Текст книги "Приключения капитана Гаттераса"

XXVI. Послѣдній кусокъ угля

Добыть медвѣдей, казалось, не было никакой возможности, но 4-го, 5-го и 6-го ноября убили нѣсколько тюленей. Вѣтеръ перемѣнился, температура поднялась на нѣсколько градусовъ и опять начались жестокія снѣжныя мятели. Не было возможности выйти изъ брига, борьба съ сыростью представляла непреодолимыя затрудненія. Въ концѣ каждой недѣли конденсаторы заключали въ себѣ по нѣсколько ведеръ льда. 15-го ноября погода снова перемѣнилась, и термометръ, подъ дѣйствіемъ извѣстныхъ атмосферическихъ вліяній, опустился до двадцати четырехъ градусовъ ниже точки замерзанія (-31° стоградусника). То была самая низкая, наблюдаемая до тѣхъ поръ температура. Такую стужу легко выносить при тихой погодѣ, но, къ несчастію, въ послѣднее время свирѣпствовалъ вѣтеръ, который, казалось, былъ наполненъ острыми, разсѣкавшими воздухъ ножами. Крайне было досадно, что бригъ попалъ въ такой плѣнъ, потому что окрѣпнувшій отъ холоднаго вѣтра снѣгъ представлялъ уже твердую опору и докторъ могъ-бы предпринять какую-нибудь далекую экскурсію.

Замѣтимъ, однакожъ, что всякое усиленное движеніе при такой стужѣ ведетъ за собою одышку и человѣкъ не можетъ производить въ этомъ случаѣ и четвертой доли своего обычнаго труда. Употреблять желѣзные инструменты также нельзя, потому что рука, неосторожно схватывая ихъ, испытываетъ ощущеніе обжога, и куски кожи остаются на взятомъ въ попыхахъ предметѣ.

Запертый на бригѣ экипажъ прогуливался каждый день по два часа на покрытой палубѣ, гдѣ матросамъ позволялось курить, такъ какъ въ общей комнатѣ употребленіе табака воспрещалось.

Какъ скоро огонь въ печи ослабѣвалъ, немедленно появлялся на стѣнахъ и въ пазахъ пола ледъ и не оставалось тогда ни одной скобы, ни одного желѣзнаго гвоздя, ни одной металлической пластинки, которые-бы не покрывались мгновенно слоемъ ледяныхъ кристалловъ.

Внезапность этого явленія крайне изумляла доктора. Выдыхаемые людями водяные пары сгущались въ воздухѣ и, переходя изъ газообразнаго состоянія въ твердое, падали вокругъ нихъ въ видѣ снѣга. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ печи холодъ уже дѣйствовалъ съ своею обычною энергіею, поэтому матросы обыкновенно сидѣли близъ огня, плотно прижавшись другъ къ другу.

Однакожъ докторъ совѣтовалъ имъ пріучаться и привыкать въ суровой температурѣ, не сказавшей еще своего послѣдняго слова. Онъ совѣтовалъ матросамъ мало по малу подвергать свое тѣло дѣйствію холода и подавалъ собою примѣръ всей командѣ. Но лѣнь или состояніе оцѣпенѣнія приковывали каждаго къ своему мѣсту, которое никто не хотѣлъ оставить, предпочитая всему сонъ даже въ нездоровомъ теплѣ.

По мнѣнію доктора, переходъ изъ теплой комнаты на сильную стужу не представляетъ неудобства и сопряженъ съ опасностью только для людей, покрытыхъ испариною. Въ подтвержденіе своего мнѣнія докторъ приводилъ многіе примѣры, но его совѣты не производили никакого или почти никакого дѣйствія.

