Текст книги "Нобелевские лауреаты России"

Цюрих, декабрь 1975 года»[151]151
  Солженицын А. Публицистика. Т. 3. С. 319.


[Закрыть].

Материалы, которые писатель получил после публикации этого письма, был огромен. Но обработать и использовать в «узлах» Солженицын смог только материалы о Февральской революции и о жизни в Петрограде в марте-апреле 1917 года. Все остальное осталось в большом архиве писателя. Из приведенного плана видно, что Солженицын хотел написать что-то более основательное, чем «Тихий Дон». Он собирал материалы и по Дону, например, о судьбе донского писателя Федора Крюкова, и о судьбе знаменитого «красного» командарма Филиппа Миронова. Но в центре повествования должны были стоять события Гражданской войны на Кубани и крестьянское восстание на Тамбовщине. Этого не получилось, и Солженицын стал доказывать, что отнюдь не Октябрьская, а Февральская революция была в XX веке главным событием в русской и мировой истории.

Но это ошибочная концепция. Февральская революция еще не была социальной революцией, она не перепахала общество, она не уничтожила такие социальные слои, как дворянство, буржуазию, духовенство, купечество, она не была «красной». В российской истории главные деятели Февральской революции не оставили большого следа, и сам Солженицын был очень невысокого мнения об этих людях. Стараясь как можно сильнее унизить политических деятелей из окружения Ельцина, Солженицын нередко называл и называет их «февралистами». Когда в одном из интервью 1998 года Солженицына спросили, какой из демократических деятелей 90-х годов или из депутатов Государственной думы за четыре-пять лет был для него наиболее интересен, писатель ответил: «Я вам советую не тратить время на то, чтобы все это обдумывать. Все эти люди пройдут, и вы не вспомните их. Есть уже много имен, которые гремели восемь лет назад, а сегодня вы их нигде не услышите. Надо думать не о смене лиц, а о процессах, которые идут в нашей стране. Думайте о том, действительно ли мы придем когда-нибудь к демократии, или нет, и как надо начать идти к демократии, к народному самоуправлению. Думайте не о мелькании людей, а о процессах»[152]152
  «Общая газета», 21–28 мая 1998 г.


[Закрыть]. Отчасти этот совет был верен, но в «Красном колесе» мы на сотнях страниц могли видеть в первую очередь именно мелькание людей и политиков, о которых историку уже не было большой нужды вспоминать.

Солженицын пытался переломить ситуацию с «Красным колесом». Он читал на встречах с читателями отрывки из этой эпопеи, в которой было немало удачных и интересных страниц и отдельных главок. В 1998 году Солженицын подготовил 65 передач по радио с чтением этой эпопеи. Он читал сам, запись производилась на хорошей магнитной ленте, и все это воспроизводилось на радио. Я слушал отдельные передачи, но вряд ли кто-либо следил за передачами регулярно. Они не вызвали отклика в печати. На основании этих радиопередач Солженицын подготовил даже сокращенную версию «Красного колеса»: вместо 10 томов одно из провинциальных издательств опубликовало «Красное колесо» в четырех томах. Но и это издание не имело успеха. Солженицын решительно возражал тем критикам, которые называли или все «Красное колесо», или его отдельные «узлы» романами. «Я писал не роман, – заявлял Солженицын. – Я ведь не давал клятвы на верность романной форме»[153]153
  «Новый мир», 2000, № 9. С. 140.


[Закрыть]. В привычном разделении литературных жанров вообще нет такого жанра, который придумал в данном случае Солженицын. Но писатели знают, что хороши все жанры, кроме скучных. Этим главным правилом литературы Солженицын почему-то пренебрег. Мы не видим в «Красном колесе» хорошего русского языка, книга написана очень небрежно и во многих местах напоминает черновик. В данном случае сказалось, видимо, и то обстоятельство, что книга создавалась в США в штате Вермонт, в чужой языковой среде, и единственным читателем «Красного колеса» до выхода его «узлов» в свет была лишь жена писателя. Поэтому отдельные удачные страницы терялись в общем потоке совершенно лишних и плохо написанных. Очень утомляли читателя и непонятные слова и выражения: «обласканец», «триалог» (от «диалога»), «белоперистая радость», «локтесогнутые руки», «провисать спиною в глухом френче», «поэтесса спросила с волевым переливом» и т. п. Я выписал эти слова и выражения лишь из нескольких страниц «Марта Семнадцатого».

