Текст книги "Макамы. Арабские средневековые плутовские новеллы"

Мервская макама
(тридцать восьмая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– С тех пор как стали дороги тянуться к моим ногам и чернила стал извергать мой калам,[219]219
  …чернила стал извергать мой калам… – т. е. когда я научился писать; другое объяснение: когда я достиг половой зрелости.


[Закрыть] полюбил я полезные изречения и истории назидательные, поучительные рассказы разыскивать стал старательно, из источника мудрости их я стремился напиться, как путник ночной к огню стремится. А владельцев адаба[220]220
  Адаб. – В средние века на мусульманском Востоке понятие «адаб» включало совокупность знаний, норм поведения и правил вежливости, которые считались необходимыми для каждого образованного человека; этим же словом обозначалась отрасль литературы – занимательное и поучительное чтение, чаще всего представленное антологиями коротких рассказов, стихов и изречений, из которых указанные выше знания и правила можно было извлечь.


[Закрыть] когда я отыскивал, то удерживал их за стремя и зекат с их сокровищ взыскивал, но такого, как серуджиец, я не видал и никогда не встречал, у кого бы из туч ливень лился сильнее и кто бы смолу клал на дырки точнее. Однако он был непоседлив, словно месяц на небесах, и подвижен, словно пословица, что у всех на устах. Меня манил его красноречия свет и привлекала тонкость его бесед – ради них часто родину я покидал, а тяготы путешествия сладостными считал.

Однажды во время странствий решил я в Мерве[221]221
  Мерв – древний город в Хорасане (ныне – территория советской Туркмении; руины в 30 км от г. Мары).


[Закрыть] остановиться – свидание с Абу Зейдом мне предсказали птицы.[222]222
  Гадание по полету птиц было распространено еще в доисламскую эпоху. Человек, задумав что-либо, находил птичье гнездо и вспугивал сидящую там птицу. Если птица летела направо, это означало положительный ответ, налево – отрицательный.


[Закрыть] Искал я его на рынках и на майданах, путешественников расспрашивал в ханах, да никак не мог я напасть на след: кого ни спрашивал – нет как нет! Наконец отчаяние победило желание и надежду сменило разочарование.

Как-то раз посетил я мервского вали – а он был из тех, в ком власть и богатство благородства не затмевали. И вдруг появился Абу Зейд, в рубище нищенское одетый, а на лице его – лишений приметы. Он приветствовал вали, как бедняк, что пред владыкой заискивает и его благосклонность снискивает. Затем он сказал:

– Да избавит Аллах тебя от порицания, да исполнит твои желания! Знай: на кого дела возлагаются, к тому упования устремляются, а кто заслужил превозношения, к тому возносят прощения. Счастлив тот, кто, видя судьбы благосклонность, питает к благодеяниям склонность, отчисляя зекат с обильных благ в пользу того, кто сир и наг. И блажен, кто возлагает на себя ублажение всех, достойных его уважения. Ты гордость времени, города ты опора, к тебе с надеждой обращаются взоры, и к дверям твоим тянутся караваны, привлеченные щедростью благоуханной. Просьба любая в доме твоем оседает, и к людям покой с ладоней твоих стекает; Аллаха великая милость тебя осеняет и твои закрома наполняет.

Посмотри на меня, несчастного старика: участь моя горька. Было время – ветви мои зеленели и плоды на них обильные зрели, а когда запылала моя голова сединой[223]223
  Цитата из Корана (сура 19, ст. 3).


[Закрыть] – встали беды у меня за спиной. Пришел я к тебе из страны далекой, сраженный нуждою жестокой, мечтая, что меня напитает море твое полноводное и возвысит покровительство твое благородное.

Надежда просителя согревает и дарителю помогает. Пусть подскажет тебе божий страх обойтись со мною, как с тобой обошелся Аллах, дать мне то, что я заслужил по праву и тем приумножить твоей добродетели славу. Не отворачивай свой светлый лик от бедняка, что в собранье твое проник, и пусть ладонь твоя не сжимается для того, кто с мольбой к тебе обращается и поддержки просить решается.

Жадный любви не дождется, скупому купить себе славу не удается. Нет, умен только тот, кто щедро добычу свою раздает и если одаривать начинает, то град даров своих не прекращает. А поистине благороден лишь тот, у кого из рук поток золотой течет, от кого ты ни разу не услышишь отказа.

