Текст книги "Пятнадцатилетний капитан"

Часть вторая

Глава первая
Работорговля

Работорговля! Все знают, что значит это страшное слово, которому не должно быть места в человеческом языке. Позорная торговля людьми, которую долгое время с большой выгодой для себя вели европейские страны, владевшие колониями за океаном, уже давно запрещена. Однако она все еще ведется – и притом в крупных размерах – главным образом в Центральной Африке. Даже теперь, в середине XIX века, некоторые государства, именующие себя христианскими, все еще не поставили свою подпись под актом о запрещении работорговли.

Многие полагают, что купля-продажа живых людей безвозвратно канула в прошлое, что ее больше не существует. Но это не так, и об этом должен знать читатель, чтобы его глубже заинтересовала вторая часть нашего повествования. Читатель должен знать, что в Африке все еще ведется охота на человека, грозящая обезлюдить весь материк ради того, чтобы поставлять даровую рабочую силу в некоторые колонии. Он должен знать, где и как производятся эти варварские набеги, сколько льется при этом крови, сколько вызывают они грабежей и пожаров, а также кто извлекает из них прибыль.

Начало торговли невольниками-неграми было положено в XV веке, и вот при каких обстоятельствах.

Изгнанные из Испании мусульмане обосновались по другую сторону Гибралтарского пролива, на африканском побережье. Португальцы, которые занимали в то время это побережье, ожесточенно преследовали их. Некоторые беглецы были захвачены преследователями и доставлены в Португалию. Их сделали рабами, и это были первые африканские рабы в Западной Европе после начала нашей эры.

Но пленные мусульмане в большинстве своем принадлежали к состоятельным семействам, которые пытались выкупить их за большую цену. Однако португальцы отказывались даже от самого богатого выкупа. Куда было им девать иностранное золото? Им были нужны рабочие руки для нарождающихся колоний, и скажем прямо – руки рабов.

Не получив возможности выкупить пленных родственников, богатые мусульмане предложили обменять их на большее количество африканских негров, которых было очень легко добыть. Португальцы сочли это предложение выгодным и приняли его. Так было положено начало торговле рабами в Европе.

К концу XVI века эта гнусная торговля уже получила широкое распространение, и она нисколько не противоречила варварским нравам той эпохи. Все государства покровительствовали работорговле, видя в ней верное средство быстрой и надежной колонизации своих отдаленных владений в Новом Свете. Ведь черные рабы могли жить и работать в таких местах, где европейцы, непривычные к тропическому климату, гибли бы тысячами. Поэтому специально построенные суда стали регулярно поставлять в американские колонии большие партии рабов-негров, и международная торговля людьми вызвала появление на африканском побережье крупных агентств. «Товар» стоил на своей родине недорого и давал огромную прибыль.

Но как бы ни были необходимы, со всех точек зрения, заморские колонии, это не могло оправдать бесчеловечной торговли неграми. Многие благородные люди подняли свой голос, протестуя против нее и во имя гуманности требуя от европейских правительств закона об отмене рабства негров.

В 1751 году во главе движения за отмену рабства стали квакеры. Это произошло в той самой Северной Америке, где сто лет спустя вспыхнула война Севера с Югом, одним из поводов которой служил вопрос об освобождении негров. Несколько северных штатов – Виргиния, Коннектикут, Массачусетс, Пенсильвания – провозгласили отмену рабства и дали свободу черным невольникам, доставка которых на их территорию стоила им больших денег.

Но кампания, начатая квакерами, не ограничивалась пределами нескольких северных штатов Нового Света. Великая борьба против защитников рабства началась и по другую сторону Атлантического океана. Во Франции и в Англии было особенно много сторонников этого благородного дела. «Пусть лучше погибнут колонии, чем принцип!» – таков был высокий лозунг, прозвучавший в Старом Свете, и вопреки крупным политическим и экономическим силам, заинтересованным в торговле рабами, он победоносно пронесся по всей Европе.

