Текст книги "Нобелевские лауреаты России"

А. Солженицын был восстановлен в Союзе советских писателей, и его произведения уже с осени 1989 г. печатались и в журналах, и отдельными изданиями. Однако с возвращением ему советского гражданства дело затягивалось. К лету 1990 г. гражданство СССР было возвращено десяткам известных писателей, ученых и общественных деятелей, оказавшихся за границей. Но Солженицына не было в этих первых списках. Вопрос о Солженицыне обсуждался на Политбюро, и большинство членов Политбюро предлагало не торопиться: было хорошо известно крайне негативное отношение Солженицына не только ко всей партии, к КПСС, но и персонально к Горбачеву и его «пустой перестройке». Однако долго тянуть с решением этой проблемы было нельзя. И в начале июля 1990 г. помощник М. С. Горбачева Георгий Шахназаров писал Президенту:

«Михаил Сергеевич,

Еще раз рискую обратиться к Вам по поводу гражданства Солженицына… Здесь возник новый момент, нельзя исключить, что Ельцин может сделать эту акцию от имени России и пожать все вытекающие отсюда лавры. Между тем совершенно ясно, что возвращать гражданство нужно. Это резко повысит Ваш «рейтинг» в стране и добавит популярности в мире. Я уже не говорю о том, что таким актом Вы приобретете союзника в лице столь авторитетного сейчас в России писателя. Мне кажется, что надо, не теряя ни одного дня, принять президентский указ и, что не менее важно, направить Солженицыну и опубликовать в печати телеграмму»[127]127
  Шахназаров Г. Цена свободы. М., 1993. С. 481.


[Закрыть].

Но президент СССР колебался. В 1987–1989 годах возвращение А. Д. Сахарова в Москву создало для Горбачева множество серьезных проблем; возвращение Солженицына обещало создать не меньшее. Только 15 августа 1990 года Горбачев подписал указ, но совсем не в той форме, как просил Шахназаров. Солженицын был внесен в список из 23 человек, включавший писателей В. Войновича и В. Аксенова, шахматиста В. Корчного, художника О. Рабина, правозащитника В. Чалидзе и других. Никакой телеграммы в Вермонт не было отправлено.

Солженицын был не обрадован, а оскорблен указом Горбачева. Через свою жену он заявил, что не считает принятый указ достаточным для его реабилитации. К нему, Солженицыну, этот указ неприменим. Телеграмму в Вермонт отправил в эти дни не Горбачев, а Председатель Совета Министров Российской Федерации Иван Силаев. «Интересы государства, – писал Силаев, – требуют от меня просить Вас и Вашу семью принять приглашение быть моим личным гостем в любое обозначенное Вами время»[128]128
  «Новое время». 1990, № 36. С. 48.


[Закрыть]. Но Солженицын отклонил это приглашение. «Для меня немыслимо, – писал он, – быть гостем или туристом на родной земле… Когда я вернусь на Родину, то чтобы жить и умереть там… Я не могу обгонять свои книги. Десятилетиями оклеветанный, я должен прежде стать понятен моим соотечественникам, и не в одной столице, но в провинции и в любом глухом углу»[129]129
  «Новое время». 1990, № 36. С. 48.


[Закрыть].

Солженицын был, конечно, прав, полагая, что возвращение ему советского гражданства не означало еще полной реабилитации. Он покинул Советский Союз не по израильской визе, как, например, Валерий Чалидзе или Василий Аксенов, и не в порядке научной командировки. Солженицын был арестован и обвинен в измене Родине, на него было заведено Прокуратурой СССР уголовное дело!

Однако решение о полной реабилитации писателя и отмене всех прежних обвинений состоялось только в конце 1991 года – после краха КПСС, но еще до полного распада СССР. Получив и это известие о полной реабилитации, Солженицын не поспешил в Россию, но попытался ускорить работу над своей эпопеей «Красное колесо». К поездке в Россию, к возвращению надо было готовиться. В порядке подготовки к возвращению было решено снять специальный фильм о Солженицыне. Наиболее подходящим для такой работы режиссером оказался Станислав Говорухин, создатель довольно острого, хотя и весьма тенденциозного фильма «Так жить нельзя» – публицистической ленты о недостатках и пороках советской действительности. При поддержке российского телевидения и при участии самого писателя был создан большой документальный фильм «Александр Солженицын». Он был показан 2 и 3 сентября 1992 года по первой программе.