Что касается Гаттераса, то, повидимому, онъ не чувствовалъ дѣйствія низкой температуры. Онъ молча прогуливался, не ускоряя и не замедляя своихъ шаговъ. Неужели холодъ не вліялъ на его мощную организацію? Или онъ обладалъ тѣмъ источникомъ животной теплоты, котораго требовалъ отъ своихъ матросовъ, и настолько былъ поглощенъ своею idée fixe, что становился невоспріимчивымъ ко внѣшнимъ вліяніямъ? Экипажъ съ удивленіемъ смотрѣлъ, какъ капитанъ подвергался стужѣ въ двадцать четыре градуса ниже точки замерзанія; часто Гаттерасъ отлучался съ брига на нѣсколько часовъ, но по возвращеніи на лицѣ его не замѣчалось ни малѣйшихъ признаковъ озноба.

– Удивительный человѣкъ,– сказалъ однажды докторъ Джонсону; онъ просто изумляетъ меня. Онъ носитъ въ себѣ раскаленную печь. Это одна изъ самыхъ могучихъ натуръ, какую только мнѣ приводилось наблюдать въ жизни!

– Дѣйствительно,– отвѣчалъ Джонсонъ,– онъ ходитъ на открытомъ воздухѣ, одѣтый не теплѣе, какъ въ іюнѣ мѣсяцѣ.

– Одежда не имѣетъ тутъ особенно большаго значенія,– замѣтилъ докторъ. И въ самомъ дѣлѣ, къ чему тепло одѣвать того, кто самъ по себѣ не производитъ теплоты? Это все равно, что стараться согрѣть кусокъ льда, закутавъ его въ шерстяное одѣяло. Но Гаттерасъ въ этомъ не нуждается. Такова уже его натура и я нисколько-бы не удивился, если подлѣ него было-бы такъ-же тепло, какъ подлѣ раскаленныхъ углей.

Джонсонъ, которому было поручено каждое утро очищать колодезь, замѣтилъ, что ледъ имѣетъ болѣе десяти футовъ толщины.

Почти каждую ночь докторъ могъ наблюдать великолѣпныя сѣверныя сіянія. Отъ четырехъ до восьми часовъ вечера небо легко окрашивалось на сѣверѣ; позже окраска эта принимала правильную форму блѣдно-желтой каймы, которая концами своими какъ-бы опиралась на ледяныя поляны. Мало по малу свѣтлая кайма подвигалась по направленій магнитнаго меридіана и покрывалась темноватыми полосами; затѣмъ свѣтлыя волны разливались, удлиннялись, уменьшаясь или увеличиваясь въ блескѣ. Достигнувъ зенита, метеоръ представлялъ взору восхищеннаго наблюдателя массу дугъ, тонувшихъ въ красныхъ, желтыхъ и зеленыхъ волнахъ свѣта. Ослѣпительное, несравненное зрѣлище! Вскорѣ многія дуги собирались въ одномъ мѣстѣ, образовывали великолѣпные круги, сливались одна съ другою, великолѣпное сіяніе меркло, яркіе лучи принимали блѣдные, слабые, неясные оттѣнки, и дивный феноменъ, померкшій, почти погасшій, мало по малу расплывался на югѣ въ потемнѣвшихъ грядахъ облаковъ.

Нельзя себѣ представить все очарованіе подобнаго рода картины подъ высокими широтами, менѣе чѣмъ въ восьми градусахъ разстоянія отъ полюса. Сѣверныя сіянія, видимыя иногда въ умѣренномъ поясѣ, не даютъ объ этомъ грандіозномъ явленіи природы даже слабаго понятія. Всевышній Творецъ проявилъ въ полярныхъ странахъ самыя дивныя дѣла рукъ своихъ.

Очень часто на небѣ появлялись ложныя луни, усиливая собою блескъ ночнаго свѣтила. Нерѣдко также простыя кольца образовывались вокругъ луны, ярко сверкавшей въ центрѣ свѣтозарныхъ круговъ.

26-то ноября, былъ большой приливъ и вода сильно была изъ колодца. Толстый слой льда какъ-бы колыхался отъ морской зыби; зловѣщій трескъ льдинъ свидѣтельствовалъ о подводной борьбѣ. Къ счастію, бригъ былъ укрѣпленъ вполнѣ надежно, только цѣпи его сильно гремѣли. Впрочемъ, въ предупрежденіе несчастной случайности, Гаттерасъ приказалъ закрѣпить якоря.

