Текст книги "Бескрайние земли"

Он прибыл с большой свитой – двадцать лошадей и вереница ослов, груженных багажом. Он направлялся в Табокас, откуда Эстер должна была на следующий день выехать в Ильеус. Она приехала верхом, сидя боком в седле, как тогда было принято. Лука седла была отделана серебром, так же как и ручка хлыста, который она держала в руке. Рядом с ней гарцевал на сером в яблоках коне Виржилио. Позади, рядом с Орасио, тяжеловесно восседавшим на лошади, ехал приземистый, коренастый Браз с лицом, изуродованным длинным шрамом от удара ножом. Он был владельцем одной из плантаций, примыкавших к лесам Секейро-Гранде, и пользовался особым уважением в округе. На луке его седла лежало ружье, на которое он опирался рукой, державшей повод. За ними ехали жагунсо и погонщики с ружьями через плечо, с револьверами за поясом. Замыкал кавалькаду Манека Дантас, потерпевший фиаско со своей миссией у полковника Теодоро Мартинса, владельца фазенды Бараунас: этот плантатор остался на стороне Бадаро. Ехали сомкнутой группой, подымая красную пыль на глинистой дороге. Погонщики покрикивали на вьючных ослов; все это вместе походило скорее на небольшой военный отряд, вторгшийся в поселок. В Феррадас прискакали галопом. В начале улицы Орасио вырвался вперед и резко остановил лошадь перед домом сирийца Фархата, у которого им предстояло переночевать. Так, сидя на вздыбленном коне, прочертившем землю копытами, привстав на стременах, с хлыстом и натянутым поводом в руке, Орасио походил на конную статую древнего воина. Жагунсо и погонщики рассеялись по поселку, бурлившему всякими толками. В эту ночь в Феррадасе мало кто спал. Все напоминало ночь в лагере накануне сражения.

4

Погонщики проходили по грязным улицам Табокаса, щелкая длинными бичами. Они покрикивали на ослов, когда те пытались свернуть на улицу или в переулок:

– Эй! Динамите! Дианьо! Прямо, проклятая скотина!..

Впереди обоза шел, звеня бубенцами, осел с разукрашенной грудью, лучше всех знавший дорогу, – это был вожак. Полковники изощрялись в убранстве ослов, что должно было свидетельствовать о богатстве и могуществе владельца.

Крики погонщиков раздавались в поселке Табокас день и ночь, заглушая все голоса и шумы.

– Н-но, Пиранья! А ну, живее, Борболета! Эй ты, упрямый осел, чортова скотина…

И длинные бичи щелкали в воздухе и по земле, и ослы месили грязь на улицах, шествуя своим уверенным и неторопливым шагом. Знакомые погонщиков, стоя на пороге дома, перебрасывались с ними распространенной в Табокасе шуткой:

– Эй ты, погонщик, как поживает твоя девка?

– Да, ничего… немного погодя зайду к ней – это твоя мать…

Иногда в поселок пригоняли стада быков из сертана. Их оставляли в Табокасе – если продавали на убой – или гнали дальше, по дороге в Ильеус. Быки мычали, скотоводы, одетые во все кожаное, ехали на своих небольших резвых лошаденках. Они вместе с погонщиками заходили в лавки, торговавшие кашасой, и в публичные дома, где продавалась женская ласка. Всадники с револьвером за поясом галопом проносились по улицам. Игравшие в грязи дети разбегались, давая им дорогу. И так тысячу раз в день перемешивалась грязь на улицах, все больше и больше какао свозилось в огромные склады. Таков был Табокас.