Тут Абу Зейд замолчал, присмирев, надеясь, что щедрые всходы даст его обильный посев. Вали тоже молчал – он поджидал: польется еще вода или весь источник старик исчерпал и даст ли искры его огниво, разжигая огонь ушам и умам на диво. Абу Зейд не понял причины его молчания и замедления подаяния. Заговорил он, гневом пылая, на ходу стихи сочиняя:

 
Не презри мудреца за то, что босиком
Явился он к тебе голодным бедняком!
Согбенного нуждой надежды не лишай —
Молчит он пред тобой иль остр он языком.
Просителю прости назойливость мольбы,
Того, кто смят бедой, одаривай добром.
Ведь пользу лишь тогда богатство принесет,
Коль славою оно тебе украсит дом.
Кто славу покупал за щедрые дары,
В убытке никогда тот не бывал потом.
И умному простят стяжанье благ земных,
Коль щедростью своей к богатству он влеком.
Стремясь творить добро, прими высокий сан —
Так славу обретешь ты собственным трудом,
И во сто крат сильней, чем амбры аромат,
Хвала свой аромат распространит кругом.
Но скупость никогда не встретится с хвалой,
Как страусу вовек не встретиться с китом.[224]224
  …как страусу вовек не встретиться с китом – т. е. как не встретится никогда сухопутное животное с морским.


[Закрыть]
Да, кто раскрыл ладонь – снискал любовь людей,
Но добрых слов никто не скажет о скупом!
Скупец найдет предлог подарка избежать,
За то клянут его и поминают злом.
Убогому блага без счета расточай —
Пусть будет он смущен даров твоих дождем.
И торопись, пока превратности времен
Не изогнут тебя уродливым крючком.
У каждого из нас изменчива судьба,
Ей долго не бывать в обличий одном.
 

– Прекрасно! – воскликнул вали, когда Абу Зейд замолчал наконец. – Теперь скажи, откуда ты родом и кто твой отец.

Абу Зейд прищурился с легкой насмешкой и ответил стихами, ни минуты не мешкая:

 
Об отце не пытай – мужа ты испытай,
А потом прогони иль наперсником сделай.
Если сладко вино – то не все ли равно,
Что отцом его был виноград недозрелый?
 

Сказал рассказчик:

– Его красноречия небывалая сила вали вконец покорила. Растрогался он старика печальной судьбой и, как близкого родственника, усадил его рядом с собой. Потом казначея в сокровищницу послал и столько подарков принести приказал, чтобы отныне гордо влачился длинный подол старика, чтобы ночь без забот показалась ему коротка. И ушел Абу Зейд с набитой мошной и веселой душой. Вышел я за ним по пятам и пошел по его следам. Ушли мы из дома вали туда, где чужие нас не видали и не слыхали. И тогда я сказал:

– Удача сопутствует тебе: наградил тебя вали дарами, вняв твоей слезной мольбе.

Абу Зейд просветлел и просиял, Аллаху всевышнему пышно хвалу воздал, и, плечи с достоинством распрямляя, сказал он, гордости своей не скрывая:

 
Кто успех оплатил благородством родителей,
Кто – делами, которыми хвастаться нечего;
Мне ж успех подарили не предков достоинства,
А ученость моя и мое красноречие!
 

И добавил:

– Горе тому, кто с адабом незнаком, и достоин похвал, кто его добывает упорным трудом.

Так, возбудив во мне восхищение, он ушел и покинул меня в огне огорчения.

Оманская макама
(тридцать девятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– С тех пор как щеки мне покрыл пушок и стал кудрявиться мой лобок, возымел я к странствиям неодолимую страсть, в далекие страны мне захотелось попасть. По степям и пустыням, не слева я с верблюжьей спины, в долины спускаясь и поднимаясь вверх, на холмы, готов был без устали ездить я от жилища к жилищу и от пепелища к пепелищу, посещая места известные и глухие, на пути встречая источники свежие и колодцы сухие, устремляясь в дорогу вновь и вновь, пока нога махрийских верблюдов не стопчутся в кровь и пока не сотрутся копыта быстрых коней, истомленных усталостью долгих путей.

Наконец надоело мне но пустыням скакать – я задумал Оман[225]225
  Оман – область на юго-востоке Аравийского полуострова, омываемая Аравийским морем.


[Закрыть] повидать. Выбрал в надежный корабль, погрузил на него припасы: тюки с товарами, дорожные сумы, воды и пищи запасы; с тревогой в душе взошел на корабль, в неразумии себя упрекая, Аллаха моля о спасении и обеты ему давая.

