Текст книги "Мегрэ в тревоге"

Глава 6
Месса в половине одиннадцатого

По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал тянуть время, отдаваясь грезам. Этой потаенной игре он предавался еще в раннем детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели рядом с женой и старался, чтобы та не заметила его особого состояния расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:

– О чем это ты размечтался?

– А что?

– Да вид у тебя такой, словно ты очутился на седьмом небе.

Вот и сегодня, в Фонтэне, очнувшись ото сна, он не стал открывать глаза, почувствовав, как солнечный луч упорно пробивается сквозь его сомкнутые веки. И он не только ощущал его физически. Казалось, он видит это копьецо света, покалывавшего через тонкую кожу, и, наверное, из-за кровеносных сосудиков, ее пронизывавших, в мозгу Мегрэ возникал образ солнца, иного, чем в жизни, куда более багрового, жизнеутверждающего и торжествующего, как на картинах художников.

И с помощью этого необычного светила он мог сотворить себе личный, особый мир с брызжущими во все стороны искрами, разбушевавшимися вулканами и низвергавшимися каскадами плавящегося золота. Для этого достаточно было лишь слегка пошевелить ресницами, используя их как сетку, – совсем как в калейдоскопе.

Мегрэ слышал, как на верхнем карнизе окна его номера ворковали голуби, затем уловил малиновый колокольный звон, доносившийся сразу из двух разных мест, и вообразил себе шпили колоколен, устремленные в небо, должно быть расцвеченное сегодня ровной синевой.

Он продолжал игру в свой воображаемый мир, вслушиваясь в уличные звуки, и именно в этот момент по характеру эха, которым отдавались эти шаги, по какому-то особенному оттенку тишины он окончательно убеждался, что наступило воскресенье.

Он долго нежился и не спешил протянуть руку, дабы узнать, который час на лежавших на ночном столике часах. Они показывали девять тридцать. В это время в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар, если только и туда тоже добралась весна, мадам Мегрэ распахнула окна и, как была в пеньюаре и ночных шлепанцах, начала прибираться в квартире, пока на медленном огне томилось рагу.

Он пообещал самому себе, что обязательно позвонит ей сегодня, но сделать это из номера было невозможно, только снизу – из телефонной будки, иначе говоря, несколько позднее.

Он нажал на грушу, служившую сигналом вызова персонала. Тут же появилась горничная, гораздо более опрятная, чем вчера, да и в более радостном настроении.

– Что подать на завтрак?

– Ничего. Хотелось бы кофе, и побольше.

Она так же забавно, как и накануне, посмотрела на него:

– Наполнить водой ванну?

– Только после кофе.

Он разжег трубку, приоткрыл окно. Хлынувший снаружи воздух пахнул прохладой, вынудившей его надеть домашний халат, но в этот поток уже вплетались струйки весеннего тепла. Фасады домов и мостовые подсохли. Улица выглядела пустынной, лишь изредка неспешно проходила какая-нибудь сельского обличья женщина с букетиком фиолетовой сирени в руке.

По-видимому, темп жизни в гостинице в связи с выходным днем замедлился, поскольку ждать кофе пришлось долго. Тем временем на глаза попались два письма, переданные ему вчера ночным портье, – он их оставил на прикроватной тумбочке. Одно было подписано. Почерк ясный, разборчивый, как на гравюре, исполнено вроде бы тушью.

«Сказали ли вам, что вдова Жибон – акушерка, принимавшая у мадам Верну роды ее сына Алена? Возможно, эти сведения окажутся полезными для вас.

С приветом Ансельм Ремушан».

Второе послание оказалось анонимным и было написано на бумаге отличного качества с оторванной верхней частью – судя по всему, там было обозначение фирменного бланка. И выполнено карандашом.

«Почему бы не опросить слуг? Они знают больше, чем кто-либо еще».