В 2001 году при подготовке своего нового собрания сочинений в девяти томах Солженицын не стал включать в него «Красное колесо».

В 1995–1997 годах ярославское издательство «Верхняя Волга» издало полное собрание публицистики А. И. Солженицына. В это трехтомное собрание вошли все статьи, речи, письма, интервью, предисловия писателя с 1965 по 1994 год. Многие из этих публицистических произведений мы смогли прочесть в России впервые. Однако пятитысячный тираж продавался плохо, и отклики критики были по большей части негативны. «Публицистика Солженицына, – писал, например, Михаил Новиков, – подается так безапелляционно и агрессивно, она снабжена такой разветвленной системой опровержений всех мыслимых возражений, что и спорить не хочется. Диалог невозможен. К тому же Солженицын обижает людей с легкостью, на которую не отваживались ни Достоевский, ни Толстой, которых не назовешь добродушными авторами. Это распространяется как на отдельных людей, так и на целые сословия (можно вспомнить знаменитую “образованщину”). Русская интеллигенция и без того была склонна к самоуничижению, а уж после того, как ее никчемность подтвердил писатель и мыслитель нобелевского ранга, комплекс вины у нее достиг размеров необычайных. Этот пламенный, романтический, ницшеанский эгоцентризм Солженицына производит странное впечатление. Но едва ли кто-то обладающий хоть немного более мягким характером, хоть немного большей уступчивостью и чуть менее ортодоксальными взглядами, сумел бы с такой точностью и законченностью выстроить свою жизнь. Сейчас всякое соприкосновение с “новым” возвратившимся Солженицыным, мудрецом и патриархом, вызывает внутреннее метание. Бросает от “ох, как правильно ведь он все говорит” к сложной эмоции, которую передал Достоевский в своем отзыве о Льве Толстом следующими словами: “До чего возобожал себя человек”. Солженицын создал себя как сложное культурное явление. Не замечать его нельзя, это стыдно. Описывать невозможно, он сам все о себе написал. Может быть, все-таки читать? Слишком тяжело, конечно. Но вот Джеймс Джойс заметил: “Если не стоит читать “Улисса”, то не стоит жить”. Тот же случай»[154]154
  «Коммерсант», 11 декабря 1998 г.


[Закрыть].

Еще в 1993 году А. Солженицын начал работу над серией из семи рассказов, которые были опубликованы в «Новом мире» в 1995 и 1996 годах. В 1966–1967 годах он написал девять рассказов из серии «крохоток». Позднее все эти рассказы были изданы в Ярославле отдельной книгой «На изломах» (по названию одного из рассказов). Темы их различны – эпизоды гражданской войны 30-х годов, эпизоды из жизни заключенных и писателей, изломы современной «буржуазной» действительности. Рассказ «На краях» посвящен жизни Георгия (Ёрки?) Жукова, крестьянского сына и маршала. Все эти рассказы невозможно даже сравнивать с рассказами того же Солженицына конца 50-х – начала 60-х годов.

Писатель был разочарован полным молчанием прессы и критики и говорил что-то о незначительных тиражах «Нового мира». Но дело было не в тиражах, а в явной литературной слабости самих рассказов. Рассказы читались не с интересом, а с трудом. Лично меня поразили в рассказах великого писателя непонятные и невразумительные слова и сочетания слов: «лицеочертание с нахмуркой», «опертые локти», «разговор напрямовщину», «дрожно ненавидел», «выпрямка», «ожестелый», «втямить» и т. п. Для меня эти «нахмурка» и «прямовщина» были не намного лучше «презентации» и «инаугурации». Один из литераторов признавался, что он бросил читать рассказ Солженицына, наткнувшись в самом начале на непонятную фразу: «На самом краю помысливаемого окоема».

Да и почему мы должны писать «тометь» вместо «томиться» или «второпервый», что означает первый среди вторых. Кто поймет, что приглашение «Приезжайте к нам отгашиваться» означает приглашать в гости и к угощению сразу. Благодаря Солженицыну в русский язык прочно вошло несколько слов и понятий, главное из которых «ГУЛАГ». Шире стали применяться в литературной речи и некоторые весьма образные слова и выражения из лагерного жаргона. Язык Солженицына узнаваем, но очень часто автор стал терять чувство меры и вкуса к русскому слову. Что, например, такое «грельня»? «жалобница»? Если и были когда-то такие слова, то они отсеялись в результате исторического языкового отбора.