Слѣдующіе дни были еще холоднѣе; небо заволоклось туманомъ; вѣтеръ разметывалъ въ воздухѣ снѣжные сугробы. Трудно было опредѣлить, гдѣ зарождалась снѣжная мятель: на небѣ, или на ледяныхъ полянахъ. Въ воздухѣ царила какая-то невыразимая сумятица.

Экипажъ занимался различными работами, изъ которыхъ главная состояла въ приготовленіи моржоваго жира и сала, немедленно превращавшихся въ ледъ. Послѣдній топорами рубили на куски, по твердости не уступавшіе мрамору; такимъ образомъ собрали боченковъ двѣнадцать сала и жира.

28-го ноября термометръ опустился до тридцати двухъ градусовъ ниже точки замерзанія (-36° стоградусника). Угля оставалось только на десять дней и всѣ съ ужасомъ ждали той минуты, когда запасъ топлива совершенно истощится.

Въ видахъ экономіи, Гаттерасъ приказалъ прекратить топку печей въ каютъ-кампаніи, поэтому Шандонъ, докторъ и самъ Гаттерасъ должны были раздѣлять съ экипажемъ общее помѣщеніе. Гаттерасъ вошелъ, такимъ образомъ, въ частыя сношенія съ матросами, которые нерѣдко бросали на него оторопѣлые, а зачастую и свирѣпые взоры. Онъ слышалъ ихъ жалобы, упреки и даже угрозы, но не могъ подвергать ослушниковъ взысканію. Казалось, онъ былъ глухъ ко всякаго рода замѣчаніямъ. Онъ не требовалъ мѣста у огня и, не говоря ни слова, скрестивъ на груди руки, сидѣлъ гдѣ нибудь въ углу.

Не смотря на совѣты доктора, Пэнъ и его друзья не дѣлали ни малѣйшаго моціона, цѣлые дни проводили у печи или лежали, закутавшись одѣялами, на своихъ койкахъ. Здоровье ихъ разстроилось, реагировать противъ гибельнаго дѣйствія климата они не могли и потому не удивительно, что на бригѣ вскорѣ обнаружилась цынга.

Докторъ давно уже началъ каждое утро выдавать экипажу лимонный сокъ и известковыя лепешки. Но эти предохраняющія, обыкновенно вполнѣ дѣйствительныя средства оказывали на этотъ разъ лишь незначительное дѣйствіе, и болѣзнь, слѣдуя обычнымъ путемъ развитія, не замедлила обнаружить свой страшные симптомы.

Тяжело было видѣть несчастныхъ, которыхъ мускулы и нервы сокращались отъ страданій. Ноги ихъ страшно распухли и покрылись темно-синими пятнами; десны сочились кровью, а распухшими губами они производили какіе-то неясные звуки; совершенно переродившаяся, дефибринизированная кровь не доставляла въ конечностямъ тѣла обычныхъ элементовъ, необходимыхъ для поддержанія въ нихъ жизни.

Клифтонъ первый заболѣлъ этимъ страшнымъ недугомъ, а вскорѣ послѣ него слегли въ постель Грипперъ, Брентонъ и Стронгъ. Тѣ матросы, которые еще были пощажены болѣзнью, не могли избѣжать вида страданій своихъ товарищей, потому что другаго общаго помѣщенія не было. Приходилось всѣмъ жить вмѣстѣ, и вскорѣ общая комната превратилась въ больницу, такъ какъ изъ восемнадцати человѣкъ экипажа тринадцать въ короткое время заболѣли цынгою. Пэну, повидимому, суждено было избѣжать болѣзни; этимъ онъ былъ обязанъ своей замѣчательно крѣпкой натурѣ. У Шандона обнаружились было первые симптомы цынги, но тѣмъ дѣло и кончилось, и благодаря моціону, здоровье помощника капитана находилось въ довольно удовлетворительномъ состояніи.