Большого резонанса этот фильм не вызвал. Демократическая печать не стала рекламировать фильм о Солженицыне, так как писатель занял явно критическую позицию по отношению к реформам, которые в это время проводились в России методами «шоковой терапии». «Никакой демократии в России сегодня нет», – говорил перед телевизионной камерой писатель. Но и левая печать не хотела рекламировать ни Солженицына, ни Говорухина. Да и сам фильм был поспешным, не особенно интересным и иллюстративным.

В конце 1992 года Солженицын прервал долгое молчание и дал несколько интервью для печати. Он уже уверенно говорил о своем скором возвращении в Россию. Осенью 1993 года писатель отправился в «прощальную», как он заявил, поездку по Западной Европе. Во Франции он принял участие в юбилейных мероприятиях по случаю 200-летия Вандейского восстания. Разумеется, он говорил здесь о гибельности всяких революций, которые «выпускают из людей наружу инстинкты первобытного варварства, темную стихию зависти, жадности и ненависти». С этим можно было бы согласиться, но не забывая о том, что становится причиной революций и каков облик всех контрреволюций.

Солженицын дал интервью и для российского телевидения, но его магнитофонная запись была опубликована только газетой «Русская мысль» в Париже. Разным вопросам истории, философии и политики была посвящена большая речь Солженицына в Международной академии философии в княжестве Лихтенштейн. В западной печати все эти выступления писателя комментировались мало, но и в России их мало кто заметил. Это и понятно: осенью 1993 года Россия была на грани гражданской войны; внимание общества было приковано к осаде и расстрелу Белого дома, к поспешным выборам в Государственную Думу, к референдуму по новой Конституции. Поэтому проблема кризиса прогресса, самоограничения, соотношения этики и политики, смысла жизни и «сознания Высшего и Целого», смирения перед Богом, которые поднимал в своих выступлениях Солженицын, не задевали и в тысячной части сознание российских граждан.

К началу 1994 года подходила к концу вся практическая подготовка к возвращению Солженицына в Россию. Писатель обратился к властям Москвы с просьбой продать ему участок под Москвой для строительства дома. Просьба Солженицына обсуждалась не только в мэрии, но и в администрации Президента. Учитывая большие заслуги писателя перед Россией, постановлением мэрии города Москвы А. И. Солженицыну был передан в пожизненное и наследуемое владение большой земельный участок – 4 гектара в Северо-западном административном округе. Первым владельцем этого лесного участка на территории Москвы, а также построенной здесь дачи был маршал Михаил Тухачевский, в годы перестройки здесь работала команда вице-премьера Леонида Абалкина, составляя свои программы. Теперь здесь, в Троице-Лыково, начали возводить новое кирпичное здание, в котором Солженицын предполагал жить круглый год, а также хранить и умножать свой огромный архив.

Московские газеты писали о том, что президент Ельцин встретился с женой писателя Натальей Дмитриевной и сказал, что отныне путь для Солженицына в Россию открыт. В конце февраля 1994 года Солженицын выступил на ежегодном городском собрании граждан Кавендиша в штате Вермонт, где он жил и работал почти 18 лет, с «Прощальным словом». Он прямо сказал, что возвращается в Россию с женой в конце мая 1994 года, и благодарил своих «дорогих соседей» за внимание и поддержку. Это выступление не было, однако, замечено ни в России, ни в США. Российская печать даже не упомянула об этом выступлении. Печать США цитировала его, а полностью оно было опубликовано лишь «Историческим обществом» города Кавендиш. Поэтому сообщение в мае 1994 года о скором прибытии Солженицына во Владивосток для многих из нас было неожиданным.