Некоторые из критиков, очень благожелательно относящихся к Солженицыну, были вынуждены признать непонятное для них падение художественного уровня произведений писателя. «Восхищаясь Солженицыным-человеком, – писал, например, Александр Лаврин, – я не могу восхищаться Солженицыным-художником». Однако поклонник Солженицына Петр Паламарчук пытался доказать в своих статьях обратное: Солженицын сумел в своих книгах создать совершенно новую художественность, на порядок более высокую, чем прежняя. Однако доказать этот тезис было невозможно.

Более успешными были некоторые общественные начинания А. И. Солженицына. Еще в 1995 году он основал библиотеку и фонд «Русское зарубежье», в который передал тысячу книг и более 700 рукописей воспоминаний. Здесь же был открыт магазин русской книги, в котором можно было приобрести и почти все сочинения самого А. И. Солженицына. Руководимый и основанный Солженицыным еще в 70-е годы Русский Общественный фонд учредил премию имени Солженицына в 25 тысяч долларов. В положении об этой премии говорилось, что она присуждается ежегодно писателям, «чье творчество обладает высокими художественными достоинствами, способствует самопознанию России, вносит значительный вклад в сохранение и бережное развитие традиций отечественной литературы». Первым лауреатом этой премии стал известный московский ученый, филолог и литературовед Владимир Топоров. Вручение премии состоялось в начале мая 1998 года, и почти вся печать одобряла выбор жюри, в состав которого входил и сам Солженицын, а также его жена Наталья Дмитриевна. В 1999 году лауреатами премии им. Солженицына стали поэт Семен Липкин и его жена Инна Лиснянская, тоже поэт. В 2000 году лауреатом премии Солженицына стал Валентин Распутин. В 2001 году премия была присуждена Евгению Носову и Константину Воробьеву (посмертно). Мало кто мог оспорить этот выбор. В 2002 году премия была присуждена не только известному писателю Леониду Бородину, но и политологу, даже идеологу, профессору МГУ доктору философских наук А. Панарину. Российская печать с пониманием встретила имя Бородина, но с очень большим сомнением отнеслась к лауреатству Панарина, геополитические взгляды которого вызывают сомнения даже у многих российских патриотов.

С весны 1998 года Солженицын возобновил свои поездки по российской провинции. Он провел больше двух недель в Калужской области, посетив здесь не только Обнинск, но и старинные русские города Малоярославец, Боровск, Балабаново, Медынь, Мосальск, Мещерск, Юхнов, Козельск. На этот раз Солженицын был предельно пессимистичен в своих выступлениях. «Общая газета» объединила почти все его речи и ответы на вопросы в этих городах в общий текст. «Если завтра сменится президент в России, – говорил писатель, – не изменится ничего. Потому что нами правит не президент, а олигархия. Те двести человек в тени, одни из которых с миллиардами, а другие на важных постах. Они сговорятся и заставят избрать президентом того, кого не хотите. Мы сегодня в руках олигархии административной, законодательной и финансовой. И пока мы не вырвемся из этих пут, не возьмем управление в свои руки, ничего не изменится. Молиться надо Богу, а не земным кумирам и кандидатам. Надо самоорганизоваться, строить самоуправление, земство. Не в течение месяцев и даже лет, но медленным накоплением наших сил, нашего разума, чистоты нашего духа мы можем создать силу, которая будет расти независимо от этой власти. Деревья же растут, что бы ни бушевало вокруг них. Народ подобен дереву. Он перестоял тысячелетия, пережил многие невзгоды. Нам надо перестоять так, как стоят деревья. И не надо обманывать себя верой в политические партии и в отдельных кандидатов»[155]155
  «Общая газета», 4–10 июня 1998 г.


[Закрыть]. Подобного рода программа мало кого могла взволновать и увлечь.

В декабре 1998 года А. И. Солженицыну исполнилось 80 лет, и вся российская печать, телевидение, многие общественные организации широко отметили этот юбилей. К 80-летию Солженицына было подготовлено три больших телевизионных фильма, и Солженицын требовал, чтобы каждый из этих фильмов получил его личное одобрение. Главный из них, четырехсерийный фильм «Жизнь Солженицына», несомненно, имел некоторое познавательное значение. Но в целом это был выпрямленный информационный фильм в духе «жития святых». Напротив, трехсерийный фильм Ольги Фокиной «Избранник» с элементами не особенно внятной критики и размышлениями режиссера, уже объявленный в программах российского телевидения, был снят с показа по требованию писателя и его жены.