Докторъ съ полнѣйшимъ самоотверженіемъ ходилъ за больными; но у него сжималось сердце при видѣ страданій, которыя онъ не могъ облегчить. По мѣрѣ возможности, онъ старался развлекать удрученный недугомъ экипажъ. Его слова утѣшенія, его философскія разсужденія и счастливыя выходки облегчали матросамъ переносить томительное однообразіе длинныхъ дней страданія; онъ читалъ больнымъ вслухъ; удивительная память Клоубонни доставляла ему запасъ забавныхъ разсказовъ, которыми онъ дѣлился съ здоровыми, когда они стояли вокругъ печи. Но стоны больныхъ, ихъ жалобы, крики отчаянія прерывали порою его рѣчь и, не окончивъ разсказа, докторъ возвращался къ роли заботливаго и преданнаго врача.

Впрочемъ, самъ докторъ былъ здоровъ и не худѣлъ. Его тучность замѣняла ему самую теплую одежду. По словамъ Клоубонни, онъ очень доволенъ тѣмъ, что одѣтъ, подобно моржамъ или китамъ, которые, благодаря покрывающему ихъ толстому слою жира, легко переносятъ стужу арктическаго климата.

Что касается Гаттераса, то онъ ничего не чувствовалъ ни въ физическомъ, ни въ нравственномъ отношеніи. Казалось, страданія экипажа не трогали его. Но, быть можетъ, онъ только не позволялъ своему чувству высказываться; внимательный наблюдатель могъ бы порою подмѣтить, что въ его желѣзной груди бьется человѣческое сердце.

Докторъ анализировалъ, изучалъ его, но не могъ классифицировать эту удивительную организацію, этотъ неестественный темпераментъ.

Между тѣмъ термометръ понизился еще больше; мѣсто прогулокъ на палубѣ опустѣло; однѣ только гренландскія собаки ходили по немъ и жалобно выли.

У печи постоянно стоялъ часовой, поддерживавшій въ ней горѣніе. Не слѣдовало допускать, чтобы огонь погасалъ: какъ скоро онъ ослабѣвалъ, стужа проникала въ комнату, стѣны покрывались льдомъ, и сырыя испаренія, мгновенно сгущаясь, осаждались снѣгомъ на злополучныхъ обитателяхъ брига.

Среди такихъ, невыразимыхъ страданій наступило, наконецъ, 8-е число декабря; утромъ, по своему обыкновенію, докторъ отправился взглянуть на термометръ, находившійся на палубѣ, и нашелъ, что ртуть въ чашечкѣ инструмента замерзла.

– Сорокъ четыре градуса ниже точки замерзанія! – ужаснулся докторъ.

Въ этотъ день въ печь бросили послѣднюю горсть угля.

XXVII. Рождественскіе морозы

Наступила минута отчаянія. Мысль о смерти, о смерти отъ холода, предстала во всемъ своемъ ужасѣ; послѣдняя горсть угля горѣла съ зловѣщимъ трескомъ; огонь готовъ былъ потухнуть, температура въ помѣщеніи значительно понизилась. Джонсонъ отправился за новымъ топливомъ, доставленнымъ морскими животными, наполнилъ имъ печь, прибавилъ пакли, смѣшанной съ замерзшимъ жиромъ, и такимъ образомъ возстановилъ въ комнатѣ достаточную степень тепла. Запахъ сала былъ невыносимъ; но какимъ же образомъ избѣжать его? Самъ Джонсонъ сознавалъ, что новое топливо оставляетъ желать многаго и не имѣло бы успѣха въ домахъ жителей Ливерпуля.

– Однакожъ,– сказалъ онъ,– этотъ непріятный запахъ можетъ имѣть благіе результаты.

– Какіе именно? – спросилъ плотникъ.

– Онъ приманитъ медвѣдей, вообще очень падкихъ до подобнаго рода запаховъ.

