Текст книги "Нобелевские лауреаты России"

К 1973 году Флегон издал без всяких договоров романы Солженицына «В круге первом» и «Август 1914» и свободно продавал эти книги через свой магазин в Лондоне и в других местах продажи русских книг. Его издания попадали и в СССР. Остановить эту деятельность Флегона по отношению к Солженицыну можно было лишь судебным процессом в Верховном суде Великобритании, и Солженицын поручил Хеебу начать это дело. Это было несложно, но очень дорого, так как для этого процесса Хееб должен был нанять лондонскую адвокатскую контору. Судебные расходы могли исчисляться сотнями тысяч долларов.

Мой совет сводился к тому, чтобы полностью игнорировать Флегона и не вести с ним никаких судебных дел. Я с ним познакомился лично еще в феврале 1973 года, так как он таким же пиратским путем издал на русском языке мою книгу «Тайна переписки охраняется законом», изменив ее название на «Махинации нашей почты». Юридических оснований для того, чтобы запретить Флегону эту продажу, у меня не было, поскольку рукопись уже с 1970 года распространялась в «самиздате» и не была защищена копирайтом. Английское же издание вышло по договору со мной в 1971 году, и деятельность Флегона не приносила мне никакого финансового ущерба. Он был явным авантюристом без фиксированного адреса и гражданства. Какими он пользовался документами при переездах в Европе, я не знаю, возможно, израильскими.

Снова забегая вперед, следует сказать, что Хееб не последовал моему совету и начал дело против Флегона. Затратив огромные средства на ведение судебного процесса в Верховном суде Англии, Хееб дело выиграл, однако не смог получить с Флегона ни пенса. Флегон, державший свои деньги на секретных счетах, объявил себя банкротом и просто перевел свою издательскую кампанию в Бельгию, продолжая по-прежнему выпускать пиратские издания. В 1974 году он в свою очередь подал в суд на Солженицына, обвинив его в разорении своего законного бизнеса, и выиграл дело. Солженицын судился с Флегоном впоследствии несколько раз, тратя немалые собственные средства на адвокатов, причем без всякой пользы для себя.

По отношению же к Решетовской запрет на издание ее мемуаров был совершенно нереален. В этом случае Солженицын мыслил еще категориями советской цензуры, никак не применимыми на Западе. Поскольку сам Солженицын был на Западе уже «звездой», привлекавшей внимание, то за право издать книгу его бывшей жены конкурировали несколько крупных издательств, предлагавших Решетовской, через ее агентов в АПН, огромные авансы. Запретить эту книгу можно было лишь после ее издания, причем лишь в том случае, если в ней будут найдены элементы клеветы. Сделать это можно было только в Англии, где по такому конфликту Хееб мог судиться с издателем, но не с автором. Вот в США по делу о печатной клевете можно было судиться только с автором, но суд между Солженицыным и Решетовской в США о достоверности каких-то эпизодов, происходивших в СССР в 30-е, 40-е или 50-е годы, был совершенно нереален. Это Хееб понимал, и судиться не стал. Но все же опубликовал во многих газетах «Заявление», угрожая издателям книги Решетовской судом.

Это «заявление» было юридической нелепостью, его игнорировали. Книга Решетовской вышла на русском языке на Западе в 1974 году и была также издана в 1974–1975 годах на других языках[75]75
  Решетовская Н. В споре со временем. М.: Изд-во АПН, 1974; Reshetovskaya Natalya. Sanya. My Life with Alexander Solzhenitsyn. The Bobbs-Merrill Company Inc. New York, 1975.


[Закрыть]. Для Солженицына были малоприятны лишь разделы книги о взаимоотношениях с его старыми, еще школьными друзьями и их судьбе (некоторые из них были арестованы) и о его следственном деле после ареста. Версия Решетовской расходилась с его собственной и была более подробной. Однако для западных читателей все эти детали судопроизводства в СССР после войны были вообще непонятны. Их больше интересовала романтическая часть книги, эмоциональный портрет молодого писателя, который к 1974 году превратился в сурового пророка и обличителя.

В конце марта я, как просил Солженицын, написал подробную критическую рецензию-эссе на книгу – биографию «Солженицын» Давида Бурга и Джорджа Фейфера. Ошибок, преувеличений и искажений в этой книге было действительно много. Солженицын представал в ней не просто писателем, а «фельдмаршалом тайной армии бывших заключенных», именно с его произведениями авторы связывали весь феномен «Пражской весны» 1967–1968 годов. Они предрекали, что конец XX века станет известен в будущем как «эпоха Солженицына». Солженицына, по мнению авторов, не арестовывали и не высылали из СССР только потому, что власти боялись связанных с такими действиями массовых забастовок на заводах и в учреждениях СССР.

Мой очерк-рецензия был опубликован в США в «Нью-Йоркском Ревью книг» и в Германии в газете «Ди Цайт»[76]76
  Medvedev Zh. Getting Solzhenitsyn Stright. The New York Times Book Reviews. Vol. XX, № 8, 32–34, 1973. Die Zeit, June 22, 1973.


[Закрыть]. В середине 1973 г. на Западе появился и четвертый номер самиздатного журнала «Вече», но уже в издательском печатном варианте. Он содержал две главы из воспоминаний Решетовской, посвященных работе Александра Исаевича над повестью «Один день Ивана Денисовича» в 50-х годах и всем проблемам, связанным с ее появлением в «Новом мире» в 1962 году. Решетовская безусловно знала эти подробности лучше всех и ее версия событий была очень информативна и интересна. Эти тексты, конечно, звучали и в русских программах иностранных радиостанций. Основателем и редактором журнала «Вече» был Владимир Осипов, диссидент русского националистического движения с восьмилетним стажем заключения по политическим статьям. Подозревать его в сотрудничестве с КГБ или даже с АПН не было никаких оснований. Совпадая по времени с протестом адвоката Хееба против публикации Решетовской, эти главы из «Вече» лишали акцию Хееба всякой логики. Ни Хееб, ни Солженицын не могли запретить литературную деятельность Решетовской, публикации Решетовской. А западные биографы Солженицына – их уже было несколько – могли теперь пользоваться именно воспоминаниями его жены при изложении событий 1936–1965 годов.

В остальном моя жизнь в Англии в 1973 году проходила спокойно. В институте нужно было работать 7–8 часов ежедневно, остальное время уходило на переписку по разным делам, в основном, издательским. Прежде всего я занимался делами моего брата и собственными, а также выполнял просьбы друзей. В том числе Лидии Чуковской, попросившей меня узаконить публикацию на Западе еще в 60-х годах двух ее книг: «Софья Петровна» и «Спуск под воду», изданных на русском языке и в переводах; Владимира Дудинцева, имевшего ряд претензий к издателям еще по роману «Не хлебом единым», печатавшемуся в СССР в 1956 году, и других.

Никакой открытой политической деятельностью я не занимался. Тем не менее в начале августа 1973 года меня вызвали в Посольство СССР в Лондоне и зачитали мне Указ о лишении советского гражданства. Никаких конкретных претензий не предъявляли. Причины были скрыты общей формулировкой «антисоветская активность». И для меня, и для моей жены эта акция была неожиданной. Подобные «указы» принимались не только в отношении меня, но всегда издавались после того, как тот или иной диссидент или опальный писатель не возвращался на родину после истечения срока действия его заграничного паспорта. (Паспорт в то время выдавался строго на срок поездки.) Я в резкой форме опротестовал в Посольстве незаконное решение Президиума Верховного Совета СССР и потребовал указать мне, какие именно действия с моей стороны повели к такому решению. Ответа я не получил.

Из СССР по поводу этого «указа» от своих старых друзей я писем не получал. Неожиданно, причем через американскую дипломатическую почту, пришло письмо от Солженицына. Я был очень обрадован, как и в случае его первого письма в 1964 году. На этот раз письмо было совсем другим, без всякого сочувствия. Я бы умолчал об этом эпизоде, списав его на какую-либо ошибку «информационного обмена». Но Солженицын сам, в своей продолженной недавно литературной автобиографии, упомянул повод для своего письма:

«Затем вскоре стали приходить от Жореса новости удивительные, да прямо по русскоязычным передачам, я сам же в Рождестве-на-Истье прямыми ушами и слушал. То, по поводу отобрания у него советского паспорта, ответил корреспонденту по-русски, я слышал его голос, на вопрос о режиме, господствующем в СССР: “У нас не режим, а такое же правительство, как в других странах, и оно правит нами при помощи конституции”. Я у себя в Рождестве заерзал, обомлел: чудовищно! Самое прямое и открытое предательство всех нас!.. То он сравнивал Сахарова (опаснейшее для последнего) с танком, ищущим помощи западных правительств. Тогда вскоре, осенью 1973, я имел оказию отправить ему письмо по “левой” в Лондон и отправил негодующее. (Признаться, я не знал тогда, а надо бы смягчить на то: у Жореса остался в СССР сын, притом в уголовном лагере.)»[77]77
  Солженицын А. Угодило зернышко… С. 85–86.


[Закрыть]

Письмо Александра Исаевича меня, прежде всего, не столько возмутило, сколько удивило. Во время пребывания в Англии, не только в 1973 году, но и в последующие годы, я ни разу не давал каких-либо интервью на русском языке и не имел контактов ни с русской службой Би-би-си, ни с радиостанцией «Свобода». Интервью, в котором я говорил о Конституции СССР, было случайным интервью на английском языке еще весной корреспонденту канадского радио, сумевшему пройти в институт (обычно по взаимному согласию с дирекцией ко мне журналистов и фотографов туда не пропускали). Мой разговор, в котором упоминалась Конституция, был связан с тем, что в разнообразном политическом спектре советских диссидентов я принадлежал по взглядам к группе «законников», которые доказывали, что не мы, «диссиденты», а правительство нарушало в СССР нормы собственной Конституции. Этим определялось и название моей книги о цензуре и перлюстрации писем в СССР – «Тайна переписки охраняется законом». Заголовок этот – короткая цитата одной из статей Конституции СССР. Сравнение Сахарова с танком – это уже из лексики самого Солженицына, который сравнивал свои и Андрея Дмитриевича действия в августе 1973 года как «бой двумя колоннами»:

«Вступая в этот бой, ни он, ни я не могли рассчитывать на западную поддержку большего размаха, чем она была все эти годы… А теперь, накал западного сочувствия стал разгораться до температуры непредвиденной… сила западной гневной реакции была неожиданной для всех – и для самого Запада…»[78]78
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 379–381.


[Закрыть], и далее в том же духе. Солженицын и в оценке собственной борьбы, и действий Сахарова всегда был склонен к военным терминам и преувеличениям в части реакции Запада. Но только до тех пор, пока сам не оказался за пределами СССР!

В это же время, в конце августа 1973 года Солженицын заметил и поверил в совершенно не существовавшую смену политики Запада по отношению к СССР – от сближения, детанта, к острейшей конфронтации, причем вопреки политике собственных правительств… «Всё это время высказывались наирезче круги левые и либеральные – всё друзья СССР и наиболее влиятельные в западном общественном мнении, создававшие десятилетиями общий левый крен Запада… В затруднении были правительства Никсона и Брандта, кому стоянием нашим срывалась вся игра. Киссинджер уклонялся и так и сяк… Ватикан парализованный… прохранил весь месяц молчание… Папа так и не промолвил ни слова…»[79]79
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 386–387.


[Закрыть]

В этом угаре воображаемого «великого сражения» написал Солженицын и Медведеву «по левой» свое письмо, не очень задумываясь о его содержании. Нужно было просто отстранить его от «сражения», в котором он, собственно говоря, не участвовал, Да и не видел его. Никакого сражения в действительности и не было – вся эта «буря», судя по всему, полыхала лишь в русских передачах по радио – «мы ушам не верили, переходя от одной станции к другой, ежеутренне и ежевечерне…» Именно по этим русским передачам с Запада Солженицын решил, что после его интервью… «Запад разволновался, разколыхался невиданно, так что можно было поддаться иллюзии, что возрождается свободный дух великого старого континента»[80]80
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 384.


[Закрыть]. Потом все же Солженицын решил выйти из этого «боя»: «надо было экономить время работы, силы, резервы – для боя следующего, уже скорого, более жестокого…»[81]81
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 386.


[Закрыть].

На письмо Солженицына я ответил по той же «левой» линии, объяснив без особых церемоний, что голоса моего по русским передачам он слышать не мог, так как не было у меня никаких интервью в связи с лишением гражданства. В последующем я узнал, что «левая» диппочта диссидентов в Посольстве США обычно читалась и подвергалась копированию. На каждого известного диссидента и в ЦРУ и в британских службах безопасности существовали «досье», которые изучались экспертами. Когда в 1977 году решался вопрос о предоставлении мне разрешения на постоянное проживание в Англии (до того я получал лишь годовые продления визы), то мне пришлось подвергнуться двум семичасовым допросам в здании британского министерства обороны. Два пожилых английских контрразведчика, владевшие русским языком, тщательно проверяли всю мою биографию. Они, как было видно, знали не только мои опубликованные работы, но и содержание моей «левой» переписки по американской диппочте. Они также имели перед собой вырезки из эмигрантских газет с критикой братьев Медведевых. Они знали и о том, что мой старший сын остался в СССР в заключении.

Знал это, конечно, и Солженицын, я говорил ему об этом несколько раз и в последний раз при прощании в Жуковке.

Незадолго до мощного «потрясения основ», для которого много лет готовился «Архипелаг ГУЛАГ», раздался странный «хлопок» солженицынского «Письма вождям», которое было написано в той же «Борзовке» в конце августа 1973 года. Это письмо удивило не только читателей в СССР или тех, кто слушал зарубежное радио, не только западных журналистов и читателей, но и самих «вождей СССР» – так называл Солженицын всех членов Политбюро.

Письмо это было написано 28–31 августа, датировано 5 сентября 1973 года и в этот же день по приезде писателя в Москву передано на имя Брежнева через окошко приемной ЦК КПСС на Старой площади. В этот же день Солженицын по конфиденциальным каналам передал ИМКА-Пресс в Париже и издателям в Нью-Йорке срочное указание немедленно публиковать «Архипелаг ГУЛАГ». По-видимому, оба эти действия были взаимосвязаны и представляли собой сложный заранее продуманный маневр, замысел которого ни тогда, ни впоследствии не раскрывался писателем в полном объеме. Результат этого «маневра» оказался противоположным тому, на который рассчитывал Солженицын. Это произошло главным образом потому, что он по своему обычаю ни с кем не посоветовался по поводу содержания своего «Письма» и самой тактики «двойного удара», но в разных и противоположных направлениях.

В начале сентября 1973 года Солженицын поддался иллюзии своей колоссальной политической силы. Дал «директиву» печатать «Архипелаг» и в тот же день послал «Письмо вождям». «… И это было истинное время для посылки такого письма: когда они впервые почувствовали в нас силу. «Письмо вождям» я намерен был делать с первой минуты громогласным, жена остановила: дай им подумать в тиши!»[82]82
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 377.


[Закрыть]. Но через месяц автор письма не выдержал – пустил «Письмо» в Самиздат и передал западным корреспондентам.

Был уже октябрь, когда «Письмо вождям» достигло ИМКА-Пресс и русских западных радиостанций. Но оно не стало «громогласным». В ИМКА-Пресс и на русской службе Би-би-си, откуда я получил тогда текст «на экспертизу», сразу подумали, что «Письмо вождям» – это умелая подделка КГБ, явная провокация, организованная для нейтрализации «Архипелага», первый том которого уже печатался в Париже на русском языке большим тиражом – 50 тысяч экземпляров. Содержание «Письма» поражало примитивностью и нелепостью, а само обращение к «вождям» – подобострастием. Членов Политбюро уже давно и в СССР никто не называл «вождями», они были партийными чиновниками. Поэтому передачи «Письма» по радио, которых ждал Солженицын, были отложены. Адвокат Хееб подтверждал, что «Письмо» принадлежит его клиенту и требовал его немедленной публикации. Однако сотрудники ИМКА-Пресс командировали надежного человека в Москву для встречи с Солженицыным.

Нужно было любыми способами остановить распространение в Самиздате и публикацию за границей «Письма вождям» как документа слабого и недостойного, если не сказать глупого. «Письмо», оригинальный текст которого был недавно опубликован в сборнике архивных документов ЦК КПСС[83]83
  Кремлевский самосуд… С. 255–287.


[Закрыть], начиналось с сопроводительного короткого письма лично Брежневу, в котором подобострастно сообщалось: «Уважаемый Леонид Ильич! Вопреки написанному мною множественному заголовку… посылаю письмо в единственном экземпляре Вам одному, притом через окошко приемной ЦК. Я полагаю, что решения будут зависеть больше всего от Вас лично, а Вы уже сами изберете, с кем из Ваших коллег Вы захотите посоветоваться»[84]84
  Кремлевский самосуд… С. 255.


[Закрыть]. Солженицын обещал, что если предложения писателя будут приняты, то «Россия в своей будущей истории не раз еще вспомнит Вас [Брежнева. – Ж. М.] с благодарностью»[85]85
  Кремлевский самосуд… С. 255.


[Закрыть].

В тексте самого «Письма» было множество утверждений, которые сильно шокировали руководство ИМКА-Пресс, и редакторы настаивали на их удалении. Солженицын, однако, сопротивлялся. Для Солженицына «Письмо вождям» было частью особого стратегического плана. Он был уверен, что «Архипелаг» покачнет власть «вождей» и они в результате этого будут готовы на переговоры. На 1974-й год он составил прогноз о возможных последствиях публикации «Архипелага». Наиболее возможной реакцией властей он считал «высылку за границу»[86]86
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 414.


[Закрыть]. Но не исключал возможность «переговоров и уступок». «Мой замысел отчасти и был: нанося прямой крушащий удар “Архипелагом” – тут же смутить отвлекающей перспективой “Письма”, поманить их по тропке 9-го пункта»[87]87
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 414.


[Закрыть] – т. е. к уступкам и переговорам.

«В декабре я послал своему адвокату и издателям такой график: печатать “Письмо” автоматически через 25 дней после первого тома “Архипелага”. То есть, давши вождям подумать 25 дней… Не могло, чтоб совсем никто наверху не задумался над “Письмом”. Но когда ТАСС закричало так гневно и бранно, в этой багровой окраске примирительный тон письма мог восприняться как уступка моя, как будто я напуган… Мой замысел – от “Архипелага” сразу и прямо пытаться толкнуть нашу государственную глыбу оказался слаб, плохо рассчитан… И 10 января со случайной оказией я поспешил остановить печатание “Письма”. Это успело телефонным звонком в последний миг»[88]88
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 414–415.


[Закрыть].

Но остановить «Письмо» было уже невозможно. Текст его, хоть и не очень широко, но уже пошел в «самиздат». Сумели получить оригинальный текст и корреспонденты некоторых газет, включая «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост»[89]89
  Личное сообщение от Роберта Кайзера, который советовался со мной по поводу этого письма.


[Закрыть]. Но адвокат Хееб разослал в редакции крупных газет запрет на публикацию письма, поэтому о его существовании почти никто не знал. Между тем советники Солженицына из ИМКА-Пресс сумели убедить Солженицына в том, что письмо в том виде, в каком оно отправлено Брежневу, вызовет глубокое разочарование западных читателей и серьезно повредит распространению «Архипелага». Солженицын внял этим просьбам и начал переделывать письмо…

Но ведь его уже прочли – и Брежнев, и остальные члены Политбюро! Как известно теперь из архивов ЦК КПСС, «Письмо» Солженицына обсуждалось на заседании Политбюро дважды. На оригинале письма, на первой странице имеется резолюция Брежнева «Ознакомить чл. ПБ (вкруговую) 4.X.73 г.», а затем стоят подписи всех членов Политбюро[90]90
  Кремлевский самосуд… С. 382.


[Закрыть].

Новый вариант «Письма», который готовился для публикации ИМКА-Пресс, кардинально менялся. Текст значительно удлинился. Сильно смягчалась критика Запада, но усиливалась критика СССР. Из раздела о наилучшей системе власти для России были удалены следующие парадоксальные, явно антидемократические рекомендации:

«Итак, я предлагаю – вам и всем, кому когда-нибудь придется прочесть это письмо, предлагаю согласиться и примириться: Россия авторитарна, и пусть остается такой, и не будем ныне бороться с этим…

Я предлагаю вам ничего не менять в системе и традиции советских выборов, пусть остаются такие, которые гарантируют все посты вам и назначенным вами. Я не предлагаю вам ни вторых кандидатов, ни тем более других партий, никакой избирательной борьбы, что поставило бы вашу власть под угрозу. Я не предлагаю вам ни с кем этой властью делиться… Я не предлагаю Вам допустить другие партии или другие политические движения…»[91]91
  Кремлевский самосуд… С. 285.


[Закрыть]

Все эти параграфы были удалены из нового варианта, который поступил от Солженицына в ИМКА-Пресс. В новой версии они звучали уже иначе: «Оставаясь в рамках жестокого реализма, я не предлагаю вам менять удобного для вас размещения руководства. Совокупность всех тех, от верху до низу, кого вы считаете действующим и желательным руководством, переведите, однако, в систему советскую. А впредь от того любой государственный пост пусть не будет прямым следствием партийной принадлежности, как сейчас»[92]92
  Солженицын А. Публицистика, т. I. Статьи и речи. Ярославль, 1995, с. 182.


[Закрыть]. Но и этот новый вариант «Письма» ИМКА-Пресс не хотела публиковать, так как рекомендации Солженицына о путях будущего развития России были слишком ретроградными, утопическими: «Итак, наш выход один: чем быстрей, тем спасительнее – перенести центр государственного внимания и центр национальной деятельности, центр расселения, центр поисков молодежи с далеких континентов, и даже из Европы, и даже с юга нашей страны – на ее Северо-Восток»[93]93
  Кремлевский самосуд… С. 271.


[Закрыть].

Идея демографических передвижений русских не была новой. Премьер Петр Аркадьевич Столыпин создавал в начале XX века условия для переселения крестьян в Южную Сибирь и к границам Китая, вплоть до Приморского края. Сталин заселял Восточную Сибирь, но через ГУЛАГ, принудительно. Хрущев программой «целинных земель» перебросил миллионы комсомольцев в Казахстан и в южные края Сибири. Брежнев начал осваивать нефтяные и газовые территории Западной Сибири и Европейского Севера. Он также выдвинул программу возрождения опустевших коренных российских земель Нечерноземной зоны Европейской части СССР.

В каждом из этих демографических перемещений был определенный экономический резон, и вновь осваиваемые территории были в большинстве случаев пригодны для сельскохозяйственного использования. Они могли обеспечивать города продовольствием. Восточная Сибирь, которую теперь предлагал Солженицын в качестве главного жизненного пространства для русского народа, – местность в основном горная и непригодная для земледелия из-за вечной мерзлоты и сурового климата. Лето здесь слишком короткое. Жизнь в таких условиях с минимальным комфортом в 5–10 раз дороже, чем в еще малонаселенной Европейской части России. Весь этот проект был наивным, непродуманным.

К февралю 1974 года, когда и сам Солженицын оказался на Западе, публикация «Письма вождям» потеряла всякий смысл. Никто не смог бы откликнуться на него положительно. Однако неожиданно, уже из Цюриха, Солженицын дал «директиву» – публиковать «Письмо» в его новой, переработанной форме. Но теперь текст «Письма» был уже защищен копирайтом и оно не предлагалось, а продавалось газетам, причем с условием публикации полностью, без сокращений. Это создавало и принцип «эксклюзивности»: газета, покупавшая «Письмо» и публиковавшая его перевод, могла перепродавать права на публикацию другим газетам.

В то время я был в дружеских отношениях с редактором лондонской газеты «Обсервер» (это самая старая воскресная газета Великобритании) Дэвидом Астором. Они получили предложение на покупку прав от адвоката Хееба, но через ИМКА-Пресс, где готовился русский текст. Астора и его заместителя Эндрю Вилсона смущала цена – 100 тысяч английских фунтов (по тем временам около 250 тысяч долларов США) и требование о публикации текста без сокращений. «Письмо вождям» могло занять три газетных страницы. Я уже знал прежний текст, переработанного не видел и даже не подозревал о переработке текста письма, которое уже находилось в Политбюро с сентября 1973 года. Я настойчиво рекомендовал Астору и Вилсону не покупать «эксклюзивных прав», во-первых, потому, что цена была слишком высокой, а во-вторых, я очень сомневался, что другие ежедневные газеты будут платить за право «серийной» перепечатки отрывков. Я объяснил редакторам, что «Письмо вождям», скорее всего, вызовет негативную реакцию западной прессы, а не острый интерес и не наплыв «покупателей».

«Обсервер» послушался моего совета. Воскресные издания других газет также не могли осилить размеры текста и цену. Право на публикацию «Письма вождям» на английском языке купила большая воскресная газета «Санди таймс», срочно перевела его и опубликовала полный текст 3 марта 1974 года. Однако «сериализация» «Письма» провалилась и газета потерпела убытки. В этот же день, без всяких плат за права и без разрешений «Письмо вождям» было опубликовано в США в воскресном издании «Нью-Йорк таймс». Эта американская газета опубликовала оригинальный текст «Письма», который уже давно получила из «самиздата». Он поэтому считался «общественным достоянием» и не требовал никаких разрешений или выплаты гонорара. В Нью-Йорке «Письмо вождям» вышло с комментариями двух журналистов – Т. Шабада и Н. Робертсона[94]94
  The New York Times, March 3, 1974.


[Закрыть].

«Санди таймс» печатала весь текст без подзаголовков, «Нью-Йорк таймс» снабдила свою публикацию ударными подзаголовками. Поэтому именно этот «американский» вариант получил распространение. Редакторы в Нью-Йорке вообще пока не знали, что Солженицын серьезно изменил текст письма, смягчив критику Запада и удалив одиозные параграфы о преимуществах авторитарной системы. На русском языке по «Голосу Америки» также передавался первый оригинальный текст – тот, который читал и Брежнев.

Солженицын был в бешенстве и отправил гневный протест в «Нью-Йорк таймс». Но его возмущение по поводу «неавторизованной» публикации «неверного» текста был уже нелепым; автор сам привлекал внимание к тем параграфам, которые он удалил или изменил, смягчив критику Запада и добавив критику СССР. И в Нью-Йорке, и в Европе в газете «Геральд трибюн» появились сопоставления измененных параграфов и пояснения, что «Письмо вождям», уже отправленное в Политбюро (сохранялась дата – 5 сентября 1973 года), нельзя ни «продавать», ни «менять»[95]95
  Robertson Nan. Solzhenitsyn Cut Parts of Published Text. The Intern. Herald Tribune, March 6. 1974 – The New York Times, March 6, 1974.


[Закрыть].

«Письмо вождям» вызвало универсально негативное отношение комментаторов. С острой критической статьей выступил и академик Сахаров, который получил только «смягченный» вариант письма. Опубликованное повсеместно в первичном или вторичном вариантах до публикации «Архипелага» на английском и других языках, «Письмо вождям» снизило интерес к этой книге. Оно прошло по разным газетам, т. е. в миллионах экземпляров, и показывало Солженицына как противника западной демократии и сторонника авторитарной системы, русского изоляциониста и утописта.

Солженицын-писатель имел, благодаря Нобелевской премии, все еще репутацию «великого» или «выдающегося». Но Солженицына как мыслителя уже не принимали всерьез.