Текст книги "Нобелевские лауреаты России"

Андрей Донатович Синявский, талантливый писатель и литературный критик, начал публиковать под псевдонимом «Абрам Терц» некоторые свои произведения за границей еще в 1959 году. Первой обратила на себя внимание его книга «О социалистическом реализме», изданная в Париже. В 1960 году был напечатан за границей очерк Абрама Терца «Суд идет», а затем и некоторые другие произведения. В КГБ была создана специальная группа для разгадки реального писателя, скрывавшегося под именем «Абрам Терц», и, судя по слухам, после нескольких лет работы лингвистический анализ навел экспертов из КГБ на Синявского. Солженицын в течение всего августа 1965 года писал с огромной быстротой в «Борзовке» некоторые главы уже третьей книги обширного произведения, известного сейчас как «Архипелаг ГУЛАГ»; об аресте Синявского он узнал из русской радиопередачи Би-би-си. К русским программам из Лондона все мы относились тогда с большим доверием, да они и не глушились так сильно, как передачи радиостанции «Свобода» из Мюнхена. Неожиданно Солженицын запаниковал и, как известно сейчас, не без оснований. В 1975 году, живя уже в Цюрихе, он писал: «Хрущевское же падение подогнало меня спасать мои вещи: ведь все они были здесь, все могли быть задушены. В том же октябре с замиранием сердца (и удачно) я отправил “Круг Первый” на Запад. Стало намного легче. Теперь хоть расстреливайте!»[48]48
  Солженицын А. Бодался теленок с дубом: Очерки литературной жизни. Париж: YMCA-PRESS, 1975, с. 102–103.


[Закрыть]

Микрофильм романа «В круге первом» увез на Запад литератор Вадим Андреев, сын русского писателя Леонида Андреева, эмигрировавшего из России после революции 1917 года. Вадим Андреев жил в Женеве и восстановил там в 1948 году свое советское гражданство. Это давало ему возможность часто приезжать в СССР[49]49
  Carlisle Olga. Solzhenitsyn and the Secret Circle. New York, Holt, Rinehart and Winston, 1978.


[Закрыть]. Но в это время Солженицын еще не давал разрешения на публикацию романа за границей, это можно было делать лишь в случае ареста автора. Вскоре Солженицын успокоился: «Гонений мне как будто не добавилось. Как заткнули мне глотку при Хрущеве, так уж не дотыкали плотней. И я опять распустился, жил как неугрожаемый: затевал переезд в Обнинск, близ него купил чудесную летнюю дачку на р. Истье у села Рождества. Разрывался писать и “Архипелаг”, и начинать “Р-17”»[50]50
  Солженицын А. Бодался теленок с дубом, с. 103.


[Закрыть]. Под «Р-17» было тогда зашифровано произведение, которое через много лет стало известно как «Красное колесо».

Арест Синявского вывел Солженицына из этого «неугрожаемого» положения. Он боялся конфискации рукописей «Круга», лежавших в редакции «Нового мира». Шестого сентября он приехал на дачу Твардовского и уговорил его возвратить рукописи романа:

«…настаиваю забрать подчистую все четыре экземпляра…

Седьмого сентября из редакции с трудом добиваюсь Твардовского к дачному телефону. Голос его слаб, но осмыслен, не вчерашний. Он ласково просит меня: не берите, не надо! У нас – надежно, не надо! Хорошо, возьмите три экземпляра, оставьте один.

Ему – как матери отпускать сыновей из дому. Хоть одного-то оставьте!.. Забираю все четыре. Отпечатанные с издательским размахом, они распирают большой чемодан, мешают даже замкнуть его.

С чем бы другим, секретным, я сейчас поостерегся, пооглянулся, замотал бы следы. Но ведь это – открытая вещь, подготовленная к печатанию. Я только уношу ее из угрожаемого “Нового мира”. Я несу ее, собственно, даже не прятать.