– A зачѣмъ намъ медвѣди? – спросилъ Бэлль.

– На тюленей разсчитывать нечего,– отвѣтилъ Джонсонъ. – Они скрылись, и, притомъ, на долго, и если съ своей стороны и медвѣди не доставятъ намъ топлива, то я не знаю, что станется съ нами.

– Да, Джонсонъ; наша участь далеко не обезпечена… наше положеніе ужасно. И если намъ не удастся запастись такимъ топливомъ… то не знаю, въ какому средству…

– Одно только еще средство и остается!..

– Только одно? – спросилъ Бэлль.

– Да, Бэлль, въ крайнемъ случаѣ… Впрочемъ, капитанъ никогда… Но, быть можетъ, придется прибѣгнуть и въ этому средству.

Старикъ Джонсонъ печально покачалъ годовою и погрузился въ размышленія, которыя Бэлль не хотѣлъ прерывать. Онъ зналъ, что этихъ кусковъ жира, съ такимъ трудомъ добытыхъ, не хватитъ больше, какъ на восемь дней, даже при соблюденіи самой строгой экономіи.

Джонсонъ не ошибся. Нѣсколько медвѣдей, привлеченныхъ запахомъ жира, были замѣчены невдалекѣ отъ Forward'а. Здоровые матросы пустились за ними въ погоню; но медвѣди бѣгаютъ съ замѣчательною быстротою и одарены чутьемъ, дающимъ имъ возможность избѣгать всѣхъ охотничьихъ уловокъ. Не было никакой возможности приблизиться къ нимъ, и пули, пущенныя самыми искусными стрѣлками, не достигли своей цѣли.

Экипажу брига грозила серьезная опасность умереть отъ холода; онъ не выдержалъ бы и сорока восьми часовъ, если бы внѣшняя температура проникла въ общее помѣщеніе. Каждый съ ужасомъ видѣлъ, что топливо на исходѣ.

Наконецъ, 20-го декабря, въ три часа пополудни, все топливо вышло. Огонь погасъ, матросы, стоявшіе вокругъ печи, угрюмо поглядывали другъ на друга. Одинъ только Гаттерасъ неподвижно сидѣлъ въ углу; докторъ, по своему обыкновенію, тревожно ходилъ по комнатѣ; онъ положительно не звалъ, какъ извернуться въ настоящемъ случаѣ.

Температура мгновенно опустилась на семь градусовъ ниже нуля (-22° стоградусника).

Но если докторъ сталъ втупикъ, если онъ не зналъ, что дѣлать, то другимъ это было хорошо извѣстно. Шандонъ, спокойный и рѣшительный, Пэнъ, сверкая гнѣвными глазами, и два или три ихъ товарища, которые могли еще двигаться, подошли въ Гаттерасу.

– Капитанъ! – сказалъ Шандонъ.

Гаттерасъ, погруженный въ размышленія, не слышалъ его.

– Капитанъ! – повторилъ Шандонъ, дотронувшись до него рукою.

– Что такое? – спросилъ Гаттерасъ.

– Капитанъ, у насъ нѣтъ топлива.

– Такъ что-жь? – отвѣтилъ Гаттерасъ.

– Если вы желаете, чтобы мы умерли отъ холода,– съ жестокою ироніею сказалъ Шандонъ,– то мы покорнѣйше просимъ васъ увѣдомить насъ объ этомъ.

– Я желаю,– важнымъ голосомъ отвѣтилъ Гаттерасъ,– чтобы каждый исполнялъ свою обязанность до конца.

– Есть нѣчто выше обязанностей, капитанъ,– сказалъ Шандонъ,– и это – право самосохраненія. Повторяю вамъ, что у насъ нѣтъ топлива, и если настоящее положеніе вещей продлится два дня, то никто изъ насъ не останется въ живыхъ.

– Дровъ у меня нѣтъ,– глухо отвѣтилъ Гаттерасъ.

