Текст книги "Мегрэ в тревоге"

– Иначе говоря, Ален Верну шатался ночью по Фонтэне в поисках убийцы?

Следователь опять вскинулся:

– А разве он не более подходит для опознания больного с помраченным сознанием на улице, чем наши бродящие по городу бравые полицейские или чем ты и я?

Мегрэ смолчал.

Было уже за полночь.

– Ты уверен, что тебе обязательно следует возвращаться в гостиницу?

– Там мои вещи.

– Завтра увидимся?

– Непременно.

Я буду во Дворце правосудия. Ты знаешь, где он?

– На улице Рабле.

– Чуть выше дома Верну. Сначала увидишь решетки тюрьмы, затем неказистое с виду здание. Во Дворце правосудия пройди подальше, в глубину коридора. Там мой кабинет, рядом с прокурорским.

– Спокойной ночи, старина.

– Неважно я тебя принял.

– Ну что ты, право!

– Тебе следует понять мое нынешнее настроение. Это дело способно восстановить против меня весь город.

Черт побери!

– Издеваешься?

– Клянусь, нет.

И это было правдой. Мегрэ был скорее опечален, как случается всякий раз, когда видишь, как что-то из прошлого безвозвратно улетучивается неведомо куда. В коридоре, надевая мокрое пальто, он еще раз вдохнул в себя воздух этого дома, который всегда представлялся ему таким смачным, а сейчас почему-то показался пресным.

У Шабо уже выпали почти все волосы, в результате обнажился череп, заостренный, как у некоторых птиц.

– Я провожу тебя…

Было видно, что ему не хотелось этого делать и произнес он эти слова из чистой вежливости.

– Ни за что на свете!

Мегрэ напоследок выдал немудреную шутку – надо было что-то сказать, дабы завершить разговор на веселой ноте:

– Плавать я умею!

После чего, подняв воротник, ринулся в шквал стихии. Жюльен Шабо некоторое время постоял на пороге дома, выделяясь в желтом прямоугольнике светах затем дверь захлопнулась, и у Мегрэ возникло ощущение, что на улицах города не осталось никого, кроме него самого.

Глава 3
Учитель, который не спал

Утром, при дневном свете, улицы выглядели еще более угнетающе, чем ночью, ибо дождь все кругом перепачкал, оставив после себя темные подтеки на фасадах домов, обезобразив цвета, в которые их раньше принарядили. Тяжеленные капли все еще срывались с карнизов и электрических проводов, как порой и с небес, по-прежнему сурово хмурившихся, наливавшихся, казалось, новой силой, дабы опять окатить землю водяными потоками.

Мегрэ, рано поднявшись, так и не отважился спуститься вниз на завтрак. Угрюмый, без всякого аппетита, он жаждал сейчас проглотить две-три чашечки черного кофе.

Коньяк, выпитый вчера у Шабо, так и не смог пересилить ощущавшееся до сих пор послевкусье от слишком сладкого вина, которым их потчевали в Бордо.

Он нажал небольших размеров резиновую грушу, висевшую над кроватью. Горничная, явившаяся по его вызову, взглянула на него с таким любопытством, что комиссар поспешил удостовериться, все ли у него в порядке с одеждой.

– Вы и впрямь не хотите отведать тепленьких круассанов? Такому мужчине, как вы, надо утром плотно кушать.

– Только кофе, крошка. И кофейник побольше.

Она заметила костюм, который комиссар накануне положил на радиатор, чтобы высушить, и подхватила его.

– Что такое?

– Я поглажу его.

– Нет, спасибо, не надо.

Она все же настояла на своем!

Судя по внешности – и он был готов поспорить на что угодно, – женщина принадлежала к категории людей скорее несговорчивых.

Пока Мегрэ занимался утренним туалетом, она дважды побеспокоила его: в первый раз зашла убедиться, на месте ли мыло, а во второй – принесла еще один кофейник, о чем он ее не просил. Потом вернула костюм, сухой и выглаженный. Горничная была худа, с плоской грудью, на вид нездорова, но, должно быть, вынослива и упряма.

Комиссар подумал, что она узнала его фамилию внизу, увидев ее на регистрационной карточке, и обожает обсуждать всякого рода происшествия.

