Текст книги "Нобелевские лауреаты России"

Вернувшись из Обнинска в Рождество-на-Истье, Солженицын «гнал, кончал “Круг-96”». Это, по его словам, была «последняя редакция истинного “Круга”, из 96 глав и сюжет неискаженный, которого никто не знает… В сентябре я закончил и, значит, спас “Круг-96”. И в тех же неделях, подмененный, куцый “Круг-87” стал выходить на европейских языках»[66]66
  Солженицын А. Бодался теленок… С. 243.


[Закрыть].

Роман «В круге первом», который я уже прочел в рукописи в 1965 году, был безусловно выдающимся для того времени произведением.

Но это, как оказывалось, был «облегченный» с политической и сюжетной точки зрения «Круг-87». В нем не было девяти глав первоначального варианта, написанного в 1955–1958 годах и первоначальная «шпионская» линия сюжета была заменена на «политическую». Эти изменения романа Солженицын произвел сам в 1964 году, когда он решил передать рукопись в «Новый мир». Такая кастрация производилась для «проходимости». «Круг-96» не мог рассматриваться «Новым миром», он был бы сразу отвергнут. Теперь, после конфискации «Круга-87», Солженицын восстанавливал первоначальный сюжет и возвращал удаленные главы. Одновременно он, конечно, производил новую литературную обработку: «…восстанавливая, я кое-что и усовершил…». Эта новая версия романа была впервые издана на русском языке в Париже только в 1978 году. Именно эта версия романа, то есть «Круг-96» издается и продается с 1990 года в России. На другие языки «Круг-96», насколько мне известно, пока не переводился.

23 сентября 1968 года, наверное, это был выходной день, я уже не помню, Солженицын приехал ко мне в Обнинск утром, как обычно без предупреждения, но с необычной просьбой. Он хотел, чтобы я тут же, в его присутствии, сделал микрофильм «нового варианта» романа. Объяснил мне вкратце, что это и есть истинный «Круг». В рукописи было примерно 900 страниц машинописного текста.

Еще во время первого визита к нам в 1965 году, когда Солженицын и Решетовская прожили в нашей квартире в Обнинске два дня, Солженицын усмотрел в моем кабинете хорошую профессиональную установку для микрофильмирования. Она была сделана по моему заказу в мастерских нашего института для фотографирования статей из иностранных журналов. Но я ее применял и для других работ. Я тогда объяснил гостям, что использую исследовательскую пленку с особо мелким зерном, которая в радиационных делах применяется для дозиметрии. Запас этой пленки был у меня на несколько лет. Обширный чулан при кабинете я превратил в фотолабораторию. Сушка проявленной и промытой дистиллированной водой пленки проводилась в кюветах спиртом, чтобы избежать пыли, оседающей на мокрую пленку при воздушной сушке. В каждый кадр снималась не одна, а две страницы рукописи или разворот журнала.

Солженицын и раньше делал микрофильмы своих рукописей, редко сам в примитивных условиях, а чаще прибегал к помощи доверенного фотографа. Но сейчас он спешил. После оккупации Чехословакии политическая обстановка в СССР резко изменилась к худшему. Солженицын не решался возвращаться в Москву или в Рязань из «Борзовки», не приготовив и не спрятав микрофильма только что законченного «Круга-96». Без лишних слов, так как и мою квартиру, по его мнению, могли уже «прослушивать», мы молча взялись за работу. Я, проверяя сначала фокус моего «Зенита», очень удобного для микрофильмирования фотоаппарата, делал снимки, Солженицын помогал, меняя страницы.

Отсняв несколько кассет, я шел в чулан проявлять, промывать и сушить, пропуская пленку через серию кювет при темно-красном свете. После последней промывки спиртом пленки вывешивались в комнате, и Солженицын проверял с лупой, нет ли брака или пропусков страниц. Я тем временем готовил новую серию кассет, наматывая пленку из большого рулона.