Правда, я несу ее на опасную важную квартиру, где еще недавно хранился мой главный архив – тот самый, в новогоднюю ночь увезенный из Рязани. Но основную часть похоронок, всё сокровище, я недавно оттуда забрал, осталось же второстепенное, полуоткрытое, и хозяин квартиры В. Л. Теуш, пенсионер, антропософ, уезжая на лето, передал все эти остатки своему прозелиту – антропософу, молодому И. Зильбербергу. И вот теперь на квартиру Теуша – нашел я надежней новомирского сейфа! – я припер чемодан с четырьмя экземплярами “Круга”. (Когда тащил его, как будто удушенным, загнанным ощущал себя на московских улицах: оттого, наверно, что в спину мне упирались прожектора совиных глаз.)…

Вечером 11 сентября – в щель между арестами Синявского и Даниэля, – гебисты одновременно пришли и к Теушам (взяли “Круг”) и изо всех друзей их – именно к молодому антропософскому прозелиту – за моим архивом.

В мой последний миг, перед тем как начать набирать глубину, в мой последний миг на поверхности – я был подстрелен!»[51]51
  Солженицын А. Бодался теленок с дубом, с. 114–116.


[Закрыть]

(Юлий Даниэль, поэт и автор опубликованной за границей под псевдонимом «Николай Аржак» книги «Говорит Москва» был арестован 12 сентября 1965 года.)

Солженицын, по-видимому, попал под «оперативное наблюдение» КГБ в начале 1964 года, в связи с выдвижением его произведений на Ленинскую премию. Секретные отделы Комитета по Ленинским премиям получали из КГБ «досье» на всех кандидатов, так как «наиболее достойные» отбирались не только на основании качества произведений, но и биографий. Проверке «лояльности» в СССР подвергались все кандидаты на ответственные посты, высокие звания и почетные награды. По свидетельству Вадима Бакатина, возглавлявшего КГБ в последние месяцы 1991 года, все материалы «оперативной разработки» Солженицына в КГБ, составлявшие более ста томов, были уничтожены в 1989–1990 годах путем сжигания в специальных печах, предназначенный для ликвидации документов[52]52
  Бакатин В. Избавление от КГБ. М., 1992, с. 33.


[Закрыть]. Эта акция ликвидации «оперативных разработок» диссидентов производилась по директивам руководства в связи с изменением структуры власти в СССР.

«Диссиденты» прошлых лет начинали входить в руководящие органы и прежде всего в состав «народных депутатов». В сжигавшихся папках были пленки подслушиваний и их частичная печатная расшифровка, копии писем, видеозаписи, доносы секретных информаторов и т. д.

Однако секретные архивы ЦК КПСС не подвергались ликвидации. В этих архивах хранились не «первичные» документы КГБ, а рапорты и меморандумы КГБ в ЦК КПСС, то есть обобщенные материалы. По этим материалам из архива ЦК КПСС редакция журнала «Источник» составила в 1994 году сборник «Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе Солженицыне»[53]53
  Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. В. Коротков, С. А. Мельчин, А. С. Степанов. М.: Родина, 1994.


[Закрыть].

«Меморандум» КГБ «По оперативным материалам о настроениях писателя Солженицына», который был направлен из КГБ в ЦК КПСС 2 октября 1965 года, т. е. после обысков, проведенных на квартирах Теуша и Зильберберга, свидетельствует о том, что квартира Теуша прослушивалась КГБ уже с конца 1964 года. В «меморандуме» КГБ были многие заявления Солженицына, записанные «оперативной техникой», в которых он сообщал Теушу и каким-то еще присутствовавшим в квартире доверенным друзьям о своих планах:

«…Если они возьмут меня по-серьезному или вызовут по-серьезному объяснить, скажут: “Мы с вами то-то сделаем”, я им скажу: “Господа! Вам это обойдется дороже. Предупреждаю вас, что пока что, как видите, я не печатался за границей. Но если только вы меня возьмете, начнут появляться такие вещи, перед которыми “Иван Денисович” померкнет”…

А я сейчас пока должен выиграть время, чтобы написать “Архипелаг”. ‹…› Я сейчас бешено пишу, запоем, решил сейчас пожертвовать всем остальным… Я обрушу целую лавину… Я ведь назначил время, примерно, от 72 до 75 года. Наступит время, я дам одновременный и страшнущий залп».