Было половина десятого. Он тянул время из чувства протеста, хотя и не знал точно – против чего, смутно отождествляя это с происками судьбы.

Когда он спускался в вестибюль по красной ковровой дорожке лестницы, навстречу попался какой-то чернорабочий, уважительно поприветствовавший его:

– Добрый день, месье Мегрэ.

Он понял причину такого внимания к своей особе, когда увидел в холле на круглом столике с одной ножкой свежий номер «Уэст-Эклер» со своей фотографией на первой странице. Это был снимок, сделанный в тот момент, когда он наклонялся к телу Гобийяра. Двойной заголовок на три колонки гласил:

«КОМИССАР МЕГРЭ ЗАНЯЛСЯ РАССЛЕДОВАНИЕМ

ПРЕСТУПЛЕНИЙ В ФАОНТЭНЕ».

«ТОРГОВЕЦ КРОЛИЧЬИМИ ШКУРКАМИ – ТРЕТЬЯ

ЖЕРТВА».

Он не успел даже пробежать статью, как к нему подскочил директор гостиницы с той же прытью, что и горничная.

– Надеюсь, вы хорошо выспались и семнадцатый вам не очень досаждал?

– Что за «семнадцатый»?

– Заезжий коммерсант, вчера вечером перебрал и начал тут буянить. Кончилось тем, что мы сменили ему номер, – лишь бы вас не разбудил.

Мегрэ ничего ночью не слышал.

– Кстати, сегодня утром приходил Ломель, корреспондент «Уэст-Эклер», хотел увидеться с вами. Когда я ему сказал, что вы еще почиваете, он заверил, что у него нет ничего срочного и он встретится с вами позже, во Дворце правосудия. Получено также письмо на ваше имя.

Дешевенький конвертик из тех, что продают в бакалейных лавках пачками по шесть штук – все разных цветов. Этот был зеленоватого. Открывая его, Мегрэ заметил, что с полдюжины незнакомых ему людей стояли снаружи гостиницы, прижавшись лицами к стеклянной двери и между кадками с пальмами.

«Не поддавайтесь людям из верхушки».

Среди ожидавших его на тротуаре были и две женщины в одежде продавщиц с рынка, все они раздвинулись, чтобы дать ему пройти, и было нечто дружеское, какая-то атмосфера, продиктованная не праздным любопытством и тем, что он был человеком знаменитым, а в силу того, что они возлагали на него свои надежды. Одна из женщин, не осмеливаясь подойти к нему, проронила:

– Ну уж вы-то его отыщете, месье Мегрэ!

А какой-то парень, судя по внешнему виду служащий, доставлявший товары покупателям, шел в том же темпе, что и он, по противоположной стороне улицы, стараясь получше разглядеть комиссара.

Стоявшие у порогов своих домов женщины судачили о последнем преступлении и прервали оживленный разговор, чтобы проводить его глазами. Группа завсегдатаев вышла из кафе «У почты», и в том, как они глядели на него, также чувствовалось проявление симпатии.

Все они, пожалуй, хотели ободрить его.

Мегрэ прошел мимо жилища Шабо; в окне второго этажа Роза вытряхивала пыль из каких-то тряпок, и он не стал останавливаться, пересек площадь Вьет, поднялся по улице Рабле, на которой слева по ходу возвышался громадный особняк с гербом на фронтоне; в нем, по всей видимости, и проживали семья и родственники Верну. За опущенными ставнями не угадывалось ни малейшего проявления жизни. Напротив стояло небольшое здание, тоже старинное и с закрытыми окнами, вероятно, в нем-то и закончилась одинокая жизнь Курсона.

Иной раз порывами налетал влажный ветер. Низко над землей стелились сумрачные на матовом фоне неба облака, их бахрома сочилась каплями воды. Решетки тюрьмы казались еще чернее от покрывавшей их влаги.

С десяток горожан толпились у Дворца правосудия, который смотрелся ничуть не престижно и, в сущности, по размерам уступал палатам Верну, но все же был украшен колоннадой и крыльцом в несколько ступенек.

Первым навстречу Мегрэ устремился Ломель с неизменными двумя фотоаппаратами, болтавшимися на ремешке, и без следов каких-либо угрызений совести на свежем и румяном лице и в глазах светло-голубого цвета.