Толчок был дан. В 1807 году Англия запретила торговлю рабами в своих колониях, и Франция последовала ее примеру в 1814 году. Эти две могущественные нации заключили договор о запрещении работорговли, который был подтвержден Наполеоном во время Ста дней[60]60
  Сто дней – вторичное правление Наполеона I во Франции (с 1 марта по 22 июня 1815 года); оно кончилось отречением Наполеона от власти, после того как армия его была разбита под Ватерлоо.


[Закрыть].

Однако то было чисто теоретическое заявление. Невольничьи корабли по-прежнему бороздили моря и выгружали в колониальных портах свой груз «черного дерева».

Чтобы положить конец этому злу, нужны были более реальные меры. Соединенные Штаты в 1820 году, Англия в 1824 году приравняли работорговлю к пиратству и объявили, что с работорговцами будут поступать как с пиратами. Это означало, что пойманным с поличным работорговцам угрожает немедленная казнь. Франция вскоре также примкнула к этому договору. Но государства Южной Америки, испанские и португальские колонии не присоединились к акту о запрещении работорговли. Они продолжали торговать черными невольниками с большой выгодой для себя, несмотря на то что право досмотра кораблей получило международное признание. Впрочем, этот досмотр обычно ограничивался проверкой документов подозрительных судов.

А кроме того, закон о запрещении работорговли не имел обратной силы. Он запрещал приобретать новых рабов, но не возвратил свободы прежним невольникам.

Первой подала пример Англия. 14 мая 1833 года она опубликовала декларацию об освобождении всех негров в британских колониях, и в августе 1838 года шестьсот семьдесят тысяч невольников получили свободу.

Десятью годами позже, в 1848 году, французская республика освободила рабов в своих колониях – двести шестьдесят тысяч негров.

В 1859 году война, вспыхнувшая в Соединенных Штатах между федералистами и конфедератами, завершила дело уничтожения рабства негров, и по всей Северной Америке черные невольники получили свободу.

Итак, три великие державы сделали это гуманное дело. Ныне работорговля производится лишь в испанских и португальских колониях да еще на Востоке для удовлетворения хозяйственных потребностей турецких и арабских владений. Хотя Бразилия не освободила своих невольников, она по крайней мере не допускает появления новых, и дети негров рождаются в ней свободными людьми.

Но во внутренней Африке не прекращаются кровопролитные войны. Туземные царьки продолжают охотиться на людей, и в результате целые племена попадают в рабство. Невольничьи караваны следуют по двум направлениям: первый путь лежит на запад, к португальской колонии Анголе, второй – на восток, к Мозамбику. Оттуда этих несчастных, из которых лишь немногие добираются живыми до конечных пунктов следования караванов, отправляют кого на остров Кубу или на Мадагаскар, кого в арабские или турецкие провинции в Азии, в Мекку или в Маскат. Английские и французские сторожевые суда не могут помешать этой торговле: при огромной протяженности береговой линии трудно установить действенное наблюдение.

А так ли уж велик размах этого гнусного экспорта?

Да, очень велик. По самым осторожным подсчетам, не менее восьмидесяти тысяч рабов приводят на побережье, а число убитых во время облав, видимо, вдесятеро больше. Там, где происходила эта омерзительная бойня, остаются лишь вытоптанные поля, дымящиеся развалины опустевших селений. Там по рекам плывут трупы, и дикие звери завладевают всей местностью. Ливингстон после этих кровавых набегов не узнавал мест, в которых он побывал несколькими месяцами раньше. Его свидетельство подтверждают все остальные путешественники – Грант, Спик, Бертон, Камерон, Стэнли, посетившие лесистое плоскогорье Центральной Африки, главную арену кровавых войн туземных царьков. То же зрелище безлюдья, опустошения и разгрома являют собой некогда цветущие селения в районе Больших озер, во всей обширной области, поставляющей «черный товар» на занзибарский рынок, в Борну, в Феццан, и южнее – вдоль берегов Ньяссы и Замбези, и западнее – в верховьях Заира, которые недавно пересек отважный Стэнли. Неужели работорговля в Африке прекратится лишь тогда, когда будет уничтожена вся черная раса? Неужели африканским неграм уготована та же судьба, какая постигла туземцев Австралии?

Но рынки испанских и португальских колоний когда-нибудь закроются, их больше не будет – цивилизованные народы не могут дольше допускать работорговлю!

Да, конечно, уже теперь, в 1878 году, мы должны увидеть, как освободят всех рабов, которые еще остались в христианских государствах. Но мусульманские страны будут, вероятно, еще долгие годы продолжать этот торг, который превращает Африканский континент в безлюдную пустыню. Именно в эти страны и направляется теперь наибольшая часть вывозимых из Африки невольников: число туземцев, ежегодно отрываемых от родины и отправляемых на восточное побережье, превосходит сорок тысяч. Задолго до египетской экспедиции негры Сеннаара тысячами продавались неграм Дарфура, и наоборот. Генерал Бонапарт смог даже купить немало негров, из которых он набрал солдат и составил из них отряды наподобие мамелюков. Прошло уже четыре пятых XIX века, а работорговля в Африке не сокращается. Наоборот.

Дело в том, что ислам благосклонно относится к работорговле. Ведь нужно было, чтобы черный раб заменил в мусульманских странах прежнего белого невольника. И работорговцы любого происхождения занимаются этой отвратительной торговлей в широком масштабе. Они доставляют таким образом добавочное население угасающим расам, которые обречены на вымирание, так как не трудятся и поэтому не возрождаются. Эти рабы, как во времена Бонапарта, часто становятся солдатами. У некоторых народов в верховьях Нила они составляют половину войск африканских царьков. В этом случае их участь оказывается лишь немногим хуже участи свободных людей. Но если раб не становится солдатом, он превращается в ходячую монету, – даже в Египте и в Борну жалованье офицерам и чиновникам выплачивают такой монетой. Гийом Лежан рассказывает, что он сам был свидетелем этого.

Таково состояние работорговли в настоящее время.

Надо еще добавить, что многие представители европейских держав в Африке проявляют постыдное снисхождение. Ведь это неоспоримый факт: в то время как патрульные суда крейсируют вдоль африканских берегов Атлантического и Индийского океанов, внутри страны, на глазах у европейских чиновников, широко развертывается торг людьми, тянутся караваны захваченных невольников, регулярно происходят массовые избиения, во время которых убивают десять негров, чтобы одного обратить в рабство.

Теперь нам понятно, сколь ужасны были слова, которые произнес Дик Сэнд:

– Африка! Экваториальная Африка! Страна работорговцев и рабов!..

И он не ошибся: это действительно была Африка, где неисчислимые опасности грозили ему самому и всем его спутникам.

Но в какую часть Африканского континента забросила их необъяснимая роковая случайность? Несомненно, в западную, и к тому же приходилось полагать, что «Пилигрим» скорее всего потерпел крушение как раз у побережья Анголы, куда приходят караваны работорговцев из всей этой области Экваториальной Африки.

Действительно, это была Ангола, тот край, который несколько лет спустя ценой таких усилий пересекли Камерон на юге и Стэнли на севере. Из всей этой обширной территории, состоящей из трех провинций: Бенгелы, Конго и Анголы, в то время известна была только прибрежная полоса – она тянется от Нурсы на юге до Заира на севере. Два важнейших населенных пункта на этом побережье служат портами. Это Бенгела и Сан-Паулу-ди-Луанда, столица колонии, принадлежащей Португалии.

Внутренние ее области в то время почти не были исследованы. Лишь немногие путешественники отваживались углубляться в эти места. Губительный сырой и жаркий климат, порождающий лихорадки, дикари, из которых иные до сих пор еще занимаются людоедством, непрестанные войны между племенами, подозрительное отношение работорговцев ко всякому чужаку, пытающемуся проникнуть в тайны их отвратительной торговли, – вот те трудности, которые надо преодолеть, те опасности, которые надо победить в этой одной из опаснейших областей Экваториальной Африки.