Вначале он не имел названия – это было всего четыре-пять домишек, раскинувшихся на берегу реки. Потом образовался поселок Табокас. Дома начали строиться один за другим, но улицы прокладывались без всякого плана, они возникали там, где проходили ослы, перевозившие какао. От Ильеуса сюда была проведена железная дорога, и вдоль нее выросли новые дома. Это были уже не глинобитные, некрашеные лачуги с деревянными ставнями вместо окон, сооруженные наспех, скорее для ночевок, чем для жилья, подобно тем, что строились в Феррадасе, Палестине и Мутунсе. Теперь в Табокасе сооружались кирпичные дома и прочные каменные здания с красными черепичными крышами, с окнами. Часть центральной улицы была даже замощена булыжником. Правда, другие улицы представляли собой настоящее болото, ежедневно перемешиваемое ослами, которые прибывали со всей округи, груженные мешками какао весом по четыре арробы.

Улицы прокладывались между складами какао. Некоторые экспортные фирмы уже имели филиалы в Табокасе и покупали там у плантаторов какао. И хотя тут еще не был организован филиал «Банко до Бразил», однако имелся его представитель, благодаря чему многие полковники освобождались от поездки по железной дороге в Ильеус, предпочитая вести свои финансовые операции здесь, в Табокасе. На широкой, заросшей травой площади была построена церковь Сан-Жозе, святого покровителя этого поселка. Почти напротив в одном из немногих двухэтажных домов Табокаса находилась масонская ложа, объединявшая большинство плантаторов; она устраивала балы, а также содержала школу.

И по другую сторону реки уже строились дома; начались разговоры о постройке моста, который связал бы обе части «города», как жители Табокаса требовали именовать свой поселок. Это должно было означать, что в Табокасе появятся свой префект, судья, прокурор, полицейский инспектор. Кто-то даже придумал название для нового города и нового округа – Итабуна, что на языке гуарани означает «черный камень». Это название было дано из-за больших камней, громоздившихся по берегам реки и посреди нее; на них прачки обычно полоскали белье. Но так как Табокас находился в сфере влияния Орасио, который был крупнейшим фазендейро этих мест, то власти штата не вняли просьбам жителей поселка. Бадаро заявили, что это – политический план Орасио, имеющий целью еще больше усилить его господство над всей округой. Поэтому Табокас продолжал оставаться только поселком округа Сан-Жорже-дос-Ильеус. Но многие уже адресовали письма не в Табокас, а в Итабуну. И когда спрашивали тамошнего жителя, оказавшегося проездом в Ильеусе, откуда он, тот с гордостью отвечал: (Гуарани – лингвистическо-этнографическая группа индейцев, охватывающая многие племена Бразилии.)

– Из города Итабуна…

В поселке имелся помощник полицейского инспектора, который олицетворял собой власть. Однако это была лишь видимость: на деле власть оставалась в руках Орасио. Помощник полицейского инспектора был капралом в отставке; низкорослый, худощавый, он держался смело, несмотря на все угрозы жагунсо Орасио. Был ловок, старался не злоупотреблять своей властью и только тогда вмешивался в драку, когда дело доходило до тяжелых ранений или убийства. Орасио ладил с ним и не раз поддерживал некоторые действия капрала, направленные даже против своих жагунсо. Когда Орасио приезжал в Табокас, капрал Эсмералдо всегда навещал его, перекидывался с ним парой слов. И он непременно заговаривал о возможности примирения с Бадаро. Орасио ухмылялся про себя и хлопал капрала по плечу:

– Ты человек правильный, Эсмералдо. Но не могу понять, чего ради ты служишь этим Бадаро? В любое время, когда пожелаешь, можешь рассчитывать на меня, как на друга.

Но Эсмералдо питал к Синьо Бадаро глубокое уважение, возникшее еще в давние времена, в те далекие дни, когда они вместе пробирались по лесам земли какао. В этих краях говорили, что люди Синьо сохраняют верность в дружбе. Кто хоть раз имел дело с ним, тот уже больше не покидал его. Синьо Бадаро, не в пример Орасио, никогда не предавал своих друзей.

Друзья и избиратели Орасио всегда держались враждебно по отношению к друзьям и избирателям Бадаро. Выборы в Табокасе не обходились без стычек, выстрелов, убийств. Орасио всегда побеждал и все-таки всегда оказывался побежденным, так как при подсчете голосов в Ильеусе проделывались всякие махинации. В выборах принимали участие и живые и мертвые; многие голосовали под угрозой жагунсо. В такие дни Табокас заполоняли головорезы, охранявшие дома местных политических лидеров: дом доктора Жессе, который неизменно выставлялся кандидатом Орасио; дом Леополдо Азеведо, шефа сторонников правительства, дом доктора Педро Мата, а теперь и дом нового адвоката доктора Виржилио.

У каждой партии имелась своя аптека, и ни один больной, голосующий за Бадаро, не лечился у доктора Жессе, – все они были пациентами доктора Педро. Оба врача поддерживали между собой личное знакомство, но говорили друг о друге разные гадости. Доктор Педро заявлял, что Жессе не интересуют больные, гораздо больше внимания он уделяет политике и своей плантации. Доктор Жессе утверждал, а население в один голос поддерживало его, будто Педро настолько бесцеремонно ведет себя по отношению к больным женщинам, что мужья и отцы не могут доверить ему осмотр своей супруги или дочери. У каждой из двух партий имелся также свой зубной врач. Весь поселок делился на две политические партии, и они обменивались оскорблениями в газетах Ильеуса. Орасио уже заказал типографские машины, собираясь основать в Табокасе еженедельную газету под редакцией доктора Виржилио.

Что касается адвокатов, то их в поселке было много – шесть или семь; они наживались на скандальных кашише; мошенничество процветало в Табокасе еще больше, чем в Ильеусе. Удачно совершенный кашише – и люди, в течение многих лет владевшие землями и плантациями, в один прекрасный лень теряли все это. Но полковники не решались на то или иное дело, предварительно не посоветовавшись с хорошим адвокатом и надежно не обезопасив себя самого от возможности кашише в будущем.

Негр Клаудионор из Табокаса – фазендейро, собиравший тысячу арроб какао, – однажды задумал и осуществил кашише, который сильно нагремел и даже был описан в газетах Баии. Жертвой его оказался полковник Мисаэл, обладавший уже в то время полулегендарным состоянием – он собирал много тысяч арроб какао, был акционером компании по строительству порта и железной дороги, владел банком в Ильеусе. Он представлял большую экономическую силу, его зять был адвокат. И все же он попался в западню негра Клаудионора. В тиши своей фазенды Клаудионор разработал план кашише и осуществил его с помощью доктора Руи.

Однажды он пришел к полковнику Мисаэлу и попросил у него взаймы семьдесят конто для покупки плантации. Мисаэл дал деньги под высокий процент и на короткий срок – шесть месяцев. У полковника Мисаэла тоже был свой план – прибрать к рукам фазенду Клаудионора, если тот не сумеет в срок расплатиться. Клаудионор был неграмотен и подписал свои векселя крестом. Возвращаясь на фазенду через Итабуну, он нанял учителя, увез к себе на плантацию и с его помощью научился читать и подписывать свое имя. Шесть месяцев спустя, когда пришел срок выплаты, Клаудионор попросту отрекся от долга. Он заявил, что никогда никаких денег у Мисаэла не занимал, что все это не более, как мошенничество полковника. И лучшим доказательством, утверждал его адвокат доктор Руи, является то, что Клаудионор отлично умеет читать и подписывать свое имя. И полковник Мисаэл потерял семьдесят конто, а Клаудионор расширил свои владения и сделал крупный взнос на церковный праздник Сан-Жозе.

Нельзя было считать, что в поселке имелось всего шесть-семь адвокатов – те, что жили в Табокасе. Юристы Ильеуса имели дела в Табокасе, а адвокаты из Табокаса практиковали и в Ильеусе. До Ильеуса было всего три с половиной часа езды по железной дороге; впоследствии это время сократилось благодаря тому, что с прогрессом зоны какао там было проложено шоссе.