– Обещайте, что вашими впечатлениями об этом деле вы поделитесь со мной раньше, чем с моими коллегами из Парижа.

А когда насупившийся Мегрэ показал ему на высовывавшуюся из его кармана газету, он улыбнулся:

– Рассердились?

– Кажется, я вам ясно сказал…

– Послушайте, комиссар, я обязан выполнять свои обязанности репортера. Это мое ремесло. Я знал, что в конечном счете вы все же займетесь этим преступлением. И всего лишь предвосхитил на несколько часов…

– В следующий раз не забегайте вперед.

– Вы идете на встречу со следователем Шабо?

Среди стоявших перед Дворцом правосудия людей находились и два-три журналиста, прибывших из Парижа, и Мегрэ с трудом удалось освободиться от них. Толпились там и просто зеваки, готовые, как видно, продежурить там целый день.

В коридорах было темновато. Ломель, вызвавшийся быть проводником, шел впереди, показывая дорогу:

– Сюда, пожалуйста. Для нас все, что связано с этим делом, важнее, чем для моих столичных коллег! Вы должны это понимать! А «он» сидит у себя в кабинете с восьми утра. Прокурор тоже на месте. Вчера его где только не искали, а он, оказывается, был в Ла-Рошель, куда ненадолго заскочил на машине. Вы знакомы с ним?

Мегрэ постучал и после того, как его пригласили зайти, открыл дверь, захлопнув ее перед носом рыжего репортера, оставшегося в проходе.

Жюльен Шабо был не один. Напротив него в кресле сидел Ален Верну, тут же вставший, чтобы поприветствовать комиссара.

– Как спалось? – осведомился следователь.

– Совсем даже неплохо.

– А я так зол на самого себя за вчерашнее жалкое гостеприимство. Алена Верну ты уже знаешь. Он по пути забежал сюда на минутку.

Шабо сказал очевидную неправду. Мегрэ готов был дать руку на отсечение, что психиатр жаждал встретиться именно с ним, и, чего доброго, они оба заранее сговорились устроить это свидание.

Ален снял пальто. Остался в костюме из грубоватой шерсти, мятом и явно нуждавшемся в глажке. Галстук был завязан кое-как. Из-под пиджака высовывались края желтого свитера. Обувь не начищена. Но и в таком неопрятном виде он сохранял тот же социальный статус, что и его отец, одевавшийся столь изысканно.

Почему при этом Мегрэ сморщился от неудовольствия? Один кичился чрезмерной ухоженностью и был одет с иголочки. Второй, напротив, выделялся подчеркнутой небрежностью в одежде, которую не мог бы позволить себе, скажем, банковский служащий, преподаватель лицея или коммивояжер, но в то же время костюм из такой ткани можно было приобрести, наверное, только у очень классного портного в Париже, хотя не исключено, что и в Бордо.

Повисла довольно тягостная тишина. Мегрэ не собирался в чем-то помогать этим двоим выпутываться из ими же самими созданной ситуации и подошел поближе к едва тлевшим поленьям в камине, на верхней полке которого стояли часы из черного мрамора, точно такие же, как в его кабинете на набережной Орфевр. Видно, когда-то давно администрация заказала их сотнями, если не тысячами. А не так же ли они все опаздывали на двенадцать минут, как у него?

– Ален как раз рассказывал мне кое-что интересное, – прервал наконец затянувшуюся паузу Шабо, подперев рукой подбородок в позе, очень характерной для расхожего представления о вдумчивом следователе. – Мы говорили о криминальном безумии…

Верну-сын прервал его:

– Я не утверждал, что все три преступления были совершены психически неуравновешенным человеком.

Я только сказал, что «если бы они были делом рук какого-нибудь сумасшедшего»…

– Ну это одно и то же.

– Не совсем.

– Ладно, допустим, это я сказал, что все, похоже, указывает на то, что речь идет о душевно больном. – И, повернувшись к Мегрэ, добавил: – Мы об этом беседовали с тобой вчера. Отсутствие мотива во всех трех случаях… Сходство орудий убийства… – Потом, обращаясь уже к Верну, закончил: – Будьте добры, повторите комиссару то, что вы мне излагали только что.