Такки в 1816 году поднялся вверх по течению Конго, за водопады Еллала, но ему удалось пройти не более двухсот миль. За одну такую экспедицию невозможно было сколько-нибудь серьезно изучить страну, однако она стоила жизни большей части участвовавших в ней ученых и офицеров.

Тридцать семь лет спустя доктор Ливингстон прошел от мыса Доброй Надежды до верховий Замбези. Отсюда в ноябре 1853 года он со смелостью, которая навсегда осталась непревзойденной, пересек Африку с юга на северо-запад, переправился через Кванго – один из притоков Конго – и 31 мая 1854 года прибыл в Сан-Паулу-ди-Луанда. Так была проложена первая тропа в неизведанных дебрях обширной португальской колонии.

Восемнадцать лет спустя двое отважных исследователей пересекли Африку с востока на запад и, преодолев огромные трудности, вышли на побережье Анголы: один – в южной, другой – в северной его части.

Первым этот переход совершил лейтенант английского флота Верней-Ловетт Камерон. В 1872 году возникли предположения, что экспедиция американца Стэнли, высланная на поиски Ливингстона в область Больших озер, оказалась в тяжелом положении. Лейтенант Камерон вызвался отправиться на ее поиски. Предложение было принято. Камерон в сопровождении доктора Диллона, лейтенанта Сесиля Мерфи и Роберта Моффа, племянника Ливингстона, выступил в поход из Занзибара. Перейдя Угого, они встретили печальный караван: верные слуги несли тело Ливингстона к восточному берегу. Камерон все же продолжил свое путешествие к западу, поставив себе целью во что бы то ни стало пересечь материк от океана к океану. Через Унияниембе и Угунду энергичный лейтенант Камерон дошел до Кагуэле, где нашел дневники Ливингстона, переплыл озеро Танганьика, перешел горы Бамбаре, переправился через Луалабу, но не смог спуститься вниз по течению этой реки. Затем он посетил области, опустошенные недавними войнами, обезлюдевшие после набегов работорговцев: Килембу, Уруа, истоки Ломане, Улунду, Ловале, переправился через Кванзу, прошел через девственные леса, в которые Гаррис завел Дика Сэнда и его спутников, и, наконец, увидел волны Атлантического океана, достигнув Сан-Фелиппе-ди-Бенгала. Это путешествие длилось три года и четыре месяца и стоило жизни двум спутникам Камерона – доктору Диллону и Роберту Моффа.

Американец Генри Мортон Стэнли вскоре сменил на этом пути открытий англичанина Камерона. Известно, что этот отважный корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд», посланный на поиски Ливингстона, нашел его 30 октября 1871 года в Уджиджи, на берегу озера Танганьика. Но это путешествие, столь удачно совершенное во имя человеколюбия, Стэнли решил продолжить в интересах географической науки. Он хотел подробно исследовать берега Луалабы, с которыми в первое путешествие ознакомился лишь поверхностно. Камерон еще странствовал в дебрях Центральной Африки, когда Стэнли в ноябре 1874 года выступил из Багамойо на восточном побережье, через год и девять месяцев, 24 августа 1876 года, покинул опустошенный эпидемией оспы Уджиджи и после семидесятичетырехдневного перехода дошел до Танганьика-Ньянгве, большого невольничьего рынка, где до него уже побывали Ливингстон и Камерон. В Ньянгве Стэнли был свидетелем ужаснейшего кровавого набега отрядов занзибарского султана на области Марунгу и Маниуема.

Здесь Стэнли предпринял исследование берегов Луалабы и прошел до самого ее устья. В его экспедицию входили сто сорок носильщиков, нанятых в Ньянгве, и девятнадцать лодок. С первых же шагов отряд Стэнли должен был сражаться с людоедами из Укусу и перетаскивать лодки на руках, чтобы обойти непроходимые пороги реки. У экватора, в том месте, где Луалаба изгибается к северо-северо-востоку, пятьдесят четыре лодки, в которых было несколько сот туземцев, напали на маленькую флотилию Стэнли, но ему удалось обратить их в бегство. Затем отважный исследователь, проплыв до второго градуса северной широты, установил, что Луалаба – не что иное, как верховье Заира или Конго, и что, следуя по ее течению, можно выйти прямо к берегу океана. Этот путь Стэнли и выбрал. Дорогой ему почти каждый день приходилось отбивать нападения прибрежных племен. 3 июля 1877 года, во время перехода через пороги Массаса, погиб один из его спутников, Фрэнсис Покок, а 18 июня лодка самого Стэнли попала в водопад Мбело, и он спасся от смерти только чудом.

Наконец 6 августа Генри Стэнли прибыл в селение Ни-Санда, находившееся в четырех днях пути от берега океана. Через два дня он нашел в Банза-Мбуко припасы, посланные навстречу экспедиции двумя торговцами из Эмбомы; в этом маленьком прибрежном городке Стэнли наконец разрешил себе отдохнуть. Он постарел в тридцать пять лет от трудностей и лишений путешествия через весь Африканский материк, которое заняло два года и десять месяцев. Зато течение реки Луалабы стало известно до самого Атлантического океана, и было установлено, что наряду с Нилом, главной северной артерией Африки, и Замбези, главной восточной ее артерией, на западе Африканского континента течет третья в мире по величине река длиною в две тысячи девятьсот миль[61]61
  4650 километров.


[Закрыть], носящая в разных частях своего течения названия Луалаба, Заир и Конго и соединяющая область Больших озер с Атлантическим океаном.

Но экспедиции Стэнли и Камерона прошли вдоль северной и южной границ Анголы, сама же эта область в 1873 году, то есть в то время когда «Пилигрим» потерпел крушение, была еще почти не исследована. Об Анголе знали только, что она представляет собой главный невольничий рынок на западе Африки и что центрами работорговли в ней являются Бие, Касонго и Казонде.

И в эти-то гибельные места, в сотне миль от океанского побережья, Гаррис завлек Дика Сэнда и его спутников: женщину, измученную горем и усталостью, умирающего ребенка и пятерых негров, обреченных стать добычей алчных работорговцев.

Да, это была Африка, а не Южная Америка, где ни туземцы, ни звери, ни климат ничем не угрожали путникам, где между хребтом Андов и океанским побережьем протянулась приветливая страна, где разбросано множество поселений, в которых миссионеры гостеприимно предоставляют приют каждому путешественнику. Как далеки были Перу и Боливия, куда буря, наверное, принесла бы «Пилигрим», если бы злодейская рука не изменила его курс, и где потерпевшие крушение нашли бы столько возможностей возвратиться на родину!

Это была страшная Ангола, да еще самая глухая ее часть, куда не заглядывали даже португальские колониальные власти, дикий край, где под свист бича надсмотрщиков тянулись караваны рабов.

Что знал Дик об этой стране, куда забросило его предательство? Очень немногое – то, что говорили миссионеры XVI и XVII веков и португальские купцы, которые постоянно ездили из Сан-Паулу-ди-Луанда через Сан-Сальвадор на Заир, то, что рассказал доктор Ливингстон о своей поездке 1853 года, – и этого было достаточно, чтобы сломить человека менее мужественного, чем Дик.

Действительно, положение было ужасное.

Глава вторая
Гаррис и Негоро

На следующее утро после того, как Дик Сэнд и его спутники расположились на последнюю ночевку в лесу, два человека встретились в лесу в трех милях от места ночлега, как это и было заранее условлено между ними.

Эти два человека были Гаррис и Негоро, и в дальнейшем мы узнаем, случайно ли встретились на побережье Анголы прибывший из Новой Зеландии португалец и американец, которому по делам работорговли часто приходилось объезжать эту область Западной Африки.

Гаррис и Негоро уселись у корней огромной смоковницы, на берегу быстрого ручья, струившего свои воды между двумя стенами папируса. Разговор только что начался, так как португалец и американец встретились всего минуту назад и теперь рассказывали друг другу о случившемся за последние несколько часов.

– Итак, Гаррис, – сказал Негоро, – тебе не удалось завлечь еще дальше в глубь Анголы отряд капитана Сэнда, ведь так они называют этого пятнадцатилетнего мальчишку.

– Да, приятель, – ответил Гаррис. – Я даже удивляюсь, что мне удалось заманить их на сотню миль от побережья! Последние дни мой юный друг Дик Сэнд не спускал с меня глаз. Его подозрения явно сменялись уверенностью, и честное слово…

– Лишняя сотня миль, Гаррис, и эти люди еще вернее были бы у нас в руках. Впрочем, мы и так постараемся их не упустить.

Гаррис пожал плечами.

– Куда они денутся? – сказал он. – Я повторяю, Негоро, мне едва удалось вовремя унести ноги! По глазам моего юного друга я понял, что он готов послать мне полный заряд свинца прямо в грудь, а надо тебе сказать, я совершенно не перевариваю сливовых косточек по двенадцати штук на фунт.

– Понятно! – сказал Негоро. – У меня самого счеты с этим юнцом.

– Что ж, у тебя есть теперь возможность уплатить ему по всем счетам сполна, и даже с процентами! В первые дни похода мне нетрудно было выдавать Анголу за Атакамскую пустыню – я ведь был там однажды. Но малыш Джек требовал «резиновых деревьев» и птичку-муху; его мамаша – хинное дерево, а кузен обязательно хотел найти кокуйо. Честное слово, я истощил всю свою изобретательность. И после того, как мне с великим трудом удалось выдать жирафов за страусов… Гениальная мысль, Негоро! Я уж не знал, что и придумать. Да и мой юный друг, как я заметил, больше не верил моим объяснениям. А потом мы увидели следы слонов. А потом еще, откуда ни возьмись, бегемоты! Понимаешь, Негоро, бегемоты и слоны в Америке – это же все равно что честные люди в бенгельской каторжной тюрьме. И наконец, в довершение всего, старого негра угораздило найти под деревом цепь и колодки, которые сбросил, наверное, какой-нибудь сбежавший невольник. Тут же где-то невдалеке зарычал лев, и не мог же я их уверить, что это мурлычет домашняя кошка! У меня только и хватило времени вскочить в седло и ускакать.

– Понимаю, – ответил Негоро. – И все же я предпочел бы, чтобы они забрались еще на сотню миль дальше в глубь страны.

– Я сделал все, что мог, приятель, – возразил Гаррис. – Кстати, хорошо, что ты шел за нами в почтительном отдалении. Они как будто догадывались о твоем присутствии. Там была одна собачка – Динго… Она как будто не особенно расположена к тебе. Что ты ей сделал?

– Ничего, – ответил Негоро, – но скоро она получит пулю в голову.

– Такой же гостинец и ты получил бы от Дика Сэнда, если б он заметил тебя на расстоянии выстрела. А должен признаться, мой юный друг стреляет хорошо, да и вообще он в своем роде молодчина.

– Каким бы молодцом он ни был, Гаррис, он дорого заплатит за свою дерзость, – ответил Негоро, и на лице его появилось выражение неумолимой жестокости.

– Прекрасно, – негромко сказал Гаррис. – Видно, ты, мой дорогой, остался таким же, каким я тебя знал. Путешествия не испортили тебя!

После минутного молчания американец снова заговорил.

– Кстати, Негоро, – сказал он, – когда мы с тобой так неожиданно встретились недалеко от места крушения корабля, у устья Лонги, ты успел только рассказать мне об этих милых людях и попросить меня завести их как можно дальше в глубь воображаемой Боливии, но ни слова не сказал о том, что делал последние два года. А два года в нашей бурной жизни – это долгий срок, приятель. С тех пор как старый Алвиш, которому мы верно служили, послал тебя из Касонго во главе невольничьего каравана, о тебе не было никаких вестей. Признаться откровенно, я думал, что у тебя были неприятности с английским крейсером и тебя вздернули на рее.

– Чуть-чуть не кончилось этим, Гаррис.

– Ничего, это еще случится, Негоро.

– Спасибо!

– Что поделаешь, – ответил Гаррис с философским равнодушием. – Это профессиональный риск. Раз уж занимаешься работорговлей на африканском побережье, не рассчитывай умереть в своей постели. Значит, тебя поймали?

– Да.

– Англичане?

– Нет. Португальцы.

– До или после сдачи груза? – спросил Гаррис.

– После, – ответил Негоро, немного поколебавшись. – Португальцы теперь, когда они недурно нажились на работорговле, делают вид, будто они против нее. На меня донесли, следили за мной, поймали…

– И приговорили?

– К пожизненному заключению на каторге в Сан-Паулу-ди-Луанда.

– Тысяча чертей! – воскликнул Гаррис. – Каторга! Очень нездоровое место для таких людей, как мы с тобой. Мы ведь привыкли к жизни на вольном воздухе! Пожалуй, я предпочел бы виселицу.

– С виселицы бежать нельзя, – сказал Негоро, – а из тюрьмы…

– Тебе удалось бежать?

– Да, Гаррис. Ровно через пятнадцать дней после того, как меня привезли на каторгу, мне удалось спрятаться в трюме английского корабля, отправлявшегося в Окленд, на Новую Зеландию. Бочка с водой и ящик с консервами, между которыми я забился, снабжали меня едой и питьем в продолжение всего перехода. Мне пришлось очень трудно, но я не хотел показываться, пока судно находилось в открытом море. Я знал, что стоит мне высунуть нос из трюма, как меня тотчас же водворят обратно, и пытка будет такой же, с той лишь разницей, что она перестанет быть добровольной. А кроме того, по прибытии в Окленд меня сдали бы английским властям, а те заковали бы меня в кандалы и отправили обратно в Сан-Паулу-ди-Луанда, а то, чего доброго, и вздернули бы, как ты выражаешься. По всем этим соображениям я предпочел путешествовать инкогнито.

– И без билета! – со смехом воскликнул Гаррис. – Фи, приятель, и тебе не стыдно? Ехать зайцем, да к тому же еще на готовых харчах.

– Да, – вздохнул Негоро, – но тридцать дней взаперти в темном трюме…

– Ну, все это уже позади, Негоро! Итак, ты поехал в Новую Зеландию, в страну маори? Но ты ведь там не остался. Как же ты ехал обратно? Опять в трюме?

– Нет, Гаррис. Сам понимаешь, там я думал только об одном: как бы вернуться в Анголу и снова взяться за свою торговлю.

– Да, – заметил Гаррис, – мы свое ремесло любим… по привычке.

– И я полтора года…

И тут Негоро вдруг замолчал. Схватив Гарриса за руку, он стал напряженно вслушиваться.

– Гаррис, – сказал он тихо, – ты не слышал какого-то шороха в зарослях папируса?

– И правда, – ответил Гаррис, хватая заряженное ружье.

Они поднялись, настороженно озираясь и прислушиваясь.

– Ничего нет, – сказал Гаррис. – Просто ручеек вздулся после дождей и журчит сильнее, чем обычно. За эти два года ты, приятель, отвык от лесных шумов. Но это не беда, скоро опять привыкнешь. Ну, рассказывай дальше о своих приключениях. А когда я буду знать твое прошлое, мы потолкуем о будущем.

Негоро и Гаррис снова сели у подножия смоковницы, и португалец продолжал прерванный рассказ:

– Полтора года я прозябал в Окленде. Когда корабль прибыл туда, я сумел незаметно выбраться на берег. Но карманы у меня были пусты – ни единого пиастра, ни единого доллара. Чтобы заработать на хлеб, мне приходилось браться за всякую работу…

– Даже за честную работу, Негоро?

– Да, Гаррис.

– Бедняга!

– И все это время я искал удобного случая, а его все не было, пока в Оклендский порт не пришло китобойное судно «Пилигрим».

– То, которое разбилось у берегов Анголы?

– То самое, Гаррис, и миссис Уэлдон с сыном и кузеном Бенедиктом вздумали отправиться на нем в качестве пассажиров. Мне не трудно было получить работу на корабле: ведь я бывший моряк и даже служил вторым помощником капитана на невольничьем корабле. Я пошел к капитану «Пилигрима», но матросы ему были не нужны. К счастью для меня, судовой кок только что сбежал. Плох тот моряк, который не умеет стряпать. Я отрекомендовался опытным коком. За неимением лучшего капитан Халл нанял меня. Спустя несколько дней «Пилигрим» ушел от берегов Новой Зеландии…

– Но, – прервал его Гаррис, – насколько я понял из слов моего юного друга, «Пилигрим» вовсе не намеревался плыть к берегам Африки. Каким же образом судно попало сюда?

– Дик Сэнд, наверное, до сих пор этого не понимает, – ответил Негоро, – и вряд ли вообще когда-либо поймет. Но тебе, Гаррис, я объясню, как это произошло, а ты, если хочешь, можешь повторить мой рассказ своему юному другу.

– Как же, не премину! – с хохотом сказал Гаррис. – Рассказывай, приятель, рассказывай!

– «Пилигрим», – начал Негоро, – направлялся к Вальпараисо. Нанимаясь на судно, я думал только добраться до Чили. Ведь это все-таки полпути от Новой Зеландии к Анголе, и я приблизился бы на несколько тысяч миль к западному побережью Африки. Но случилось так, что через три недели после выхода из Окленда капитан Халл и все матросы погибли во время охоты на кита. На борту «Пилигрима» осталось только два моряка: младший матрос Дик Сэнд и судовой кок Негоро.

– И ты вступил в должность капитана судна? – спросил Гаррис.

– Сначала у меня мелькнула такая мысль, но я видел, что мне не доверяют. На корабле было пятеро негров, все пятеро – силачи и притом свободные люди. Мне все равно не удалось бы стать хозяином на борту, и, по зрелом размышлении, я решил остаться на «Пилигриме» тем, кем был, то есть судовым коком.

– Значит, это чистая случайность, что корабль прибило к берегам Африки?

– Нет, Гаррис, – возразил Негоро, – случайным было только то, что мы с тобой встретились, потому что твои торговые дела привели тебя как раз туда, где потерпел крушение «Пилигрим». Но то, что он появился у берегов Анголы, – это тайное дело моих рук! Твой юный друг – сущий младенец в мореходстве: он умел определять место своего корабля в открытом море только с помощью лага и компаса. И вот в один прекрасный день лаг пошел ко дну. А в другую не менее прекрасную ночь почему-то испортился компас, и «Пилигрим», подхваченный сильной бурей, сбился с курса. Дик Сэнд не мог понять, почему так затянулся наш переход, но на его месте стал бы в тупик и самый опытный моряк. Мальчик и не подозревал, что мы обогнули мыс Горн, но я, Гаррис, я разглядел его в тумане. Вскоре после этого стрелка компаса благодаря мне приняла нормальное положение. Судно, гонимое сильнейшим ураганом, стремглав понеслось на северо-восток и разбилось у африканского берега, как раз в Анголе, куда я и хотел попасть.

– И как раз в это время, – подхватил Гаррис, – случай привел меня на этот берег, чтобы встретить тебя и послужить проводником твоим симпатичным спутникам. Они были уверены, что находятся в Америке, и мне легко было выдать Анголу за Нижнюю Боливию – ведь между ними и в самом деле есть некоторое сходство.

– Да, они действительно приняли Анголу за Боливию. Так же, как твой юный друг принял за остров Пасхи остров Тристан-да-Кунья.

– Подобную ошибку сделал бы на его месте и всякий другой, Негоро.

– Я знаю, Гаррис, и я очень надеялся воспользоваться этой ошибкой. И вот теперь миссис Уэлдон и ее спутники оказались в сотне миль от берега, в Экваториальной Африке, куда я и хотел их завести.