Табокас, раньше не имевший даже определенного названия, а теперь решивший именоваться Итабуной, жил в атмосфере кашише, политической борьбы, интриг, церковных и масонских праздников. Нередко уличная грязь смешивалась здесь с кровью людей, павших в стычках. И все это топтали ослы, шествующие своей медленной поступью. Иногда доктор Жессе, прибыв со своим чемоданом к пациенту, с трудом отыскивал рану, которую скрывал слои грязи.

Но все же слава Табокаса распространялась по свету; об этом поселке говорили всюду, даже в сертане, и одна газета Баии уже назвала его «центром цивилизации и прогресса».

5

Марго протянула руку и указала на участок улицы, видневшийся из открытого окна, но она имела в виду весь поселок Табокас:

– Это край света… Это кладбище…

Виржилио привлек ее к себе, Марго с недовольным видом села к нему на колени.

– Просто ты, кошечка, слишком избалована.

Она вскочила и сердито затараторила:

– И это все, что ты можешь сказать… Я, видите ли, виновата. Когда тебе пришла в голову проклятая идея связаться с этой землей, немало людей пытались раскрыть тебе глаза. Я помню, как Жувенал убеждал тебя обосноваться в Рио, сделать там карьеру. Не понимаю, чего ради ты согласился сюда поехать…

Виржилио представилась, наконец, возможность раскрыть рот и возразить. Но он ничего не сказал, решив, что нет смысла терять время на объяснения. Будь это месяц назад, он бы не пожалел времени на разъяснение своей любовнице, что его будущее именно здесь, что, если оппозиция победит на выборах, – а все говорило за то, что так и будет, – он станет кандидатом в депутаты от этого округа, самого процветающего в штате; что попасть в Рио-де-Жанейро гораздо легче по дорогам какао, чем на океанском пароходе; что Табокас – это край денег и за несколько месяцев он заработает здесь столько, сколько не заработал бы за годы адвокатской деятельности в столице. Он уже объяснял ей все это, и не раз, в моменты, когда Марго тосковала по празднествам, по кабаре и театрам Баии. Он до некоторой степени понимал смысл жертвы, на которую пошла его возлюбленная. Их связь началась, когда Виржилио учился еще на четвертом курсе университета. Он познакомился с Марго в одном женском пансионе, несколько раз ночевал у нее, и вскоре она по уши влюбилась в него. Когда он после смерти отца, оставившего дела семьи в плохом состоянии, собирался бросить занятия, она предложила ему все, что имела и что зарабатывала каждую ночь. Этот жест тронул Виржилио. Вскоре лидер оппозиционной партии пристроил его в секретариат своей партии и в редакцию газеты. Виржилио получил возможность сохранить Марго для себя одного. Он стал оплачивать ее комнату в пансионе, спал там каждую ночь, бывал с ней в театрах. Он не говорил открыто о своей связи с любовницей только потому, что это могло повредить его карьере. Но все же именно в комнате Марго он вместе с Жувеналом и другими товарищами обдумал всю студенческую кампанию, которая выдвинула его оратором курса, и у нее же написал речь, которую произнес на церемонии окончания университета.

Когда же, по совету шефа, он дал согласие поехать адвокатом от партии в Табокас, ему пришлось потратить немало часов, чтобы уговорить Марго отправиться вместе с ним. Ей не хотелось ехать туда; ведь даже Баия ее не устраивала, она мечтала о жизни еще более веселой. Она была уверена, что Виржилио и сам так думал, когда был студентом. Но партийные руководители сумели убедить его, что, если он действительно хочет сделать карьеру, ему следует потерять несколько лет в этом новом краю какао. И он поехал, хотя Марго и заявила, что между ними теперь все кончено. Эта последняя ночь в «Американском пансионе» была тяжелой. Марго обвиняла его в том, что он ее бросает, и горько плакала, обнимая возлюбленного. Он возражал, доказывая, что это она бросает его, что она его не любит. Марго боялась за свое будущее:

– Ты поедешь туда, женишься на дочке какого-нибудь богатого плантатора и навсегда бросишь меня в этих дебрях… Нет, я не поеду…

– Ты меня не любишь. Если бы ты меня действительно любила…

Они отдавались любви в агонии этой ночи, которая – думали они – будет последней ночью, проведенной вместе. И они изощрялись в любовных ласках, чтобы оставить о себе наилучшие воспоминания.

Он уехал один, но через несколько недель неожиданно приехала и она, произведя в Ильеусе сенсацию своими платьями, сшитыми по последней моде, своими широкополыми шляпами, своим нарумяненным лицом. И в ночь, когда они снова встретились, на улицах Ильеуса были слышны вздохи и любовные восклицания. Марго поехала с ним в Табокас и первое время вела себя хорошо; казалось, она забыла веселую, роскошную жизнь Баии, держалась как замужняя дама: заботилась о костюме Виржилио, хозяйничала на кухне, отдавала ему все свое время, подчас забывая о своей элегантности, ходила с распущенными волосами и не жаловалась на отсутствие парикмахеров, которые делали бы ей сложные модные прически.

Они жили в разных домах, потому что Виржилио не хотел шокировать жителей поселка, находившегося во власти предрассудков. Ведь он был адвокат политической партии и на нем лежала определенная ответственность. Марго жила в красивом домике вместе с любовницей одного торговца. В этом домике Виржилио проводил большую часть дня, иногда даже принимал там какого-нибудь срочного клиента, там он ел и спал, готовил свои выступления по делам, которые вел в суде Ильеуса.

Марго казалась счастливой: платья с бесчисленными оборками были забыты и покоились в шкафах. Баия почти не вспоминалась. Но постепенно ей стало надоедать все это. Она мало-помалу начала отдавать себе отчет в том, что ей придется провести здесь гораздо больше времени, чем она предполагала. Кроме того, Виржилио, чтобы избежать сплетен, старался не брать ее с собой в свои частые поездки в Ильеус. А когда она ту да собиралась, то ехала другим поездом и в городе редко с ним виделась. И, что хуже всего, она не раз встречала его беседующим с незамужними девицами, дочерьми богатых фазендейро. Эти дни были кромешным адом. Марго устраивала скандалы, которые были слышны даже на улице, и оправдания Виржилио, что эти знакомства необходимы для его карьеры, нимало не убеждали ее. Между ними возникали ссоры; она бросала ему в лицо обвинения, что жертвует ради него всем, прозябая в такой глуши, когда могла бы жить в Баие, катаясь как сыр в масле, – там нет недостатка в богатых торговцах или преуспевающих политических деятелях, которые готовы построить дом для нее. Ей ведь делали много предложений, а она бросила все, дура, чтобы последовать за ним.

– А как Клео отговаривал меня ехать сюда… Говорил, что ты поступишь со мной именно таким образом…

Ссоры обычно заканчивались тем, что открывалась бутылка шампанского и начиналась ночь безумной любви. И все же с каждым днем Марго все больше одолевала тоска по хорошей жизни в Баие и у нее все крепла уверенность в том, что Виржилио никогда уже не вырваться из этого края. И интервалы между ссорами стали сокращаться: теперь они происходили через каждые несколько дней, по любому поводу. Марго жаловалась на то, что здесь нет портних, что она запустила свои волосы, полнеет, разучилась танцевать – так давно она нигде не бывала.

В этот вечер дело оказалось серьезнее. Виржилио объявил, что едет в Ильеус и пробудет там не меньше двух недель. Марго подпрыгнула от радости. В конце концов Ильеус тоже все-таки город, там можно потанцевать в кабаре Ньозиньо, там есть женщины, с которыми можно поговорить, не то, что с этими грязными девками Табокаса, большинство из которых приехали с плантаций после того, как их там совратили полковники или надсмотрщики: теперь они были проститутками в поселке. Даже жившая с ней в доме мулатка – любовница торговца – была неграмотная девка с красивым телом и идиотским смехом; ее обесчестил сын фазендейро, и торговец взял ее уже с улицы Посо, – улицы, населенной женщинами легкого поведения. В Ильеусе все-таки есть женщины, прибывшие из Баии и Ресифе, есть даже и такие, что приехали из Рио-де-Жанейро; с ними можно поболтать о нарядах и прическах. Марго вся расцвела, когда Виржилио объявил о поездке в Ильеус и о том, что ему придется там задержаться. Она подбежала к нему, бросилась на шею, несколько раз крепко поцеловала в губы:

– Как хорошо! Как хорошо!

Но радость ее была недолгой. Виржилио заявил, что не сможет взять ее с собой. Прежде чем он успел объяснить причину, она закричала сквозь рыдания и слезы:

– Ты стыдишься меня… Или у тебя есть в Ильеусе другая… Ты готов связаться с любой бесстыдницей. Знай, я изуродую ей физиономию, устрою такой скандал, что всем станет известно… Ты еще меня не знаешь, ты еще не видел меня, когда я злая…

Виржилио дал ей вдоволь накричаться, и только когда она остановилась и из глаз полились слезы и из груди вырвались рыдания, только тогда он, стараясь быть как можно ласковее, начал объяснять, почему он не берет ее с собой. Он едет по серьезным делам, у него не будет времени заботиться о ней, неужели она не знает, что из-за леса Секейро-Гранде отношения между Орасио и Бадаро обострились до предела? Она кивнула головой, что знает. Но она не видит в этом причины, чтобы не брать ее с собой. А что касается времени, это не имеет значения. Он же не будет работать ночами, а в кабаре они только и ходили по ночам, когда бывали в Ильеусе.

Виржилио начал подыскивать другие объяснения. Он чувствовал, что она права, что недоверие, сквозившее в ее голосе, ее смутные подозрения о существовании другой женщины, страх и злоба, сквозившие в устремленном на него взгляде, – все это имело основание. Он не хотел брать ее в Ильеус именно потому, что ехал не столько защищать интересы Орасио, сколько для того, чтобы, как он рассчитывал, посвятить все это время Эстер, которая завладела его воображением. День и ночь стояла у него в ушах мольба Эстер о помощи, произнесенная шопотом, когда муж находился на веранде:

– Увезите меня… Далеко, далеко…

Виржилио знал, что если Марго поедет в Ильеус, то вскоре до нее дойдут всякие сплетни. И тогда начнется кромешный ад; она способна устроить скандал, в который может быть замешана и Эстер. А Виржилио не понимал даже, как можно сравнивать Марго и Эстер. Марго была его любовницей в студенческие годы – то было безумное время. Любовь Эстер открылась ему среди лесов – эта любовь приходит неожиданно, но бывает сильнее всего на свете. Он решительно возражал против того, чтобы Марго ехала. Но ему не хотелось и обижать ее, он не мог оскорбить ее как женщину. В отчаянии он стал подыскивать какой-нибудь новый убедительный довод. И ему показалось, что он нашел его; он заявил Марго, что не хочет оставлять ее в Ильеусе без присмотра, что он, мол, ревнует ее; заведение Машадан, где она всегда останавливалась, чаще всего посещается самыми богатыми полковниками. Он не берет ее с собой из ревности. И при этом он постарался придать своему голосу как можно больше убедительности. Марго сквозь слезы улыбнулась. Виржилио почувствовал, что одержал победу, и решил, что дело кончено, когда она подошла и, усевшись у него на коленях, затараторила:

– Так ты ревнуешь свою кошечку? Но почему? Ты ведь хорошо знаешь, что я не обращаю внимания на предложения, которые мне делают. Я похоронила себя здесь ради тебя; зачем же мне тебя обманывать?

Она несколько раз поцеловала его, потом сказала:

– Возьми с собой свою кошечку, мой милый! Клянусь, я не буду выходить из дому… Только с тобой в кабаре. Я не выйду из комнаты, не заговорю ни с одним мужчиной. Когда у тебя не окажется времени, я буду проводить весь день взаперти…

Виржилио почувствовал, что начинает сдаваться. Он переменил тактику:

– Я не понимаю, что ты находишь ужасного в Табокасе? Почему ты не можешь провести здесь дней десять одна?.. Только и думаешь об Ильеусе…

Она поднялась и показала на улицу:

– Это кладбище…

Затем снова заговорила о том, что он совершил ошибку, забравшись сюда, пожертвовав своим будущим и ее жизнью. Виржилио снова пытался объяснить ей положение, но понял, что это бесполезно; ему стало ясно, что связь с Марго подошла к концу. С тех пор как он познакомился с Эстер, ему не хотелось смотреть на других женщин. Даже когда он лежал с Марго в постели, он был уж не тот мужчина, чувственный, влюбленный в ее тело. У него появилось безразличие к ее прелестям: к ее пышным бедрам, к ее упругой груди, к ее неутомимой изобретательности в часы любви. Теперь у него было лишь одно желание: обладать Эстер, обладать ею целиком – ее мыслями, ее сердцем, ее телом. И он так и остался сидеть с полуоткрытым ртом, будто собираясь что-то сказать. Марго ждала. Но он не заговорил, а лишь махнул рукой, как бы в знак того, что считает бессмысленным убеждать ее. Тогда она снова принялась за свое:

– Ты обращаешься со мной, как с рабыней. Едешь в Ильеус, а меня бросаешь здесь. Потом придумываешь разные истории, будто ревнуешь меня. Все это ложь! В общем я была глупа… Но теперь хватит… Когда кто-нибудь придет ко мне и предложит поехать с ним в Ильеус или Баию, я дам себе волю…

Виржилио рассердился:

– Что касается меня, милая, пожалуйста… Думаешь, я без тебя умру?

Она пришла в ярость:

– А я-то была дура… Разве и здесь мало мужчин увивается за мной?.. Вот Жука Бадаро посылает мне любовные записки… Я из-за тебя стала затворницей, а ты только и думаешь, как бы удрать в Ильеус, наверняка вдогонку за дочкой какого-нибудь богатого плантатора, чтобы жениться на ее деньгах…

Виржилио поднялся, глаза его налились кровью:

– Заткни рот!..

– А вот и не заткну. Что, правда? Хочешь обмануть какую-то деревенскую дуру, завладеть ее деньгами…

Виржилио размахнулся и ударил ее по лицу. Из рассеченной губы показалась кровь, Марго испуганно посмотрела на него. Она хотела было дерзко ответить, но только разразилась рыданиями:

– Ты меня больше не любишь… Раньше ты никогда пальцем меня не трогал.

Адвокат тоже разволновался; он был поражен своей грубой вспышкой. Значит, и его засосала царящая в этих краях атмосфера; она изменила и его. Он уже был не тем, каким прибыл несколько месяцев тому назад из Баии: всегда любезным, неспособным даже подумать о том, чтобы ударить женщину. И на него, цивилизованного человека, человека с другой земли, оказывала влияние земля какао. Он пристыжено опустил голову, с грустью посмотрел на руку; подошел к Марго, вытащил платок, вытер капельку крови:

– Прости меня, милая. Я потерял голову, у меня столько дел, о которых приходится думать, что я становлюсь совсем ненормальным… Да ты еще начала разговор об этом Жуке Бадаро, о том, что ты меня бросишь, уйдешь с другим… Я сам не хотел этого.

Она рыдала; он пообещал:

– Я возьму тебя в Ильеус, не плачь…

Марго подняла голову, она уже улыбалась. Решила, что он ударил ее из ревности. Почувствовала еще сильнее, что принадлежит ему, что Виржилио – ее. Прижалась к нему, маленькая и ласковая, спряталась у него на груди. Ею овладело желание, и она увлекла его за собой в комнату.