– Я не эксперт и в этой области не более чем любитель. Развивал общую идею. Большинство считает, что психически ненормальные люди обязательно и ведут себя как таковые, то есть без всякой логики и последовательности в мыслях. На деле же зачастую бывает наоборот.

Умалишенные имеют свою, присущую только им логику. Трудность в том и заключается, что нужно обнаружить ее в их поступках.

Мегрэ, не произнося ни слова, смотрел на него большими и с утра мрачноватыми глазами. Он сожалел, что по дороге сюда не остановился, чтобы осушить рюмашку и взбодрить тем самым желудок.

Реальность этого небольшого кабинета, где в воздухе начал клубиться дымок от его трубки, а в камине поплясывали короткие язычки пламени, представлялась ему сомнительной, а эти два человека, рассуждавшие о безумии, то и дело косясь на него в ожидании реакции, казались в некотором смысле вылепленными из воска фигурами. Они тоже не принадлежали к этой жизни.

Делали заученные жесты, обменивались затверженными фразами.

Что такой человек, как Шабо, мог знать о происходящем на улице? И уж тем более в голове убийцы?

– Вот эту логику я и пытаюсь выявить начиная с первого преступления.

– Именно с него?

– Ну со второго. Впрочем, уже после насильственной смерти дяди я подумал, а не замешан ли в ней какой-нибудь невменяемый субъект?

– И вы что-нибудь выяснили?

– Еще нет. Я лишь вычленил кое-какие образующие эту проблему элементы, которые могут нас сориентировать.

– Например?

– Пожалуйста! Он наносит удар спереди. Не так-то легко изложить мою мысль в упрощенном виде. Человек, решившийся на убийство ради самого убийства, то есть на то, чтобы лишить другие существа жизни, но одновременно не желающий, чтобы его поймали, избрал бы для этого менее опасное средство. А этот тип конечно же не хочет попасться, раз избегает оставлять следы. Вы следите за ходом моей мысли?

– До сих пор это было не слишком сложно.

Верну нахмурился, почувствовав иронию в голосе Мегрэ. В сущности, не исключено, что он из числа застенчивых. Не смотрел в глаза. Укрываясь за толстыми стеклами очков, довольствовался тем, что украдкой бросал на собеседника острые взгляды, и тут же отводил глаза, уставившись в какую-то точку пространства.

– Но вы согласны с тем, что он из кожи вон лезет, лишь бы его не обнаружили?

– Да, все выглядит таким образом.

– И тем не менее в течение одной недели он трижды нападает на людей и каждый раз добивается своей цели.

– Верно.

– Во всех трех случаях он мог бы ударить сзади, что уменьшало бы вероятность того, что жертва успеет закричать.

Мегрэ пристально вглядывался в Верну.

– Даже сумасшедший не совершает поступков беспричинно. Исходя из этого, я делаю вывод, что этот убийца жаждет бросить вызов судьбе или же презирает тех, на кого обрушивает свои удары. Некоторые люди испытывают потребность самоутвердиться, пусть даже ценой преступления или ценой их серии. Иногда это делается из-за стремления самим себе доказать собственное могущество, значимость или отвагу. Другие убеждены, что им необходимо взять реванш над ближними.

– До настоящего времени этот тип атаковал только слабых. Робер де Курсон был семидесятитрехлетним стариком, вдова Жибон – калека, а Гобийяр в момент нападения был мертвецки пьян.

На этот раз заговорил следователь, по-прежнему держась рукой за подбородок и, судя по внешнему виду, весьма довольный собой:

– Я тоже подумал об этом. Возможно, это какой-то симптом, но нельзя исключать и случайность. Я стремлюсь обнаружить хоть какую-то логику, определяющую поступки и поведение незнакомца. Стоит нам ее выявить – и до его задержания рукой подать.

Он говорил «нам», как если бы само собой разумелось, что он тоже участвует в расследовании. Шабо не воспротивился этому.

– Поэтому-то вы и гуляли вчера вечером? – спросил комиссар.

Ален Верну вздрогнул и слегка покраснел.