Продюсер первого фильма, показанного на «НТВ», Леонид Парфенов принял все условия писателя, но признавался в одном из интервью, что общение с героем картины не доставило ему большого удовольствия. «Солженицын, – говорил Л. Парфенов, – человек решенных вопросов, и вообще он очень определенный. Кажется, что он не размышляет. Невозможно даже представить вопрос, на который он бы отвечал, задумываясь. В этом смысле он замечательный интервьюируемый. Нет ничего, о чем бы ты его ни спросил, а он про это уже не думал в жизни две ночи. Поэтому все его ответы это устоявшиеся представления, некие формулы. Это может касаться чего угодно»[156]156
  «Коммерсант», 5 декабря 1998 г.


[Закрыть]. Третий телефильм Александра Сокурова «Узел» был скучен, растянут, неинтересен. Газеты писали, что это «медийный мусор», «юбилейные фанфары», «фальшивая мистика», «неумная многозначительность». «После просмотра этого фильма, – писала одна из газет, – начинаешь плохо думать о хорошем писателе».

Газеты в декабре 1998 года были полны разного рода восхвалений или необъективной критики в адрес Солженицына. Преобладал жанр «он первым возвысил голос против…». «Солженицын был первым, кто открыл нам глаза», – писал Сергей Гандлевский. «Не будь Солженицына, – заявляла Мариэтта Чудакова, – Россия еще Бог знает сколько лет не вышла бы к свободе»[157]157
  «Литературная газета», 9 декабря 1998 г.


[Закрыть].

«Солженицын вывел историю из заржавленного тупика на какой-то иной путь, – утверждал Игорь Золотусский. – Он один стронул состав, который, казалось, навечно прирос к рельсам, а тут он пошел под гору. Но мы не знали тогда, что, развалившись под горой, он погребет нас под своими обломками»[158]158
  «Независимая газета», 11 декабря 1998 г.


[Закрыть]. «Историю России наши внуки будут изучать по Солженицыну», – писал еще один литератор. Но и критики Солженицына не стеснялись в выражениях. «Солженицын уже не способен кого-либо удивить, возмутить или обрадовать. Его колчан пуст» (Михаил Берг). «Известный писатель Солженицын, большой пророк, “меч Божий”, владелец двух огромных поместий и нескольких царских чертогов по обе стороны океана» (Владимир Бушин).

В 1998–2001 годах Солженицын опубликовал несколько книг. В июне 1998 года вышла в свет небольшим тиражом его публицистическая работа «Россия в обвале» с самой резкой критикой состояния России под управлением демократов. «Над страной совершено злодейство», «немощнее нас не вообразить народа», «нам избрали путь – наихудший, извратительный, в самом себе злоносный». «Выходить из коммунистического Вавилона путем чубайсовской приватизации это преступная глупость, какой не видела мировая история». «Гайдар это фанатик, влекомый только своей призрачной идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берется за скальпель и многократно кромсает тело России», «ухмыльное лицо политика, не ведающего смущения», «преступно правительство, которое бросило национальную собственность нарасхват, а своих граждан в зубы хищникам». «Суматошно кинулись тряхать и взрывать экономику России, и этот перетрях был назван долгожданной Реформой». «Все признают, что Россия расплющена. Разбираться, почему и как это произошло, сегодня бесполезно, а надо думать лишь о том, как выбраться из-под развалин».

В таком духе написана вся книга Солженицына, которую критик Борис Любимов с воодушевлением называл новым «Словом о погибели Русской Земли, русской нации и государства». Конечно, добавлял Любимов, шансы на спасение еще есть, и гарантом этого может быть сам Солженицын. Был опубликован и сборник самых ранних стихотворений, поэм, пьес и статей Солженицына, написанных еще в 50-е годы. Эта книга под названием «Протеревши глаза» была интересна лишь узким специалистам.

Еще в 1998–1999 годах «Новый мир» начал печатать литературные мемуары А. И. Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов» о жизни и работе писателя в изгнании. В 2000 и в 2001 годах эта публикация была продолжена. Многие страницы этих мемуаров интересны не только специалистам, но в целом это была разочаровывающая работа. Писатель слишком много внимания уделял описанию разного рода эмигрантских склок, судебных тяжб, полемике с западными журналистами и собственными адвокатами и биографами, бывшими друзьями и новыми противниками. Во многих случаях речь шла о людях в СССР и в России совсем неизвестных. Отклики на новую книгу Солженицына были очень разными.

