Текст книги "Занимательные истории"

Г-жа де Рамбуйе всегда была склонна приписывать себе дар предугадывать некоторые события. Она рассказывала мне несколько случаев, когда ей удалось предугадать или предсказать что-либо. Когда покойный Король был при смерти, многие говорили: «Король умрет нынче», – потом: «Он умрет завтра». – «Нет, – говорила она – Он умрет в день Вознесения, как я говорила еще месяц тому назад». Утром этого дня сообщили, что Король чувствует себя лучше; Маркиза же упорно твердила, что он умрет нынче же; и действительно, к вечеру он скончался.[320]320
  Она также предсказала принцессе де Конде, что та родит в праздник Богородицы. (Прим. автора)


[Закрыть] Маркиза его не выносила, он был ей чрезвычайно неприятен: что бы он ни делал, она всегда видела в этом нарушение приличий. М-ль де Рамбуйе (г-жа де Монтозье) говорила: «Боюсь, как бы ненависть моей матушки к Королю не навлекла бы на нее проклятие божье».

Как-то, глядя в окно на проселочную дорогу, она угадала, что подъезжающий всадник – аптекарь. Она послала спросить его об этом, и оказалось, что так оно и есть. Однажды м-ль де Бурбон и м-ль де Рамбуйе развлекались тем, что угадывали имена прохожих. Они подозвали какого-то крестьянина: «Куманек, вас случайно не Жаном зовут?». – «Точно так, барышни, я – Жан Болван, к вашим услугам!».

Она порою слишком учтива с такими людьми, которые того не заслуживают; но это – недостаток, которым обладают лишь немногие в наши дни, ибо учтивость нынче почти вовсе вывелась. Она уж слишком щепетильна, и слово «шелудивый», встреченное в сатире или эпиграмме, вызывает у нее, как она говорит, неприятное впечатление. При ней не осмелишься произнести слово «зад», и это уж слишком, когда чувствуешь себя непринужденно. Маркиз и Маркиза Рамбуйе всегда держались излишне церемонно.

Ежели не считать, что у нее немного трясется голова, – а все потому, что она в свое время потребляла много амбры, – Маркиза все еще отнюдь не безобразна, хотя ей уже семьдесят лет.[321]321
  Она прожила семьдесят восемь лет и не внушала при этом никакого отвращения. (Прим. автора)


[Закрыть] У нее прекрасный цвет лица, и глупые люди утверждают, будто из-за этого она и не желает глядеть на огонь, словно на свете не существует каминных экранов. Она говорит, что самым ее большим желанием было бы всласть погреться. Минувшей осенью, когда не было ни холодно, ни жарко, она поехала в деревню; но это с нею случается редко, да и находилась-то она в какой-нибудь полумиле от Парижа. От давнишней болезни губы у нее стали неприятного цвета, с той поры она всегда их красит; я бы предпочел, чтобы она ничего с ними не делала. Впрочем, ум ее столь же ясен и память столь же отчетлива, как если бы ей было тридцать лет. Именно от нее я почерпнул наибольшую и наилучшую часть того, что мною написано и будет напечатано в этой книге. Маркиза читает целыми днями, совершенно не уставая, и это для нее самое большое удовольствие. Я нахожу, что она подчас слишком уж уверена, дабы не сказать резче, в том, будто род Савелли – самый знатный род в мире.

Вуатюр

Вуатюр был сыном виноторговца, поставлявшего вино ко Двору. Его отец был большим любителем игры в пикет; еще и поныне говорят: «У вас на руках „кварт Вуатюра“», – когда вам выпадут шестьдесят шесть очков, составленных четырьмя картами, кои образуют кварт, ибо наш игрок всегда бывал уверен, что он выиграет, если к нему приходил этот «кварт». Вуатюр был игроком иного сорта, нежели его отец, как это видно будет из дальнейшего.