На всю работу потребовалось 27 кассет пленки, работа была закончена в течение шести часов. Не было ни одного случая брака. Свернув все пленки в коробочки и выпив чаю, Солженицын уехал, отказавшись от обеда.

В 1969 году Александр Исаевич начал работу над романом «Август 1914», это, как я мог видеть, был для него трудный поворот к исторической тематике и новому жанру в литературе. Я встречался с ним чаще в Москве, чем в Обнинске или «Борзовке». Секрет «Борзовки» уже был раскрыт КГБ, это Солженицын понял, когда к нему приехал объясняться Виктор Луи, московский журналист, известный своими связями с КГБ. На западе вышли три разных перевода «Ракового корпуса» и сообщалось, что один из них был сделан с копии, привезенной Луи. Он и приехал в «Борзовку» доказывать, что не имеет к этому отношения. Поскольку Солженицын был теперь под достаточно «плотным» наблюдением КГБ, то к его «Москвичу» эксперты КГБ легко могли приспособить миниатюрный радиоаппарат, по сигналам которого местонахождение писателя всегда можно было определить. Существование в арсенале КГБ такой техники не могло быть для Солженицына секретом. Читатели «Круга» узнавали и о более совершенных технических достижениях госбезопасности.

Все основные детали моего сотрудничества и моих встреч с Солженицыным в 1970–1972 годах уже были освещены в моей прежней книге «Десять лет после “Одного дня Ивана Денисовича”», которая как раз и писалась в то время, по ходу событий[67]67
  Медведев Ж. Десять лет…


[Закрыть]. Этот период был переломным и в моей жизни, он включал увольнение из обнинского института, арест и помещение в психиатрическую больницу, работу в новом институте в Боровске и три новые книги, которые публиковались уже сразу на Западе. Главными же событиями в жизни Солженицына были окончание и Циркуляция в «самиздате» «Августа 1914», начало бракоразводного процесса с Решетовской и получение Нобелевской премии.

В 1970 году произошел давно ожидавшийся разгон редакции «Нового мира», а в 1971 году умер, после тяжелых мучений, от рака легких наш общий друг и покровитель Александр Трифонович Твардовский.

Новым спутником жизни Солженицына стала Наталия Светлова (Аля), которая уже с 1968 года была его добровольным литературным помощником. В 1970 году родился и первый сын Солженицына и Али – Ермолай. Мою рукопись «Десять лет после…» Солженицын прочитал осенью 1972 года и одобрил, сделав несколько замечаний, которые были учтены.

В ноябре 1972 года меня вызвал директор института физиологии и биохимии сельскохозяйственных животных, в котором я тогда работал, и сообщил, что полученное мною еще весной приглашение на годичную работу в отделе генетики в одном из британских институтов рассмотрено и по нему принято положительное решение. Вскоре моя жена, я и наш сын Дмитрий (ему тогда было 15 лет) получили «выездные» паспорта с годичным сроком действия и могли запрашивать визу. Старший сын Саша не мог с нами поехать по простой причине. Он был в заключении в Калужской тюрьме строгого режима, и конец его «срока» приходился на 1977-й год. Он оставался, таким образом, как бы заложником. Но мы тогда не собирались оставаться в Англии дольше года, и я совершенно не предполагал участвовать во время этой командировки в какой-либо политической деятельности. Приглашение из Англии также не имело никаких политических мотивов и было связано с экспериментальной проверкой одной из теорий старения, которую я начал разрабатывать раньше других, еще в 1961 году.

В продолжении своей литературной биографии, которое стало публиковаться в «Новом мире» недавно, в 1998 году, Солженицын пишет о наших отношениях в 1964–1972 годах в почти положительных тонах:

«Рой остался в Союзе как полулегальный вождь “марксистской оппозиции”, более умелый в атаке на врагов режима, чем сам режим; а Жорес, только недавно столь яркий оппозиционер и преследуемый (и нами всеми защищаемый), – вдруг уехал за границу “в научную командировку” (вскоре за скандальным таким же отъездом Чалидзе, с того же высшего одобрения), вослед лишен советского паспорта – и остался тут как независимое лицо; помогает своему братцу захватывать западное внимание, западный издательский рынок, издавать с ним общий журнал и свободно проводить на Западе акции, которые вполне же угодны и советскому правительству. Да, братья Медведевы действовали естественно коммунистично, в искренней верности идеологии и своему отцу-коммунисту, погибшему в НКВД: от социалистической секции советского диссидентства выдвинуть аванпост в Европу, иметь тут свой рупор и искать контактов с подходящими слоями западного коммунизма.

Роя я почти не знал, видел дважды мельком: при поразительном его внешнем сходстве с братом он, однако, был несимпатичен, а Жорес весьма симпатичен, да совсем и не такой фанатик идеологии, она если и гнездилась в нём, то оклубливалась либерализмом. Летом 1964 я прочёл самиздатские его очерки по генетике (история разгула Лысенки) и был восхищён. Тогда напечатали против него грозную газетную статью – я написал письмо ему в поддержку, убеждал и “Новый мир” отважиться печатать его очерки. При знакомстве он произвел самое приятное впечатление; тут же он помог мне восстановить связь с Тимофеевым-Ресовским, моим бутырским сокамерником; ему – Жорес помогал достойно получить заграничную генетическую медаль; моим рязанским знакомым для их безнадёжно больной девочки – с изощрённой находчивостью добыл новое редкое западное лекарство, чем расположил меня очень; он же любезно пытался помочь мне переехать в Обнинск; он же свёл меня с западными корреспондентами – сперва с норвежцем Хегге, потом с американцами Смитом и Кайзером (одолжая, впрочем, обе стороны сразу). И уже настолько я ему доверял, что давал на пересъёмку чуть ли не “Круг-96”, правда, в моём присутствии. И всё же не настолько доверял, и в момент провала моего архива отклонил его горячие предложения помогать что-нибудь прятать. Ещё больше я его полюбил после того, как он ни за что пострадал в психушке. Защищал и он меня статьёй в “Нью-Йорк таймс” по поводу моего бракоразводного процесса, заторможенного КГБ. А когда, перед отъездом за границу, он показал мне свою новонаписанную книгу “10 лет “Ивана Денисовича”, он вёз её печатать в Европу, – то, хотя книга не была ценна, кроме как ему самому, – я не имел твёрдости запретить ему её»[68]68
  Солженицын А. Угодило зернышко промеж двух жерновов: Очерки изгнания // Новый мир, № 9, 1998, с. 84–85.


[Закрыть].

В этой характеристике «братьев» немало неточностей и произвольных домыслов. Ехал я в Англию, конечно, не для создания «аванпоста», не вез тогда и книгу «10 лет…». Она не была еще закончена и попала на Запад случайно, независимо от меня.

Мы уезжали в Англию 11 января 1973 года. Я решил ехать поездом, а не лететь самолетом, чтобы хоть из окна вагона посмотреть на часть Европы – Польшу, ГДР, ФРГ, Голландию. За два дня до отъезда мне позвонила в Обнинск Елена Чуковская и передала просьбу Натальи Светловой срочно приехать в Москву. Светлова жила в центре Москвы с матерью Екатериной Фердинандовной и тремя сыновьями. Старший, Дмитрий, был у нее от первого мужа Тюрина, Ермолай и Игнат были сыновьями Солженицына. Солженицын в это время жил в поселке Жуковка на даче Ростроповича.

Наталья сказала мне, что Александр Исаевич хотел обязательно меня увидеть перед отъездом. Возможность для такой встречи была только 10 января. Мне следовало приехать на станцию на определенной электричке, Солженицын должен был встретить меня на платформе. Жуковка относилась к категории правительственных дачных поселков, здесь были дачи нескольких членов Политбюро, министров, академиков. В Жуковке все еще жил В. М. Молотов. Здесь же была и дача академика А. Д. Сахарова. Поселок не был виден со станции, его заслонял лес. Территория Жуковки охранялась, но не была огорожена. Самым большим домом здесь был именно дом Ростроповича – его строили по проекту владельца – роскошная вилла с мраморными лестницами и концертным залом на 50–60 человек.

Солженицын жил в пристройке – это была изолированная квартира, предназначенная либо для шофера, либо для сторожа. Мы провели в разговорах около трех часов, длительная прогулка по лесу была для устной беседы, а в доме были сделаны некоторые записи. Солженицын был уверен, что и эта его квартира прослушивается КГБ.

Поводом для столь срочного приглашения в Жуковку была, как оказалось, передача по радио – перевод на русский язык статьи корреспондента АПН Семена Владимирова, опубликованной 8 января в газете «Нью-Йорк таймс» и касавшейся семейных дел и финансового положения Солженицына. Эта статья, распространявшаяся через агентство печати «Новости», была полностью или в изложении опубликована и в других странах. Солженицын просил меня внимательно прочитать эту статью и дать на нее ответ. Суть статьи, по его словам, сводилась к тому, что Солженицын живет в роскоши, имеет две квартиры, одну в Москве, другую в Рязани и большую виллу на берегу живописной реки. В швейцарском банке у Солженицына уже якобы накоплены миллионы долларов. В то же время в своем бракоразводном процессе Солженицын отказывается представить отчет о своем состоянии и дать достойное финансовое обеспечение своей жене. То есть из этой статьи следовало, что решение вопроса о разводе упирается в проблему, которая не предусмотрена советским законодательством.

Разводы в СССР обязывали мужа, требующего развод, платить алименты на детей и финансово обеспечивать жену лишь в случае ее инвалидности или жену-домохозяйку, не имеющую права на служебную пенсию. К Решетовской это не относилось. Она работала доцентом, имела право на пенсию и была бездетной. В этом случае подлежало разделу лишь движимое и недвижимое имущество. Квартира в Рязани отходила Решетовской, дачка «Борзовка» – Солженицыну. У супругов были уже две машины, их раздел не вызывал споров. Теперь, как было очевидно из статьи Владимирова, к Солженицыну предъявлялись и финансовые претензии, связанные с его гонорарами за границей. Западные читатели могли воспринимать эти требования как справедливые, так как в США, например, при разводе разделу подлежали и финансовые активы.

Вторая просьба Солженицына касалась недавно опубликованной в Англии и США его биографии, написанной Давидом Бургом и Джорджем Фейфером. Солженицын считал, что в этой книге содержится множество ошибок и намеренных искажений, и просил меня внимательно ее прочитать и написать подробную рецензию для разных газет. Бург и Фейфер готовили книгу о Солженицыне давно, и Фейфер несколько раз приезжал в СССР для сбора материала. Часть сведений о личной жизни Солженицына он получил у Вероники Туркиной, двоюродной сестры Решетовской, и ее мужа Юрия Штейна. Весной 1972 года они эмигрировали из СССР и собирались обосноваться в США. Солженицын пытался остановить публикацию этой книги и публично назвал авторов «прохвостами», «собирающими сплетни». Бург – это был псевдоним Александра Долберга, «невозвращенца» из СССР, попросившего политического убежища на западе во время туристической поездки. А Фейфер был несколько лет корреспондентом в Москве от разных газет. Он специализировался на скандалах, судебных делах, тайной проституции в Москве и тому подобных темах.

Книга Бурга и Фейфера «Солженицын. Биография» вышла в США и в Англии в конце 1972 года и вызвала довольно обширную дискуссию в прессе[69]69
  Burg D. and Feifer G. Solzhenitsyn: A Biography. Stain & Day Publishers, New York, 1972.


[Закрыть].

Кроме этих двух просьб, имевших «срочный» характер, было несколько других. Важной из них была просьба установления контакта с адвокатом Солженицына Фрицем Хеебом, жившим в Цюрихе, и в оказании ему помощи в некоторых делах. Главным из них была попытка Солженицына каким-то образом запретить публикацию на Западе «воспоминаний» Решетовской, которые она, как было известно Солженицыну, писала с помощью специально прикрепленных к ней двух профессиональных журналистов Агентства печати «Новости» (АПН). У Решетовской оставался обширный архив, сотни писем Солженицына, большая коллекция фотографий. Солженицын считал книгу воспоминаний Решетовской проектом КГБ, задуманным для его дискредитации. Для Александра Исаевича было очень важно закончить бракоразводный процесс, который продолжался уже почти три года. Без регистрации своего нового союза с Натальей Светловой он не имел возможности легально жить в Москве. В то же время на даче Ростроповича он также жил «без прописки», и местная милиция уже два раза предупреждала его о необходимости покинуть эту «правительственную зону». Конфронтация писателя с властями обострялась, и уже шли разговоры о возможности его высылки из страны. Реальность такой высылки возрастала, и появление в «самиздате» «Архипелага» или публикация этого произведения за границей не могли бы остаться без ответных действий властей.

Между тем, высылка Солженицына за границу, которую он сам считал весьма вероятной, до окончания развода с Решетовской и регистрации брака с матерью его детей создала бы множество проблем. В этом случае бракоразводный процесс пришлось бы завершать на основе западного законодательства, т. е. с разделом всех финансовых активов Солженицына за границей, размеры которых были известны лишь адвокату Хеебу. Во время заседаний суда в Рязани Решетовская произносила длинные обвинительные речи и обычно требовала отсрочки, каждый раз на шесть месяцев – и эти требования удовлетворялись судом. Но в Рязани эти речи не привлекали никакого внимания. На Западе же все было бы иначе. Солженицын мог бы оказаться на длительный срок разделенным со своими детьми, а между тем Наталья Светлова ждала еще одного ребенка.

Семейные дела явно приобрели приоритет, и Солженицын был крайне обеспокоен переносом дискуссии о них на страницы западной прессы и в передачи зарубежного радио. Он просил меня как можно быстрее дать ответ на статью Владимирова. Солженицын также сказал, что он не отказывается от финансовой помощи Решетовской, и передал мне написанную на бумажке небольшую справку о размере сумм в валюте, которые уже переводились ему адвокатом через Внешторгбанк СССР.

По дороге на станцию мы условились о конфиденциальной связи. Она устанавливалась через Роберта Кайзера, корреспондента «Вашингтон Пост» в Москве. Я с ним регулярно встречался в 1970–1972 годах, обычно в Государственной библиотеке имени Ленина. Кайзер встречался также с Солженицыным и несколько раз брал у него интервью. Американские журналисты в Москве имели привилегию пользоваться дипломатической почтой. Британским или французским журналистам их посольства в Москве такой возможности не предоставляли.

Солженицын прощался со мной по русскому обычаю с объятиями и поцелуями. Раньше мы обычно расставались более спокойно. «Не стройте иллюзий, Жорес, – сказал он, – не пустят они вас обратно; это уже навсегда».

Непосредственное вмешательство в семейные дела Солженицына не было для меня особенно приятной перспективой, но я был готов ему помочь. Было очевидно, что КГБ действительно использует бракоразводный процесс для того, чтобы держать писателя в постоянном напряжении. И я, и моя жена уже с первой встречи с Солженицыным и Решетовской в 1965 году могли видеть, что теплоты, а тем более нежности в их отношениях не было. Это же заметил и Тимофеев-Ресовский.

Приехав в Лондон 14 января 1973 года, я после двух-трех дней адаптации посетил лондонский офис «Нью-Йорк таймс» и получил там копию статьи Владимирова. Она была очень примитивна и содержала множество ошибок и намеренных искажений. Было также очевидно, что в подготовке текста участвовала и Решетовская. Странным казалось вообще появление этой статьи; она занимала почти половину страницы в американской газете. Не мог же конфликт Солженицына с женой интересовать американцев в таком объеме! Обычно о таких проблемах в серьезных западных газетах пишут лишь в отделах «светской хроники».

Я быстро написал ответ и попросил моих новых лондонских друзей отредактировать мой не слишком еще совершенный английский. У меня среди привезенных фотографий было и фото «Борзовки», которая по американским стандартам смотрелась как хижина, а не вилла. Не было видно и «живописной реки», – Истья летом пересыхает и превращается в небольшой ручей. Я написал, что в Москве Солженицыну жить не разрешают органы милиции, так как пребывание в столице приезжих дольше двух дней требует по закону регистрации. Кратко объяснил и особенности бракоразводных дел по советскому законодательству. Написал, что Солженицын оказывает своей жене достаточную финансовую помощь…

Озаглавленная «В защиту Солженицына», моя статья с фотографией – ответ Владимирову – была опубликована в «Нью-Йорк Таймс» 26 февраля 1973 года[70]70
  Medvedev Zh. In Defence of Solzhenitsyn. The New York Times, February, 26, 1973.


[Закрыть] и в этот же день ее перевод на русский транслировался «Голосом Америки» и радиостанцией «Свобода». Из-за разницы во времени Решетовская в Рязани услышала изложение моей статьи только на следующий день и была крайне возмущена. В это время у нее уже были контракты с АПН о подготовке книги воспоминаний о Солженицыне, вместе с ней работал над этой книгой редактор К. И. Семенов. Книга эта, естественно, предназначалась для публикации лишь на Западе.

Агентство печати «Новости», публиковавшее статьи и книги исключительно для зарубежного рынка, функционировало в тесном сотрудничестве с КГБ и отделом пропаганды ЦК. В одном из своих писем Майклу Скаммелу, автору биографии Солженицына, Решетовская впоследствии сообщала: «…Защищая Солженицына, Ж. А. Медведев одновременно задел меня. Поскольку статья его была ответом на статью корреспондента АПН, то, чтобы сказать свое слово, мне не оставалось другого выхода, как обратиться в АПН, куда я позвонила из Рязани, прося соединить меня с «американским» отделом, а там попросила прислать ко мне кореспондента из АПН»[71]71
  Письмо Н. Решетовской Майклу Скаммелу от 19.05.1982. Копия в моем архиве.


[Закрыть]. К Решетовской прислали сразу двух корреспондентов АПН из Москвы, и она передала им свой ответ, эмоциональный, сумбурный и нелепый именно с точки зрения защиты ее позиции в бракоразводном процессе («никакие миллионы не могут компенсировать моей потери веры в этом человеке»). Она спорила с его Нобелевской лекцией. Она также сообщала, что еще в 1970 году, когда она поняла, что предстоит развод, она пыталась покончить жизнь самоубийством. Она обвиняла мужа в преждевременной смерти своей матери и в том, что он не заботится о ее двух тетках, одной из которых уже 95 лет.

Все эти претензии были необоснованными. Решетовская также сообщала, что она недавно закончила книгу собственных мемуаров о Солженицыне, некоторые главы из которой будут вскоре опубликованы. Это письмо Решетовской, быстро переведенное на английский и с некоторыми политическими добавками уже от АПН, было стремительно опубликовано в газете «Нью-Йорк Таймс» уже 7 марта 1973 года[72]72
  The New York Times, March 7, 1973.


[Закрыть].

Вмешательство АПН (т. е. и КГБ) в бракоразводный процесс и в весь спор было Решетовской слишком очевидно. Решетовская и сама пыталась сразу опровергнуть появившуюся в печати статью, подписанную ее именем. Она боялась, что столь явное ее сотрудничество с КГБ может подвергнуть сомнению объективность ее собственных мемуаров, две главы из которых о событиях 1962 года уже были опубликованы в небольшом самиздатном журнале «Вече» в конце 1972 года. Продолжать в этих условиях сопротивление разводу стало бесполезно. Решетовская согласилась на развод по взаимному согласию без суда. Этот развод был оформлен 15 марта 1973 года в Рязанском ЗАГСе. Солженицын гарантировал Решетовской и финансовую помощь, размеры которой мне были неизвестны.

Сообщение о разводе опубликовали в западных газетах уже в разделах «хроники». Вскоре появилось и сообщение о венчании Солженицына и Натальи Светловой в одной из московских Церквей. Для оформления своего второго брака Солженицын решил избрать религиозный обряд, хотя церковный брак не имел законной силы в СССР. Солженицын решил также покинуть гостеприимную дачу Ростроповича в Жуковке и уехал на все лето в «Борзовку», в Рождество-на-Истье. «Нигде мне так хорошо не писалось и может быть не будет»[73]73
  Солженицын А. Бодался теленок…, с. 370.


[Закрыть].

В Лондоне в середине февраля 1973 года я получил первое письмо от швейцарского адвоката Солженицына доктора Фрииа Хееба. Он стал представлять юридические и литературные интересы Солженицына на Западе с 1970 года, когда писатель решил заключать уже открытые формальные контракты на публикацию нового романа «Август 1914». По своему чисто историческому содержанию, в связи с большим объемом и из-за отсутствия острых сюжетных эпизодов этот роман никак не подходил для Самиздата, его стихийной перепечаткой никто не стал бы заниматься. Процесс «саморазмножения» был характерен лишь для острых политических произведений, стихов и относительно коротких очерков. «Август 1914» нужно было «продавать» издателям по всем правилам книгоиздательской коммерции.

Адвокат был выбран по рекомендации Елизаветы Маркштейн, австрийской журналистки, сотрудницы наиболее серьезного в Европе марксистского еженедельника «Тагебух». Лиза Маркштейн часто приезжала в Москву, была в дружеских отношениях со мной и с моим братом. Именно она вывезла в Вену микрофильм рукописи книги моего брата «К суду истории: Генезис и последствия сталинизма». Из Вены в 1969 году этот микрофильм был отправлен в США моему старому другу профессору истории Давиду Журавскому, который обеспечил перевод и издание книги в Нью-Йорке и в Лондоне в начале 1972 года[74]74
  Medvedev R. Let History Judge. A. A. Knopf and Macmillan, New York and London, 1972.


[Закрыть]. Доктор права Фриц Хееб считался в Цюрихе авторитетным адвокатом. Он был также связан с журналом «Тагебух» и в 1970 году состоял членом швейцарской социалистической партии, ее радикального крыла. До 1969 года Хееб был членом Коммунистической партии Швейцарии, но вышел из нее после чехословацких событий августа 1968 года. Его отец, известный социал-демократ начала XX столетия, был знаком с Лениным, Розой Люксембург, Троцким и многими другими социал-демократами. А Лиза Маркштейн вошла в Москве в круг диссидентов благодаря Льву Копелеву, единственному другу Солженицына со времени заключения, который и после Гулага остался марксистом.

Копелев – германист, специалист по немецкой поэзии, и у него были обширные связи с немецкими и австрийскими литераторами. В романе «В круге первом» именно он – прототип одного из главных героев, Льва Рубина – марксиста, убежденного коммуниста и защитника советского режима, считавшего, что его арестовали по ложному доносу. Копелев свободно владел несколькими языками. Именно он в начале 1962 года убедил Солженицына передать повесть «Один день Ивана Денисовича» в «Новый мир». В связи с этим предварительно повесть была несколько отредактирована и «облегчена» политически. Современные ее публикации несколько отличаются от варианта, напечатанного в ноябре 1962 года.

Приезд адвоката Хееба в Лондон для встречи со мной был запланирован на 15 марта. Хотя Хееб мог достаточно хорошо объясняться на английском, он все же попросил меня пригласить кого-либо из друзей, кто бы мог в случае необходимости переводить с немецкого. Эту роль согласилась выполнить Вера Марковна Бройдо, наша новая знакомая. Она принадлежала к «первой волне» эмиграции, окончила гимназию в Берлине. Наши беседы с Хеебом продолжались почти весь день и охватывали очень большой круг вопросов.