– Въ такомъ случаѣ,– дерзко вскричалъ Пэнъ,– ихъ можно нарубить тамъ, гдѣ они есть.

Гаттерасъ поблѣднѣли отъ гнѣва.

– Гдѣ же это? – сказалъ онъ.

– На бригѣ,– грубо отвѣтилъ Пэнъ.

– На бригѣ? – повторилъ капитанъ, сжавъ кулаки и сверкнувъ глазами.

– Разумѣется,– отвѣтилъ Пэнъ. – Когда судно не можетъ нести свой экипажъ, тогда судно это жгутъ.

Въ началѣ этой фразы Гаттерасъ схватилъ топоръ; въ концѣ ея топоръ уже былъ занесенъ надъ головою Пэна.

– Негодяй! – вскричалъ Гаттерасъ.

Докторъ бросился съ Пэну и оттолкнулъ его; опустившійся топоръ глубоко вонзился въ полъ. Джонсонъ, Бэлль и Симпсонъ, стоя подлѣ Гаттераса, казалось, рѣшились защищать его. Но вдругъ съ коекъ, превратившихся въ смертные одры, послышались жалобные, тоскливые, скорбные голоса:

– Огня! огня! – стонали несчастные больные, продрогнувшіе подъ своими одѣялами.

Гаттерасъ преодолѣлъ себя и, помолчавъ нѣсколько мгновеній, спокойнымъ голосомъ сказалъ:

– Если уничтожить бригъ, то какъ мы возвратимся въ Англію?

– Быть можетъ,– отвѣтилъ Джонсонъ,– можно сжечь менѣе существенныя части судна, напримѣръ, борты, ванты…

– Шлюпки все-таки останутся,– говорилъ Шандонъ. – Впрочемъ, что мѣшаетъ намъ построить новое судно изъ остатковъ брига?…

– Никогда! – вскричалъ Гаттерасъ.

– Однако…. возвысивъ голосъ, замѣтили нѣкоторые матросы.

– У насъ много виннаго спирта,– отвѣтилъ Гаттерасъ. – Сожгите его до послѣдней капли.

– Что-жъ, если спиртъ, такъ спиртъ,– сказалъ Джонсонъ съ беззаботностью, которой далеко не чувствовалъ.

При помощи большихъ свѣтиленъ, пропитанныхъ спиртомъ, блѣдное пламя котораго стлалось по стѣнкамъ печи, Джонсонъ успѣлъ на нѣсколько градусовъ поднять температуру помѣщенія.

Втеченіе нѣсколькихъ дней, послѣ этой прискорбной сцены, дулъ южный вѣтеръ; термометръ поднялся; снѣгъ кружился въ менѣе холодной атмосферѣ. Въ часы дня, когда сырость нѣсколько уменьшалась, нѣкоторые изъ матросовъ могли оставлять бригъ, но большую часть экипажа офталмія[22]22
  Особая болѣзнь глазъ.


[Закрыть] и скорбутъ держали на суднѣ. Впрочемъ, ни охотиться, ни ловить рыбу было невозможно.

Но жестокая стужа превратилась только на нѣкоторое время; 25-го числа вѣтеръ неожиданно перемѣнился, замерзшая ртуть опять скрылась въ чашечкѣ термометра, такъ что необходимо было прибѣгнуть въ спиртовому термометру, который не замерзаетъ даже при самыхъ сильныхъ холодахъ.

Докторъ ужаснулся, увидѣвъ, что спиртъ въ термометрѣ опустился на шестьдесятъ шесть градусовъ ниже точки замерзанія. Едва ли человѣкъ подвергался когда-либо такой температурѣ.

Ледъ стлался по полу длинными матовыми зеркалами; въ комнатѣ стоялъ густой туманъ; сырость осаждалась на всѣхъ предметахъ толстымъ слоемъ снѣга; нельзя было видѣть другъ друга; животная теплота удалялась изъ конечностей тѣла; ноги и руки синѣли; голову сжимало какъ желѣзными обручами; неясныя, ослабѣвшія мысли путались въ головѣ и вызывали безумный бредъ… Страшный симптомъ: языкъ не могъ произнести ни одного слова.

Съ того времени, какъ экипажъ высказалъ угрозу сжечь бригъ, Гаттерасъ каждый день по цѣлымъ часамъ ходилъ по палубѣ. Онъ наблюдалъ, бодрствовалъ. Дерево брига – это его, Гаттераса, плоть. Отрубивъ кусокъ дерева отъ судна, у Гаггераса отсѣкали часть тѣла. Онъ вооружился и зорко сторожилъ, несмотря на снѣгъ, ледъ и холодъ, отъ котораго деревенѣла его одежда и облекала его какъ бы желѣзною бронею. Дэкъ, понимавшій своего господина, сопровождалъ его съ дикимъ воемъ.

Однакожъ, 25-го декабря, Гаттерасъ вошелъ въ общее помѣщеніе. Докторъ, пользуясь остатками своихъ силъ, прямо подошелъ къ капитану.

– Гаттерасъ,– сказалъ онъ,– мы погибнемъ отъ недостатка топлива.

– Никогда! – отвѣтилъ Гаттерасъ, зная, на какой вопросъ онъ отвѣчалъ такимъ образомъ.

– Это необходимо,– вполголоса продолжалъ докторъ.

Ледъ стлался по полу длинными матовыми зеркалами; въ комнатѣ стоялъ густой туманъ; сырость осаждалась на всѣхъ предметахъ толстымъ слоемъ снѣга.

– Никогда! – еще съ большею силою повторилъ Гаттерасъ. – Если хотятъ, пусть не повинуются мнѣ.

Этими словами экипажу предоставлялась свобода дѣйствій. Джонсонъ и Бэлль бросились на палубу. Гаттерасъ слышалъ, какъ дерево брига затрещало подъ топорами. Онъ заплакалъ.

Въ этотъ день приходился праздникъ Рождества Христова, праздникъ семейный въ Англіи, вечеръ дѣтскихъ собраній. И какъ тяжело становилось на сердцѣ при воспоминаній объ этихъ веселыхъ дѣткахъ, собравшихся вокругъ разукрашенной лентами елки! Кому не приходили на память аппетитные куски жареной говядины, доставляемой быками, спеціально откормленными по этому случаю? A разные торты, а minied-pies, начинявшіеся всевозможнаго рода ингредіентами по случаю этого дня, столь дорогаго для сердца каждаго англичанина? Но здѣсь – горе, отчаяніе, невыразимое бѣдствіе, а вмѣсто рождественской елки – куски дерева отъ судна, затерявшагося въглуби холоднаго пояса!

Подъ дѣйствіемъ теплоты сознаніе и силы возвратились къ матросамъ; горячій чай и кофе произвели мимолетное ощущеніе отрады; надежда такъ упорно держится въ сердцѣ человѣка, что экипажъ прибодрился и началъ даже надѣяться. При такихъ обстоятельствахъ кончился гибельный 1860 годъ, ранняя зима котораго разстроила честолюбивые замыслы Гаттераса.

1-е января 1861 года ознаменовалось однимъ неожиданнымъ открытіемъ. Погода нѣсколько потеплѣла; докторъ приступилъ къ своимъ обычнымъ занятіямъ и читалъ отчетъ сэра Эдуарда Бельчера объ его полярной экспедиціи. Вдругъ, одно до тѣхъ поръ не замѣченное мѣсто привело достойнаго ученаго въ изумленіе, такъ что онъ два раза пробѣжалъ прочитанныя строки. Сомнѣнія не могло быть никакого.

Сэръ Эдуардъ Бельчеръ говорилъ, что прибывъ къ оконечности пролива Королевы, онъ замѣтилъ тамъ слѣды прохода и пребыванія людей.

«Это – пишетъ онъ – остатки жилищъ, несравненно высшихъ изо всего, что можетъ быть приписано грубымъ привычкамъ бродячихъ шаекъ эскимосовъ. Стѣны жилищъ глубоко основаны въ землѣ; полъ внутри помѣщенія покрытъ хорошимъ щебнемъ и выстланъ камнемъ. Мы нашли тамъ уголь.

При послѣднихъ словахъ отчета, въ умѣ доктора промелькнула одна мысль; онъ взялъ книгу и подалъ ее Гаттерасу.

– Уголь! – вскричалъ послѣдній.

– Да, Гаттерасъ, уголь, т. е. спасеніе для всѣхъ насъ!

– Уголь! На этомъ пустынномъ берегу! – продолжалъ Гаттерасъ. Нѣтъ, это невозможно!

– Но почему же вы сомнѣваетесь, Гаттерасъ? Бельчеръ никогда бы не сообщилъ этого факта, не будучи вполнѣ въ немъ увѣренъ, не видѣвъ этого собственными глазами.

– Что же дальше, докторъ?

– Мы находимся только въ ста миляхъ отъ мѣста, гдѣ Бельчеръ видѣлъ уголь. Но что значитъ экскурсія въ сто миль? Ровно ничего. Нерѣдко дѣлали подобнаго рода поиски среди льдовъ и во время такихъ же холодовъ. отправимся, капитанъ!

– Отправимся! – вскричалъ Гаттерасъ. – Онъ мгновенно принялъ рѣшеніе и съ своею обычною живостью воображенія въ этомъ только и видѣлъ шансы на спасеніе.

Джонсону немедленно сообщили о рѣшеніи капитана; старый морякъ одобрилъ его и въ свою очередь передалъ отрадную новость своимъ товарищамъ. Одни изъ нихъ радовались, другіе отнеслись къ намѣренію капитана съ полнымъ равнодушіемъ.

– Уголь на этихъ берегахъ! – сказалъ лежавшій въ постели Уэлль.

– Пустъ дѣлаютъ, какъ знаютъ,– таинственно отвѣтилъ ему Шандонъ.

Но прежде чѣмъ приступить въ приготовленіямъ въ путешествію, Гаттерасъ хотѣлъ съ точностью опредѣлить положеніе Forward'а. Понятно, какъ важно было сдѣлать подобное вычисленіе и какъ математически точно требовалось опредѣлить мѣстонахожденіе брига, потому что, разъ удалившись отъ судна, его нельзя было бы отыскать безъ точныхъ цифровыхъ данныхъ.

Гаттерасъ поднялся на палубу и въ разныя времена опредѣлилъ лунныя разстоянія и полуденныя высоты главнѣйшихъ звѣздъ.

Обсервація была сопряжена съ значительными затрудненіями, потому что, вслѣдствіе низкой температуры, стекла и зеркала инструментовъ покрывались слоемъ льда отъ дыханія Гаттераса. Не разъ прикосновеніе въ мѣдной обдѣлкѣ подзорныхъ трубокъ сильно обжигало вѣки капитану.

Однакожъ онъ добылъ очень точныя данныя для вычисленій и возвратился въ комнату, чтобы изложить ихъ на бумагѣ. Кончивъ занятія, капитанъ съ изумленіемъ приподнялъ голову, взялъ карту, сдѣлалъ на ней отмѣтку и посмотрѣлъ на доктора.

– Въ чемъ дѣло? – спросилъ послѣдній.

– Подъ какою широтою находились мы въ началѣ зимовки?

– Подъ 78»-15' широты и 95»-35' долготы, какъ разъ y полюса холодовъ.

– Наша ледяная поляна дрейфуетъ,– въ полголоса сказалъ Гаттерасъ. Мы находимся на два градуса дальше къ сѣверо-западу, по меньшей мѣрѣ, въ трехстахъ миляхъ отъ залежей угля.

– И несчастный экипажъ даже не подозрѣваетъ этого! – вскричалъ докторъ.

– Молчите! – сказалъ Гаттерасъ, поднося палецъ къ губамъ.