– Отчасти. Я действительно направлялся к другу, но признаю, что вот уже три дня, как брожу по улицам столь часто, как могу, изучая поведение прохожих. Город наш небольшой. Вполне правдоподобно, что убийца не ушел в подполье и не избегает появляться на людях. Как и все, ходит по тротуарам, даже пропускает рюмку-другую в кафе.

– Вы полагаете, что сумеете распознать его, если встретите?

– Возможно, и так.

– Считаю, что Ален может оказаться нам полезным, – тихо произнес несколько сконфуженный Шабо. – То, что он высказал здесь сегодня утром, представляется мне вполне разумным.

Доктор встал. В этот момент в коридоре послышался шум, в дверь постучали, и в проем просунулась голова инспектора Шабирона.

– Ах, вы не один? – сказал он, глядя при этом не на Мегрэ, а на Алена Верну, чье присутствие здесь, видимо, представлялось ему неуместным.

– В чем дело, инспектор?

– Я тут привел одного, хотел, чтобы вы его порасспросили.

Доктор заявил:

– Я ухожу.

Его не удерживали. Пока он покидал помещение, Шабирон не без горечи бросил Мегрэ:

– Ну что, патрон, похоже, вы все же встряли в это дело?

– Это газета так утверждает.

– Вполне может статься, что расследование не займет много времени. Допускаю даже, что оно завершится через несколько минут. Так я приглашаю своего свидетеля, господин следователь? – И, повернувшись в сторону полусумрачного коридора, рявкнул: – Проходи! И не бойся.

Чей-то голос откликнулся:

– А мне ничуть и не страшно.

В кабинет вошел низенький человечек, худой, с бледным лицом и жгучими глазами, одетый в костюм цвета морской волны.

Шабирон представил его:

– Эмиль Шалю, преподаватель в школе для мальчиков. Садись, Шалю.

Шабирон был из тех полицейских, кто обращается на «ты» равно как к обвиняемым, так и к свидетелям, будучи уверенным в том, что это производит на них впечатление.

– Этой ночью, – начал он, – я принялся опрашивать жителей улицы, на которой убили Гобийяра. Не исключаю, будут утверждать, что это, мол, рутина… – Шабирон покосился на Мегрэ, словно комиссар был личным врагом рутины. – Случается, однако, что она оказывается полезной. Улица эта не длинная. Нынешним утром я ранехонько продолжил ее прочесывать. Эмиль Шалю живет в тридцати метрах от того места, где было совершено преступление, на третьем этаже дома, в котором первый и второй заняты под офисы. Давай, Шалю, выкладывай.

Тот только и ждал момента, когда смог бы начать говорить, хотя явно не питал никаких симпатий к следователю. А посему повернулся в сторону Мегрэ:

– Я услышал шум на тротуаре, похожий на топанье на месте.

– Во сколько?

– Чуть позже десяти вечера.

– Дальше.

– Шаги удалились.

– В каком направлении?

Следователь задавал вопросы, но каждый раз посматривал на Мегрэ, как бы желая передать слово ему.

– В сторону улицы Репюблик.

– Шаги ускоренные?

– Нет, нормальные.

– Мужские?

– Наверняка.

У Шабо был вид человека, расценившего, что это не столь уж и знаменательное открытие, но инспектор вмешался:

– Дождитесь продолжения. Скажи им, что было потом, Шалю.

– Прошло несколько минут, и также со стороны улицы Репюблик в улицу втянулась группа людей. Они сгрудились на тротуаре, громко между собой переговариваясь.

Я услышал, как произнесли слова – сначала «доктор», затем «комиссар полиции», – поднялся, чтобы выглянуть в окно и выяснить, что случилось.

Шабирон ликовал:

– Вы понимаете, господин следователь? Шалю услышал шарканье ног. Только что он мне уточнил, что при этом был и другой звук – мягкий, схожий с тем, что возникает, когда на тротуар падает тело. Ну-ка повтори, Шалю.

– Все правильно.

– Почти сразу же после этого кто-то двинулся в сторону улицы Репюблик, где расположено кафе «У почты».

У меня есть и другие свидетели, ожидающие в приемной, все они посетители заведения, находившиеся там в тот момент. Было десять минут одиннадцатого, когда туда ворвался доктор Верну и молча направился к телефонной кабине. Он с кем-то переговорил, вышел и, завидя доктора Жюсьё, игравшего в карты, что-то шепнул тому на ухо.