На вопрос: «А если события пойдут гораздо быстрей?» – Солженицын ответил: «Слава Богу, раньше так раньше. Но я для себя назначил вот этот крайний срок в том смысле, что если даже ничего не произойдет, если события будут неблагоприятные, не позже 75 года, я даю этот страшный залп…

‹…› Я пущу здесь по рукам все и там опубликую (смеется). Что будет, не знаю. Сам, наверное, буду сидеть в Бастилии, но не унываю…»

На вопрос об «Архипелаге» – «Это что, художественная вещь?» – Солженицын ответил: «Я определяю так: опыт художественного исследования. Значит там, где наше научное исследование не может иметь место, благодаря отсутствию всех данных статей, можно применить метод художественного исследования, т. е. там много логики, там очень ясная схема, очень ясное построение, но во многих недостающих звеньях работает интуиция, языковый образ…

…Первая часть “Фабрика тюрьмы”. Я все написал, 15 печатных листов. Вторая часть “Вечное движение”. Это этапы и пересылки… Я ее закончил. Кроме этого, у меня написана 5-я часть, “Каторга” – 12 глав. Вся написана… Теперь мне надо возвращаться к третьей части… Мне сейчас не хватает дел по раскулачиванию… Я в Тамбов съездил, так хорошо! Я там такого повидал!

…Я использую себя только в самых ударных местах, ярких сценках, в которых я сам был свидетелем. Это я здорово сделал… И историческая, и идеологическая, и экономическая, и психологическая канва. Полная картина “Архипелага”… прямо лава течет, когда я пишу “Архипелаг”, нельзя остановить. Думаю, что к будущему лету я закончу “Архипелаг”»[54]54
  Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. В. Коротков, С. А. Мельчин, А. С. Степанов. М.: Родина, 1994. С. 12.


[Закрыть].

Из расшифровок магнитофонных записей в КГБ было уже в начале 1965 года известно и о планах Солженицына публиковать свои произведения за границей: «На высказанную в разговоре мысль о возможности передачи рукописей за границу Солженицын ответил: «Так там оно и есть… ‹…› Нам надо предусмотреть ряд вещей, кто передает в русское издательство, когда, по чьей команде, каким образом будет обеспечен перевод. Русское издательство не может себя окупить. Очень маленький тираж, и им не выгодно перепечатывать. Я принял такое условие, чтобы за каждый перевод платили 10 процентов, чтоб русскому издательству каждое иностранное платило 10 процентов. Тогда русскому издательству будет очень выгодно, и оно все сделает. Такая простая вещь, но и ее нужно предусмотреть. В каком порядке, какие издательства других стран имеют право это получить. Оказывается, там масса таких вопросов начинает возникать, которые здесь в голову не пришли. Мне вся информация пока не известна, я ее должен получить»[55]55
  Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. В. Коротков, С. А. Мельчин, А. С. Степанов. М.: Родина, 1994. С. 13.


[Закрыть].

В части получения гонорара за произведения, опубликованные за рубежом, Солженицын ответил: «Ни черта пока не поступает, но приняты меры по нескольким каналам. Сказали в Италии, во Франции, чтобы не зажимали, чтобы слали деньги…»[56]56
  Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. В. Коротков, С. А. Мельчин, А. С. Степанов. М.: Родина, 1994. С. 14.


[Закрыть]

С этим «меморандумом» из КГБ, судя по подписям, знакомились в Политбюро Суслов, Шелепин, Демичев, Андропов, Косыгин и другие – практически все члены Политбюро, кроме Брежнева. Отдельной «докладной» КГБ информировал ЦК КПСС о конкретных произведениях Солженицына, изъятых при обыске 11 сентября 1965 года «у близкого знакомого А. Солженицына Теуша В. Л.». Был представлен список этих произведений и даны их аннотации. «Оперативная техника» КГБ зафиксировала и рассказ Солженицына Теушу о недавнем посещении Обнинска. Эта запись делалась, таким образом, в июне 1965 года: «Там сейчас такой стиль – не вступать в партию. Тимофеев-Ресовский (начальник отдела Института медицинской радиологии Академии медицинских наук, бывший сокамерник Солженицына, по его словам) сказал: “У нас не было ни одного партийного среди 725 младших сотрудников. Потом вступили двое. Когда они вступили, они как-то безнадежно оторвались от коллектива – их все презирали, высмеивали. Один кандидат, один член. Они уже оторвались, отделились от них!”»[57]57
  Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. В. Коротков, С. А. Мельчин, А. С. Степанов. М.: Родина, 1994. С. 10.