Когда вчера вечером он пробежал эти две строчки, прежде чем лечь отдыхать, Мегрэ интуитивно почувствовал, что их написал тот самый дворецкий, который, не проронив ни слова, открыл им вечером дверь особняка на улице Рабле, а на выходе подавал ему пальто. Брюнет, с чистой здоровой кожей, в возрасте от сорока до пятидесяти лет. У комиссара сложилось впечатление, что он сын фермера, не захотевший колупаться в земле и питавший такую же ненависть и в отношении тех крестьян, из среды которых вышел.

Видимо, будет не трудно получить образец его почерка. А быть может, такую бумагу использовали и в самом доме Верну?

Все это требовалось проверить. В Париже сие не составило бы никакого труда. Ну а здесь, в конечном счете, это его просто не касалось.

Когда наконец появилась горничная с кофе, он обратился к ней:

– Вы живете в Фонтэне?

– Родилась на улице Лож.

– Вам знаком некий Ремушан?

– Сапожник-то?

– Его имя Ансельм.

– Ну конечно, он живет двумя домами дальше моей матери, а на носу у него бородавка величиной с голубиное яйцо.

– Что он за человек?

– Вдовец, уж и не знаю с какого времени. Сколько помню, всегда им был. Когда мимо него проходят молодые женщины, он, чтобы напустить на них страху, начинает над ними весьма странно подшучивать.

Горничная с удивлением посмотрела на комиссара:

– И вы курите трубку до того, как выпьете кофе?

– Можете подготовить мне ванну.

Для омовения пришлось пройти в глубину коридора, и Мегрэ пробыл в теплой воде довольно долго, о чем-то задумавшись. Не раз при этом, находясь в полузабытьи, он открывал рот, чтобы что-то сказать своей жене, которая, как это обычно происходило дома, пока он принимал водную процедуру, убиралась в соседней комнате, расхаживая туда-сюда.

Вниз Мегрэ спустился уже в пятнадцать минут одиннадцатого. За стойкой возвышался хозяин, одетый как повар.

– Вам дважды звонил следователь.

– Когда?

– В первый раз – чуть позже девяти, а вторично – всего несколько минут назад. Я сказал ему, что вы вот-вот подойдете.

– Могу ли я позвонить в Париж?

– В воскресенье долго ждать, скорее всего, не придется.

Назвав номер, комиссар вышел на порог гостиницы подышать свежим воздухом. Сегодня зевак, жаждавших потаращить на него глаза, не было. Где-то, не очень далеко от гостиницы, голосил петух, было слышно, как журчала вода в речушке Вандея. И когда пожилая женщина в фиолетового цвета шляпке проходила мимо него, он отчетливо учуял запах ладана.

Да, сегодня действительно было воскресенье.

– Алло? Это ты?

– Все еще в Фонтэне? Звонишь от Шабо? Как поживает его мамаша?

Но вместо того чтобы ответить на поставленные супругой вопросы, Мегрэ поспешил обрушить на нее свои:

– Какая погода сейчас в Париже?

– Со вчерашнего полудня весна.

– Так уж прямо и с полудня?

– Ага. Началась сразу после обеда.

Надо же, потеряно целых полдня солнца и света!

– А у тебя как там?

– Сегодня отлично.

– Не простудился?

– Все в порядке.

– Завтра утром вернешься?

– Надеюсь.

– Значит, не уверен? А я-то думала…

– Может, задержусь на несколько часов.

– Что так?

– Работенка подвернулась.

– Ты же обещал…

Да, клялся, что он обязательно отдохнет! Но разве он тут не расслабился, не оттаял?

Все, говорить больше было не о чем. Они еще обменялись несколькими фразами – теми, что обычно припасались для таких вот телефонных разговоров.

После этого Мегрэ позвонил Шабо домой. Роза ответила, что хозяин ушел на работу еще в восемь утра. Тогда он соединился с Дворцом правосудия:

– Что-нибудь новенькое?

– Есть такое дело. Нашли орудие убийства. По этой причине я и звонил тебе. Мне сказали, что ты еще спишь. Можешь сейчас подойти сюда?

– Приду через несколько минут.

– Двери учреждения сегодня закрыты. Так что буду посматривать в окно, чтобы открыть, как только замечу тебя.

– Что-то не так?

Шабо на том конце провода, судя по голосу и интонации, был сильно расстроен.

– Все расскажу, как только появишься.

Мегрэ тем не менее не спешил. Ему хотелось вволю насладиться этим воскресеньем, и вскоре комиссар уже неспешно вышагивал по улице Репюблик, пройдя мимо кафе «У почты», хозяин которого поспешил с учетом прекрасной погоды выставить на террасу стулья и круглые желтые столы на одной ножке.

Через два дома от кафе у открытой двери кондитерской Мегрэ невольно еще более замедлил шаг, вдыхая доносившийся оттуда запах сладостей.

Вовсю звонили колокола. Улица несколько оживилась примерно на уровне дома Жюльена Шабо, как раз напротив него. Люди начали толпой выходить из собора Богоматери по окончании мессы, которую отслужили в половине одиннадцатого. Комиссару мнилось, что сегодня люди вели себя несколько иначе, нежели в прежние подобные воскресные дни. Лишь немногие верующие сразу же направлялись по домам.

На площади образовалось несколько групп, которые отнюдь не дискутировали, как бывало, с оживлением, говорили вполголоса и зачастую просто молча созерцали выходивших из собора прихожан. Задерживались даже женщины, державшие в затянутых перчатками руках свои молитвенники с золотыми обрезами, и почти все жительницы Фонтэне и окрестностей надели весенние шляпки светлых цветов.

Перед папертью стоял блестящий, длинный черный автомобиль, у дверцы которого в строгой темной униформе держался водитель, в котором Мегрэ признал дворецкого Верну.

Неужели это семейство, чей родовой дом находился всего в четырехстах метрах отсюда, имело обыкновение приезжать на большую мессу на машине? Вполне вероятно. Чего доброго, это входило в кодекс их традиций.

Но нельзя было исключать и того, что сегодня они приехали на авто специально, дабы избежать контактов на улице с любопытствующим людом.

А вот и они, вовремя помянутые, выходят из собора, седовласый Юбер Верну на голову возвышался над всеми остальными. Он шел степенно, держа в руках шляпу.

Когда оказался наверху ступенек, Мегрэ признал в сопровождавших его по бокам лицах жену Верну, его свояченицу и невестку.

Толпа мгновенно и как-то незаметно раздвинулась перед ними. Нельзя было сказать, что они шли между шпалерами в прямом смысле этого слова, но все же вокруг семейства Верну образовалась некая пустота, и все взоры были устремлены именно на них.

Шофер приоткрыл дверцу. Сначала уселись женщины. Затем на переднем сиденье устроился Юбер Верну, и лимузин заскользил в направлении площади Вьет.

Брось кто-то из толпы в этот момент слово, сделай жест или просто вскрикни, и, может статься, народный гнев немедленно бы прорвался наружу. Происходи это в ином, нежели близ собора, месте, шансы, что такое могло случиться, были бы высокими. Лица собравшихся горожан ожесточились, и если в небесах развеялись все облака, то тут, на земле, воздух был перенасыщен беспокойством и тревогой.

Некоторые из толпы робко поприветствовали комиссара. Доверяли ли они еще ему? Во всяком случае внимательно проследили, как он, в свою очередь, поднялся по улице – с неизменной трубкой в зубах и округлившимися плечами.

Обогнув площадь Вьет, Мегрэ ступил на улицу Рабле. Напротив дома Верну, на тротуаре, опять стояли два молодых, не достигших двадцати лет, парня. На этот раз они не носили повязок, а в руках не держали дубинок.

По всей видимости, этими аксессуарами снабжались только ночные патрули. И тем не менее оба они находились при исполнении служебных обязанностей, чем несказанно гордились.

Один из наблюдателей приподнял каскетку, когда Мегрэ проходил мимо поста, второй не шелохнулся.

На ступенях Дворца правосудия, двери которого были наглухо закрыты, живописно расположились шесть-семь журналистов, в том числе и Ломель, сидевший рядом со своими фотоаппаратами.

– Думаете, они вам откроют? – набросился он на Мегрэ. – А новость знаете?

– Что за новость?

– Говорят, они отыскали орудие убийства. И сейчас проводят там «совещание в верхах».