Еще в коллеже о нем заговорили: именно там он подружился с г-ном д'Аво, и эта дружба привела его затем к увлечению г-жою Сенто (в девичестве Вион). Вот как это произошло. Однажды вечером г-н д'Аво встретил ее на ярмарке, где она очень веселилась. На ней была маска, она была ослепительно хороша и так и норовила блеснуть своим живым умом. Это настолько пленило г-на д'Аво, что он написал об этом в письме к Вуатюру. Невзирая на мужа, крайне ревнивого (тот был казначеем Франции), г-н д'Аво стал бывать у нее. Вуатюр провожал его до дверей, но входить в дом ему воспрещалось. Ожидая своего приятеля в карете, дабы не околачиваться у порога, он пристроился к соседке, от которой имел впоследствии дочку, известную под фамилией Латуш. Дочь была в услужении у маркизы де Сабле, а затем у г-жи Лепаж. Наконец и Вуатюр был принят г-жою Сенто, а вскоре после этого умер ее муж. Вуатюр был уже известен (он успел опубликовать в виде предисловия к Ариосто то самое письмо, которое было написано им за одну ночь и привлекло к себе такое внимание), когда г-н де Шодбонн встретил его в обществе и сказал: «Сударь, вы слишком изысканны, чтобы оставаться среди простых горожан, мне надобно вас оттуда вытащить». Он поговорил о нем с г-жой де Рамбуйе и вскоре привел его к ней. Об этом Вуатюр и упоминает в одном из своих писем: «С той поры, благодаря господину де Шодбонну, я как бы заново родился в доме г-жи и мадемуазель де Рамбуйе». Обладая приятным умом и вполне светским обхождением, он вскоре стал душою общества, собиравшегося у этих знаменитых дам: его письма и стихи достаточно говорят об этом. Любовная связь с г-жою Сенто продолжала идти своим– чередом, беседы с Вуатюром отшлифовали ее ум. Мы узнаем из одного письма Вуатюра, что вначале она говорила pitoable и gausser,[322]322
  pitoable и gausser – испорченные французские слова вместо pitoyable «жалкий» и hausser «повышать».


[Закрыть] a «хмурый» почитала дурным словом. В конце концов она стала неплохо писать письма; их были целые тома, они ходили по рукам. По возвращении из Фландрии Вуатюр возобновил свою любовную связь. Он ходил менять белье к Люилье, жившему по соседству с г-жой де Сенто, только для того, чтобы об этом стало известно, ибо он весьма чванился своими легкими победами. Разразился довольно большой скандал, и братья г-жи Сенто – Гайоне, д'Алибре и д'Уэнвиль – наговорили ему грубостей, а однажды едва не выбросили его из окна. Это на некоторое время отвадило Вуатюра от его возлюбленной.

В отсутствие Вуатюра она, дабы заставить его вернуться, принимала ухаживание некоего бретонского дворянина по имени Ла-Гюноде. И он в самом деле вернулся. Она меж тем начала льстить себя надеждою стать г-жою Ла-Гюноде, ибо в Бретани почитали Ла-Гюноде очень важным сеньором – чуть-чуть пониже Короля. Потому-то она и задумала выйти за него, хотя этот человек был полной противоположностью Вуатюру. Ей хотелось иметь Ла-Гюноде мужем, а Вуатюра любовником. Что касается Ла-Гюноде, он был так же ревнив, как и Вуатюр.

Не зная, на что решиться, Сенто пошла на исповедь, дабы господь бог внушил ей, как поступить. В монастыре Босоногих кармелитов, куда она отправилась, ее охватило какое-то безумие, она стала вещать чудеса, разгадывать тайны. Потом некоторое время она провела в одиночестве, к ней никого не допускали. Это безумие (говорят, будто она заболела нервической болезнью с досады, что ей не удалось заполучить в мужья Ла-Гюноде) сменилось безудержным желанием женить на себе Вуатюра; он же в свою очередь делал все возможное, чтобы излечить ее от этой пустой мечты. Он отверг ее, отказался получать от нее письма, не виделся с ней многие годы – все напрасно. Эта нервическая болезнь привела к тому, что бедная женщина, бывшая и без того не слишком хорошей хозяйкой, запустила свои денежные дела настолько, что, когда ей пришлось отчитываться перед своими двумя зятьями, оказалась у них в долгу. Они же, увидев это, воспользовались сим обстоятельством и сделали все, что могли, чтобы убедить ее дать им письменное заверение никому не отчуждать свое имущество и не утруждать себя отныне какими-либо отчетами; она и слушать не хотела. В конце концов, обнаружив, что она старательно копит деньги на отъезд, они учреждают над ней опеку. Тем не менее она уезжает и отправляется к г-же де Фенестро, своей подруге, живущей между Сабль-д'Олонн и Нантом. Там ее вдруг осеняет, что эта дама, которая немного склонна умничать, быть может, тоже влюблена в Вуатюра, слишком уж она расхваливает его стихи. Не сказав ни слова, она уезжает от подруги и в тележке добирается до Нанта, а оттуда – вверх по течению Луары до Орлеана. Из Орлеана, минуя Париж или, во всяком случае, не останавливаясь там, она едет во Фландрию. В Брюсселе она устраивается к швее, чтобы научиться шить воротники, а затем поступить в услужение к г-же де Гиз (графине де Боссю), потому что у них де схожие судьбы.[323]323
  Графиня де Боссю – жена герцога Генриха де Гиза, бывшего архиепископа Реймского.


[Закрыть] Но г-жа де Гиз не пожелала взять ее к себе, и вот Сенто снова в Париже. Стоило ей увидеть на улице двух людей, идущих вместе, как она подходила к ним и спрашивала: «Ведь он неблагодарный, не правда ли?» – ей казалось, будто все только и говорят что о ней и Вуатюре.

Между тем Вуатюр, которого королева Польская[324]324
  Имеется в виду Мария-Луиза де Гонзаго, герцогиня де Невер.


[Закрыть] знала еще с давних пор, просил и получил разрешение состоять при ней на время ее пребывания во Франции. Г-жа Сенто, опасаясь, как бы ее вероломный возлюбленный не поехал в Гамбург, а то и дальше, решает следовать за ним. В Сен-Дени постоялые дворы оказались переполнены, а экипаж ее имел столь жалкий вид, что ее приняли за потаскушку, и ей пришлось заночевать вместе со служанкой в своей наемной карете. Это ее не обескуражило; она добралась до Перонна, но дальше не поехала, ибо Вуатюра там не оказалось. За все время путешествия она так и не могла добиться у своего сурового возлюбленного и пятнадцатиминутной встречи. Одна из подруг Сенто, пытавшаяся излечить ее, пришла однажды к ней в комнату на третьем этаже и застала ее лежащей в очень грязной постели – это ее-то, Сенто, самую чистоплотную женщину в Париже. Бедная помешанная сказала ей: «Я видела давеча женщину, которая столь же несчастна, как я; она уже в годах и вышла вторично замуж за молодого человека, который с ней грубо обращается». – «Странно об этом слышать! – говорит подруга, – эта женщина наказана за свое безумство». – «Вот за это-то, – отвечает покинутая любовница, вся в слезах, – ее мужу и надобно любить ее еще сильнее, ибо те, ради коих мы совершаем безумства, должны быть вечно у нас в долгу». И она продолжала отстаивать эту нелепую мысль в течение всей беседы.

Остальные подробности этой истории придется отнести к концу нашего рассказа, поскольку мы несколько забежали вперед.

Вуатюр ухаживал также за г-жою де Лож, маркизой де Сабле и другими. Г-жа де Лож любила его: она первая начала писать стихотворение с рифмами на – ture, которое затем стало называться «Портретом жалостного Вуатюра», ибо у него всегда был насморк и он беспрестанно жаловался и всех решительно жалел. К этим стихам что-то добавил г-н де Рамбуйе, а в 1633 или 1634 году кто-то приписал к ним еще несколько оскорбительных строк на ту же рифму, на что Вуатюр сетует в письме к Костару. Что до меня, я склонен думать, что строки эти добавил покойный Мальвиль: помимо того что они написаны в его манере, впервые сообщила мне о них женщина (м-ль Верон), с которой Мальвиль был весьма дружен. Она прочла мне их наизусть, поскольку тщательно заучивала все, что он писал; в этих стихах, кстати, говорится о Вуатюре:

 
Он Александр в архитектуре
И он же Демосфен в скульптуре… и т. д.
 

Эта дама, притязавшая на остроумие и начитанность, говорила так:

 
Он Демитен в архитектуре.
 