«Чудесны описания европейских красот. Так о Европе доселе в русской литературе не говорилось» (Юрий Кублановский). «Это подробный и довольно претенциозный рассказ о том, как семья Солженицыных устраивалась в изгнаньи, и он поражает обилием незначительных бытовых подробностей и тщательным учетом оказанных писателю почестей» (Михаил Новиков). «Мы видим в книге многолюдную толпу персонажей, по ходу описываемых событий суетливо и беспорядочно толкущихся где-то далеко внизу, у подножья циклопической фигуры автора. Да, Солженицын это фигура исторического масштаба. Но приходится убеждаться и в том, что это человек упрямый и безжалостный, никогда не испытывающий благодарности по отношению к людям, пытавшимся помочь ему» (Николай Бетелл).

Наибольший успех у публики выпал на книгу Солженицына «Двести лет вместе» о судьбе еврейского народа в России в 1795–1995 годах. Как можно было судить по предисловию автора, над этой книгой он работал несколько десятилетий и завершил работу в 1995 году. Однако в 2001 году в свет вышла только первая часть книги – о событиях и взаимоотношениях русских, российских властей и российского общества, с одной стороны, и еврейского населения России, с другой стороны, за 120 лет, до 1917 года.

В течение нескольких месяцев до конца 2001 года эта книга находилась в списке бестселлеров, была лидером продаж. Такого успеха не знала ни одна из работ Солженицына, вышедших в свет в 1989–2000 годах. Солженицын старался быть объективным и избегал собственных оценок и каких-либо категорических суждений. «Роль маленького, но энергичного еврейского народа в протяжной и раскидистой мировой истории несомненно сильна, – писал Солженицын, – настойчива и даже звонка. В том числе и в русской истории. Однако она остается исторической загадкой для всех нас. И для евреев тоже. Эта странная миссия отнюдь не приносит и счастья им».

Первые отклики и рецензии на книгу А. И. Солженицына, были по большей части весьма благожелательными. Многие из рецензентов отмечали необычную для Солженицына объективность и спокойный тон. Как писала Виктория Шохина, «эта книга для нормального читателя, гражданина и патриота. Солженицын, писатель страстно тенденциозный, выступает на ее страницах почти невозмутимым хроникером. Здесь нет пафоса, нет публицистики. Вместо этого спокойчивый и допытчивый (если воспользоваться его же словарем) комментарий к огромному массиву фактов»[159]159
  «Век», 2001. № 27.


[Закрыть]. Иным было мнение Александра Панарина, заведующего кафедрой политологии МГУ, который через год стал одним из лауреатов премии Солженицына. «Я очень внимательно прочел книгу, – писал Панарин, – и почерпнул из ее контекста следующий вывод, – и пусть извинят меня все, кто не согласится с подобной интерпретацией, – что самым благополучным выходом было бы разойтись по национальным квартирам. В этом смысле Александр Исаевич фактически примыкает к позиции сионистов – людей, которые всегда ратовали за возвращение евреев на их историческую родину. Деликатно разойтись, и наша история будет менее драматична для обеих сторон»[160]160
  «Российская газета», 27 июля 2001 г.


[Закрыть].

Однако постепенно в российской печати стала все громче звучать критика книги Солженицына и самой ее интонации, даже названия. Если была все эти годы «черта оседлости», если были десятки установлений и правил, ограничивающих права евреев и иудейства, то почему «вместе»? Солженицын сам признавал, что в России «была череда стеснений и ограничений евреев, да, досадных, болезненных, даже вопиющих, но это не было преследованием; слово не то». «Солженицын евреев не любит ни умом, ни сердцем, – писал Валерий Каджая, – и все 500 страниц его книги это список еврейских грехов перед русскими за двести лет»[161]161
  «Новое время». 2002, № 1–2. С. 41.