Возвращение Солженицына. Двадцать лет спустя

Вечером 14 февраля 1974 года возле дома в Баварских Альпах, где жил знаменитый немецкий писатель Нобелевский лауреат Генрих Бёлль, остановилась полицейская машина, промчавшаяся на большой скорости из Франкфуртского аэропорта через половину Германии. Из машины вышел другой лауреат Нобелевской премии – всемирно известный русский писатель Александр Солженицын, арестованный 12 февраля в Москве, обвиненный в измене Родине и принудительно высланный за границу.

Эта операция готовилась тайно, в том числе от самого писателя. Ему объявили, что он лишен советского гражданства и будет выдворен из страны, но даже в салоне самолета под охраной он не знал, что с ним случится через несколько часов. Однако сообщение об аресте, а затем и о высылке Солженицына почти мгновенно облетело мир, и утром 15 февраля небольшой горный поселок был уже забит автомашинами с корреспондентами газет и журналов, информационных агентств и телевизионных компаний почти из всех стран Запада. Ломая изгороди и вытаптывая газоны, цветы и грядки местных жителей, они ловили каждый шаг, каждый жест и каждое слово писателя. Привыкший к строгой конспирации и к редким встречам с журналистами, Солженицын не был готов к такому буйному проявлению западных свобод. Только на несколько минут он согласился стать добычей фотографов, но отказался от любых заявлений и пресс-конференций. «Я достаточно говорил в Советском Союзе. А теперь – помолчу».

Через двадцать лет, 27 мая 1994 года, в аэропорту города Магадан на Колыме приземлился рейсовый самолет кампании «Аляска Эйр-лайн». Из салона вышел и спустился по трапу Александр Солженицын. После долгого изгнания он вновь ступил на российскую землю, и место встречи с Родиной не было случайным. Многолетняя ссылка была наказанием за издание на Западе его главной книги «Архипелаг ГУЛАГ», художественного исследования преступлений, совершенных в Советском Союзе, причем не только во времена Сталина. Но именно Колыма, по словам Солженицына, была самым крупным, самым далеким и знаменитым островом этой удивительной и жестокой страны ГУЛАГ, географией разорванной в архипелаг, но психологией скованной в континент, почти неосязаемой страны, которую населял когда-то многомиллионный народ «зэков». Поэтому именно здесь, в Магадане, Солженицын опустился на колени и поцеловал землю России.

В Магадане его встречали лишь немногие из посвященных, в том числе и писатель Борис Можаев; каждый шаг и каждая встреча на родной земле были тщательно продуманы и разработаны заранее при участии самого Солженицына, и главным начальным пунктом всего «Возвращения» должен был стать Владивосток. Сообщение о возвращении Солженицына в Россию снова стало важной новостью для многих стран мира, и пусть не тысячи, но сотни российских и западных корреспондентов устремились во Владивосток, чтобы описать и заснять на пленку это событие, которое позволяло лучше понять не только роль Солженицына в духовной жизни России, но и те перемены, которые произошли в нашей стране за годы, предшествовавшие его возвращению.

Из истории мы знаем, что большая часть политических эмигрантов заканчивает свою жизнь на чужбине. Понятен поэтому пристальный интерес современников и историков к возвращению знаменитых изгнанников. Оно свидетельствовало о переменах, происходящих в стране, которую они были вынуждены покинуть, или о переменах во взглядах самих изгнанников. Можно вспомнить не только о Вольтере или Викторе Гюго, но и о русских писателях – Максиме Горьком и Александре Куприне. Некоторые из газет сравнивали возвращение Солженицына в Россию с возвращением аятоллы Хомейни в Иран в 1979 году. «Славянский Хомейни в неуверенной стране», – писала в своем репортаже одна из британских газет. Еще в конце 1993 года Солженицын в своих интервью для западных газет говорил, что он вернется в Россию в мае 1994 года, причем окончательно. Он вернется с женой, а его сыновья будут решать этот вопрос свободно и самостоятельно, им еще надо завершить свое образование в американских колледжах.