Вуатюр был росту небольшого, но ладно сложен и хорошо одевался; когда ему случалось бывать среди незнакомых людей, он почти всегда молчал. Однажды д'Абланкур спросил у г-жи Сенто еще в ту пору, когда она была в своем уме, чем ее пленяет человек, столь неразговорчивый. «Ах, – отвечала она, – он бывает так мил с женщинами, когда захочет!». Но даже в том обществе, где он хотел нравиться, он далеко не всегда бывал одинаков и нередко витал в облаках, это с ним вообще часто случалось. Когда Вуатюр бывал удручен, он тем не менее появлялся в обществе, но был очень скучен и, можно сказать, порою становился всем в тягость. Иной раз Вуатюр бывал столь бесцеремонен, что однажды, желая отогреть ноги, он в присутствии принцессы де Конде снял свои калоши. Уже достаточно бесцеремонным было то, что он в них ходил; но, право же, такое поведение – единственный способ заставить именитых господ считаться с тобой: мы увидим дальше, что он и разговаривал с ними довольно непринужденно. Рассказывают, будто кто-то из принцев – думаю, что это был принц де Конде, герцог Энгиенский, – сказал: «Принадлежи Вуатюр к нашему кругу, он был бы невыносим».

Г-жа де Рамбуйе говорит, что Вуатюр был бескорыстен и лишь небрежное отношение к друзьям заставило многих из них от него отвернуться; что поведение Поэта всегда ее забавляло и что она, как только замечала в нем желание побеседовать, предоставляла ему эту возможность, а когда на него находила задумчивость, делала все, что было ей надобно, словно его здесь и нет.

В выражении его лица было что-то простодушное, чтобы не сказать глуповатое, и вы бы сказали, что, беседуя с людьми, он потешается над ними. Я находил его не слишком учтивым, и мне казалось, будто он во всем стремится дать почувствовать свое превосходство. Он был самым кокетливым человеком на свете. Главным его увлечением в жизни были любовь и игра в карты. Он играл с таким азартом, что к концу партии каждый раз вынужден был менять рубашку. Он усердно развлекал общество во дворце Рамбуйе. Всегда он успевал увидеть нечто такое, чего не видели другие; поэтому стоило ему прийти, как все собирались вокруг него, дабы его послушать.

Вуатюр делал вид, будто сочиняет экспромт. Может быть, так не раз и бывало, но иногда он приносил с собой и заранее написанные стихи. При всем том он был весьма остроумен, и мы обязаны ему тем, что он многих научил выражать свои мысли изящно. Это от него пошло искусство остроумной шутки; но большего у него искать не приходится, ибо то, что он пишет, серьезно, дешево стоит, а письма его, за исключением нескольких непринужденно звучащих мест, обычно плохо написаны. Напрасно из них не вычеркнули хотя бы грубых скабрезностей.[325]325
  Речь, очевидно, идет о неточностях и небрежностях, ибо в сочинениях Вуатюра никаких скабрезностей нет.


[Закрыть] Должно быть, он этого опасался, ибо за полгода до смерти сказал г-же де Рамбуйе: «Вот увидите, найдутся со временем глупые люди, которые станут разыскивать все, что я написал, а затем публиковать; вот почему мне хотелось бы кое-что исправить». Надобно также признать, что Вуатюр первым ввел в поэзию чрезмерную вольность: до него никто не писал стансов с неравным количеством строф и с нарушением размера.

Корнель своими последними пьесами тоже испортил драматические сочинения, ибо ввел в них декламацию.[326]326
  Трагедии Корнеля, которые не нравились Таллеману, – это «Оттон» (1664), «Атилла» (1667) и, вероятно, трагедии, написанные с 1670 по 1674 г.


[Закрыть]

Вуатюру было свойственно забавное заблуждение: ему казалось, что, преуспев в делах любовных, он сумеет преуспеть и в остальном и что к человеку, обладающему здравым смыслом, все знания приходят сами собою, без какого-либо изучения. Поэтому-то он почти никогда ничего и ее изучал. Будучи слегка влюблен, он бывал весьма занимателен и тогда расточал одни любезности; но когда ему случалось сильно влюбиться, он вел себя преглупо. Волокитой он был изрядным: однажды – рассказывала мне м-ль де Шалэ – еще в ту пору, когда она была наставницей м-ль де Кервено, Вуатюр, придя к ней в гости, вздумал строить куры ее воспитаннице, которой было всего двенадцать лет. В этом м-ль де Шалэ ему помешала, но разрешила вволю любезничать с младшей сестрой де Кервено, которой шел только восьмой год. Потом м-ль де Шалэ ему сказала: «Там внизу есть еще служанка, шепните и ей словечко мимоходом».

Известно, что Вуатюр был многим обязан кардиналу де Лавалетту и считался его наперсником; однако, поскольку Кардинал любил прикидываться весельчаком, хоть это ему плохо удавалось, Вуатюр говорил де Лавалетту напрямик все, что он об этом думает, подчас и при свидетелях.