[Закрыть].

Этого заявления Тимофеева-Ресовского, кстати, не было и быть не могло. Разговор шел о том, что в отделе генетики и радиобиологии, когда он сформировался, не оказалось ни одного члена КПСС, среди примерно 30 младших и 6 старших научных сотрудников. Но отделу, по мнению дирекции, был все же нужен «парторг», и нам его прислали из другого института и зачислили старшим научным сотрудником без конкурса. Это был генетик Николай Бочков, которого Тимофеев-Ресовский не только не презирал, но даже помогал писать ему докторскую диссертацию. А семисот (или «725») младших научных сотрудников не было тогда и во всем институте.

Судя по этим «меморандумам» и «докладным», конфискация архива Солженицына 11 сентября «в щель между арестами Синявского и Даниэля» была связана именно с этими арестами, а не с чемоданом рукописей «Круга», унесенных из «Нового мира» 7 сентября. В КГБ понимали, что аресты Синявского и Даниэля напугают тех писателей, которые работают для Самиздата и для публикаций за рубежом. Намерения Солженицына были известны. Зная в общих чертах структуру и цель «Архипелага», в КГБ, возможно, рассчитывали найти в архиве и законченные главы этой работы. Но «Архипелаг» не нашли.

Части его находились в июле-августе в «Борзовке», неподалеку от Обнинска. В эти два месяца Александр Исаевич наиболее интенсивно писал именно «Архипелаг ГУЛАГ». Первичные тексты Солженицын писал от руки, очень мелким почерком и с исключительной быстротой. Способность к стремительному письму была выработана в период заключения в «шарашке» в 1946–1949 годах. Перепечатку рукописей в 3–4 экземплярах делала Решетовская. В сентябре ей помогал и сам Солженицын. За судьбу именно этих, написанных летом, глав и боялся Солженицын, оставаясь в «Борзовке» до конца сентября.

Ни Александр Твардовский, ни другие сотрудники «Нового мира» не знали о существовании «Архипелага». Не знал об этом и я. Само название книги Солженицын считал тайной, так как оно выдавало и ее цель. Когда я приехал в «Борзовку» в самом конце сентября, Солженицын и Решетовская уже собирались уезжать в Рязань. «Москвич» нагружали яблоками и разными вещами. По военной кольцевой бетонной дороге с Киевского шоссе можно было проехать на Рязанское, не заезжая в Москву. От «Борзовки» до Рязани было по этой трассе около 250 км.

В октябре 1965 года в Президиуме Академии медицинских наук СССР под председательством Президента АМН профессора Н. Н. Блохина было созвано специальное совещание, для участия в котором были вызваны директор обнинского института и я. Присутствовал также начальник Управления кадров Министерства здравоохранения СССР. Всё заседание стенографировалось и, как я выяснил позднее, копия стенограммы была направлена в Идеологическую комиссию ЦК КПСС П. Н. Демичеву. Это означало, что заседание Президиума АМН СССР проводилось по Указанию ЦК КПСС. А на повестке дня этого авторитетного совещания стоял лишь один тривиальный для столь высоких чинов вопрос: допустить или не допустить Н. А. Решетовскую к участию в повторном конкурсе на вакантную должность старшего научного сотрудника.

