежал со всех ног, рискуя растянуться на обледенелой дозорной дорожке, а король снова свесился между зубцами. Он насчитал не более десяти всадников, они были тепло одеты, закованы в латы, на крепких лошадях, однако это не были ни воины, ни рыцари. Подойдя к городским стенам, они замедлили ход, а некоторые даже спешились, давая отдых своим загнанным лошадям. Оказавшись в нескольких туазах от бойницы, защищавшей главные ворота, один из них, все еще сидящий верхом, подъехал к откосу и поднял руку в знак мирного приветствия.

– Дайте прибежище, во имя Маольт из Скатха! Мы привезли вести для короля!

У Утера от изумления перехватило дыхание, и он, невольно улыбаясь, отошел от парапета. Маольт… Маольт из Скатха… Последний раз, когда они виделись, это было в ее логове, в подземельях Каб-Бага. Сколько с тех пор воды утекло… Он еле сдерживался, чтобы не побежать под взглядами этих людей, но постарался сойти с дозорной дорожки как можно быстрее, спустился в угловую башню и сбежал вниз по лестнице до самого двора, откуда в несколько шагов достиг сторожевого поста у подъемного моста.

Его люди вопросительно смотрели на него, дрожа от нетерпения и надежды.

– За мной, – сказал он.

Еще несколько шагов, и он оказался снаружи, обдуваемый ледяным ветром, зажмурив глаза от снежного вихря. Он ухватился за повод лошади посланца и потрепал ее по шее. Бедное животное казалось уставшим до крайности, было покрыто пеной, несмотря на снег, и тяжело вдыхало свежий морозный воздух.

– Слезай, – приказал он всаднику. – Пусть отведут лошадь в конюшню, запрут там и не дают пить по крайней мере час, иначе она околеет!

Человек подчинился с большой неохотой, передал поводья стражникам и остался стоять, разглядывая короля. Эти глаза, эта угрожающая ухмылка, эта одежда из темной кожи, ножи, прицепленные к поясу, на пальце кольцо, отмеченное руной Беорна… Этот человек был убийцей, потрошителем из Гильдии, и его место было на виселице. Он нехотя посторонился, уступив дорогу Утеру, постаравшись выразить взглядом по возможности большее презрения и неуважения, и король почувствовал, как позади него задрожали от негодования его стражники.

– Как твое имя? – спросил Утер.

– Герри… Герри Сумасброд, – ответил тот, вздернув подбородок.

– Оно тебе подходит… Разоружите его и обыщите хорошенько. Ни один из этих людей не войдет в город с оружием!

Затем он подошел к первой повозке, похожей на большие носилки, запряженные четверкой лошадей, возница которой был наполовину засыпан снегом и казался промерзшим до костей. Обойдя упряжку, он откинул кожаный полог, прикрывающий возок. Горячее пахучее облако дохнуло ему в лицо. В следующую секунду разодетый в нелепые шелковые одежды молодой человек с пронзительным визгом приставил ему к горлу нож. Утер мгновенно отклонился и схватил его за запястье, заломил руку и швырнул в снег. Щеголь плюхнулся на четвереньки, и все смогли заметить, что под роскошными платьями ничего не было, но тут же вскочил под насмешки своих компаньонов.

– Король собственной персоной! – проскрипел старческий голос из кучи подушек, мехов и одеял. – Какая честь для старой Маольт!

И она показалась, отекшая и седая, из вороха тряпья.

– Ты совсем не изменился, мой миленький, – жеманно проговорила она. – Все такой же красавец, да, да, да…

– Да и ты тоже, ты тоже совсем не изменилась, Маольт из Скатха. Разве что покинула свою башню.

Старая скупщица краденого улыбнулась и стала напяливать на себя все, что было под рукой.

– Ты хочешь заморозить до смерти старую Маольт, мой недотрога! Иди ко мне, ты меня согреешь, Да, да.

Утер засмеялся и бросил веселый взгляд на молодого человека, цепенеющего от холода, который топтался на снегу, пристыженный и смешной.

– Боюсь, не прячешь ли ты другого своего пажа под такой кучей подушек, – сказал он. – Поговорим чуть позже, когда ты отогреешься.

Он задернул полог, пресекая болтовню старухи, затем хлопнул по крупу коренной лошади.

– Пропустите их!

Ллиэн ничего не говорила с тех пор, как вернулась на остров. Ни с кем не перемолвилась, за исключением Рианнон. Дориан, Кевин, Тилль и сеньор Бран остались на берегу, и только Мерлин следовал за королевой до самого ее убежища на Авалоне. Пока лодка двигалась среди камышей, он попытался заговорить с ней, но не смог подобрать нужных слов. Правда, он нашел в себе смелость взять ее за руку. Ллиэн на мгновенье улыбнулась ему, затем отвернулась и погрузилась в свои мысли до тех пор, пока челн не уткнулся в землю. С тех пор Мерлин был один.

Каждое утро он приходил к скале, которую так любила королева, и сидел на широком выступе, нависающем над водой, с высоты которого можно было разглядеть в лесу кроны больших деревьев, выглядывающих из тумана. Зима, как всегда, осталась за пределами острова, но холод все же доходил и сюда, в пелене тумана, распадающегося на пряди на подступах к Авалону. Спокойный озерный прибой и неспешное покачивание камышей при малейшем дуновении ветерка создавали в его душе меланхоличное настроение. Не с кем было поговорить, и оставалось лишь бросать в воду камешки и считать круги. Королева с дочерью укрылись далеко отсюда, в подземелье, где их мог найти только маленький народец. Он за ними не пошел. Да и не собирался к ним присоединяться.

Может быть, он останется здесь еще на века, в то время как мир за пеленой тумана погибнет навсегда. Но в конце концов, что он мог поделать? Единственные существа, которых он по-настоящему любил, были здесь, на острове. А все остальное – лишь хаос и сражения, холод, страдания, грусть… Может быть, такова была воля богов, потому что именно таким был создан этот мир – смертный, мимолетный, обреченный на гибель. Мир, сотканный из жизни, любви, красоты, песен, смеха, но также и из уродства, крика, слез и, в конце концов, из смерти. Из смерти, которую не выбирают. Смерти для всех – принцев и мужланов, богатых и нищих, мудрецов и глупцов. Смерти для роющего шахту гнома, смерти для пожирающего падаль мерзкого кобольда, смерти для покрытого листьями дерева, смерти для птицы и ласки, живого ручейка, скалы, о которую бьются волны. Смерть настигнет рано или поздно, будет легкой или мучительной. Вопрос только в том, когда…

Вода внизу под ним, казалось, ждала его. Мерлин встал, разделся, аккуратно сложил плащ, сверху положил свои нехитрые пожитки и подошел к самому краю скалы. Достаточно было сделать один шаг вперед, чтобы прекратить напрасно оттягивать неизбежное. Выигрывать время… Присоединиться к Сиду, обрести покой в Потустороннем Мире… Долгие минуты он стоял так, нагой, на ветру, созерцал равнодушное поблескивание воды и плакал сам над собой, над своей жалкой жизнью. Он стоял слишком долго, чтобы решиться сделать шаг. Тогда он раздумал, растянулся на скале и закрыл глаза.

– Это так печально, – прошептал он.

– Что печально?

Он узнал голос Ллиэн, но не шевельнулся и не открыл глаза.

– Несмотря ни на что, в этом мире есть красота, – сказал он. – Солнце, просвечивающее сквозь листву, прохладная вода ручья, вино Утера при дворе… Есть твои глаза, такие же зеленые, как луга, твоя кожа и волосы. Есть твои ноги, такие длинные, когда ты идешь, твои груди под туникой… Я тебя видел, ты знаешь, в тот день урагана. Мне никогда так не хотелось женщину, будь она из эльфийского или человеческого племени.