Тьма ночная окутала небеса; мы приготовились поднять якоря и поставили паруса. Но неожиданно наших ушей достиг с берега громкий крик:

– О вы, идущие в море со страхом или без страха согласно воле Аллаха! Хотите я буду вашим проводником и поведу вас верным путем, от опасностей оберегая, от мучений дорожных избавляя?!

Мы ответили:

– Хорошо, пусть сияние твоих знаний светит нам впереди, как верный друг, нас верным путем веди!

Незнакомец спросил:

– Возьмете ли вы попутчика, не обремененного грузом тяжелым, но наделенного нравом веселым? Займет он места немного, а в его пропитании положитесь на бога.

Мы решили, что просьба для нас легка и не жаль нам куска для проводника. Он же, взойдя на корабль, возопил:

– О всевышний, сей корабль от бед сбереги, от опасностей в бурных морях нам помоги! Доводилось мне слышать от ученых мужей, что всевышний в премудрости своей именует невеждами не тех, кто знаний не получил, а тех, кто незнающих плохо учил.

Известно нам от пророков заклинанье чудесной силы, многих оно спасло от могилы. Заклинание это я не стану от вас скрывать – не в моих привычках молчать. А вы словам моим усердно внимайте, хорошенько запоминайте, поступайте согласно заветам пророков святых и учите тому же других. Заклинанье сие – талисман отплывающих в море, охраняет владеющих им от погибели в бурном просторе. В дни потопа владел им наш праотец Ной[226]226
  Вариант библейской истории о Ное и потопе изложен в суре 11 Корана.


[Закрыть] – так он жизнь сохранил и себе и животным, которых он взял с собой. В истории этой нет ни слова обмана, чему свидетельством служит известная сура Корана.

Вслед за историей Ноя поведал наш спутник речистый иного других историй, затейливых и цветистых. И словами всевышнего закончил ловко: «Плывите в нем, во имя Аллаха его движение и остановка».[227]227
  Цитата из Корана (сура 11, ст. 43).


[Закрыть]

А потом, вздохнув глубоко, как влюбленный, страстью своей утомленный, или верующий, в молитве склоненный, он сказал:

– По воле господней корабль я буду вести, от бед охранять в пути и помогать вам полезным советом – Аллах мне свидетель в этом!

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

– Все внимали ему, восхищенные, красноречием упоенные, а сердце мое наконец подсказало разгадку того, что тьма ночная скрывала. Я сказал:

– Заклинаю тебя Аллахом, который любой обман обнаружит, – признайся, ведь ты Абу Зейд ас-Серуджи?

Он ответил:

– Ты прав, нетрудно было о том догадаться – ведь за тучами солнце не может долго скрываться.

Свет радости душу мою озарил, я счастливый случай благословил. Надул паруса нам попутный ветер, и в море вышли мы на рассвете. С ясного неба солнце светило приветно, и время в пути бежало для нас незаметно. Другу старому был я так рад, словно в руки попал мне несметный клад. Как жаждущий, который не может напиться, я не мог с Абу Зейдом наговориться.

Вдруг ветер неистовый налетел, и сразу над нами небосвод потемнел. Высокие волны стали в борта ударяться с размаху, спутники наши потеряли память со страху. Спеша укрыться от страшной бури, корабль мы к острову повернули: со стихией в спор мы не хотели вступать и решили на суше попутного ветра ждать.

Буря долго не унималась; ни еды, ни воды у нас не осталось. Голод плавателям грозил. И тогда Абу Зейд предложил:

– Если будем недвижно сидеть у воды, не высидим ни крошки еды. Не лучше ль в глубь острова нам пойти, счастья с тобой попытать в пути?

Я ответил:

– С тобою пойду я всюду, верной тенью шагать по стопам твоим буду, терпелив и покорен, как подошвы сандалий, но душу живую здесь мы встретим едва ли.

По острову долго мы блуждали, надежду совсем уже потеряли, от жажды и голода истомились и от усталости с ног валились. Как вдруг увидели перед собой высокий дворец, окруженный стеной. В стене ворота железа литого, а в воротах рабы стоят и глядят сурово.