Папку с конкурсным «досье» Решетовской брал на просмотр то один, то другой участник заседания. Решение Президиума АМН СССР было единодушным – Решетовскую признали не имеющей нужной для должности квалификации. Директор института Г. А. Зедгенидзе, однако, не соглашался с таким выводом. Он выдвигал главным аргументом то, что этот вопрос должен решать Ученый совет института и лишь после этого дело будет передано в Президиум. В связи с отказом директора изъять дело Решетовской из документов конкурса Президиум АМН СССР через несколько дней просто изменил штатное расписание института и аннулировал «химическую» вакансию, передав ее в клинику института, сделав «медицинской». Вопрос был, таким образом, закрыт.

К этому времени Солженицын и Решетовская вернулись домой в Рязань, убедившись сначала, что в их рязанской квартире не было обыска. Это успокоило Солженицына, так как означало отсутствие угрозы ареста. Солженицын написал формальные протесты по поводу конфискации своего архива и романа «В круге первом» и требовал их возвращения. Он также попросил меня передать его заявления на имя Брежнева, Андропова и Демичева сразу в Приемную ЦК КПСС, чтобы не прибегать к отправке почтой.

В 1965 году я встречался с Солженицыным еще один раз в конце октября. Академик Петр Леонидович Капица, с которым я был знаком с 1964 года, узнав от меня о конфискации архива и романа Солженицына, пригласил Солженицына посетить его в удобное время. Приглашение Капицы было принято, и 28 октября Александр Исаевич и я приехали на Воробьевское шоссе в Институт физических проблем. В спускающемся к Москва-реке большом саду на территории института находился построенный в английском стиле коттедж, в котором жила семья директора.

Встреча Александра Исаевича и Петра Леонидовича была очень сердечной. Я предпочитал молчать, испытывая большое удовольствие от наблюдения за беседой этих двух необыкновенных людей. То, что Александр Исаевич, имевший высшее физико-математические образование и несколько лет работавший в качестве заключенного научного сотрудника в прикладном физико-техническом институте, проявлял эрудицию в ряде специальных физических и кибернетических проблем, не было для меня неожиданным. Однако оригинальные литературно-критические познания П. Л. Капицы, его информированность о положении в советской литературе, его знание произведений современной зарубежной литературы были действительно неожиданными и для Солженицына, и для меня.

Петр Леонидович прочитал нам текст своей недавно отправленной в «Правду» статьи, поднимавшей вопрос о взаимоотношениях партии с творческой интеллигенцией, в частности с писателями. Эта статья была откликом на незадолго до этого опубликованные в «Правде» статьи «Партия и интеллигенция», написанные главным редактором «Правды» А. М. Румянцевым. Петр Леонидович интересно и ярко полемизировал с некоторыми положениями, выдвинутыми Румянцевым, и давал высокую оценку опубликованным произведениям Солженицына. (Эта статья П. Л. Капицы не была напечатана ни в «Правде», ни где-либо в другом издании.)

Алексей Матвеевич Румянцев, впрочем, вскоре сам был снят с должности редактора «Правды» за либерализм. Академик Капица предложил Солженицыну свой собственный сейф для хранения рукописей. Александр Исаевич ответил, что в этом пока нет необходимости. Я хорошо знал методы и стиль «политического влияния» Капицы. С его пожеланиями, а иногда и требованиями, считались в прошлом Сталин, Берия, Маленков и другие лидеры, которым он отправлял письма, не предавая их содержание гласности. В период террора Капице удалось добиться освобождения арестованных физиков Льва Ландау и Владимира Фока. На этот раз П. Л. Капица тоже не мог остаться в стороне от возникшей проблемы.

Он привлек к написанию формального протеста в ЦК КПСС композитора Дмитрия Шостаковича и писателей Корнея Чуковского и Константина Паустовского. Авторы этого протеста требовали разрешения для Солженицына переехать в Москву. С заявлением от такой группы авторитетных людей в ЦК не могли не считаться. И хотя квартиру в Москве Солженицын не получил, но в Рязанский обком КПСС была отправлена из Москвы столь четкая директива – и писателю предложили на выбор четыре квартиры, две из них в центре города в новых домах. Солженицын выбрал достаточно просторную квартиру в доме в проезде Яблочкова. Во дворе дома был и гараж, куда можно было поставить машину.