Мерлин улыбнулся и покачал головой, сам удивляясь тому, что он только что сказал, но вдруг сердце его затрепетало, когда она легла рядом с ним.

– Не бойся…

Она была здесь, такая нежная и горячая, так близко к его ледяному телу, и ветер накрывал их обоих ласковым пологом ее длинных волос. Ему было достаточно поднять руку, чтобы коснуться ее кожи…

– Это правда, я боюсь тебя, – сказал он совсем тихо. – И люди тоже всегда тебя боялись, ты знаешь? И даже Ллэндон тебя боялся. Мне кажется, только Утер умел видеть тебя такой, какая ты есть, лишь он один любил тебя так сильно, что не боялся твоей красоты. И вот… Игрейна очень красива, но человеческой красотой, а значит, несовершенной, привычной… В конце концов, наверное, он тоже тебя боялся…

Он умолк, и они продолжали лежать, не говоря ни слова, слушая шепот ветра.

– Я должен был бы ненавидеть этот мир… С тех пор как я родился, я не вызывал у других ничего, кроме страха, презрения или ненависти. Я знаю все, что обо мне говорят. Я сын дьявола, никто не может подойти ко мне без отвращения, я существо без возраста, без рода, без племени… И однако же, ты знаешь, мысль о том, что я увижу, как этот мир исчезнет, сжимает мне горло и заставляет плакать. Я плачу из-за Брана и его бессмысленных ругательств, из-за Утера, который швырнул меня на пол, из-за Рианнон, которая не хочет быть на меня похожей. Я плачу из-за тебя, Ллиэн, потому что ты меня не любишь.

– Ты слишком долго оставался рядом с людьми, – шепнул ему прямо в ухо нежный, теплый голос. – То, что люди называют любовью, – это страдание, вечный поиск, ослепляющий сердце и разум. Они никогда не довольствуются настоящим моментом – нежностью моей руки на твоей щеке, моего тела рядом с твоим, счастьем, которое есть здесь, удовольствием, когда оно приходит… Не открывай глаза, Мирддин. Ни одна раса, никакое племя Богини не знает людской любви. Нежность – да, желание, удовольствие, опьянение, привязанность, – но не эта страсть, пожирающая все, к чему она прикасается. Не старайся любить меня. Бери то, что у меня есть, Мирддин, но не требуй того, чего я не могу тебе дать. Если бы я не любила Утера…

Она не закончила фразу, но прижалась к нему еще плотнее. Несмотря на это, несмотря на жар ее тела и нежность губ, которые он ощущал кожей, Мерлин почувствовал, что между ними что-то нарушилось. Тогда он открыл глаза и повернулся к ней.

– Если бы ты не любила Утера, Рианнон бы не родилась, – сказал он. – Не ты разрушила этот мир, знаешь ли, не ты и не он. Но, возможно, она его спасет…

Ллиэн грустно улыбнулась, отодвинулась от него и вытянулась на спине, глядя на проплывающие в небе облака.

– Это прекрасно, но не имеет смысла…

– Если это не имеет смысла, то оттого, что боги не знают, что творят, – вдруг пылко ответил Мерлин. – Ты помнишь пророчества рун? Этель, руна дома. «Битх оферлеоф аэгхвилъкум… Дом дорог сердцу каждого». Руна Рианнон была перевернута, и ты поверила, что это плохое предзнаменование, что она навсегда останется одна, вдали от себе подобных… Однако я вижу другое, Ллиэн. Я вижу мир, где не будет больше ни эльфов, ни людей, ни гномов, ни монстров, но будет одна единая раса, равная богам, которой боги больше не будут нужны. Рианнон – ни эльф, ни человек. Она та, кем мы все станем когда-нибудь.

– Она такая, какой ты уже есть, – сказала Ллиэн. – «Без рода, без племени…» Это твои собственные слова.

– А ты? Какой он, твой народ? – прервал ее Мерлин.

Она не ответила. Она сидела, обхватив руками колени, и когда опустила на них голову, черная завеса ее волос почти полностью скрыла ее от взора мужчины-ребенка.

– Прости меня, – пробормотал он. – Я не хотел тебя обидеть… Мы думали, что мир создан, чтобы быть всегда, но как раз в этом нет никакого смысла. Ничто не длится вечно… Мир меняется, да, но это потому, что боги хотят, чтобы он менялся. А мы являемся их инструментами – ты, я, Утер, Рианнон…

Ллиэн повернула голову, прижавшись щекой к колену.

– Они могли бы придумать что-нибудь получше, – сказала она. – Скоро монстры будут править миром.

– Монстры подчиняются богине, так же как и все мы. Боги захотели, чтобы они покарали людей, – так и свершилось. А нам теперь предстоит победить их, чтобы воля богов была выполнена, чтобы все эти ужасы прекратились, и чтобы твоя дочь смогла, наконец, царствовать над мирным народом.

Ллиэн снова улыбнулась и отвернулась от него.

– Ты мечтаешь, милый Мирддин… Ты еще более слеп, чем Ллэндон, и более глух, чем старый Гвидион. Эльфы не будут драться. С кем ты хочешь победить Безымянного? С Дорианом, Кевином и другими? Горстка эльфов против войска монстров? Ты сам не знаешь, что говоришь…

Мерлин подошел к ней, отодвинул завесу волос, прикрывавшую ее лицо, и нежно привлек Ллиэн к себе.

– Вовсе не королевская армия уничтожила гномов, – прошептал он ей на ухо, вдыхая исходящий от нее аромат скошенной травы. – Если они сейчас и исчезают, то потому, что лишились талисмана. Впрочем, никакая армия, какой бы сильной она ни была, не может истребить целый народ. Посмотри на монстров. Понадобилось десять лет сражений и резни, чтобы отбросить их за Границы. Кажется, что они побеждены, однако они опять возвращаются, еще большим числом, чем прежде. И в новой войне их нельзя будет победить. Но, напротив, если у нас будет их талисман…

Ллиэн подняла на него взгляд своих ярко-зеленых глаз. Теперь она осознала смысл его слов.

– Без талисмана, – сказал он, – любой народ обречен.

В помещении нечем было дышать. Окна, затянутые вощеной тканью, не пропускали воздуха, огромные поленья потрескивали в камине на толстом слое углей, и одурманивающие духи Маольт кружили им головы еще больше, чем выпитое вино. Старая скупщица краденого была голодна, и надо было вынести не слишком-то привлекательное зрелище ее трапезы, пока она, закутавшись в меха и шелка, несмотря на удушающую жару в комнате, не очистила стол от всех съестных припасов. Утер с усмешкой поглядывал на аббата Илльтуда, который с отвращением взирал на старуху и ворчал в бороду, что такое несметное количество еды пожирается с такой жадностью в то время, когда у многих бедняков нет даже хлеба. Однако ее ужимки и чавканье, сопровождавшие поглощение пищи, в конце концов вывели из терпения и молодого короля, и когда она протянула свою чарку, чтобы растерянный виночерпий наполнил ее в очередной раз, он перехватил кувшин и отставил его подальше в сторону.

– Ты хотела говорить со мной или приехала только ради того, чтобы набить брюхо?

Старуха бросила на него неодобрительный взгляд и поставила на стол свой оловянный кубок.

– Во времена герцога Горлуа нас принимали лучше, – прошипела она.

– По правде сказать, я никогда особенно не любил герцога, – сказал Утер, и они с Ульфином переглянулись, как заговорщики, – но сомневаюсь, чтобы ему пришло в голову пригласить тебя во дворец.

– Ты так думаешь?

На краткий миг глаза Маольт сверкнули хитрым блеском, от которого ему стало не по себе. Для него не было секретом, ради какой цели король Пеллегун и его сенешаль использовали Гильдию, но принимать одну из самых болтливых ее представительниц…

– Эта выжившая из ума старуха заставляет нас терять время, – проворчал аббат Илльтуд, резко поднимаясь из-за стола. – У меня много дел с больными и ранеными. Разрешите мне откланяться.

– Сядьте, святой отец, – сказал Утер. – Я полагаю, напротив, мы еще многое от нее узнаем…

– Много, много, мой миленький! – жеманно проворковала Маольт. – Ты почти ничего не знаешь!

Она выдержала паузу, вытерла свою тарелку пальцем и тщательно обсосала его, с ужимками, которые показались Ульфину просто непристойными, и затем уронила:

– Хозяин в Каб-Баге.

Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, о ком она говорит, или, вернее, осмелиться понять.

– Все его войско устроилось рядом с городом, – продолжала она, довольная произведенным эффектом. – Их полно везде на равнине, на несколько лье вокруг, а сам он поселился во дворце шерифа Тарота… вернее, в том, что от него осталось, да, да…

– Гномы дали бой? – спросил Ульфин, чем развеселил ее.

– Бой, бой, бой! Ха! Где это видано, чтобы гномы давали бой?

Рыцарь бросил растерянный взгляд на Утера. Конечно, подземный город располагался на земле Логра, и поэтому гномы, теоретически, были союзниками короля, но новость о падении Каб-Бага не вызывала большого удивления – скорее это было что-то ожидаемое. Если Безымянный обосновался там, в этой норе жирных крыс посреди больших равнин, значит, он, по крайней мере, на какое-то время, прекратит свои ужасные набеги. Наверное, он и не подозревал, до какой степени королевство обескровлено…

– Бедные гномы, их почти не осталось, – бормотала она жалостливым голосом, делая скорбную мину. – Каждый день десятки из них умирают… Боюсь, что никто оттуда не выйдет живым.

– Никто, кроме тебя, Маольт, – отрезал Илльтуд. – Да вдобавок с повозками и эскортом! На какое предательство ты согласилась, чтобы они позволили тебе выехать?

Она зло взглянула на аббата, пожала плечами и откинулась в кресло, изобразив на лице обреченное выражение.

– Вы ничего не знаете, – сказала она. – Из Каб-Бага никто не выходит, но Скатх всегда имел свои собственные лазейки!

– Скатх? Это еще что такое?

– Квартал, в котором располагается Гильдия, – объяснил Утер.

– Не думаешь ли ты, мой миленький, что мы были столь глупы, чтобы забраться на самое дно этой норы и не позаботиться о лазейке, через которую можно выбраться?

Утер одарил ее широкой улыбкой, повернулся в своем кресле и щедро налил вина в свой кубок, не заметив чарку, которую она ему протянула.

– Итак, что же ты предлагаешь?

– Я? Ничего… Ты же видишь, мой дорогой король, что я всего лишь бедная старая женщина. Все, чего я желаю, – это почить в мире, да, да. Но если ты хочешь, мои люди могут показать тебе подземный ход в город. Монстрам он не известен…

– Это ловушка! – прогремел Ульфин.

– Конечно, это ловушка, – сказал Утер. – Кто может быть настолько безрассудным, чтобы пойти за бандой убийц в самое их логово, а потом дать бой монстрам в этой глубокой норе!

– Я ничего тебе не предлагала, – сказала Маольт. – А тем более давать бой, нет, нет… Наверное, лучше подождать, когда они сами придут, когда они решатся…

Утер пристально посмотрел на нее, протянул руку и налил ей в чарку вина, которое она залпом выпила, потом налил еще.

– Подземный ход, говоришь?

– Но ты же не хочешь…

Утер придержал рукой Ульфина за плечо, чтобы тот замолчал, а сам не сводил глаз со скупщицы краденого.

– Хозяин, как ты его называешь… Ты его видела?

В первый раз за все время во взгляде Маольт промелькнуло беспокойство. Это был всего лишь бледный проблеск в жирных складках ее лица, единственная искра жизни в этой куче беловатой плоти, платьев и нелепых в своей роскоши драгоценностей, но потом она исчезла, и у Утера осталось лишь мимолетное впечатление, что он разглядел человеческое существо, спрятавшееся за преградой из тряпок и жира. Маольт была неспособна передвигаться самостоятельно. Ее надо было втащить сюда на руках, а потом точно так же отнести обратно. Несмотря на все ее золото, самый молодой щитоносец мог бы одним ударом ножа оборвать ее дни на этом свете, и ни один из ее наемников не шевельнул бы и мизинцем, чтобы ее спасти. Покидая свою берлогу, чтобы укрыться в Лоте, она вверяла в его руки свою жизнь. И тот маленький огонек, сверкнувший в ее взгляде, был отблеском страха.

– Значит, ты видела его?

Маольт закрыла глаза и кивнула головой. Мерзость этого момента превышала все ужасы, выпавшие ей на долю с тех пор, как работорговцы продали ее в увеселительный дом в Каб-Баге, а было это целую вечность назад… Пустой темный зал, солдаты-гоблины и эти тощие, одетые во все черное, верзилы, охранявшие трон, сеньор Махелоас, державший Копье, презирающий всех и прекрасный как бог… Ее слуги дрожали так сильно, что чуть не выронили ее из кресла, пока несли его, и потом чуть не опрокинули, когда ставили на пол.

– На колени перед Хозяином, – просвистел шипящий голос носителя Копья.

Она попыталась оттолкнуться от подлокотников кресла, но ей удалось лишь соскользнуть на пол бесформенной грудой плоти и тряпок.

– А вот и правительница Гильдии, – сказал Хозяин. – Какой нелепый вид у той, которая была так могущественна… Ну, впрочем, неважно. Я рад видеть тебя, старуха. Я знаю о всех тех услугах, которые Гильдия оказала королю Пеллегуну и его сенешалю… А сейчас надо сделать кое-что и для меня. Пусть воры и убийцы разойдутся по всему королевству. Пусть они грабят и убивают. Все золото, все богатства достанутся вам, делайте с ними, что хотите. А мне нужен только страх… Посмотри на меня.

Хозяин наклонился к ней, подставив лицо под отблеск света. Она подняла на него глаза и увидела его… Утер разглядел ползущую по ее щеке слезу.

– Я не… Я не такая, – умоляюще сказала она. – Это не я…

– Что ты говоришь?

Она подняла руку и помахала ею перед лицом, потом попыталась встать, широко раскрывая рот, словно выброшенная на берег рыба. На их глазах она судорожно забилась, а цвет ее лица из мертвенно-бледного стал багровым, как будто ее охватило удушье. Они еще не успели подбежать к ней, как от очередной судороги, еще более сильной, чем предыдущие, она сползла на пол, запутавшись в своих мехах, и откатилась под стол, зацепившись за скатерть и обрушив на себя остатки трапезы.

Первым отреагировал Илльтуд. Он схватил кувшин с водой и вылил ей на лицо, затем с силой, которую Утер от него не ожидал, перевернул Маольт на бок и быстрыми рывками стал расстегивать застежки ее многочисленных накидок, плащей, платьев, рубашек.

– Пойди за лекарем! – крикнул Утер Ульфину.

– Не стоит беспокоиться, она жива, – сказал аббат. – Откройте это окно, погасите огонь в камине. Ей нужен свежий воздух, быстрей!

Ульфин вынул свой нож и резанул по вощеной ткани окна. Тотчас же порыв ледяного воздуха с равнин ворвался в зал, выдувая тяжелый запах ее духов и жар камина. Утер опустился на колени подле старой скупщицы краденого и приподнял ей голову. Ее шапочка упала, расстегнутые одежды сбились комом. Перед ним лежало жалкое существо, почти лысое, такое бледное и обрюзгшее, словно было покрыто плесенью.

Она повернула к нему полные слез глаза и с трудом произнесла несколько слов.

– Да, – сказала она. – Я его видела… Поэтому и сбежала.