Жюсьё, обращаясь к посетителям, громко воскликнул, что совершено преступление, и все выбежали на улицу.

Мегрэ наблюдал за своим другом Шабо, его лицо окаменело.

– Вы схватываете, что это означает? – продолжал инспектор с какой-то агрессивной радостью, как если бы он кому-то персонально мстил. – По словам доктора Верну, тот увидел на тротуаре почти уже остывшее тело и бросился в кафе «У почты» с намерением оповестить полицию. Если бы все так и происходило, шаги с улицы послышались бы дважды, и Шалю, не смыкавший глаз, отметил бы это. Шалю не состоит на криминальном учете. Он уважаемый учитель. И не имеет причин выдумывать небылицы.

Мегрэ по-прежнему не откликался на призыв вмешаться, о чем его взглядом умолял друг. Последовало довольно длительное молчание. Видимо, стремясь хоть чем-то его оправдать, следователь черкнул несколько слов в лежавшем перед ним досье и, когда поднял голову, не мог скрыть охватившего его напряжения.

– Вы женаты, месье Шалю? – тусклым голосом спросил он.

– Да, месье.

Было заметно, что оба настроены враждебно по отношению друг к другу. Шалю тоже был как натянутая струна, придерживался вызывающего и резкого тона. Казалось, он бросает вызов судье: а ну-ка попробуй, дескать, опровергнуть мои показания.

– Дети есть?

– Нет.

– Ваша жена была с вами прошлой ночью?

– В той же самой кровати.

– Спала?

– Да.

– Вы легли в одно с ней время?

– Как обычно, когда мне не нужно корпеть над домашними заданиями учеников. Вчера была пятница, и тетрадей вообще не было.

– В котором часу вы и ваша супруга отошли ко сну?

– В половине десятого, может, несколькими минутами позже.

– Вы всегда так рано ложитесь?

– Мы встаем в пять тридцать утра.

– Зачем?

– Потому что пользуемся предоставленной всем французам свободой пробуждаться тогда, когда им заблагорассудится.

Мегрэ, с интересом наблюдавший за ним, готов был поспорить, что преподаватель занимается политикой и состоит в какой-нибудь левой партии, даже, вероятно, один из активистов. Он относится к тем людям, которые принимают участие в шествиях, выступают на митингах, бросают в почтовые ящики листовки и отказываются «проходить», когда слышат это слово от полиции.

– Значит, в девять часов тридцать минут вечера вы оба легли спать и, как я полагаю, заснули.

– Мы еще минут десять разговаривали.

– Это подводит нас к без двадцати десять. После чего оба погрузились в сон?

– Только жена.

– А вы?

– Я нет. Засыпаю с трудом.

– Получается, что, когда услышали шум на тротуаре в тридцати метрах от вас, вы еще бодрствовали?

– Именно так.

– И даже не дремали?

– Нет.

– То есть вовсе не смыкали глаз?

– Я был в состоянии, достаточно активном для того, чтобы уловить шум типа топанья на месте с последующим падением тела.

– Шел ли дождь?

– Да.

– Живет ли кто-нибудь над вами?

– Нет. У нас верхний этаж.

– Тогда должны были слышать, как дождь барабанил по крыше?

– К этому привыкаешь и в конце концов не обращаешь внимания.

– Как и на шум воды, стекающей по водосточной трубе?

– Конечно.

– Получается, что те звуки, о которых вы рассказали, всего лишь часть общего фонового гула?

– Но есть существенная разница между журчаньем воды, шарканьем ног или стуком ударившегося оземь тела.

Но следователь не собирался отказываться от дальнейших попыток запутать свидетеля.

– И вы не поднялись с кровати любопытства ради?

– Нет.

– Почему?

– Потому что мы живем недалеко от кафе «У почты».

– Не понимаю.

– Вечерами перебравшие в нем люди частенько проходят мимо нашего дома и порой грохаются на тротуар…

– И остаются там лежать?

Шалю не нашелся, чем сразу же парировать этот вопрос.

– Раз вы говорили о топанье, то, как я полагаю, вам показалось, что на улице находилось несколько человек, во всяком случае не менее двух?

– Сие очевидно.

– Но только один удалился в сторону улицы Репюблик. Так?

– Считаю, да.

– Поскольку имело место преступление, в момент шарканья ног в тридцати метрах от вашего дома стояли, как минимум, два человека. Вы следите за моей мыслью?

– Не так уж это трудно.

– И вы ясно слышали, что ушел оттуда только один?

– Я уже говорил об этом.

– А когда вы осознали, что они приближаются? Вместе ли они шли? От улицы Репюблик или со стороны Марсова поля?

Шабирон пожал плечами. А Эмиль размышлял, его взгляд ужесточился.

– Я не слышал, как они подходили.

– Ну не воображаете же вы, что они долгое время торчали под дождем, причем один дожидался, когда ему будет сподручнее прихлопнуть другого?

Учитель сжал кулаки:

– И это все, что вы нашли в ответ на мое заявление? – процедил он сквозь зубы.

– Не понимаю, о чем вы.

– Вас смущает, что задевают кого-то из вашего круга. Но ваш вопрос несостоятелен. Я не обязательно слышу всякого, кто шныряет по улице, точнее, не обращаю на это внимания.

– И все же…

– Может, позволите мне сначала закончить вместо того, чтобы впутывать меня в это дело? До тех пор, пока не раздалось это топанье, у меня не было оснований придавать какое-либо значение тому, что происходит снаружи. И напротив, после этого я насторожился.

– И вы утверждаете, что с момента, когда тело упало на тротуар, и до той минуты, как несколько человек прибежали из кафе «У почты», никто больше по улице не проходил?

– Никаких больше шагов не раздавалось.

– Вы отдаете себе отчет в важности вашего сообщения?

– Я не собирался делать каких-либо заявлений. Но пришел инспектор и стал задавать мне вопросы.

– До беседы с ним вы не представляли себе значения того, что вы излагаете сейчас как свидетель?

– Я и понятия не имел о показаниях доктора Верну.

– А от кого вы о них узнали? Никто не вызывал доктора Верну на допрос.

– Скажем так, я не ведал о том, что он рассказал.

– Вас об этом проинформировал инспектор?

– Да.

– Вы поняли?

– Разумеется.

– И я предполагаю, что вы были рады возможности произвести такой фурор? Вы ненавидите семейство Верну?

– Их и всех тех, кто похож на них.

Следователь повернулся к инспектору и очень холодно осведомился:

– Жена Шалю подтверждает слова супруга?

– Частично. Я не доставил ее сюда потому, что она хлопочет по хозяйству, но могу это сделать хоть сейчас.

Они действительно легли спать в половине десятого. Она уверена в этом, поскольку заводила будильник, как всегда делает по вечерам. Они немного поговорили. Потом мадам Шалю заснула и только тогда проснулась, когда почувствовала, что мужа нет рядом. И увидела, что тот стоит у окна. В этот момент часы показывали десять с четвертью, и вокруг тела стояли люди.

– Кто-нибудь из четы Шалю спускался вниз?

– Нет.

– Им не было интересно выяснить, что там происходит?

– Приоткрыв окно, они услышали, что убит Гобийяр.

Шабо по-прежнему избегал смотреть на Мегрэ и выглядел обескураженным. Он как-то неубедительно задал еще несколько вопросов.

– Кто-нибудь еще из проживающих на этой улице подтверждает то, что поведал нам месье Шалю?

– До настоящего времени нет.

– А вы их всех опросили?

– Только тех, кого застал сегодня утром дома. Некоторые уже ушли на работу. Два-три человека ходили вчера в кино и ни о чем не осведомлены.

Шабо взглянул на учителя:

– Вы лично знакомы с доктором Верну?

– Я никогда с ним не разговаривал, если ваш вопрос подразумевает это. Но на улицах, как и все горожане, частенько встречал его, знаю, как он выглядит.

– Вы к нему не питаете какой-либо особой враждебности?

– Я уже ответил вам насчет этого.

– А к суду вы, случаем, не привлекались?

– Меня раз двадцать, не менее, задерживали в ходе политических манифестаций, но всегда, продержав ночь в кутузке и, понятно, допросив с пристрастием, выпускали.

– Я говорю не о том.

– Понимаю, что это вас не интересует.

– Вы настаиваете на вашем теперешнем заявлении?

– Да, если даже оно вам не по вкусу.

– Речь не обо мне.

– Но о ваших друзьях.

– Вы настолько уверены в том, что услышали вчера вечером, что, не колеблясь, готовы послать кого-то на эшафот или на каторжные работы?

– Убил не я. Тот, кто это сделал, не постеснялся лишить жизни вдову Жибон и беднягу Гобийяра.

– Вы забыли упомянуть Робера де Курсона.

– На этого мне начхать.

– Итак, я вызываю судебного секретаря, дабы он снял с вас письменные показания.

– Как вам будет угодно.

– Затем мы заслушаем вашу супругу.

– Ее слова не будут противоречить моим.

Шабо уже протянул руку к кнопке электрического звонка под письменным столом, когда неожиданно раздался голос Мегрэ, о присутствии которого все уже почти позабыли. Он мягко спросил преподавателя:

– Вы страдаете бессонницей, месье Шалю?

Тот живо повернул голову в сторону комиссара:

– На что это вы намекаете?

– Да ни на что. Я ведь не ослышался, когда вы недавно заявили, что засыпаете с трудом, и это объясняет то обстоятельство, что, улегшись в кровать в девять тридцать, вы и в десять еще бодрствовали.

– Меня этот недуг мучает вот уже несколько лет.

– Советовались с врачом?

– Я их не жалую.

– И не пытались как-то бороться с такой напастью?

– Прибегаю к таблеткам.

– Ежедневно?

– А разве это преступление?

– А вчера вы их принимали на ночь?

– Как всегда, пару.

Мегрэ едва сдержал улыбку при виде ожившего на глазах друга, распрямившегося, точно наконец-то орошенное после длительной засухи растение. Следователь не смог удержаться от соблазна вновь взять инициативу на себя.

– Почему же вы не сказали, что пользовались снотворным?

– А вы об этом не спрашивали, и вообще это мое личное дело. Может, я обязан держать вас в курсе и относительно того, когда моя супруга нуждается в слабительном?

– Итак, в девять тридцать вы проглотили две таблетки?

– Да.

– И не могли сомкнуть глаз даже в десять минут одиннадцатого?

– К сожалению. Со временем к таблеткам привыкаешь, и они почти перестают помогать. В начале было достаточно одной. А сейчас и приняв две я спустя полчаса все еще ворочаюсь.

– Следовательно, нельзя исключить, что к тому времени, когда вы услышали шум на улице, вы уже забывались сном?

– Я не спал, иначе ничего бы не услышал.

– Но вы клевали носом. О чем думали?

– Не помню.

– Можете ли вы поклясться, что не были в состоянии полудремы? Пожалуйста, хорошенько взвесьте мой вопрос, прежде чем отвечать. Помните: ложные показания – серьезное правонарушение.

– Я не спал.

В сущности, Шалю был вполне порядочным человеком. Он, несомненно, радовался тому, что может свалить члена клана Верну, и делал это с ликованием. А теперь, чувствуя, что победа ускользает из рук, изо всех сил пытался цепляться за свою версию, не осмеливаясь, однако, лгать.

Он бросил на Мегрэ опечаленный взгляд, в котором читался упрек, но гнева не было. Похоже, он хотел сказать: «Ну зачем ты меня предал, ведь ты не на их стороне?»

А Шабо между тем даром времени не терял.

– Предположим, что таблетки начали уже оказывать действие, хотя до погружения в сон дело еще не дошло, и что вы были способны различать доносившиеся извне звуки, но в то же время в этом пограничном состоянии могли и не расслышать шаги, предшествовавшие убийству. Потребовалось достаточно громкое шарканье ног и падение тела, чтобы привлечь ваше внимание. Разве нельзя опять же допустить, что затем, когда шаги удалились, вы опять впали в ваше сумеречное восприятие действительности? Вы же не поднялись с постели, не разбудили жену. Вы не забеспокоились, сами же сказали, все для вас происходило в каком-то рыхлом и зыбком мире. И лишь когда на тротуаре появилась целая группа громко разговаривающих людей, вы опять очнулись, на этот раз окончательно.