Дверь приоткрылась. Шабо сделал знак Мегрэ, приглашая побыстрее заходить, и, как только тот переступил порог, следователь поспешно захлопнул створку, словно боясь насильственного вторжения репортеров.

Коридоры были погружены в полумрак, тягостная влага всех последних недель сконцентрировалась внутри этих каменных стен.

– Я хотел сначала переговорить с тобой частным образом, но это оказалось невозможно.

В кабинете следователя горел свет. Там находился и прокурор. Он покачивался на стуле, зажав зубами сигарету. Были здесь также комиссар Ферон и инспектор Шабирон; последний не удержался, чтобы не бросить на Мегрэ взгляд – пристальный и одновременно насмешливый.

На письменном столе, как тотчас же отметил комиссар, лежал отрезок свинцовой трубы длиной приблизительно двадцать пять сантиметров и четыре сантиметра в диаметре.

– Это и есть орудие преступления?

Все разом кивнули.

– Никаких отпечатков?

– Только следы крови и два-три прилипших волоска.

Окрашенная в темно-зеленый цвет труба, бесспорно, была частью оборудования кухни, погреба или гаража.

Разрез выделялся отчетливо и, похоже, был сделан профессионалом несколькими месяцами ранее, учитывая, что металл по краям уже потемнел.

Не был ли этот обрубок изъят в ходе ремонта раковины, мойки или какого-то схожего с ними устройства?

Вполне вероятно.

Мегрэ уже открывал рот, намереваясь спросить, где обнаружили этот предмет, как заговорил Шабо:

– Рассказывайте, инспектор.

Шабирон, только и ждавший сигнала, чтобы выложить все о находке, принял, однако, смиренный вид:

– Мы в Пуатье все еще придерживаемся добрых старых методов расследования. Поэтому параллельно с опросом всех жителей улицы, который мы проводили вдвоем с приятелем, я шарил по всем закоулкам. В нескольких метрах от того места, где был убит Гобийяр, расположена арка, выходящая во двор, принадлежащий одному из торговцев лошадьми и окруженный стойлами. Сегодня утром я, проявив любопытство, туда наведался. И среди навоза, устилавшего землю, не замедлил найти эту железяку. Все выглядит так, что убийца, заслышав приближавшиеся шаги, зашвырнул ее поверх стены.

– Кто изучал трубу на предмет отпечатков?

– Я с помощью комиссара Ферона. Мы, ясное дело, не эксперты в этой области, но достаточно грамотные профессионалы, чтобы их обнаружить. Нет сомнений в том, что убийца Гобийяра носил перчатки. А что касается волосков, то мы уже посетили морг с целью сравнить их с шевелюрой жертвы. – И он с удовлетворением выдал заключительную фразу: – Один к одному.

Мегрэ не спешил высказывать какое-либо мнение. Повисла тишина, которую в конечном счете прервал Шабо:

– Мы тут обсуждали план последующих мероприятий.

Эта находка, по крайней мере на первый взгляд, вроде бы подтверждает показания Эмиля Шалю.

Мегрэ продолжал отмалчиваться.

– Если бы орудие убийства не нашли на месте преступления, можно было бы утверждать, что доктору было нелегко от него избавиться, прежде чем побежать звонить в кафе «У почты». И как с определенным здравомыслием подчеркивает инспектор…

Но Шабирон предпочел сам изложить свои соображения по этому поводу:

– Предположим, что убийца, совершив преступление, и в самом деле удалился еще до появления Алена Верну, как заявляет доктор. Это было уже третье злодеяние с его стороны. В обоих предыдущих случаях он уносил смертоносное орудие с собой. И мы не только ничего не нашли на улице Рабле, как и на улице Лож, но сдается, что все три раза он наносил удары одним и тем же отрезком свинцовой трубы.

Мегрэ уже понял его мысль, но давал Шабирону возможность выговориться.

– У этого человека, в третий раз преступившего закон, не было никаких причин перебрасывать через стену свое оригинальное оружие. Никто его не преследовал. Никто не видел. Но если допустить, что убийцей был доктор, то ему было абсолютно необходимо избавиться от столь компрометирующего его предмета прежде, чем…

– Зачем он предупредил власти?

– Потому что это обеляло его. Подумал, что никому и в голову не придет подозревать того, кто поднял тревогу.

Рассуждения казались вполне логичными.

– Еще не все. И вы это прекрасно знаете.

Последние слова он произнес с известной долей смущения, ибо Мегрэ хотя и не был его непосредственным начальником, тем не менее входил в разряд господ, на которых вот так, сходу, нападать не принято.

– Ваша очередь, Ферон.

Комиссар полиции, также чувствуя себя неудобно, сначала загасил в пепельнице окурок. Помрачневший Шабо избегал смотреть на друга. И только прокурор время от времени поглядывал на браслет своих часов как человек, которому предстоят дела более приятного свойства.

Кашлянув, полицейский комиссар-коротышка повернулся к Мегрэ:

– Когда вчера мне позвонили и спросили, знаю ли я некую девицу Сабати, то…

Комиссар Мегрэ мгновенно схватил суть происшедшего и внезапно почувствовал страх. Что-то стеснило в груди, а вкус затяжки из трубки стал неприятен.

– …Я, разумеется, подумал, а не имеет ли она какое-то отношение к этому делу. Мысль опять пришла в голову только в двенадцать пополудни. Но тогда я был занят. Чуть не послал к ней кого-нибудь из подчиненных, однако решил, что лучше, на всякий случай, сделать это самому по пути домой на ужин.

– И вы посетили ее?

– Узнал, что вы уже побывали там до меня.

Ферон опустил голову как человек, которому сформулировать обвинение нелегко.

– Она сама вам об этом сказала?

– Не сразу. Поначалу вообще отказывалась открыть дверь, в результате чего я был вынужден прибегнуть к крайним средствам.

– Вы ей угрожали?

– Я заявил, что если она будет играть в такие игры, то это может ей дорого обойтись. Она впустила меня. Я тут же заметил синяк у нее под глазом. Спросил, кто ее избил.

Более получаса она молчала как рыба и смотрела на меня с презрением. И тогда я решил забрать ее с собой и привести в участок, где таких, как она, легче разговорить.

На Мегрэ словно навалилась огромная глыба, и не только по причине того, что случилось с Луизой Сабати, но и в связи с линией поведения комиссара полиции. Несмотря на показную нерешительность и внешнее смирение, тот в глубине души очень гордился содеянным.

Чувствовалось, что он бойко и с легким сердцем обрушился на эту простую девушку, абсолютно беззащитную перед ним. Но ведь он сам, судя по всему, вышел из низов и с таким остервенением набросился на одну из себе подобных.

Теперь почти все слова, слетавшие с языка Ферона и произносившиеся им все более и более уверенным тоном, звучали для Мегрэ тягостно.

– Во-первых, я ей выложил, что она официально не имеет никаких средств к существованию, раз нигде не работает уже более восьми месяцев. А поскольку к ней регулярно ходит мужчина, значит, она автоматически попадает в разряд проституток. Она наконец сориентировалась. Испугалась. Но все же долгое время сопротивлялась. Не знаю, как вы с ней обходились, но мне Сабати в конце концов призналась, что все уже рассказала комиссару Мегрэ.

– И что это «все»?

– Раскололась насчет своей интимной связи с Аленом Верну и поведения последнего, который впадал в приступы слепой ярости, в результате чего нещадно избивал ее.

– Она провела ночь в камере предварительного заключения?

– Сегодня утром я освободил ее. Это пошло Сабати на пользу.

– Подписала ли она свои показания?

– Я бы ее не отпустил без этого.

Шабо укоризненно взглянул на друга.

– Я ведь совершенно не в курсе событий, – еле слышно произнес он.

Должно быть, он уже заявлял это своим коллегам.

Мегрэ и вправду не рассказывал ему о своем посещении квартала казарм, и в данный момент следователь, наверное, расценивал его умолчание, в результате которого Шабо оказался в затруднительной ситуации, как предательство с его стороны.

Внешне Мегрэ оставался спокойным. Его взгляд задумчиво бродил по фигуре этого скверно сложенного недомерка-комиссара, который, судя по самодовольному виду, ожидал похвалы в свой адрес.

– Предполагаю, вы сделали какие-то выводы из этой истории?

– В любом случае она показывает нам доктора Верну в новом свете. Сегодня утром я опросил соседок Сабати, и они подтвердили, что почти каждый его визит к любовнице сопровождался громкими скандалами в ее квартире, причем настолько бурными, что они неоднократно подумывали, не вызвать ли полицию.

– Так почему же они этого не сделали?

– Вероятно, считали, что это не их дело.

Нет! Если соседки не подняли тревогу, то лишь потому, что считали побои расплатой Сабати за то, что она целыми днями била баклуши. Не исключено, что, чем сильнее ее поколачивал Ален, тем большее удовлетворение они испытывали.

По духу и поступкам они могли бы быть сестрами этого мелкого комиссара Ферона.

– Что с ней стало?

– Я приказал ей возвращаться домой и находиться отныне в распоряжении следователя.

Тот откашлялся в свою очередь.

– Теперь очевидно, что оба открывшихся сегодня утром обстоятельства ставят Алена Верну в трудное положение.

– Что он делал вчера после того, как мы расстались?

Ответил Ферон:

– Вернулся к себе. Я поддерживаю контакт с комитетом бдительности. Не в силах помешать его формированию, предпочел заручиться его поддержкой. Верну направился прямиком в особняк на улице Рабле.

– Ходит ли он, как обычно, на мессу в половине одиннадцатого?

На этот раз слово взял Шабо:

– Он вообще их не посещает. Единственный из всей семьи.

– А выходил ли он сегодня утром из дому?

Ферон сделал неопределенный жест:

– Не думаю. В девять тридцать мне еще ни о чем не сообщали.

Наконец-то с видом человека, которому все это начало основательно надоедать, заговорил прокурор:

– Все разговоры на эту тему не ведут нас ни к чему конкретному. Вопрос стоит так: достаточно ли в нашем распоряжении улик против Алена Верну, чтобы задержать его? – Он пристально взглянул на следователя: – И это ваша епархия, Шабо. Ваше поле ответственности.

Шабо в свою очередь посмотрел на Мегрэ, чье лицо продолжало оставаться бесстрастным и серьезным.

И тогда следователь вместо ответа произнес целую речь:

– Ситуация выглядит следующим образом. По той или иной причине, но общественное мнение уже после первого убийства, то есть убийства Робера де Курсона, указало на его племянника как на главного подозреваемого. Я до сих пор недоумеваю, на чем основывались эти люди, выдвигая подобное обвинение. Ален Верну непопулярен. Его семью в большей или меньшей степени ненавидят. Я получил уже порядка двадцати анонимок с утверждениями, что искать виновного надо в доме по улице Рабле, и обвинениями в мой адрес в том, что я щажу толстосумов, поскольку поддерживаю с ними светские отношения. Оба последовавших затем преступления не только не уменьшили, но, наоборот, усилили эти настроения. Уже давно Ален Верну выглядит в глазах некоторых жителей как «человек, не такой как все остальные».

Ферон перебил его:

– Признания девицы Сабати…

– …Являются тяжким для него свидетельством, равно как и показания Шалю после найденного сегодня орудия убийства. Три преступления за одну неделю – это много. Естественно, население встревожено и стремится как-то обезопасить себя. До сего времени я колебался с принятием решения, считая собранные улики недостаточными. Это, как только что справедливо заметил прокурор, большая ответственность, выпавшая на мою долю.

Неожиданно он подметил промелькнувшую – не без иронии и горечи – на устах Мегрэ улыбку, покраснел, потерял нить своих рассуждений.

– Речь идет о том, что лучше: задержать его уже сейчас или же выждать, пока…

Мегрэ не смог удержаться, чтобы не проворчать сквозь зубы:

– Зато девушку Сабати запросто сцапали и продержали в кутузке целую ночь!

Шабо услышал эти слова, открыл было рот, чтобы ответить, бросить реплику, скорее всего насчет того, что это, мол, разные вещи, но в последнюю секунду передумал.

– Сегодня с учетом солнечной погоды и мессы наступило своего рода затишье. Но уже в этот час, собираясь в кафе на аперитив, люди, по всей видимости, снова начинают бурлить. Наверняка некоторых потянет нарочно пройти мимо особняка Верну. Всем известно, что я играл там вчера в бридж и что комиссар меня сопровождал. Трудно заставить понять…

– Вы арестуете его или нет? – ребром поставил вопрос прокурор, поднимаясь с места, очевидно сочтя, что всякого рода увиливаниям пора бы уже положить конец.

– Боюсь, что к вечеру может произойти инцидент с далеко идущими последствиями. Для этого достаточно будет пустяка, типа какого-нибудь мальчишки, запустившего камнем в стекла особняка, или пьянчужки, который начнет изрыгать проклятья и ругательства в адрес Верну перед их домом. При нынешнем умонастроении жителей города…

– Так арестовываете или нет?

Прокурор начал искать шляпу, но никак не мог ее обнаружить. Комиссар-недомерок подобострастно хихикнул.

– Вы оставили ее в своем кабинете. Я сейчас принесу.

А Шабо, уставившись на Мегрэ, тихо промолвил:

– Что ты об этом думаешь?

– Ничего.

– Что бы ты сделал на моем месте?..

– Я не на твоем месте.

– Считаешь ли ты доктора сдвинутым по фазе?

– Это зависит от того, что считать сумасшествием.

– Думаешь, это он убийца?

Мегрэ, не ответив, тоже стал искать шляпу.

– Подожди минуточку. Мне надо перемолвиться с тобой парочкой слов. Но сначала покончим с этим. Тем хуже, если я ошибаюсь.

Он открыл правый ящик стола, взял там бланк и начал его заполнять, в то время как Шабирон бросил на Мегрэ более чем когда-либо до этого насмешливый взгляд.

Итак, этот раунд выиграли Шабирон и мелкотравчатый комиссар, ибо формуляр был постановлением о задержании. Шабо все же еще на мгновение замешкался, ставя под ним подпись и прилагая печать.

Потом он застыл в нерешительности, прикидывая, кому из двух полицейских следовало его вручать. Такого крупного события в Фонтэне до сих пор не происходило.

– Полагаю… – решился он наконец. – В общем, ступайте оба. И сделайте все как можно тише и незаметнее, чтобы избежать каких-либо нежелательных всплесков настроения со стороны населения. Возьмите лучше машину.

– У меня есть своя, – рявкнул Шабирон.

Момент был неприятным. Можно было бы сказать, что на какое-то время каждому из них стало немного стыдно. И возможно, не оттого, что они сомневались в виновности доктора – в этом они были почти уверены, – а потому, что в глубине души понимали, что поступают так не по этой причине, а из-за боязни общественного мнения.

– Держите меня в курсе, – тихо произнес прокурор, уходивший первым, и добавил: – Если не найдете дома, звоните родителям жены.

Он намеревался остаток воскресного дня провести в семейном кругу. Ферон и Шабирон вышли в свою очередь, при этом задохлик-комиссар предварительно тщательно сложил ордер на арест и спрятал его в бумажник.

Но Шабирон, выглянув по пути из окна коридора, счел нужным вернуться, чтобы осведомиться:

– Как быть с журналистами?

– Пока ничего им не говорите. А сами поезжайте сначала в центр города. Скажите газетчикам, что через полчаса я сделаю заявление для прессы, и они от вас отвяжутся.

– А его привезти сюда?

– Нет, прямо в тюрьму. Если вдруг толпа вознамерится устроить над ним самосуд, то там будет легче обеспечить его безопасность.

Все это заняло немало времени. А сейчас они наконец-то остались вдвоем. Шабо не выглядел человеком, испытывавшим гордость за принятое им решение.

– Что ты обо всем этом думаешь? – решился он спросить. – Считаешь, что я поступил неправильно?

– Я боюсь, – признался комиссар, покуривая с мрачным видом трубку.

– Чего?

Он не ответил.

– По совести, я не могу занять иную позицию.

– Знаю. Но я не это имею в виду.

– Тогда что же?

Мегрэ не хотел признаться, что его тяготило поведение этого комиссара-недомерка по отношению к Луизе Сабати.

Шабо взглянул на часы:

– Через тридцать минут все кончится. И мы сможем заняться его допросом.

Мегрэ по-прежнему хранил молчание, он выглядел как человек, обдумывающий Бог ведает какую таинственную мысль.

– Почему ты не рассказал мне вчера вечером о своей встрече?

– С Сабати?

– Да.

– Чтобы избежать того, что сейчас произошло.

– Но это тем не менее случилось.

– Увы. Я не предусмотрел, что Ферон займется этим вопросом.

– Письмо у тебя?

– Какое?

– Та анонимка, что я получил относительно этой девицы и передал тебе. Теперь я обязан приобщить ее к делу.

Мегрэ пошарил в кармане, нашел записку – истрепанную, все еще влажную от вчерашнего дождя – и уронил ее на стол.

– Взгляни, пожалуйста, не увязались ли репортеры за полицейскими?

Комиссар подошел к окну и выглянул. Журналисты и фотографы кучковались на прежнем месте и, судя по всему, ожидали какого-то события.

– У тебя часы показывают верное время?

– Сейчас пять минут первого.

Ни один из присутствующих не слышал полуденного звона колоколов – при закрытых дверях они точно в подземелье находились.

– Ломаю голову над тем, как он прореагирует. А также, что его отец…

Резко зазвонил телефон. Шабо какое-то время не осмеливался взять трубку, неотрывно глядя на Мегрэ, но все же в конце концов решился:

– Алло… – Его лоб сморщился, брови сдвинулись. – Вы уверены в этом?

Мегрэ слышал какие-то отрывистые голоса, срывавшиеся с мембраны, но не мог различить ни слова. Было, однако, ясно, что говорил Шабирон.

– Вы обыскали весь дом? Где вы сейчас находитесь?

Хорошо. Да. Оставайтесь там. Я… – Он встревоженно провел рукой по начавшему лысеть черепу. – Позвоню через пару минут.

Едва он повесил трубку, как Мегрэ скупо обронил всего два слова:

– Нет дома?

– Ты ожидал этого? – И, поскольку комиссар продолжал угрюмо молчать, добавил: – Мы уверены, что он вернулся к себе вчера вечером сразу же после того, как расстался с тобой. Ночь провел в своей комнате. Сегодня рано утром попросил принести ему чашку кофе.

– И газеты.

– У нас в воскресенье они не выходят.

– С кем он разговаривал?

– Еще не знаю. Ферон и инспектор сейчас в особняке и расспрашивают прислугу. Чуть позже десяти часов вся семья, за исключением Алена, отправилась на мессу на автомашине, которую вел дворецкий.

– Я видел их.

– По возвращении из церкви никто не проявил обеспокоенности в отношении доктора. Это такой дом, в котором, за исключением субботнего вечера, все живут каждый в своем углу. Когда явились инспектор и комиссар, служанка поднялась наверх, чтобы позвать Алена. Но его в комнате не оказалось. Искали по всему особняку. Ты считаешь, что он ударился в бега?

– Что говорит человек с поста на улице?

– Ферон его опросил. Доктор вроде бы вышел вскоре после отъезда остальных членов семьи и пошел пешком в город.

– За ним не следили? Я-то полагал…

– Лично я распорядился о слежке. Может, полиция вообразила, что в воскресенье утром необходимости в этом не было. Понятия не имею. Если его не поймают, то станут утверждать, что я нарочно тянул, давая ему время улизнуть.

– Наверняка так и будут говорить.

– Ранее пяти часов пополудни поездов нет. А автомобиля у Алена нет.

– Значит, он где-то недалеко.

– Ты так считаешь?

– Очень бы удивился, если бы его не обнаружили у любовницы. Обычно он пробирается к ней вечером, под покровом ночи, но на сей раз он ее не видел уже три дня.

Мегрэ не стал добавлять, что Алену было известно о его посещении Сабати.

– Что с тобой? – встревожился следователь.