По материалам КГБ о конфискации «антисоветских» материалов было возбуждено дело не против Солженицына, а против Вениамина Теуша. Но и это «дело» вскоре закрыли, «учитывая преклонный возраст и тяжелое состояние здоровья Теуша»[58]58
  Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. В. Коротков, С. А. Мельчин, А. С. Степанов. М.: Родина, 1994. С. 27.


[Закрыть].

Для проверки собственного положения Солженицын написал в «Литературную газету» полемическую статью по вопросам языка художественной литературы. Эта статья была напечатана[59]59
  Литературная газета, 4 ноября 1965 г.


[Закрыть].

А в декабре 1965 года Солженицын передал в «Новый мир» патриотический рассказ «Захар-Калита». Этот рассказ Твардовский сразу отправил в печать, и он появился в журнале уже в январе. В свою очередь, Солженицын не предавал гласности свои протесты по поводу конфискации архива. Поэтому в западной прессе сообщений об этом не было.

В феврале 1966 года в Москве начался позорный и плохо подготовленный суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Этот суд вызвал множество протестов, особенно среди писателей. Именно эти протесты по поводу несправедливого суда над писателями за их художественные произведения считаются истоком правозащитного движения в СССР. Сообщалось, что среди подписавших письма в защиту Синявского и Даниэля было более 60 членов Союза писателей[60]60
  Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Новейший период. Вермонт: Chalidze Publ., 1984. с. 253.


[Закрыть].

Солженицын в этих протестах не участвовал. Он в это время жил в деревне, недалеко от Рязани… «В укрывище по транзисторному приемнику следил я и за процессом Синявского – Даниэля… Для себя я прикинул, что от этого шума придется жандармам избирать со мною какой-то другой путь. Они колебались… не влезал второй такой же суд, вслед за первым»[61]61
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 145.


[Закрыть]. Солженицын успокоился и решил не конфликтовать, хотя бы в течение года. «Определив весной 1966-го, что мне дана долгая отсрочка, я еще понял, что нужна открытая, всем доступная вещь, которая пока объявит, что я жив, работаю, которая займет в сознании общества тот объем, куда не прорвались конфискованные вещи. Очень подходил для этой роли “Раковый корпус”, начатый тремя годами раньше. Взялся я его теперь продолжать»[62]62
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 147.


[Закрыть].

Весной 1966 года Солженицын и Решетовская снова приехали «на дачу» – в домик возле деревни Рождество и расположились здесь на все лето.

Я ездил в «Борзовку» только один раз. Солженицын работал по 12–14 часов в день, об этом рассказывала Решетовская, приезжавшая несколько раз в Обнинск. Она тоже освоила вождение машины и получила водительские права. В Обнинск Решетовсая приезжала в основном в магазины за продуктами – научные города снабжались по «высшей» категории. В июне Солженицын закончил первую часть «Ракового корпуса» и отдал рукопись не только в «Новый мир», но и в секцию прозы Московского отделения Союза писателей для обсуждения.

В 1967 году я встречался с Солженицыным дважды, оба раза на квартире Тимофеева-Ресовского. Когда приезжал Солженицын, Николай Владимирович обычно звонил мне: «Жорес, приходите», – не объясняя для чего. Солженицын приезжал не по каким-то делам, а просто поговорить, очень много расспрашивал о жизни в разных странах Запада. В первый приезд, в начале мая, он привез нам и проект своего ставшего вскоре знаменитым «Письма Четвертому съезду писателей» о цензуре.

На съезде писателей, открывшемся в Москве 18 мая, это письмо Солженицына стало одним из главных событий. Из разговоров с Солженицыным у Тимофеева-Ресовского мне стало очевидным, что Александр Исаевич принял решение о публикации своих двух романов за границей. Такой результат конфронтации я считал неизбежным, так как у меня был и собственный опыт в этом направлении. Публиковать научные статьи за границей я начал с 1959 года, а в 1967 году отправил в США друзьям погибшего в 1940 году академика Николая Вавилова микрофильм моей книги о Лысенко. Она была опубликована в США спустя два года.