Приходится путь по лестнице снизу всегда начинать; без веревки воды из колодца никому не достать – вот и мы, чтобы попасть к господам, обратились сначала к рабам, а они печальны, удручены, словно тяжкой болезнью больны. Спросили мы юношей о причине печали, во они упорно молчали, в ответ не промолвили ни слова, ни хорошего, ни дурного. Мы подумали: «Может быть, это мираж, манящий издалека? Может быть, мы за пламя костра приняли огонек светляка?» И сказали:

– Проклятье на головы наглецов, вместо ответа свои языки жующих, и проклятье на головы глупцов, вопросы им задающих!

Тут вышел вперед один из них, с виду постарше остальных, и промолвил:

– О люди, не следует нас порицать и упреками осыпать, ибо в горе глубоком мы пребываем и вокруг ничего не замечаем.

Абу Зейд сказал ему:

– Петлю печали, стянувшую горло, ослабь поскорей, горе свое словами излей. Во мне ты найдешь врачевателя, сведущего во многих делах, прорицателя опытного, читающего в умах и сердцах.

Тогда страж рассказал:

– Знай, что этого замка владыка – повелитель сих мест и государь великий – много лет в огорчении пребывал: лучших девушек острова в жены он брал, но Аллах ему сына не посылал. Наконец одна из царских жен понесла, стройная пальма побег дала. Надежда в душе царя зародилась; стал он дни и часы считать, моля, чтобы время поторопилось. Но когда наступил желанный срок, снова бедою грозит нам рок: роженицу страшная боль терзает, ни на мгновенье не утихает, а разродиться она не может – вот почему нас отчаянье гложет. Боимся мы и за мать и за плод, а как помочь – никто не поймет.

Тут разразился он громким рыданьем и произнес с глубоким страданьем:

– Все мы Аллаху принадлежим, все в его лоно вернуться должны.

Абу Зейд воскликнул:

– Утри свои слезы и выслушай весть благую – вашему горю с радостью помогу я. Знаю я одно заклинанье, оно облегчает роды; много раз я его испытывал за долгие годы.

Побежали рабы к своему господину гурьбой, спеша поделиться вестью благой, тут же вернулись, нас во дворец позвали, и мы с Абу Зейдом перед царем предстали. Почтительно мы поклонились царю. Он сказал Абу Зейду:

– Я богато тебя одарю, если поможет твое заклинание: сохранит младенца и жене облегчит страдания.

Абу Зейд даром времени не терял: калам заточенный принести приказал, пенку – белый камень морской, чашу, полную розовой водой, а к ней примешать шафрана толченого для успеха заклинанья ученого. Не успел он дух перевести, как рабы поспешили все принести. Абу Зейд опустился на колени; уткнувшись в землю лицом, Аллаха молил о прощении; затем всех присутствующих удалил и к заклинанию приступил: взял в руки калам, засучил рукава и шафраном на белом камне начертал такие слова:

 
О младенец во чреве, прими мой совет:
Ты в надежном убежище, сыт и согрет,
Ты не ведаешь страха, не знаешь тревог,
Ни друзей, ни врагов у тебя еще нет.
Но удары судьбы поджидают тебя,
Только стоит тебе появиться на свет.
От жестокого мира пощады не жди —
Ты увидишь, что полон он горя и бед,
И прозрения горечь тебя напоит,
Ты заплачешь в предчувствии тягостных лет.
Нет, спокойную жизнь не спеши покидать,
Ты дремли, оболочкой надежной одет.
Если манит лукавый обманщик тебя
Выйти в мир треволнений из сладких тенет —
Берегись, соблазнителю ты не внимай,
Знай: молчанье твое – самый лучший ответ.
Наставление мудро мое, но – увы —
Вызывает сомненья и добрый совет!
 

Присыпав написанное песком, обернул он камень шелковым лоскутком, сто раз кряду на него поплевал, амброй попрыскал и приказал роженице к ляжке амулет прививать и появленья младенца ждать.

Едва мы успели глазом моргнуть и глубоко вздохнуть, как младенец явился на свет, презрев Абу Зейда добрый совет. Помогло, как видно, ему заклинание, и дворец наполнился ликованием. Абу Зейда все обступают, со всех сторон за одежду хватают: все хотят, чтоб на них снизошла благодать, поэтому каждый стремится за полу его подержать и руку ему поцеловать – словно он сподвижник пророка Увейс[228]228
  Увейс алъ-Карани (VII в.) – один из наиболее уважаемых жителей Куфы, прославившийся аскетическим образом жизни.


[Закрыть] или эмир Дубейс.[229]229
  Дубейс аль-Асади – современник аль-Харири, эмир г. Хилла (Ирак), известный своей щедростью.