Маршал д'Альбре, которого звали в ту пору Миоссансом, долгое время сам не понимал, что говорит, и нес совершеннейшую чепуху; никто не мог уразуметь, что он хочет сказать, при всем том, что человек этот был вовсе не глуп. Впоследствии он избавился от этого недостатка. Однажды, когда во дворце Рамбуйе собралось большое общество, Миоссанс проговорил целых четверть часа в своей обычной манере; Вуатюр резко напал на него, заявив: «Черт меня побери, сударь, если я понял хоть одно слово из того, что вы сказали. Вы и дальше собираетесь молоть подобный вздор?». Миоссанс ничуть на него не рассердился, а только ответил: «Ах, сударь мой, господин Вуатюр, пощадите же хоть немного своих друзей». – «Право же, – отпарировал Вуатюр, – я так долго щадил вас, что мне уже это наскучило».

С покойным г-ном де Шомбером Вуатюр обращался примерно так же, хотя тот был умен, хорошо писал и только беседа давалась ему с трудом. Вуатюр потешался над ним при каждом удобном случае, а тот в ответ только смеялся. Судя по стихам, обращенным к королеве Анне: «Я мнил…» и т. д., – можно убедиться, что Поэт не щадил даже ее, ибо открыто говорил о ее любви к герцогу Бекингему. Как он позволял себе разговаривать с принцем де Конде, достаточно ясно видно из его известного ответа на послание к г-же де Монтозье.[327]327
  Послание к маркизе де Монтозье было написано принцем Луи де Конде, Ламуссе и Арно после родов маркизы в 1647 г. В своем «Ответе» на это послание Вуатюр говорит о безразличном к нему отношении принца в довольно смелых и едких стихах.


[Закрыть]

Во время всяких празднеств во дворце Рамбуйе и во дворце Конде Вуатюр всегда развлекал общество то водевилями, то приходившими ему на ум веселыми шутками. Однажды, когда Поэт с целой компанией возвращался из Сен-Клу, кучер вывалил их. В карете было восемь человек. Тут Вуатюр, сидевший с того боку, на который карета упала, увидел, что никто ни на что не жалуется, и стал кричать, что у него сломана нога; м-ль Поле, ехавшая в том же экипаже, сказала ему: «Вы ошибаетесь, не нога, а рука, ибо падая так, как упали вы, можно сломать себе только руку, но никак не ногу». – «Мадемуазель, – ответил он холодно, – каждый знает, что у него болит; я чувствую, что сломал ногу». Она пыталась доказать ему обратное, но тут, видя, что хотят послать за лекарем, ибо это случилось неподалеку от деревни, Вуатюр расхохотался во все горло и заявил, что и руки и ноги у него совершенно целы.

Увидев как-то на улице Сен-Тома двух поводырей с медведями в намордниках, он их потихоньку вводит в спальню г-жи де Рамбуйе, где она читала, сидя спиною к ширмам. Животные пытаются взобраться на ширмы; на шум она оборачивается и видит у себя над головою две медвежьи морды. Будь у нее лихорадка, она бы мгновенно прошла, не правда ли? С графом де Гишем он, по совету г-жи де Рамбуйе, поступил и того хуже. Граф как-то ему сказал, что де ходят слухи, будто он, Вуатюр, женат, и спросил его, так ли это. И вот под этим предлогом Вуатюр однажды разбудил его в два часа пополуночи, заявив, что пришел по неотложному делу. «Ну, что такое случилось?» – спрашивает Граф, протирая глаза. «Сударь, – отвечает Вуатюр вполне серьезно, – намедни вы оказали мне честь, осведомившись, женат ли я; так я пришел сказать, что я в самом деле женат». – «Тьфу, пропасть! – восклицает Граф, – как дурно с вашей стороны, что вы помешали мне спать!». – «Сударь, – ответил Вуатюр, – я был бы просто неблагодарным, если бы позволил себе долее быть женатым, не сообщив вам об этом, особенно после того, как вы столь любезно осведомились у меня о моих семейных делах».