В 1967 году Солженицын уже сам разрешил циркуляцию «Ракового корпуса» и «Круга» в «самиздате». Эти романы читали сотни, а может быть и тысячи людей. На следующий год (1968) Солженицын приехал в «Борзовку» совсем рано, в конце марта. В своей литературной биографии он пишет, что зимой сильно переутомился – «гнал последние доработки “Архипелага”» и к марту заболел. У него началась гипертония. «Я очень надеялся, что вернутся силы в моем любимом Рождестве-на-Истье – от касания с землей, от солнышка, от зелени… А через месяц, когда совсем потеплеет, озеленеет – тут будем печатать окончательный “Архипелаг” – сделать рывок за май, пока дачников нет, не так заметно»[63]63
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 223.


[Закрыть]. В Обнинск Солженицын приехал 19 июня. Рассказывал Тимофееву-Ресовскому и мне, что его романы объявлены к публикации в пяти странах. В США выход «Круга» был намечен на сентябрь.

Оккупация советской армией Чехословакии 21–22 августа 1968 года была поворотным событием для всех нас. Солженицын, по его же воспоминаниям, составил короткий протест. «Подошвы горели – бежать ехать. И уж машину заводил… Я так думал: разные знаменитости вроде академика Капицы, вроде Шостаковича… еще Леонтович, а тот с Сахаровым близок… еще Ростроповича, да и к Твардовскому же наконец… вот выбор вашей жизни – подписываете или нет? Зарычал мотор – а я не поехал. Если подписывать такое, то одному»[64]64
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 242.


[Закрыть]. Но не решился и сам… «Я смолчал. С этого мига – добавочный груз на моих плечах»[65]65
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 243.


[Закрыть].

Однако не совсем смолчал и Солженицын – поехал в Обнинск. Хотел высказать свой протест в обществе Тимофеева-Ресовского, Медведева и еще двух-трех друзей. Солженицын приехал сначала ко мне и звал меня к Николаю Владимировичу, чтобы разговор был общим. Я очень отговаривал Александра Исаевича от посещения моего шефа, так как знал его крайнюю осторожность в таких делах. Но Солженицын не слушал. Открыв дверь и увидев нас вдвоем, Тимофеев-Ресовский сразу, конечно, понял, зачем мы пришли. Других разговоров в те дни не было. После ставших традицией теплых объятий сокамерников, Тимофеев-Ресовский сам начал разговор, не дав Солженицыну и рта раскрыть… «А ведь здорово наши немцев опередили, – сказал он довольно громко, – чехи им продавались под видом демократии… Знаю я этих чехов, для них немцы и австрийцы ближе русских… Не православные они славяне, культура у них германская, не наша… Россия для них страна дикая…»

Солженицын как бы окаменел сразу, глаза потемнели. Сел на стул и слова не смог вымолвить. Николай Владимирович послал жену сделать «чайку». Но Александр Исаевич уже встал, заторопился, дела, мол, какие-то у него есть. Я молча показал ему пальцем на потолок – это был тогда понятный знак о том, что квартира прослушивается. Мы, обнинцы, были в этом уверены, так как горком партии знал, что у Тимофеева-Ресовского собирался раз в неделю молодежный «клуб», послушать его рассказы. На директора давили, чтобы эти собрания перенесли в «Дом ученых». Но Солженицын не обратил на мой жест никакого внимания, вышел, сел в машину и уехал. После этого вечера он к Тимофееву-Ресовскому уже никогда не приходил и даже не спрашивал о нем. Не вспоминал он старого генетика и в последующие годы, хотя в автобиографических заметках всегда причислял его к своим близким друзьям.

Лично я, хотя тоже не был в то время согласен с Тимофеевым-Ресовским, не осуждал его. В Обнинске в те дни уволили несколько физиков и химиков, одного из них, Н. Васильева, заведующего лабораторией, я хорошо знал. Его уволили просто за то, что он не пришел на собрание в институте, на котором нужно было «выразить единодушное одобрение» акции советского правительства. С Тимофеевым-Ресовским могли сделать то же самое, – категорические директивы в этом отношении шли сверху.