Фриц Хееб еще никогда не встречался со своим знаменитым клиентом и не знал русского языка. Он не был специалистом по проблемам копирайта и литературного представительства и не знал советского законодательства. Теперь же он настроил всю работу своей адвокатской конторы на дела Солженицына, занимаясь перезаключением договоров по прежним публикациям, продажей прав на «Август 1914» и другими вопросами. Между издателями возникали конфликты, которые следовало улаживать в судах. Вся эта деятельность Хееба финансировалась, естественно, из гонораров самого Солженицына.

Адвокат, как лицо с более широкими полномочиями, чем литературный агент, имеет, кроме того, право на 20 процентов поступлений по всем договорам (литературный агент удовлетворяется обычно 10 процентами). Европейские адвокаты, кроме части гонорара, получают за счет клиентов «почасовую» оплату, весьма высокую. Общеизвестно, что эта дополнительная оплата адвокатского времени стимулирует затягивание в решении всех дел, создание новых дел на пустом месте. Хеебу, кроме того, приходилось пока еще только учиться решению именно литературных конфликтов.

Согласно договору, который Солженицын подписал с Хеебом, не вникая в его суть и не советуясь ни с кем, все финансовые поступления от издателей в виде авансовых платежей или гонораров шли на счета адвокатской конторы Хееба, а не на именной счет Солженицына, и поэтому облагались швейцарскими налогами, государственными и кантональными, чрезвычайно высокими. Даже более богатые, чем Солженицын, западные писатели, авторы триллеров, детективов и серийных бестселлеров имеют, как правило, литературных агентов, а не адвокатов, и оговаривают поступление гонораров на свое имя и на офшорные счета, с которых не нужно платить налоги. Забегая вперед, я должен сказать, что адвокатская контора в Швейцарии, которую Солженицын нанял для решения своих проблем, обошлась ему в огромную сумму и лишь усложнила взаимоотношения с издателями, создав несколько ненужных судебных дел. В последующие годы уже в США большинство функций Хееба выполняла жена Солженицына Наталья. (Ни мой брат Рой, ни я никогда не прибегали для издания наших книг на английском и многих других языках к услугам адвокатов или литературных агентов. Все вопросы решались путем прямых контактов с издателями и переводчиками.)

Доктор Хееб в течение нашей встречи 15 марта интересовался всем, что касалось Солженицына и его семьи. Он спрашивал о его характере, привычках, стиле работы и многом другом. Он не понимал советской специфики во всех, даже мелких проблемах. Существовало две главные задачи для его адвокатской конторы на 1973-й год. Во-первых, нужно было прекратить «пиратские» издания на русском языке, которые печатались издательством «Флегон Пресс» в Лондоне, а во-вторых, запретить угрозами судебных преследований издание на Западе на русском и на европейских языках мемуаров бывшей жены Солженицына Н. А. Решетовской. Все эти задачи проистекали из категорических требований Солженицына.

«Флегон Пресс» было издательством одного владельца – А. Флегона, имевшего собственный магазин русских книг в Лондоне. Настоящее имя Флегона неизвестно, и был он, судя по его акценту, евреем из Одессы, попавшим в Англию после войны из Румынии. Он дружил с Виктором Луи и зарабатывал пиратскими изданиями популярных книг на русском языке, таких как «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «Двадцать писем другу» Светланы Аллилуевой и других, конкурируя в этом направлении с ИМКА-Пресс и другими издательствами. Флегон продавал эти книги дешевле и мог даже заключать договора на пиратские переводы, так как СССР не был членом международных конвенций по копирайту (до конца 1973 года) и не мог защищать прав своих авторов. Флегон издавал даже Пушкина; успехом пользовался томик эротических произведений, никогда не входивший в собрания сочинений великого поэта.