Г-жа де Рамбуйе как-то ловко провела и его самого. Вуатюр написал сонет, который казался ему недурным; он передал его г-же де Рамбуйе, та велела отпечатать этот сонет с сохранением всех особенностей вензеля автора и прочего, а затем искусно вплела его в сборник стихов, вышедший уже сравнительно давно. Вуатюр находит эту книгу, которую нарочно оставили раскрытой на должной странице, несколько раз перечитывает сонет, затем вполголоса читает свой собственный, дабы проверить, нет ли между обоими какой-нибудь разницы; в конце концов это его так запутало, что ему стало казаться, будто он когда-то этот сонет читал и что он вовсе не сочинял его, а только припомнил; наконец, вдоволь насмеявшись, его вывели из заблуждения.

Маркиз де Пизани и Вуатюр держались всегда вместе: они очень любили друг друга, отличаясь одними и теми же склонностями. Желая сказать: «Что до нас, мы этого не делаем», – они говорили: «У нас в полку это не принято». Они вечно над кем-нибудь подшучивали, и во дворце Рамбуйе всегда было шумно и весело. Часто они придумывали какие-нибудь дурачества, чтобы всех насмешить. Однажды после обеда у Вуатюра начался приступ колик, коим он был подвержен; он поднимается в комнату старой компаньонки Маркизы, ибо ежедневно обедал во дворце Рамбуйе (хотя в иной год у него приходилось на стол восемнадцать тысяч ливров: юн получал хорошее содержание по должности старшего чиновника Финансового ведомства, пока г-н д'Аво занимал пост Суперинтенданта; помимо того, он занимал еще три небольшие должности: у Месье он докладывал о приезде послов, у Мадам был штатным дворянином свиты и дворецким, а принц де Конде нередко определял его на три месяца дворецким к королю. Ему дорого обходилась игра в карты). В этой комнате он пробыл довольно долго, но колики все не проходили; компаньонка, дабы он мог добраться до дому, – а жил он напротив, – дает ему свой подбитый мехом шлафрок. В то время как он в таком виде проходит через залу, довольно обширную, туда случайно входит г-жа де Рамбуйе и не может издали понять, что это такое – мужчина в женском шлафроке, окруженный женской прислугой, весь обвязанный полотенцами, бледный, но который при этом не может не смеяться, видя ее изумленное лицо; появляется м-ль де Рамбуйе и, полагая, что Вуатюр придумал весь этот маскарад, чтобы посмеяться, кричит ему: «Вуатюр, что вы такое придумали? Это вовсе не забавно и совсем не смешно, мне, право, жаль вас».

Вернемся к проделкам маркиза де Пизани и Вуатюра. Мне рассказывали, – но я не поручусь, что это правда, – будто однажды, в то время как они вместе с г-ном Арно развлекались на прогулке тем, что старались угадать по внешнему виду человека его занятие, проезжает карета, в которой сидит какой-то мужчина, одетый в платье из черной тафты и в зеленых чулках. Вуатюр говорит и готов в том побиться об заклад, что это советник Палаты косвенных сборов; с ним идут на спор, но с условием, что он сам спросит этого человека. Вуатюр слезает с коня и подходит к сидящему в карете с вопросом и в оправдание говорит, что поспорил. «Спорьте и дальше, – отвечает ему тот холодно, – что вы дурак, и вы никогда не проиграете».

В то время как г-н д'Аво был в Мюнстере, маркизе де Сабле, не помню уж по какому случаю, понадобилось ему написать; она говорит Костару: «Составьте-ка мне письмо». Он составил; она нашла его столь напыщенным, что написала другое и отправила его. Г-н д'Аво написал в Париж, что получил от Маркизы чудеснейшее письмо; Костар, попав впросак, решает, что речь идет о его письме, и, бесстыдно хвастаясь, показывает всем копию. Вуатюр читает ее и не находит в ней ничего чудесного; он говорит об этом Маркизе, и та открывает ему правду. Он снимает копию с ее письма и таким образом утирает нос Костару, хотя и добродушно.

Вуатюр преспокойно ездил к ле Эрти, сидевшему в доме для умалишенных, и беседовал с ним. Этот сумасшедший величал себя «Главным прево божественного правосудия в аду».

А вот еще одна забавная история. На улице Сент-Оноре, неподалеку от больницы «Трехсот слепых», жил один человек, к которому Вуатюр повадился ходить в отхожее место; оно так пришлось ему по вкусу, что он способен был дать крюк в целых четыре улицы, лишь бы зайти туда оправиться, хоть с человеком этим был почти незнаком, и делал это бесцеремонно, даже не испрашивая его разрешения. Хозяину это надоело, и он навесил на дверь нужника большой замок, а потом и засов, который отпирался только ключом. Вуатюр все же умудрялся туда попадать; дело дошло до ссоры, и Вуатюр стал ходить оправляться в другое место.