О возвращении Александра Исаевича в Россию уверенно говорили в Москве уже в апреле, и эта тема занимала все больше места в российской печати. Казалось странным, но только немногие из известных писателей и публицистов встретили это известие с воодушевлением. «Он единственный, – писал редактор журнала “Странник” Сергей Яковлев, – кто способен собрать расколотый, разметанный по углам несчастный народ под знаменем национального возрождения, вернуть ему надежду и уверенность в своих силах и направить энергию народа в здоровое, созидательное русло»[130]130
  «Независимая газета», 27 апреля 1994 г.


[Закрыть].

«Пророк он или не пророк? – задавал вопрос редактор журнала “Новое время” Александр Пумпянский. – Но пророк – это человек, провидящий свой век. Солженицын же столько раз ошибался. Все последнее десятилетие, переломное для судеб России, был ли он первым с точным словом поддержки или предостережения? Нет, он отмалчивался. Понимает ли он мир на пороге третьего тысячелетия или безнадежно погрузился в исковерканную российскую историю? Где он черпает идеалы общественного устройства, разве не в мире, которого нет?»[131]131
  «Новое время», 1994, № 21. С. 5.


[Закрыть].

«Я против возвращения Солженицына в Россию, – заявил писатель Юрий Нагибин. – Этот приезд и ему, и всем нам сорвет нервную систему. То, что делает сейчас Солженицын, мне неприятно. Человеку, создавшему двадцать томов, кажется, что он объял Россию, ее прошлое, настоящее и будущее. Это все чушь! Тут и без него немало умных людей. Сейчас нужны люди типа Гайдара, которые могут быть абсолютно мужественными, которые думают»[132]132
  «Аргументы и факты», 1994, № 25. С. 3.


[Закрыть].

Самой грубой оказалась статья молодого литературоведа Григория Амелина «Жить не по Солженицыну»: «С голливудской бородой и начищенной до немыслимого блеска совестью, он является в Россию, как Первомай, и какой же, безбожно устаревший. А кому он в сущности нужен? Да никому… Нафталину ему, нафталину! И на покой»[133]133
  «Независимая газета», 27 апреля 1994 г.


[Закрыть].

Сама эта публикация вызвала множество откликов и протестов. «Солженицын возвращается не в утопию, а в Россию, – заявлял обозреватель “Известий” Константин Кедров. – Он едет в нее, как Чехов ехал на Сахалин. Врач едет к пациенту – таков его долг, – ну, а как его встретят у порога, это уже другой вопрос. Больной – он и есть больной. От него можно ждать чего угодно, даже статей Амелина. Великие люди живут по другим законам и время свое сверяют по другим часам»[134]134
  «Известия», 24 мая 1994 г.


[Закрыть].

Трудно признать даже за великими людьми право жить по каким-то особым законам. Было очевидно, однако, что писателя ждет в России отнюдь не легкая жизнь.

Остановка в Магадане была недолгой, и вечером того же дня Солженицын прибыл во Владивосток. В аэропорту его встречали представители печати, но он отказался даже от кратких заявлений и поспешил на центральную площадь, где его уже больше четырех часов ждали тысячи горожан. С трудом пробравшись через плотную толпу людей к импровизированной трибуне, Солженицын произнес, обращаясь к собравшимся, короткую, но очень эмоциональную речь. «Все годы своего изгнания, – сказал писатель, – я напряженно следил за жизнью нашей страны. Я никогда не сомневался, что коммунизм рухнет, но всегда страшился, что выход из него и расплата могут быть ужасающе болезненными. Я знаю, что жизнь ваша сейчас безмерно и непривычно тяжела, опутана множеством неурядиц, нет ясного будущего и для вас, и для ваших детей. Но я искренне желаю, чтобы наш многострадальный народ увидел бы, наконец, хоть немного света. Наша судьба в наших руках, начиная от каждого шага жизни, от каждого выбора».

Александр Солженицын провел во Владивостоке и в Приморском крае несколько дней; он встречался здесь с местной интеллигенцией, со студентами, побывал в приморских деревнях, в церквах, в местах захоронений жертв сталинского террора, обо всех его встречах и беседах подробно и много писали почти все российские газеты. Однако те, кто думал, что из Владивостока писатель отправится самолетом в Москву, ошиблись. Возвращение Солженицына в Россию только начиналось.

Еще в 1974 году в своих первых интервью Солженицын говорил, что уверен – он вернется в Россию. Позднее он много раз повторял, что при первой возможности вернется в Россию, к ее просторам и раздолью, что будет много ездить по стране и как можно больше встречаться с людьми и вести совсем иной образ жизни, чем тот, который вел в Америке. По признанию Солженицына, еще осенью 1978 года у него возникло сначала видение, а потом желание и намерение возвращаться в Россию не через Европу, а через Тихий океан, через Владивосток, и из этого города, в котором он раньше никогда не был, долго-долго ехать по России, всюду заезжая и знакомясь с разными местами и с людьми.

У Солженицына было потом много времени готовить, по крайней мере в мыслях, такое возвращение в Россию. Неудивительно, что программа этого «Возвращения» готовилась весьма тщательно, превосходя по своим масштабам самые крупные пропагандистские мероприятия 70–80-х годов. При этом все финансовые издержки двухмесячной поездки по России приняла на себя британская телерадиокорпорация Би-би-си. Корпорация взяла в аренду у МПС два специальных салон-вагона, один для семьи писателя, другой для нужд операторов и редакторов корпорации. Возмещались и все другие возможные расходы железной дороги, был предусмотрен гонорар для Солженицына. Взамен Би-би-си получала право на съемку фильма о возвращении великого изгнанника на свою родину, а также на продажу этого фильма в любые страны, кроме России. В России этот фильм, по условиям соглашения, должен демонстрироваться бесплатно.

В соответствии с заранее составленной программой предусматривались остановки на три-пять дней во всех крупных городах после Владивостока – в Хабаровске, Чите, Иркутске, Красноярске, Новосибирске, Омске. Всего таких остановок было семнадцать. Пребывание писателя в каждой области строилось почти одинаково. Солженицын посещал мемориальные кладбища, участвуя в поминальных молитвах. Он встречался с жителями сел и небольших городов края, выступал по местному телевидению, знакомился с жизнью областного центра, его предприятиями, школами, больницами, достопримечательностями. В каждом крупном городе проходила и итоговая большая встреча, на которой присутствовало от одной до двух тысяч человек, в зависимости от размеров зала, который всегда был переполнен. Писатель сразу объявлял собравшимся, что приехал не говорить, а слушать, и в течение одного-двух часов он внимательно слушал выступавших, записывая кое-что в своей тетради. Потом он выступал сам, но кратко, и еще в течение часа отвечал на вопросы, полученные в письменной форме. В самом конце Солженицын ставил автографы на своих книгах, если кто-то приносил их с собой.

План «Возвращения» предполагал и предусматривал, что по мере продвижения поезда с Солженицыным с востока на запад, интерес и внимание прессы и публики к писателю и его выступлениям будет нарастать, чтобы достигнуть каких-то максимальных значений перед въездом в столицу России. Но ожидаемого триумфа не получилось. Западная и московская пресса подробно описывала пребывание Солженицына в Приморском крае, много меньше публикаций было о его встречах в Хабаровском крае. Дальше по ходу путешествия о Солженицыне писала только местная печать, а все иностранные и столичные корреспонденты вернулись в свои редакции. Рядом с писателем неизменно находились только операторы и ведущие из Би-би-си. Читая московские газеты в июне и в начале июля, можно было подумать, что путешествие Солженицына уже завершилось. В этом был просчет всех организаторов «Возвращения» великого писателя на свою Родину, и прежде всего просчет самого Солженицына: он не сумел поддерживать внимание и интерес к своим выступлениям и высказываниям больше, чем пять-шесть дней. Дальше все повторялось, и это становилось уже неинтересным для журналистов, которые ждали сенсаций. (Даже жена и дети Солженицына время от времени покидали его поезд, который двигался через всю Россию очень уж медленно.)

Солженицын говорил позднее с большой обидой, что его поездка замалчивалась, что московские газеты неделями не писали ни строчки о его выступлениях и о том, что говорят люди в провинции. Эти обвинения были несправедливы. Я знакомился с частью местной прессы за июнь и июль и мог убедиться, что на встречах Солженицына с жителями больших и малых городов Сибири, Урала и Поволжья говорилось почти одно и то же. У врачей или учителей Хабаровска были те же проблемы, что и у врачей и учителей Улан-Удэ или Омска: нерегулярная и низкая зарплата, недостаток учебников и медикаментов, голодные дети и истощенные пациенты, растущая преступность, плохая работа транспорта, произвол чиновников. Для Москвы все это не могло быть открытием. Не было здесь никаких сенсаций и для иностранных журналистов. В конце концов и Би-би-си стала переключать своих операторов на съемки величественной русской природы.

Большой фильм о возвращении Солженицына в Россию вышел на мировые экраны в 1995 году и прошел здесь сравнительно незаметно. Конечно, не все было одинаково в Чите или Красноярске. В Иркутске Солженицын возложил цветы к месту гибели адмирала Колчака, одного из главных героев Белой армии в годы Гражданской войны; именно в Иркутске он был пленен и расстрелян. Прибыв в Красноярск, Солженицын вскоре отправился в село Овсянка на встречу с Виктором Астафьевым. Их беседа один на один проходила около трех часов. В Омске литераторы и литературоведы из Омского университета провели несколько интересных бесед с Солженицыным и позднее издали большой альбом о пребывании писателя в их городе. Все это было важно для последующего изучения, но не для газет и телевидения.

Солженицына везде принимали хорошо и слушали внимательно. Аудитории, в которых он выступал, были всегда переполнены. Вот выдержки из разных его выступлений от Хабаровска до Ярославля. «Горбачев обманывал нас всех семь лет, – говорил Солженицын. – Он начал ломать, не подготовив ничего нового. Перестройка пошла по ложному пути. Гласность Горбачев объявил, чтобы использовать столичную интеллигенцию против своих номенклатурных врагов. За этой гласностью последовали национальные взрывы и свобода преступлений». «В 1991 году народу посылался счастливый жребий. Достаточно было одного указа, и все бы тихо разошлись: и КПСС, и Верховный Совет, так были все перепуганы. Но ничего этого не было сделано». «Наши беды идут от Февраля 1917-го. Погубили страну не какие-то масоны, а наши деды и прадеды. Мы тогда дали разрушить цветущую страну». «Реформы Гайдара глупые, безмозглые. Я отказываюсь считать это реформой, у них нет плана и цели, последовательности и системы. Всю приватизацию надо пропустить через прокуратуру, надо ее остановить и начать следствие. Народ правильно назвал ее прихватизацией». «С коммунистической идеей надо покончить, выкорчевать ее без остатка и строить демократическое общество не сверху, а снизу». «У нас демократии сейчас даже подобия нет, для нее нужно всеобщее правосознание. У нас лжедемократия, у нас олигархия… Страной правит замкнутая группа из бывшей номенклатуры, из коммерсантов и из преступного мира». «После семидесяти лет зверского режима мы пошли путем замысловатым, извилистым, мучительным, о котором не скажешь уверенно, куда он приведет». «Мы, как обезьяны, говорим “ваучер”, “мониторинг”, “лизинг”, “брифинг”. Где наш язык? Если разучимся говорить по-русски, не будет нас, русских, вообще». «Я не националист, я патриот. Мы должны достичь национального примирения». «Ни в коем случае не вести переговоры с Татарией и Башкирией об условиях их вхождения в Россию. Не надо играть в национальные республики, а надо ввести губернское административно-территориальное деление». «Чечня может отделиться, там 80 % чеченцев. Надо забрать оттуда русских и отправить туда чеченцев из Москвы, из Средней России, из Сибири». «Пусть Чечня рассылает свои посольства по всей Земле, создает свою армию, флот, промышленность, пусть покажет себя!». «Без деревни Россия погибнет. Нельзя продавать землю с аукциона. Это бред. В чьих кошельках сегодня миллиарды рублей и долларов?». «Жириновский – карикатура на русского патриота. Кто-то нарочно создал такую фигуру, чтобы вызвать во всем мире ненависть к русскому патриотизму, к русскому национальному сознанию». «Я не собираюсь быть политиком. Политика, с точки зрения качества человеческого творчества, стоит ниже философской или художественной деятельности. Я буду действовать только своим словом».

Хотя Солженицын отказывался считать себя политиком, уже по итогам мая он занял место в списке ста наиболее влиятельных политиков России. В июле он находился в этом списке на двенадцатом месте.

Из писательских организаций и групп к встрече Солженицына в Москве готовилась только редакция «Нового мира». Как раз в июне 1994 года в Москве открылся IX съезд писателей России, здесь были писатели, заявлявшие о своей патриотической ориентации. Предложение о том, что нужно послать приветствие вернувшемуся на родину Солженицыну, было отвергнуто и обсуждалось только в кулуарах. Но не были рады приезду Солженицына и писатели, которые заявляли в то время о поддержке Ельцина и демократов.

На большом собрании писателей-демократов в Самаре в середине июля преобладала явная неприязнь к Солженицыну. «Я очень удручен последними выступлениями писателя, которого я чтил, – говорил Василий Аксенов. – Эта тяжелая поступь пророка, из-под каждого шага которого должен бить артезианский ключ живительных соков для России, это поливание грязью деятелей реформы, которые его принимают, – это все бестактно, без вкуса и для меня поразительно». «Я отрицательно отношусь к таким заявлениям Солженицына, что “Россия погублена”, – заметил Григорий Бакланов. – Человек не был в России двадцать лет, а теперь приехал и все ругает. Ругать легко, помочь трудно»[135]135
  «Комсомольская правда», 15 июля 1994 г. «Аргументы и факты», 1994, № 25. С. 3.


[Закрыть].

Между тем в середине июля специальный поезд, в котором двигался по России Солженицын, находился уже в Поволжье, и пассажиры этого поезда готовились к встречам в Москве. Готовились к встрече с писателем и в столице, и когда 21 июля, в четверг вечером, Солженицын, наконец, прибыл в Москву, на площади у Ярославского вокзала собралось около двадцати тысяч человек; по московским масштабам это не так уж много. Дело было, конечно, не в дождливой погоде, как пытались объяснить некоторые газеты, а в отсутствии оповещения. О дне и месте прибытия писателя в Москву не сообщали ни печать, ни телевидение. Вокзал был оцеплен милицией, с вокзальной плошали удалили сотни бомжей и убрали даже торговые палатки, десятками облепившие все московские вокзалы. Встречать писателя прибыли мэр Москвы Юрий Лужков, бывший посол в США Виктор Лукин, писатели Сергей Залыгин и Юрий Карякин.

Солженицын произнес короткую, но сильную речь, бросая в толпу чеканные и точные фразы: «Россия сегодня в большой, тяжелой, многосторонней беде, и стон стоит повсюду. Государство не выполняет своих обязанностей перед гражданами, и страна идет нелепым, тяжелым, искривленным путем… Никто не знал, что выход из коммунизма будет настолько болезненным. Деревня работает почти бесплатно, за бесценок отдавая сельскохозяйственные продукты, на которых тут же наживаются посредники. Становится бессмысленным вести сельское хозяйство. Экономический паралич крупных предприятий лишает социальных гарантий жителей целых районов и городов. Народ у нас сейчас не хозяин своей судьбы, и мы не можем говорить о демократии. Демократия – это не игра политических партий, а народ – не материал для избирательных кампаний. Врачи и педагоги работают по инерции долга, и это не может продолжаться вечно. Прорастает удав преступности, который грозит скоро задушить все общество. Я помню все советы людей, я знаю, что сказать Москве, чтобы донести глас народа до слуха тех, у кого есть власть и влияние… Я не теряю надежды, что России удастся выбраться из этой ямы, хотя для этого потребуются высокая ответственность на верхах и большие усилия снизу…». «Выполнению этой задачи, – заключил Солженицын, – поможет сохраненное народом душевное здоровье». Это была лучшая речь писателя за время его пребывания в России. Но ни в одной из газет она не была опубликована полностью. Даже то, что я написал выше, я сконструировал из отдельных фраз, процитированных добрым десятком газет, от «Комсомольской правды» и «Курантов» до «Правды» и «Советской России».