[Закрыть] На него подарки сыплются градом, царь готов отдать всю казну в награду. Накрыла удача Абу Зейда своим плащом, в миг единый он сделался богачом.

Тем временем буря утихла и успокоилось море, продолжить свой путь в Оман нам предстояло вскоре. Абу Зейд, довольный дарами, к отплытью готовился вместе с вами. Но царь, искусством его плененный, его талантами восхищенный, и мысли не хотел допустить такого искусника отпустить. Абу Зейд стал царю как брат родной и распоряжаться мог царской казной.

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Видя, что Абу Зейда прельщают щедроты царя, я стая укорять его, говоря, неужели он родину отринет и друзей любимых покинет.

Абу Зейд мне ответил:

– Друга не спеши упрекать, дай ему прежде слово сказать.

И продекламировал такие стихи:

 
К чему тосковать о родине, где был ты всего лишен?
Беги оттуда, где низкий превыше всех вознесен.
Приют отыщи надежный, пусть будет он отдален, —
Достойно ль там оставаться, где всеми ты притеснен?
Считай своей родиной место, где ты от зла защищен,
И брось вспоминать о крае, где был когда-то рожден.
Ведь всякий, свободный духом, в отечестве ущемлен, —
Жемчужина средь песчинок, затерян, ее оценен,
 

Потом добавил:

– Я пред тобой оправдался. О, если б и ты со мною остался!

Однако я поспешил отказаться, и с Абу Зейдом мне пришлось расстаться. Мы попросили друг у друга прощенья за невольные прегрешенья и перед разлукой, как братья, заключили друг друга в объятья. Всем потребным он снабдил нас в дорогу, но в сердце моем посеял печаль и тревогу. И когда пришла нам пора проститься, я подумал: пусть бы лучше погибли и младенец и роженица!

Тебризская макама
(сороковая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Помню, когда-то жил я в Тебризе[230]230
  Тебриз – город в Иране.


[Закрыть] весело и богато. Но недолго длились счастливые дни – днями трудными сменились они. Ветер злосчастий всех раскидал, друзей, покровителей я растерял и решился с Тебризом проститься, в странствия вновь пуститься. Стал я что нужно в путь запасать да попутчиков верных искать. Как вдруг Абу Зейд идет мне прямо навстречу, рваный плащ накинув на плечи, а вокруг него – женщины огромной толпой, словно стадо верблюдиц, спешащих на водопой.

Друга стал я расспрашивать, что случилось, уж не беда ли с ним приключилась, давно ль он в Тебризе, куда идет и почему за собой такую ораву ведет. На одну из спутниц, идущую рядом, с красивым лицом и со злобным взглядом, Абу Зейд указал и сказал:

– Я взял ее в жены, чтобы грязь холостяцкую она с меня смыла, чтобы нежною лаской жизнь мою усладила. Но взвалил я на плечи непосильную ношу – весь в поту, задыхаюсь, вот-вот ее сброшу. Нрава злее, чем у нее, в целом мире не сыщешь, коварнее женщины не отыщешь. Супружеских прав моих она признавать не желает, а чтобы алчность ее утолить, доходов моих не хватает. Я устал от нее, как от тяжкой работы, вместо покоя она принесла мне одни заботы. Мы теперь к городскому кади идем, у него-то уж мы справедливость найдем: пусть он или помирит нас, или даст нам развод тотчас.

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

– Тут любопытство мое разгорелось: кто из них верх возьмет, мне узнать захотелось. На сборы махнул я рукой и пошел за супругами, хоть и прок в этом был небольшой. Вот мы явились к тебризскому кади в дом, а этого кади молва называла великим скупцом – из тех, кто никогда не решится даже добычей своей зубочистки с тобой поделиться. Абу Зейд колена перед судьей преклонил и во всеуслышание возгласил:

– Да будет милостив к нашему кади Аллах и да пошлет ему щедрот своих в успеха в делах! Знай, что эта верблюдица не хочет узды признавать, упрямится, в сторону норовит убежать. Я же покорней ей, чем пальцы рук, и в обхожденье – самый сердечный супруг.

Кади сказал:

– Негодница! Мужу непослушание требует строгого наказания! Если ты его прогневила, то побои жестокие заслужила!

Женщина ответила:

– Пусть судья досточтимый знает, что муж мой целые дни на задворках где-то гуляет, меня в одиночестве оставляет и меня же потом обвиняет!