Кстати о ссорах: самая большая размолвка у м-ль Поле произошла именно с Вуатюром.

Когда он находился в Испании, м-ль Поле, чтобы его развлечь, посылала ему без особого разбора все, что она могла достать. Выкупать такую громадную посылку всякий раз обходилось ему недешево. Это начало ему надоедать. Ему было также досадно, что г-н Годо и г-н де Шандевиль, высокий, статный молодой человек, племянник Малерба, а стало быть – стихотворец, за время его, Вуатюра, отсутствия завоевывали большое расположение м-ль Поле, а быть может и м-ль де Рамбуйе. В день своего возвращения из Фландрии он позволил себе по отношению к м-ль Поле дерзкую выходку. Он ей написал, что приезжает тогда-то и будет счастлив видеть ее в тот же день во дворце Рамбуйе. Вечером, провожая м-ль Поле домой, Вуатюр не мог не заговорить с нею о Шандевиле, которого он назвал Адонисом,[328]328
  Адонис (миф.) – финикийское божество, прекрасный юноша, любовник Афродиты – Венеры, смертельно раненный вепрем. Афродита превратила его в анемону, цветок, называемый по-русски также ветренницей.


[Закрыть] добавив, быть может, к этому кое-что и о Венере. Львица разъярилась, целых два года они не виделись, наконец он снова пришел к ней, но она его так и не простила. Говорят еще, но не знаю, случилось ли это до или после упомянутой ссоры, будто однажды, когда Вуатюр был у м-ль Поле, на него напала сильная хандра из-за того, что к ней пришло много неприятных для него людей; он уселся в уголок и за весь вечер не сказал ни слова; когда же подошло время попрощаться и уйти, он взял ее за подбородок, словно желая приласкать, как маленькую девочку; это привело к большой ссоре между ними. Г-жа де Рамбуйе говорит, что Вуатюр, находясь с м-ль Поле в коротких отношениях, но не переходивших границы пристойности, по возвращении из Фландрии сказал ей нечто такое, что она поняла превратно, а это случалось с нею частенько. Впоследствии, будучи раздражена, она истолковывала все в дурную сторону, и то, что она когда-то находила хорошим, стало ей казаться плохим. Между Вуатюром и ею никогда не было любовных отношений, их связывала лишь нежная дружба, к которой примешивалась небольшая влюбленность. Эта славная девица была неглупа и добросердечна; что до здравого смысла, его у нее не было.

Но пора поговорить о поединках Вуатюра, ибо любовные похождения и поединки идут рука об руку; и, в подражание Ариосто, я воспою l'arme e l'amnori[329]329
  Поединки и любовные похождения (ит.).


[Закрыть] Вуатюра.

Не всякий храбрец может насчитать столько поединков, сколько было у нашего героя, ибо он дрался на дуэли по крайней мере четыре раза; днем и ночью, при ярком солнце, при луне и при свете факелов. Первый раз это было в коллеже, с президентом де Амо; во второй раз – с Лакотом из-за игры,[330]330
  Вуатюр попросил разрешения прочесть молитву и прочел ее. (Прим. автора)