[Закрыть]. Особенно критически оценивала книгу Солженицына еврейская печать в России. Как писал в журнале «Лехаим» Давид Маркиш, «по Солженицыну получается, что борьбу вели две равновеликие силы: русские и евреи, которые прикрывались надуманным и вредным лозунгом о “еврейском равноправии”. В этом уверенном размещении на одной исторической доске великого русского народа и еврейского национального меньшинства первая и главная ошибка Солженицына: слишком уж неравнозначны величины. Писатель пользуется своими собственными весами, своими собственными гирями – это его право. А историк, в роли которого выступает Солженицын в книге “Двести лет вместе”, этого права лишен. Что же касается выводов, то это дело совести и убеждений. По прочтении “Двести лет вместе” у меня сложилось впечатление, что Александр Исаевич Солженицын придерживается убеждений антисемитских. Но от этого, впрочем, ни “Матренин двор”, ни “Иван Денисович”, ни “ГУЛАГ” не становятся хуже ни на йоту»[162]162
  «Лехаим», сентябрь 2001. С. 29.


[Закрыть].

В антисемитизме обвинял Солженицына и писатель Владимир Войнович в своей резко критической по отношению к Солженицыну книге «Портрет на фоне мифа», вышедшей в свет уже в 2002 году и также вызвавшей большую полемику на страницах российской печати. Вероятно, именно эти обвинения, которые пыталась публично оспаривать жена писателя Наталья Дмитриевна, побудили писателя все же задержать издание второй части своей книги. Эта книга вышла в свет лишь в самом конце 2002 года, и обсуждение ее на страницах российской печати началось только в январе-феврале 2003 года.

Книга А. И. Солженицына посвящена самым острым проблемам истории России, Советского Союза, а также судьбам евреев в России и в СССР в 1917–1974 годах, и она заслуживает отдельного и специального разговора. Самая общая мысль, которую где прямо, а где иносказаниями и намеками пытается донести до своих читателей автор, состоит в том, что еврейское население России, и еврейская интеллигенция в особенности, не просто приняли активное участие в революционных событиях 1917 года в России, но были одной из главных движущих сил революции. При этом евреи не только помогли победить как Февральской, так и особенно Октябрьской революциям, но и в наибольшей степени выиграли от победы и установления в России Советской власти, заняв ключевые позиции в постреволюционной советской элите. Это не заслуга, а историческая вина евреев России перед страной в целом и перед русским народом в особенности…

Это не новая идея, и эта идея ложная, она основана на множестве преувеличений и передержек, когда отдельные и отнюдь не главные тенденции и течения в общем потоке революционных событий начала XX века, выдаются за главные и основные. Россия не была русским национальным государством. К 1917 году Россия была империей. Русское население в России составляло примерно 43 % от всего населения страны, а вместе с украинцами и белорусами, которых официальная дореволюционная статистика не относила к «инородцам», русское население приближалось к 60 %. Во всех российских революционных партиях начала XX века принимали участие не только русские, но и евреи, поляки, латыши, грузины, армяне, эстонцы. При этом многие «инородцы» пытались решать лишь собственные национальные проблемы. Они боролись за независимость Польши, Литвы, Грузии от России.

К этому типу движений относился еврейский Бунд и украинские националистические движения. Остальные революционеры из «инородцев» участвовали в общероссийских партиях и пытались решать общероссийские проблемы. Ни большевик Сталин, ни меньшевик Николай Чхеидзе не были в 1917 году грузинскими революционерами, они были российскими революционерами. Феликс Дзержинский не считал себя польским революционером, Анастас Микоян не считал себя армянским революционером, а Л. Троцкий не считал себя еврейским революционером. И по своему сознанию, и по своей объективной роли это были русские революционеры, и именно в таком своем качестве они вошли в историю нашей страны.

Февральская революция по своему социальному содержанию были буржуазно-демократической, и ее главными движущими силами была российская буржуазия и солдатско-крестьянские массы. Армия устала от войны и требовала ее окончания, но буржуазия и ее партии, а также значительная часть мелкой буржуазии выступали, напротив, за более эффективное ведение войны, опасаясь сепаратного мира, на который могла пойти самодержавная власть ради спасения монархии. Временное правительство отменило «черту оседлости», а также другие ограничения прав еврейского населения России, однако в дальнейших событиях 1917 года еврейские проблемы не играли почти никакой роли. Нет никаких оснований преувеличивать роль евреев в Октябрьской революции и в начальный период строительства Советской власти, а также в гражданской войне. В этой области мы встречаемся с очень большим количеством прямых фальсификаций, в том числе фальсификаций статистических. Они идут еще со времен самой революции и гражданской войны; различного рода фальсификациями была переполнена и печать белогвардейской России, и печать эмиграции. Солженицын в своей книге использует только часть статистических данных первых лет советской власти, игнорируя ту реальную статистику, которая противоречит его утверждениям и тезисам.

Политическая армия Октябрьской революции отличалась от политической армии Февральской революции. От революции отошли или даже отшатнулись буржуазные и мелкобуржуазные партии, которые продолжали выступать за «войну до победного конца». Солдатско-крестьянские массы были в основном нейтрализованы, войска разлагались, и на стороне большевиков выступили в основном только моряки и часть столичных гарнизонов. Активно поддержал большевиков рабочий класс и созданные на его основе отряды Красной гвардии. И во время революции, и во время гражданской войны большевики опирались в основном на чисто русские губернии Европейской части России. Среди большевиков было немало революционеров еврейского происхождения, но их роль нельзя преувеличивать. На первое место в революции выдвигались социальные и идеологические проблемы, а не национальные.

Кто входил в состав первого Советского правительства, образованного на II съезде Советов? Из 15 народных комиссаров здесь было 12 русских или обрусевших украинцев, один поляк (И. А. Теодорович), один грузин (И. Сталин) и один еврей (Л. Троцкий). В руководстве большевистской партии также преобладали русские, об этом свидетельствуют мандатные данные всех съездов партии. Так, на IX съезде РКП(б) в 1920 году из 530 делегатов, заполнивших анкету, было 70 % русских, 14,5 % евреев, 6 % латышей, 3 % украинцев, 2 % белорусов. Все другие национальные группы составили около 4 %. На последующих съездах РКП(б) и ВКП(б) число евреев уменьшалось. Русские существенно преобладали и в командном составе Красной Армии.

В 20–30-е годы в кадрах советской науки и культуры, в здравоохранении, в системе высшего образования доля евреев существенно возросла. Национальные и сословные ограничения были отменены, а еврейская молодежь оказалась более подготовленной к продолжению образования, чем русская молодежь из крестьян и рабочих. У евреев не было своей территории и автономной или союзной республики. Поэтому не создавалось никакой еврейской этнономенклатуры. Советская интеллигенция еврейского происхождения решала общие советские проблемы и работала в сфере русской советской культуры. Разве Борис Пастернак или Осип Мандельштам были еврейскими поэтами? Имена сотен советских деятелей культуры 20–30-х годов можно встретить в Еврейских энциклопедиях. Но от этого они не перестают оставаться деятелями именно русской советской культуры. Разве Исаак Левитан не был русским художником, как и армянин Айвазовский?

Рассматривая все эти и многие другие вопросы, Солженицын в высшей степени необъективен и тенденциозен. Из-за этого его новая книга вызвала очень негативную реакцию со стороны почти всех рецензентов. Объясняя свои мотивы, Солженицын говорит в предисловии (в «яснении»): «Цель этой книги, отраженная в ее заголовке, как раз и есть: надо нам понять друг друга, надо нам войти в положение и самочувствие друг друга. Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания на все наше будущее. Но надо же взаимно!» Эта цель не была достигнута. Как писал один из рецензентов Николай Александров: «Я очень боюсь, что не как протянутая для рукопожатия рука будет воспринята эта книга. Уж больно заносчив тон. Уж больно подчеркивается право судить. Уж больно странно выглядят основные “теоретические” посылки, высказанные в главе, открывающей книгу. Все-таки больше это похоже на размежевание, на подчеркнутое “не вместе”, на указание “инородности”, “чужеродности”, на взыскание чужой вины. Но с оговорками и в скобках»[163]163
  «Газета», 22 января 2003 г.


[Закрыть].

В целом книга А. И. Солженицына «Двести лет вместе» лишь более резко обозначился то состояние изоляции и одиночества, в котором писатель пребывал в России после своего возвращения. Он почти перестал давать интервью, а его большое интервью для редакторов четырнадцати российских региональных газет не только не было напечатано, но даже не упомянуто ни в одной из центральных российских газет.

Сам Солженицын говорил, что он уже не будет начинать никаких новых крупных литературных проектов. Можно подводить итоги. Они очень значительны. Подводя промежуточный итог деятельности Александра Исаевича Солженицына, мы можем сказать, что он сделал, конечно, не все, что хотел сделать и о чем мечтал. Однако никто из писателей последних десятилетий не оказал такого влияния на общественную жизнь нашей страны, как он. Его неудачи и его противоречия во многом отражают неудачи и противоречия самого ушедшего теперь в историю XX столетия.