Обратив к Абу Зейду суровый взор, кади воскликнул:

– Какой позор! Верна посеяв в пустыне, ты ждешь урожая или хочешь цыплят получить, на камни наседку сажая! Скорей уходи! Нет для тебя прощения! Ты вызываешь во мне отвращение!

Абу Зейд завопил:

– Свидетелем мне Аллах, эта женщина лживей, чем Саджах![231]231
  Саджах – выступила как пророчица после смерти Мухаммеда; сведений о ее личности и о содержании ее проповеди очень мало. Мусульмане объявили ее лжепророчицей.


[Закрыть]

Жена его в ответ закричала:

– Лживей, чем он, я еще никого не встречала! Клянусь дорогой к Мекканскому храму, он превосходит лживостью лжепророка Абу Сумаму![232]232
  Абу Сумама – Мусейлима, выступивший с проповедью единобожия еще при жизни Мухаммеда и подчинивший себе область Йемаму в Центральной Аравии. Мусульмане объявили его лжепророком и в 633 г. послали против него войско. Мусейлима и многие его сподвижники были перебиты


[Закрыть]

Гнев Абу Зейда ярким пламенем запылал; рассердясь на жену, такую он речь сказал:

– Стыдись, распутница, вонючая лужа, отрава соседа, горе для мужа! Когда мы одни, ты меня терзаешь, а перед людьми во лжи обвиняешь. Вспомни, когда тебя к мужу ввели[233]233
  По мусульманскому обычаю, муж до свадьбы не видит невесту; во время свадебной церемонии лицо невесты скрыто густым покрывалом. Церемония заканчивается введением жены в комнату мужа. Здесь она снимает покрывало, и муж впервые видит ее лицо.


[Закрыть] – о, как люди меня обмануть могли! – обезьяны ты была безобразней, чумы заразней, зловоннее мертвечины, жестче старой овчины, риджля[234]234
  Глупее риджля – арабская поговорка. Риджль – растение из семейства портулаковых; считается «глупым», так как растет на берегах рек настолько близко к воде, что течение постоянно подмывает его корни и сносит с места.


[Закрыть] глупее, сухой мочалки грубее, подстилки в хлеву грязнее, зимних ночей холоднее, голее кожуры граната и шире устья Тигра и Евфрата! Все грехи я твои прикрыл, в тайне твой позор сохранил!

Но даже если б с тобой поделилась Ширин[235]235
  Ширин – жена персидского царя из династии Сасанидов Хосрова II Парвиза (590–628), упоминаемая во многих восточных хрониках. Она славилась своей красотой и преданностью мужу. К IX–X вв. о любви Хосрова и Ширин сложился большой цикл преданий; они использованы Фирдоуси («Шахнаме») и Низами («Хосров и Ширин»).


[Закрыть] красотой, а Зебба[236]236
  Зебба – Зенобия (III в.) – пальмирская царица; при ней и правившем до нее ее муже Узейне Пальмирское царство достигло наивысшего политического могущества.


[Закрыть] – власти своей полнотой, приданым бы поделилась Вуран,[237]237
  Вуран – жена аббасидского халифа аль-Мамуна (813–833), славившаяся красотой, дочь одного из богатейших аббасидских наместников.


[Закрыть] а троном – Балкис, чьим мужем был царь Сулейман,[238]238
  Балкис (царица Савская) и царь Сулейман (Соломон) – библейские персонажи, легенды о которых известны в арабском фольклоре и нашли отражение в Коране (сура 27).


[Закрыть] будь ты, словно Зубейда,[239]239
  Зубейда (762–831) – жена аббасидского халифа Харуна ар-Рашида.


[Закрыть] богата, красноречива, как аль-Ханса, оплакивающая брата, будь, как Рабиа,[240]240
  Рабиа бинт Исмаил аль-Адавийя (ум. в 801 г.) – первая мусульманская женщина-подвижница.


[Закрыть] благочестива, как мать корейшитов,[241]241
  Мать корейшитов – Хиндиф, или Лейла бинт Имран, жена одного из родоначальников североарабских племен – Ильяса ибн Мудара. Она очень гордилась своим потомством и впоследствии особо чтима была за то, что пророк Мухаммед, происходивший из североарабского племени корейш, был ее прямым потомком.


[Закрыть] горделива, – все равно я тобою бы погнушался, седлом своим сделать бы тебя отказался, не пустил бы к тебе и своего жеребца – клянусь всемогуществом творца!

Тут женщина разозлилась, рукава засучила, к Абу Зейду в ярости подскочила:

– Ах ты, который Мадира[242]242
  Мадир – известен своей скупостью, вошедшей в пословицу. Скупость его доходила до того, что он, напоив своих верблюдов из водоема, нарочно загрязнял воду испражнениями, чтоб ею не мог пользоваться никто другой.


[Закрыть] гнуснее, жалкой блохи грязнее, гиены трусливей, ворона злоречивей! Ты язык наточил, как острый нож, режешь честь мою – а сам-то хорош! Ты ослицы Абу Дуламы[243]243
  Абу Дулама (ум. в 786 г.) – негр-вольноотпущенник племени асад, придворный панегирист и шут первых аббасидских халифов. Его ослица безобразного вида, брызгавшая на окружающих мочой, вошла в пословицу.


[Закрыть] сквернее, клопа-кровопийцы вреднее, обрезка ногтя невидней, порчи воздуха в собранье постыдней!

Даже если б у Хасана[244]244
  Хасан аль-Басри (642–728) – знаменитый мусульманский аскет-проповедник, прославившийся ясным умом и исключительным красноречием.


[Закрыть] проповедовать ты научился, если б аш-Шааби[245]245
  Аш-Шааби Амир ибн Абдаллах (642–723) – знаток Корана и мусульманского предания, советник халифов.


[Закрыть] ученостью с тобой поделился, если бы, как Джарир,[246]246
  Джарир ибн Атыйя (ум. в 733 г.) – придворный поэт омейядских халифов, особенно прославившийся своими сатирами.


[Закрыть] ты прославился сочиненьем сатир, если б в поэтике ты превзошел аль-Халиля,[247]247
  Аль-Халиль – Абу Абд ар-Рахман Халиль ибн Ахмед аль-Васри (712–778), один из первых арабских филологов; установил систему арабской метрики.


[Закрыть] если бы Абд аль-Хамида[248]248
  Абд аль-Хамид ибн Яхья аль-Катиб (ум. в 750 г.) – секретарь последнего омейядского халифа Мервана II. Славился как великолепный оратор, знаток риторики, основоположник эпистолярного жанра в арабской литературе.


[Закрыть] затмил красотою стиля, если бы наподобие Кусеа[249]249
  Кусе ибн Сайда (VI в.) – знаменитый оратор доисламской эпохи, чье красноречие вошло в пословицу.


[Закрыть] овладел ты ораторским искусством, знал бы, как Абу Амр,[250]250
  Абу Амр ибн аль-Ала (ум. в 770 г.) – один из первых арабских филологов, знаток грамматики арабского языка и коранических разночтений.


[Закрыть] грамматику и правила чтения или, словно аль-Асмаи, отдавал бы поэзии предпочтение, – то и тогда бы, клянусь Кораном, в моей мечети ты бы не стал имамом. Нет, мечом в моих ножнах тебе не бывать, даже привратником у дверей моих не стоять! Клянусь Аллахом, не пригоден ты ни к чему, не можешь служить даже палкой, чтоб повесить суму!

Обоих выслушав, сказал им судья:

– Друг друга вы стоите, вижу я. Волчица и коршун – отличная пара! И ни к чему вам бесплодная свара. Оставь-ка, муж, свою злость поскорей, не ищи ты к дому окольных путей. А ты, жена, не бранись, поласковей мужа встречай да пошире дверь перед ним отворяй.

Сказала женщина:

– Клянусь Аллахом, лишь тогда я закрою рот на замок, когда он оденет меня с головы до ног. А чтобы покорность мою заслужить, должен он голод мой утолить.

Абу Зейд троекратно поклялся в том, что все его достоянье – рваный плащ, что на нем. Проницательным оком на супругов судья взглянул, острым умом кое-что смекнул, сурово нахмурясь, недовольство свое показал, потом сказал:

– Вам мало того, как видно, что перед судом вели вы себя бесстыдно, не стесняясь, друг друга бранили и, греха не боясь, друг на друга помои лили. Вы хотите еще меня провести, вокруг пальца надеетесь обвести. Но клянусь, мимо цели вы стрелы метали и напрасно за простака меня принимали. Повелитель верующих – да продлит его дни Аллах и да повергнет врагов его в прах – поставил меня споры тяжущихся судить, не долги их взаимные платить. Клянусь его милостью, даровавшей мне судейское звание, право суд вершить и налагать наказание, если вы не раскроете мне свои тайные козни и не признаетесь, в чем секрет вашей розни, то позор всенародный будет вам наказаньем, чтобы пример ваш постыдный всем послужил назиданьем.

Абу Зейд взор потупил, коварство тая, и промолвил:

– Слушай меня, судья:

 
Я – Абу Зейд ас-Серуджи, а это – моя жена.
Поверь мне, что с солнцем рядом стать может только луна.
Красой и нравом веселым – всем щедро наделена,
В свой храм моего монаха всегда впускает она.
И жажду мою утоляет только она одна,
Один лишь знаю источник, его лишь вода вкусна.
Но вот уж почти неделю мы ночи проводим без сна.
Взгляни на жену – ты видишь, она худа и бледна,
И я причины не скрою – давно уж она голодна.
Мы долго терпели, но силы теперь истощились до дна.
И вот мы придумали хитрость – недаром жена умна, —
На щедрость того уповаем, чья не скудеет казна.
В том, что бедны мы, право, беда наша, не вина.
Униженно голову клонит тот, чья печь холодна,
А честного в платье плута рядит пустая мошна.
Вот наша печальная тайна стала тебе ясна.
Суди нас теперь, о кади, подсказка тебе не нужна,
Казнить ты и миловать волен, на то тебе власть дана.
 

Тут кади воскликнул:

– Отряхни заботы с твоей души и утешиться поспеши. Ты не только заслуживаешь прощенья, но и за беды твои достойного возмещенья.

При этих словах жена возмутилась и, к свидетелям обратись, на судью напустилась:

 
О жители Тебриза, в целом свете
Судьи достойней, право, не сыскать,
В нем нет пороков, даже самых малых,
Коль одного порока не считать —
Что поровну делить он не умеет,
Привыкши долго львиную хватать.
Ведь мы вдвоем пришли к нему, желая
Плодов заветных с дерева сорвать.
И что же? Старика он награждает,
Готов и похвалить и приласкать,
Мне ж ожидать хвалы или награды —
Ну словно дождика в июле ждать!
А между тем все это представленье
Я старика подбила разыграть,
И если захочу, то может кади
Посмешищем всего Тебриза стать!
 

Когда кади увидел, что эти двое на все способны, а языки их бритвам подобны, он понял, что они опаснее всякой заразы и могут навлечь на него все беды сразу, ибо отпустить одного с дарами, а другого с пустыми руками все равно что с долгами расплачиваться долгами или, молитву. творя в час заката, совершать вместо трех лишь два ракята.[251]251
  Ракят – определенный повторяющийся цикл молитвенных поз и формул. Каждая молитва состоит из установленного числа ракятов.


[Закрыть] Кади нахмурился и зажмурился, насупился и потупился, забормотал невнятно, заговорил непонятно, кляня судейскую должность злосчастную и судьбу, ему неподвластную, и все несчастья, что на него навалились, словно бы сговорились Вздохнувши тяжко, словно он все добро свое потерял, кади, как женщина, зарыдал и сказал:

– Неужели не удивляет вас, что две стрелы меня одного поразили зараз? Видано ли, чтоб за одно и то же плату требовать дважды? Разве напасешься воды на всех, кто страдает от жажды?

Затем он обратился к привратнику, у двери стоявшему и все приказания его выполнявшему, и сказал:

– Это день испытания, день страдания! Клянусь, злополучней я не видывал дня: нынче не я сужу, а судят меня. Не я справедливый налог налагаю, а с меня ни за что ни про что мзду взимают. Избавь ты меня от них, болтунов безбожных, парой динаров им глотки заткни понадежней, а после того выставь их за порог да двери запри на замок. Всем скажи, что судья нынче занят, жалобщиков не принимает; пусть ко мне никто не приходит и тяжбами не донимает.

Привратник от жалости к господину тоже всплакнул, рукавом со щеки слезу смахнул, вручил Абу Зейду и его жене по динару и сказал, выпроваживая достойную пару:

– Готов засвидетельствовать, вы двое хитрей всех живущих на свете, даже джиннов, не только людей! Однако советую вам суды уважать и язык свой в узде держать. Ведь не всякий на тебризского кади похож и не всюду любителей стихотворства найдешь!

Супруги привратника поблагодарили, совет его по достоинству оценили и удалились, добыче рады, оставив кади, снедаемого досадой.