[Закрыть] причем поединок был довольно забавный: Арно, который считал Вуатюра не кем иным, как гладиатором, стал рассказывать ему, как некую небылицу, что ему, Арно, передали, будто Вуатюр дрался с Лакотом; будто он повесил свой парик на дерево – быть может, он был болен? а затем – как прошла сама дуэль, которая не была очень кровавой. И оказалось, что все это правда. Третий поединок произошел в Брюсселе с одним испанцем, при лунном свете; а четвертый и последний – в саду дворца Рамбуйе, при свете факелов, с Шаварошем, домоправителем. Их ссора вспыхнула вследствие того отвращения, которое они питали друг к другу с той поры, как во дворце Рамбуйе появились три весьма кокетливых сестры… Шаварош, как я уже об этом говорил, был неравнодушен к г-же де Монтозье до ее замужества. Это не способствовало его примирению с Вуатюром; но окончательно их рассорило то, что Вуатюр, который не мог не приволокнуться за любой девушкой, особенно молодой и знатной, стал ухаживать за м-ль де Рамбуйе, как только та вышла из монастыря: то ли Шаварошу она тоже немного нравилась, то ли он был рад насолить Вуатюру. Молодая девушка, в противоположность своей сестре, была с ним не слишком строга и, весьма вероятно, выказывала благосклонность к Вуатюру. Я их нередко заставал за игрой в волан и играл вместе с ними или видел, как они шепчутся друг с другом, и в этом случае им не мешал. Вуатюр, возможно, способствовал тому, что девица эта стала менее благоразумной, нежели была прежде; сам он сделался совершенно несносен. Г-жа де Сент-Этьен говорит, будто под конец все от него устали, и если бы не то, что в доме к нему давно привыкли, и не пользуйся он расположением г-жи де Рамбуйе, к которой он относился с приязнью, его давно бы выставили за дверь. Монтозье никогда не испытывал к нему симпатии, так как был убежден, что Вуатюр скорее унизил, нежели возвысил его во мнении г-жи де Монтозье, чьей руки он тогда искал; не раз он говорил, когда Вуатюр старался чем-либо насмешить общество: «Ну что здесь смешного? Вы находите, что это интересно?».

Вуатюр довел Шавароша черт знает до чего, а тот, понимая, что Вуатюр воспользуется его, Шавароша, сдержанностью и захочет выдать ее за трусость, обнажил против него шпагу и ранил его в бедро. На шум вовремя прибежали, ибо рассказывают, будто один из лакеев Вуатюра собирался пырнуть Шавароша сзади. Вуатюр поначалу не хотел признаваться, что Шаварош его ранил; он утверждал, будто его задел шпагой разнимавший их лакей. Однако потом все выяснилось. Шаплен и Конрар высказывались против него; но это и не могло быть иначе, ибо Вуатюр потешался над ними, а также и над Костаром, хотя Костар и воображает, что это не так, но достаточно прочесть для этого их письма.

Г-н и г-жа де Монтозье стали на сторону Шавароша, но более всего изумило Вуатюра то, что Арно больше поддерживал Шавароша, чем его. Г-жа де Рамбуйе была чрезвычайно огорчена всем случившимся. Уже само по себе это было нелепо, потому что случилось с людьми, которым было уже под пятьдесят и которые, тот и другой, молились или должны были молиться, ибо они жили либо на бенефиции, либо на доходы с бенефиций; кроме того, г-жа де Рамбуйе опасалась, как бы не стали распускать глупые слухи насчет ее дочери; впрочем, м-ль де Рамбуйе очень быстро успокоилась. Епископу Грасскому вдруг вздумалось по поводу этого поединка написать злую сатиру, в которой поросенок дерется со щукой. Под «поросенком» подразумевался Шаварош: он столько раз ездил в Иер и обратно, что его прозвали «Монастырским поросенком»; припомнив, что письмо Ла-Карпа к принцу де Конде[331]331
  Имеется в виду Луи II, принц де Конде.


[Закрыть] начинается со слов «Куманек мой щука», Принц прозвал Вуатюра «Куманек мой щука». М-ль Поле, столь же быстрая, как и Прелат, прочла эту сатиру, как вечто развлекательное, г-же де Рамбуйе. Я при этом присутствовал; Маркизе это было смертельно скучно, но она и виду не показала. Впоследствии г-н де Монтозье изъял с помощью Пелиссона то место из «Погребения Вуатюра», где говорится об этом поединке. С той поры Вуатюр стал бывать во дворце Рамбуйе гораздо реже.

После этого безрассудного поступка Вуатюр жил недолго; карточная игра способствовала развитию у него подагры; должно быть, этому содействовали и женщины. Он умер, проболев четыре или пять дней, из-за того, что невзирая на свою подагру принял слабительное.

Кстати о картах. Дав обет больше не играть, он отправился однажды к Коадъютору, дабы тот освободил его от этого обещания; там он застал Лега, который сказал ему: «Да плюньте вы на это, давайте сыграем!». В самом деле, он уговорил Вуатюра сесть за карты и выиграл у него триста пистолей, так и не дав ему поговорить с Коадъютором. Вино не могло быть причиной его подагры, ибо он пил только воду. Г-н де Бассомпьер говорил, будто все, что других подбадривало, Вуатюра валило с ног. Вот куплеты, которые написал некий Бло, дворянин, состоявший я а службе Герцога Орлеанского, во время разгульной попойки: