Текст книги "Кречет. Книга I"

ДОМ МЕННОНИТА

Буря разразилась с неожиданной яростью. Потоки дождя хлестали почти горизонтально, бичуя четырех беглецов, валившихся с ног после двух суток ходьбы. Желая увеличить расстояние между собой и возможными преследователями и как можно скорее добраться до берегов Гудзона, Тим и Жиль подгоняли своих спутниц, почти не давая им отдыхать, причем ни одна из них ни разу не запротестовала.

Гунилла шла, опустив голову, уставившись в землю, словно не могла сменить ставшую ей привычной позу вьючного животного, позу, мучительно напоминавшую о тяжелом рабстве, в котором юная девушка (она сказала им, что ей всего шестнадцать лет) провела четыре долгих года с той поры, как маленькая ферма, расположенная на берегах реки Аллегейни, была разграблена и сожжена воинами племени сенека. Она принадлежала к одной из тех шведских семей, что некогда основали Форт-Кристину на берегах реки Делавэр и, чтобы избежать власти квакеров Уильяма Пенна, оставлявших их на милость пиратов Океана, предпочли углубиться в эти земли и жить там в уединении, но зато мирно.

Когда Тим спросил у Гуниллы, не хочет ли она вернуться к себе домой, девушка поглядела на него почти с ужасом.

– Там остались лишь угли и пепел… я не хотела бы снова увидеть это. Мне говорили, что у меня в Нью-Йорке есть тетка и я могла бы поехать к ней…

Больше к этой теме не возвращались, и девушка вела себя так, словно ее путешествие бок о бок с двумя молодыми людьми было делом совершенно обычным. Она была храброй, выносливой и никогда не жаловалась. Во всяком случае, для Жиля она стала чем-то вроде тени; может быть, ее присутствие и не было совершенно необходимым, но все же приятно было знать, что она находится рядом.

Совсем иначе вела себя Ситапаноки. Когда рассеялся дурман окутывавшего мозг зелья, который Хиакин подмешал ей в пищу, прекрасная индианка, ничего не поняв в происходящем и решив, что друзья заранее замыслили ее похищение, пришла в ярость и разразилась потоком горьких упреков. Ситапаноки обвиняла Тима и Жиля в том, что они опозорили ее и подвергли наихудшей из опасностей.

– Сагоевата велик и могуч, – кричала она. – Он никогда не снесет такого оскорбления и не прекратит погони, пока не найдет меня. Тогда ничто и никто, а в особенности ты, юный безумец, которого он умертвит под пытками, не спасет меня от наказания, которое полагается неверным женам. Мне вырвут ноздри, изуродуют лицо… Кем я стану тогда для мужчин? Скотиной, пригодной разве что для самой черной работы?

При этой мысли она зарыдала, как наказанный ребенок, заранее оплакивая свою погибшую красоту. Жиль вспомнил, что видел в индейском лагере двух или трех женщин, с которыми обошлись подобным образом. Он попытался утешить красавицу и возвратить ее доверие, утверждая, что собирается отдать ее под защиту генерала Вашингтона, но напрасно он тратил слова:

Ситапаноки не хотела ничего слушать.

Тут вдруг вмешалась до сих пор молчавшая Гунилла:

– Дочь племени алгонкинов вопит, как недорезанная индюшка, и ведет себя недостойно своей крови, – презрительно сказала она. – Если ты предпочитаешь стать подстилкой Корнплэнтера, то без труда можешь это сделать, именно такая судьба ожидала тебя, не вмешайся мы вовремя. Отправляйся в Шохари! Там у дымящихся стен среди трупов фермеров ты найдешь человека, способного спасти твое лицо.

Когда молодая женщина, уязвленная жесткостью тона Гуниллы, подняла к ней полный сомнения взгляд, бывшая невольница индейцев спокойно добавила:

– Или ты думаешь, что это для того, чтобы ты бежала с этим человеком, которого Хиакин хотел убить, он подмешал в твою пищу траву, дающую сон? Хиакин выдал тебя ирокезам, а эти двое вырвали тебя из их лап… но ты свободна и можешь возвратиться!

– Я бы осмелился даже сказать, что это было бы нам весьма на руку, – прибавил Тим, – поскольку твой муж получит хороший повод потребовать ответа у Корнплэнтера и разорвать союз с ним. К тому же, сударыня, представляю, что скажет генерал Вашингтон, увидев вас в расположении своих войск. Я бы очень удивился, узнав, что это доставит ему удовольствие, ведь он поручил нам совсем другое. В конце концов, вы нас задерживаете, а мы очень спешим.

Жиль не сказал ничего. Нападки Ситапаноки столь уязвили его, что он и не думал ни о каких объяснениях. С тех пор, как он впервые увидел красавицу индианку, он жил, как во сне. Он был Тристаном, только что осушившим кубок с приворотным зельем, поданным Изольдой, он был Мерлином, плененным чарами Вивианы, но и представить себе не мог, что на его внезапно вспыхнувшую страсть не ответят любовью. В своем безумии он думал, что богиня с золотыми глазами нуждается в нем, он думал, что она несчастлива… совершенно так же, как думал когда-то, что Жюдит тонет.

Внезапно пришедшая мысль о Жюдит соединилась с мыслью о Ситапаноки, и это было мучительно, как упрек, но не неприятно ему. Образ девушки прятался где-то в глубинах его сердца, и Жиль знал, что в тот день, когда ему захочется поискать там, он найдет нетронутой свою любовь к Жюдит, хотя она вовсе не походила на чувство, которое он испытывал к индианке. По Ситапаноки томилось скорее его тело, нежели душа. Он страстно вожделел ее и отдавал себе в этом отчет, но никак не мог решить для себя, что станется с его страстью, когда она будет удовлетворена.

Рука Ситапаноки коснулась его руки, а ее голос робко прошептал:

– Прости меня! Я… не знала…

Может быть, из-за того, что в этот момент он был поглощен мыслью о Жюдит, Жиль посмотрел на индианку ледяным взглядом. Он осторожно освободился от ее теплой руки, затем слегка поклонился и произнес учтиво, но холодно:

– Мне нечего прощать тебе. Гунилла права.

Ты свободна и можешь идти туда, куда тебе заблагорассудится, Ситапаноки. Мне жаль, если я обидел тебя. Ведь ты, возможно, знала, что в твою, пищу подмешано сонное зелье…

Ее золотые глаза вспыхнули; индианка взвилась от гнева.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что я уже сказал. Корнплэнтер тоже великий вождь… и он очень привлекателен.

Не успел Жиль договорить, как его щеку обожгла пощечина. Он ответил улыбкой и пожал плечами.

– Как хочешь… – сказал он и повернулся, чтобы догнать Тима. – Этим ты ничего не докажешь…

После этого Жиль и индианка более не разговаривали, делая вид, что не замечают друг друга.

Она шла позади Гуниллы, следовавшей за Тимом, и ни разу не обернулась. Когда их застигла буря в лесистых холмах Пенсильвании, размолвка длилась уже больше двух суток… К тому же разговоры вообще были редкими, лишь иногда слышалось ворчание Тима, цедившего сквозь зубы:

– Тащимся, тащимся!.. Если бы только мы могли идти быстрее…

Снедаемый тем же нетерпением. Жиль предпочитал помалкивать, но мысль о том, что могло в любую минуту произойти в Уэст-Пойнте, не покидала его.

Дорога привела их в самую чащу леса. Ничто, казалось, не предвещало бури, но жара вдруг усилилась, сверкнула молния и раздались ужасающие раскаты грома. Обильными и мощными потоками хлынул дождь. Он вмиг пробился сквозь густые кроны деревьев и вымочил путников до мозга костей.

– Нужно найти укрытие! – завопил Тим, стараясь перекричать вой ветра. – Это ветер с востока, а когда буря идет от Гудзона, с гор, то редко длится меньше двух дней.

– Укрытие? – отозвался Жиль. – Но где же мы укроемся в этих пустынных местах?

– Смотри, мы идем по утоптанной тропинке, а недавно, когда мы шли через перевал, мне показалось, что я заметил дымок, вьющийся в той стороне, куда мы направляемся. Пошли скорей, а то дорога превратится в непроходимое болото!

Хочешь не хочешь, придется сделать привал: наступает ночь, а в такую погоду нам далеко не уйти.

Тим первым подал пример. За ним, как хорошо смазанный механизм, зашагала Гунилла, но Ситапаноки, более чувствительная к усталости, чем ее бывшая рабыня, совсем обессилела. Она вся сжалась в комок, ноги ее подломились…

Жиль тотчас оказался рядом с ней.

– Ты больше не можешь идти! Я помогу тебе…

Индианка подскочила, будто укушенная змеей, и пронзила Жиля взглядом, похожим на удар шпаги.

– Нет! Я не нуждаюсь в твоей помощи!

Она попыталась ускорить шаг, но из этого ничего не вышло. Губы на обветренном лице Жиля скривились в жестокой улыбке.

– Не хватало еще, чтобы ты опять задержала нас.

Подхватив женщину на руки, он пустился бежать по следам друга, даже не замечая веса своей ноши, так он был счастлив от своей маленькой победы. Она, однако, была сродни подвигу, поскольку Ситапаноки, приняв оскорбленный вид, не захотела обвить руками шею своего «коня», а с непримиримой яростью скрестила их на груди. К счастью, дымок, замеченный Тимом, был уже недалеко.

На опушке леса прилепилась к скале маленькая ферма. Рядом с ней в скале виднелось отверстие: судя по подпоркам из сосновых бревен, это был вход в шахту. Дом был низкий, приземистый, серого цвета, с маленькой деревянной галереей под навесом. В потоках ливня строение казалось призрачным, но тоненькая струйка дыма ободряюще вилась из трубы. Когда путники подошли ближе, где-то залаяла собака, и тотчас же из отверстия шахты появился мужчина, прикрывающийся от дождя куском брезента, и побежал было к дому, но при виде беглецов резко остановился и повернулся к ним лицом.

Импровизированный зонт-брезент мешал разглядеть черты его лица, но было видно, что он из той же породы людей, что и Тим. Его голос из-под брезента звучал глухо, будто доносился из колодца.

– Мир вам! – провозгласил мужчина таким тоном, словно объявлял войну. – Что привело вас сюда?

– Небо, которое стало водопадом, – ответил Тим. – Мы просим дать нам приют в этом доме, если он ваш: с нами женщины.

– А также и индейцы, как я вижу! – сказал мужчина, не двинувшись с места, точно его ноги пустили в земле корни.

– Вы когда-нибудь видели светловолосых индейцев? – спросил Жиль. – Бывает, приходится надевать то, что находишь. Я – француз… из Бретани. А эта женщина… ну, хватит! Довольно!

Мы укроемся здесь, понравится вам это или нет!

Одним прыжком он вскочил на маленькую веранду, положил там свою ношу и отряхнулся всем телом, как спаниель.

– Меня зовут Тим Токер, – представился Тим, бросив на своего друга неодобрительный взгляд. – Я сын пастора из Стиллборо, что на Потакет-Ривер. Мы нуждаемся в помощи и просим оказать нам гостеприимство.

Из-под брезента показался невыразительный глаз под седой челкой и седая же длинная борода.

– Оказывать гостеприимство велит нам Господь! – пророкотал их обладатель. – Войди в мой дом без опасений. Он открыт для вас, но твой друг, белокурый индеец, мог бы позволить мне решать самому.

– Я не индеец! – взвился Жиль. – Я…

– Ты уже говорил, – прошептал ему на ухо Тим, украдкой больно ткнув друга локтем под ребро.

Перед тем как войти, им, однако, пришлось подвергнуться странной церемонии. Остановившись на пороге своего дома, человек под брезентом поцеловал их поочередно в губы, потом обернулся и сказал, обращаясь к кому-то в доме:

– К нам гости, жена! Согрей воду, чтобы мы могли омыть им ноги, как того требует наш закон.

Жиль вытаращил было от удивления глаза, но Тим уже знал, с кем имеет дело.

– Ты «эмиш», брат? – спросил он, мгновенно разглядев простого покроя черную одежду и очень коротко остриженные волосы, которые открылись его глазам, когда брезент соскользнул с головы хозяина дома.

– Да, я верный приверженец Менно Симонса , – ответил тот. – А это означает, что ты найдешь здесь мир. Входи без боязни, брат мой.

Меня зовут Якоб ван Барен, а это моя жена Марикье, – прибавил он, указывая на существо неопределенного возраста, такое же худое и мрачное, как и он сам. Только просторные юбки и чепец из накрахмаленного грубого полотна указывали на ее пол и отличали от мужа.

Внутреннее убранство домика отличалось крайней простотой и свойственной фламандцам чистотой, которая делала честь хозяйственным талантам Марикье и была поистине невероятной, если учесть, что ее муж проводил большую часть дня в шахте, а она, несомненно, сама обрабатывала маленькое поле и сад, расположенные возле их жилища.

Немногочисленная мебель, стены и пол были сделаны из сосны и так тщательно вычищены, что казались выкрашенными белой краской.

Жилище украшали толстая книга в черном переплете, лежавшая на каминной полке, пара медных подсвечников и несколько библейских стихов, вышитых крестом красной и черной нитками и развешанных там и сям. Над камином висело: «Славьте Господа, ибо он благ, ибо вовек милость Его!» На стенах также висели подобные вышивки, на одной было: «И была на мне там рука Господа, и Он сказал мне: встань и выйди в поле, и Я буду говорить с тобою», а на другой – «Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его». Карниз над дверью также был украшен подобной надписью, но она так выцвела, а цветочный орнамент украшал ее столь щедро, что невозможно было прочесть ни слова.

По знаку хозяина дома четверо путников уселись в ряд на лавку, установленную перед камином, и принуждены были по очереди омыть ноги в лохани Марикье. Впрочем, в этом обряде не было ничего особенного, и Жиль испытал удовольствие от такого неожиданного омовения, пожалев лишь о том, что нельзя вымыться целиком. Однако благодеяния ван Барена на этом не окончились: едва только они встали на пол своими уже чистыми ногами, как Якоб протянул Жилю сверток черной ткани.

– Это нескромное одеяние не годится для моего дома, брат, – сказал он, с отвращением бросив взгляд на индейские штаны, обильно покрытые разнообразными пятнами, которые юноша унаследовал от убитого ирокеза. Вместе с обрывком одеяла они составляли все его одеяние. – Эта одежда хоть и поношенная, зато вполне благопристойная, а мы с вами почти одного роста.

Позади дома ты найдешь насос, чтобы вымыться, и навес, чтобы переодеться. Иди и прими приличествующий христианину вид.

Не стараясь понять, почему ему сначала вымыли ноги, а затем отправили шлепать по грязи, Жиль взял сверток с одеждой и исчез за дверью.

Переоделся он без всякого удовольствия: его тело уже достаточно привыкло к жизни на вольном воздухе на индейский манер, да и к тому же он ощутил исходящий от этих одеяний, хотя и чистых, какой-то неприятный запах. Но юноша не мог отказаться от предложенной одежды, не обидев хозяина, который в целом благосклонно отнесся к своим непрошеным гостям.

Стоя наполовину под дождем, наполовину под навесом. Жиль наскоро совершил омовение и возвратился в дом как раз вовремя, чтобы занять место за столом на конце, предназначенном для мужчин. На другом краю стола, напротив Марикье, сидели Ситапаноки и Гунилла. Глаза у них слипались, и они из последних сил боролись со сном. Ван Барен заметил это.

– Накорми этих несчастных, жена, – приказал он. – Затем уложи их на чердаке. Бедняжки еле держатся на ногах. Мужчины будут спать в сарае…

Он пробормотал какую-то молитву, но, как ни старался Жиль, друзья не смогли разобрать ни одного знакомого слова, затем поспешил – ночь наступала очень быстро – зажечь масляную лампу с отвратительным запахом, которую повесил на крюк над столом.

Жена меннонита тем временем старалась накормить Ситапаноки и Гуниллу, но они были слишком измотаны, чтобы испытывать голод. Они лишь выпили немного молока и съели несколько маленьких кукурузных хлебцев, только что из печи, затем попросили разрешения встать из-за стола. Тогда Марикье поставила приготовленный для мужчин ужин на стол и удалилась с обеими гостьями.

К удивлению Тима и Жиля, ужин оказался восхитительным. Тут были маринованные огурцы, большие форели, пойманные в горных ручьях, обвалянные в кукурузной муке и зажаренные на сковороде, и огромный торт с черникой, испеченный в одной печи с хлебцами. Все это запивалось свежим пивом и горячим чаем.

Все трое ели в полном молчании. Жиль так проголодался, что готов был проглотить все, что видел перед собой, включая и сам стол, но аппетит Тима вполне мог соперничать с его собственным. Молодой американец ел так, будто это был последний ужин перед тем, как ему придется пересечь бескрайнюю пустыню. Однако, усердно поглощая пищу в огромных количествах, он озабоченно хмурился, и это начинало беспокоить Жиля.

Когда у Тима было подобное выражение лица, это означало, что его мучает какая-то мысль, но Жиль не мог понять, в чем дело.

Проглотив последний кусок и выпив последний глоток, Якоб ван Барен пробормотал благодарственную молитву, такую же неразборчивую, как и та, первая, стряхнул крошки с бороды и, встав из-за стола, пригласил своих гостей усесться перед камином, а сам принялся набивать табаком длинную глиняную трубку.

– Теперь, когда мы получили то, в чем нуждались наши тела, – произнес хозяин со свойственной ему елейной важностью, которую он вкладывал не только во все свои слова, но и во все жесты, – следует дать

удовлетворение нашим душам, братья, попытавшись лучше узнать друг друга. Француз – редкая птица в наших краях, в наших горах. Расскажи мне, как ты и твой друг попали сюда? Кто эти женщины, что сопровождают вас? Эта индианка не похожа на обыкновенную скво…

Взгляд Якоба тяжело давил на Жиля, и юноша уже открыл было рот для ответа, как вдруг Тим поспешно перебил его:

– Мы сбежали из индейского плена. Во время охоты в горах Кэтскилл нас захватили индейцы сенека. Они собирались убить нас, но нам удалось бежать с помощью той белокурой девушки, что пришла вместе с нами, их рабыней. Она сумела ночью перерезать веревки, которыми нас привязали к столбу пыток.

– А та, другая? Индианка?..

Тим равнодушно пожал плечами.

– Она все видела и попросила увести ее с собой, не то обещала своим криком разбудить весь лагерь. Девушка тоже, на свой манер, была пленницей…

– Но не рабыней. Она слишком красива и…

– Откуда мне знать, зачем ей это понадобилось, – ответил Тим с ноткой раздражения в голосе. – Она захотела пойти с нами, вот и все!..

Прищурившись, Жиль смотрел то на одного, то на другого: Тим откинулся на спинку скамьи и, казалось, боролся со сном, Якоб ван Барен стоял, прислонившись к колпаку камина, где горело яркое пламя, бросавшее красный отблеск на лицо и бороду хозяина дома. В их диалоге чувствовалось какое-то напряжение. Тиму удалось согнать со лба недавнюю морщину, но Жиль ощущал в нем растущее недоверие и решил, что нужно быть начеку. Что-то было не так в этом человеке, хоть он и принял их столь радушно.

В наступившем молчании хорошо был слышен непрекращающийся стук дождевых капель по крыше дома и звуки, доносящиеся с кухни, где хозяйка мыла посуду. Жиль взглянул туда. Со спины она, в своем черном платье, казалась столь же атлетически сложенной, что и ее муж. Слышно было, как она изредка покашливает, но голоса ее он еще не слышал: с того момента, как четверо путников перешагнули порог дома, она открывала рот лишь для еды.

– Она и вправду очень красива, эта индианка, – продолжал ван Барен так, словно говорил сам с собой. – Интересно, кто она такая? Девушка такой красоты должна быть хорошо известна среди Шести племен… Во всяком случае, я могу сказать, что с ней вместе вы – довольно странный отряд: лесной разведчик, беглая рабыня, француз, одетый индейцем… да еще она. Найдутся люди, которые зададут вопросы…

– Ты прав, – ответил Тим, чье лицо становилось все краснее и краснее, хотя огонь камина был здесь ни при чем. – Когда хотят задать вопросы, то их может найтись множество. Вот, например, если говорить о тебе: я слышал, что меннониты возделывают землю и живут только ее плодами, а ведь рядом с твоим домом мы видели вход в шахту…

Якоб поднял свой странный, ничего не выражающий взгляд к потолку, точно призывал его в свидетели.

– Уголь разве не плод земли? Когда я обосновался здесь, то обнаружил эту маленькую заброшенную шахту. Это было даром Бога, – добавил он, наставительно подняв палец. – Я добываю оттуда ровно столько, сколько нужно, чтобы помочь самым бедным в нашей маленькой общине, разбросанной в этих горах. А мы сами, мы живем по нашему закону тем, что растет у нас. Но вы не объяснили мне…

Жиль резким движением поднялся с места и демонстративно зевнул. Он уже был сыт по горло вопросами странного хозяина дома, а в особенности настойчивостью, с какой тот упоминал о красоте Ситапаноки, и он уже начинал сожалеть, что они сменили лес под дождем на этот дом…

– Извини нас, брат, – сказал он, – но нам еще предстоит проделать долгий путь до Стилборо. Нам нужно уйти на заре. Не будешь ли ты любезен показать место, где мы будем спать?

– Конечно, конечно… но вы не должны торопиться, потому что вам будет нелегко добраться даже до берегов Гудзона, если я сам не поведу вас… а завтра у меня нет никакой возможности сделать это, ведь завтра – день Господа!

Тим вздрогнул и нахмурил брови.

– А что может помешать нам?

Якоб пожал плечами, взял еще одну масляную лампу и, прежде чем ответить, зажег ее.

– Банда «ковбоев» , которая появилась на нашей территории. Она сильна, хорошо вооружена, ею командует какой-то человек, называющий себя Эвенджер, что значит Мститель. Она состоит из мерзавцев, которые грабят, жгут… и убивают всех, кто не на стороне англичан. А мне сдается, что вы настроены иначе, чем они… или французы сильно переменились?

Тим резко выпрямился, его густые рыжие брови сошлись в одну линию.

– Ковбои, здесь? Разве мы не в Пенсильвании, первом из независимых штатов?

– Да, но это не значит, что все здесь с этим согласны. Даже в Филадельфии есть еще много сторонников англичан… Но говорят, что утро вечера мудренее. Поговорим обо всем завтра. Ну, идемте!

Двое друзей поклонились хозяйке дома, разжигавшей очаг и не обратившей на них ни малейшего внимания, и пошли за ван Бареном. Снаружи было темно, но дождь лил уже с меньшей силой.

Следуя за пляшущим огнем лампы, они добрались до сарая, стоявшего позади дома, неподалеку от входа в шахту.

Дверь сарая со скрипом отворилась. Якоб высоко поднял лампу.

– Здесь не очень-то просторно, – сказал он, – зато будет уютно. Спокойной ночи. Я приду разбудить вас незадолго до рассвета.

Сарай и вправду был на три четверти заполнен огромными тюками высушенного папоротника, распространявшего приятный аромат, – это была вполне сносная постель. Друзья с удовлетворением оглядели помещение, но когда Якоб собрался удалиться вместе с лампой, Жиль попросил оставить ее, а когда тот удивился, что им нужен свет, чтобы заснуть. Жиль пробормотал смущенным тоном и стараясь не глядеть на Тима:

– Я никогда не мог заснуть в полной темноте.

Это из-за того, что, когда я был еще маленьким ребенком, в моей комнате обвалился потолок! Это… это нервное!

– А если вы подожжете мой сарай? – недовольно спросил Якоб.

– О, не бойтесь! К тому же Тим погасит лампу, как только я усну. Он уже привык.

Ван Барен буркнул что-то обидное насчет того, что добрый король Франции воспользовался, должно быть, представившимся ему случаем и избавился от всех трусов своего королевства, отправив их к доблестным защитникам независимости, но все же поставил лампу на землю.

– Приятных сновидений! – насмешливо сказал он.

Дверь закрылась за ним, заскрипев еще сильнее.

Затем с шумом упала щеколда, но все же этот шум был недостаточно сильным, чтобы полностью заглушить другой звук… скрежет ключа, осторожно поворачивающегося в замке.

Схватив лампу. Жиль вскочил и подбежал к двери. В ней и в самом деле был замок, установленный снаружи: скважина была отлично видна под брусом щеколды. Крепко выругавшись сквозь зубы, он обернулся к Тиму.

– Ты ведь подозревал что-то в этом роде, а?

Что ж, ты был прав! Мы попались уж не знаю в какую ловушку. Он нас запер!

– Я слышал, – проворчал в ответ Тим и насмешливо добавил:

– Если я правильно понял, подозревал его не один я, иначе зачем бы доблестному солдату короля Франции понадобилось выставлять себя на посмешище!

Холодный взгляд бретонца встретился с глазами Тима: в них сверкал один и тот же веселый огонек.

– Когда в лампе горит масло, когда дверь так отвратительно скрипит и когда опасаешься чего-то дурного от своего хозяина, приходится кое-что терпеть, – сказал он. – Но я боюсь, что опозорился понапрасну: нас поймали как крыс в крысоловку.

– Посмотрим! – ответил Тим.

Без долгих объяснений он вытащил свой нож и принялся ковырять им в двери – скорее для очистки совести, ибо она оказалась весьма прочной, а замок был прилажен так, что до него было трудно добраться изнутри.

– Подобные штуки для того лишь, чтобы охранять папоротник? – прошептал он, орудуя ножом. – Это уж слишком!

Пока Тим пытался открыть замок. Жиль обследовал сарай, пытаясь найти в стенах какую-нибудь щель, плохо пригнанную доску, иначе говоря, возможность выбраться наружу.

– Скажи мне, – спросил он, усевшись со вздохом разочарования подле своего друга, – что тебя насторожило?

– Много чего… Дело в том, что я хорошо знаю меннонитов, их много в Стиллборо. Они так миролюбивы и так гостеприимны, что никогда не позволили бы себе задавать вопросы сбившемуся с дороги путнику, даже если бы у того был в зубах зажат нож.

– Может быть, неспокойные нынешние времена объясняют его недоверие к нам…

– Может быть, но это не объясняет его внешность. Подумай сам, мы встречаем человека, который на досуге добывает уголь, чего никогда не будет делать ни один «эмиш», который усердно возделывает землю, однако – ты заметил? – ни под ногтями, ни на одежде у него нет ни следа угольной пыли… Да что там, даже просто грязи!

Наконец, если хочешь знать, я нахожу, что у него слишком хорошая кухня: такая обильная, вкусная, почти изысканная еда не соответствует строгим правилам секты. Ладно, делать нечего!

Все же я хотел бы найти способ выбраться отсюда без разрешения этого негодяя. Мне кажется, что он готовит нам какую-то пакость… К тому же мы теряем время.

– Я знаю, но даже если нам и удастся выбраться отсюда, то скажи мне, что это нам даст?

Дождь все еще льет, обе наши женщины – в доме, к тому же они так устали, что не смогут сделать и шагу, особенно в такую погоду. Мы же не можем оставить их здесь!

– Можем!

Тон голоса Тима был враждебным, почти злым. Жиль вздрогнул и, снова поглядев на своего друга, не узнал его. Всегда веселое лицо лесного следопыта стало тяжелым и твердым, как камень.

– Ты думаешь, что говоришь?

Тим взглянул прямо в глаза своему другу, почти коснувшись длинным носом лица Жиля.

– Я только об этом и думаю! Посмотри правде в лицо, старина. Девушки только задерживают нас, без них мы бы не вляпались в эту историю, а каждая потерянная минута может обернуться катастрофой. Почем ты знаешь, может быть, как раз в этот час Арнольд сдает Уэст-Пойнт англичанам? Мы прежде всего солдаты и выполняем задание, значит, наш долг – удрать отсюда как можно скорее, с женщинами или без них! Только не говори мне, чтобы я уходил один. Если нам преградит путь банда «ковбоев», то двух человек и то будет мало, а ведь нужно, чтобы хоть один из нас пробился любой ценой! Ну же, сделай одолжение, оставь все эти рыцарские ухватки и громкие слова.

– Но что станет с ними?

– Бог поможет им, как сказал бы ван Барен!

И потом, этот тип, даже если он не тот, за кого себя выдает, все же не станет резать их на куски.

Худшее, что может с ними случиться, так это то, что их заставят прислуживать Марикье… Теперь постараемся найти выход.

Тим поднялся, чтобы этим показать, что совещание окончено, и принялся кружить по сараю, подобно тому, как это раньше делал Жиль, но только уткнув нос в землю, как собака, ищущая след.

– Ты теряешь время зря, – проворчал Жиль. – Между досками стен не просунуть и иголки. Этот сарай выстроен на совесть.

Яростным жестом он смахнул каплю воды, упавшую ему на нос.

– Он хорошо построен, но крыша у него худая, сквозь нее льет…

Тут Жиль поднял глаза вверх и вгляделся в крышу, сделанную из толстых досок.

– Тим! – позвал он. – Может быть, есть способ… Смотри… Тюки с папоротником доходят до самого верха. Надеюсь, нам удастся взобраться наверх и сдвинуть одну из досок. Если это было под силу ветру, почему бы и нам…

Он умолк. Глаза Тима блеснули; он прикинул высоту сарая, затем, не говоря ни слова, полез на тюки.

– Вперед! – только и сказал он.

Взобраться на скользившие под ногами большие тюки было нелегко. Друзьям пришлось умерить свой пыл и действовать осторожнее. Когда они взобрались на самый верх, им понадобилось переместить несколько тюков, чтобы сделать площадку и обезопасить себя от обвала.

С помощью Тима, который, напрягшись всем телом, удерживал сразу три тюка с сеном, чтобы дать другу возможность обрести хоть какое-то равновесие. Жиль добрался до самой крыши, попытался сдвинуть одну из досок и с радостью почувствовал, что, хоть она и тяжелая, ее все же можно приподнять. Должно быть, гвозди, которыми она была прибита, расшатались.

– Боюсь, что одному мне не справиться, – шепнул Жиль. – Нужно, чтобы мы оба были на одном уровне и действовали вместе.

– Попробуем. Слезай…

На вершину пирамиды нагромоздили еще несколько тюков, укрепили их как только было возможно, и в конце концов друзья оказались под самой крышей. Тим ощупал рукой доски.

– Если мы нажмем вместе, то должно получиться, – сказал он удовлетворенно. – Давай!

– Подожди…

Жиль торопливо стянул с себя подобие черного сюртука, которым он был обязан щедрости Якоба, и набросил его на лампу. Сарай погрузился в темноту.

– Ты рехнулся? – прошептал Тим.

– Вовсе нет! Как ты думаешь, что будет, если ван Барен высунется и увидит свет над крышей сарая? Нам не нужен свет, чтобы сделать то, что мы хотим.

Под совместным напором Тима и Жиля доска приподнялась с одного конца, но другим все еще держалась. Они нажали посильнее, не обращая внимания на дождь, который теперь заливал их, смешиваясь с потом. В конце концов доска поддалась, заскользила и с глухим стуком упала на землю. Беглецы оказались полностью под открытым небом и под льющимся с него дождем.

Мгновение спустя оба уже были на крыше и осторожно принялись спускаться вниз по мокрым, скользким доскам крыши. Спуск был еще более трудным для Жиля из-за лампы, с которой он не пожелал расстаться, как ни уговаривал его Тим. Наконец они добрались до водосточного желоба. От него шла труба, спускавшаяся в бочку, до краев наполненную водой. Скользнув по трубе, они оказались на мокрой земле, испытав глубочайшую радость, и вздохнули от облегчения.

Оглядевшись вокруг, друзья поняли, что находятся на возделанном участке земли между сараем и домом, который стоял прямо перед ними, черный, безмолвный и столь пугающий, что сердце Жиля сжалось.

– Тим… – прошептал он. – Нужно попытаться увести их… Мы не можем оставить их так… это было бы…

Жиль замолчал, чуть не задохнувшись: здоровенная лапа Тима зажала ему рот так крепко, как прижимается к скале устрица. Американец безжалостным тоном сказал другу на ухо: