Текст книги "Между-Мир"

Хансен бросился прочь из купола, так же поступили Кохома, Логан и большинство других сотрудников. Наверху остался один Карбок со своими людьми. Он поносил их за неисполнительность и неумелость. Ему даже в голову не пришло, что газовые баллоны плавунов состояли из отдельных отсеков. И уж откуда ему было знать, как быстро эти отсеки восстанавливаются и заполняются свежим газом, вырабатываемым в только что регенерировавших стенках клеток. Карбок отказывался признать бессилие, в данном случае лазерных пушек, которыми запросто можно сбить челнок или большой самолет. Он отказывался расписаться в собственной беспомощности даже тогда, когда мощный многократно усиленный световой луч, пущенный третьим плавуном, ударил в купол, расплавил твердый плексовый сплав, расплавил собственно пушки, расплавил или сжег опоры, стулья, покрытия пола, инструменты.

То, что он проиграл, Карбок понял только в последние минуты, сгорая вместе с последней пушкой и ее расчетом.

Рассвирепевшие плавуны-фотоиды не улетали еще полчаса. Они плавали туда-сюда вдоль станции, они продолжали играючи посылать световую энергию в ее развалины еще долго после того, как последний жалкий красный лучик возник из дымящихся руин. Наконец они устали. Что бы у них там ни было вместо мозгов, но оно насытилось.

Фотоиды оставили станцию испещренную пробоинами, как оспой, охваченную изнутри пожаром, и отплыли к югу, откуда, собственно, и появились.

– А теперь пойдем и кончим их, – прорычал Лостинг.

– Погоди, – успокоил его Борн. – Там кто-нибудь мог остаться. Давай подождем, пока огонь закончит работу фотоидов и умрет солнце.

Как это зачастую случалось, ночной дождь начался в этот день еще до наступления темноты. Поэтому, когда они вошли в разоренный остов станции, то не нуждались ни в каком освещении. Отовсюду струилась вода. Капли шипели и испарялись, попадая на перегретый металл. Местами под ударами фотоидов оплавились стены коридора. Остывающий металл потрескивал и коробился. Во внешний коридор охотники вошли с заряженными снаффлерами наготове, хотя ни тот ни другой не ожидали обнаружить среди этих дымящихся развалин что-нибудь живое.

– Даже необходимая смерть неприятна, печальна, – заметил Борн, морщась от всепроникающего запаха обгорелой плоти. – Это не то место, где стоит долго задерживаться.

Лостинг согласился и указал вдоль прохода, огибающего станцию.

– Я пойду в эту сторону, а ты в ту. Встретимся на том конце. Чем быстрее мы с этим покончим и отправимся домой, тем будет лучше.

Борн согласно кивнул и пошел в свою сторону. Лостинг дождался, пока тот исчезнет из виду, и пошел за Джелливаном.

Трупов попадалось много. Большинство было похоронено под обломками или оплавившимся металлом, либо сгорело практически дотла. Лостинг оценивал урон, который способны нанести фотоиды. А ведь ему довелось наблюдать, как любопытный фотоид потрогал щупальцем толщиной с дерево спящего охотника, после чего оставил его досматривать сны и дружелюбно отправился дальше. Другой же раз ему довелось видеть, как обычно миролюбивый гигант пришел в ярость, когда испуганный даевердон оттяпал ему полщупальца. Фотоид незамедлительно разнес в щепки всю верхнюю часть дерева, на котором жил хищник, после чего поймал и зажарил напавшего.

И все-таки, до чего же ему хотелось, чтобы был какой-то иной выход.

Они обследовали то, что раньше было дальним концом помещения для скаммеров. Быстрые разведывательные диски теперь трудно было узнать. У большинства прозрачные купола были разрушены, а изящные корпуса превратились в растекшиеся по полу металлические лужи. Вместе с ними расплавились останки двух великанов. Они так и сидели в круглой кабине, и кости их белели на фоне металла.

Если бы великаны не сопротивлялись так долго, фотоиды, скорее всего, быстро бы устали и уплыли в сторону своих южных гнездовий. А вместо этого перепуганные неуклюжие великаны сражались до последнего, хотя их красные лучи оказались до смешного бессильны против нервной системы прозрачных фотоидов.

Неожиданно Джелливан зарычал и прыгнул вперед. Фуркот учуял запах, но слишком поздно. Запах гари забивал все остальные. В верхней точке прыжка красный луч ударил его точно между глаз, и он безмолвно бесформенной кучей рухнул на пол. Лостинг вскинул снаффлер и выстрелил прежде, чем фуркот упал. Раздался характерный мягкий «пшик» лопающегося семени. В темноте неподалеку кто-то вскрикнул, и наступила тишина.

Из-за погнутой, вздыбленной секции пола возникла пошатывающаяся фигура. Это была Логан. Уронив пистолет, она обеими руками пыталась вырвать шип джакари из своей правой груди. На ее рубашке стало расползаться небольшое пятнышко крови. Она тупо уставилась на Лостинга. Охотник перезарядил трубку.

И тут второй луч ударил его сбоку, прошил кожу, кости, нервы, внутренние органы. Обычно шока от столь сильных повреждений бывает достаточно, чтобы убить на месте. Лостинг, однако, не был обычным человеком. Он упал на колени и медленно завалился налево. Он был все еще жив и обеими руками схватился за правый бок. Снаффлер со стуком упал на влажный металлический пол.

Логан удалось сделать пару заплетающихся шагов вперед, и она попыталась что-то сказать скорчившемуся на полу телу. Губы и язык ее двигались, но звуков не получалось. Потом глаза ее затуманились под действием мощного нервного яда, и она упала как подкошенное дерево.

Женщина лежала совершенно неподвижно, будто сломанная кукла. Одна рука была неестественно изогнута.

Из неосвещенного тоннеля неподалеку осторожно вышли две фигуры.

Кохома подошел к неподвижному телу Логан и встал рядом с ней на колени. Хансен же, едва взглянув на нее, направился к Лостингу. За ним, не нащупав пульса, зло выругался пилот-разведчик.

– Добрался он-таки до тебя, бедная Тими.

Начальник станции приближался к Лостингу, не сводя с него пистолета. В темноте наполненного смертью коридора громко разносилось дыхание охотника. Хансен лишился значительной части своей одежды и всех бюрократических замашек, он тяжело дышал.

– Прежде, чем я убью тебя, Лостинг, скажи – зачем?

– Борн был прав, – тяжело выдавил охотник. С поврежденного бока полное онемение начинало распространяться по всему его телу, заволакивать сознание. – Он же говорил тебе… Вы берете, не давая…

Берете без спроса… Берете чужое и не возвращаете… Вы не эмфолите наш мир.

– Это не ваш мир, Лостинг, – устало сказал Хансен.

Кохома внезапно задумался над чем-то. По крайней мере, так показалось, потому что он начал бормотать об симпатической эволюции и насильственной эволюции.

– Просто ты не хочешь этого признать, очень плохо. – Хансен обернулся и окликнул. – Марта, Афеллоу, проверьте это животное.

Из бокового прохода появились мужчина и женщина. У него был мачете, у нее пистолет, чтобы лишний раз не рисковать, женщина выпустила еще один заряд в голову фуркота. Но Джелливан и так был мертв, мертвее не бывает.

– Да будь оно все трижды проклято, – вдруг взревел Хансен. В нем наконец слилось воедино гнев и отчаяние. – Бессмысленно! Ведь все это бессмысленно! – И он жестом обвел все вокруг, после чего снова обратился к Лостингу. И голос его был полон горя от сознания понесенных потерь.

– Неужели ты не видишь, вы нас не остановили. У меня осталось четверо, – он глянул на неподвижное тело Логан. – Нет. Трое.

Каждое слово давалось Лостингу ценой острой, адской боли, пронзавшей все тело. И с каждым новым словом он поражался тому, что ему все-таки удавалось его произнести.

– Вы все… мертвы. Все ваши… небесные лодки… разрушены.

Большой челнок… тоже. И оружие ваше… умерло. И ваши стены… и сети… Грозоход… их всех убил… А теперь лес… доберется… до вас.

На лице Хансена проступила жалость.

– Нет, Лостинг. Вы предприняли хорошую попытку, и она вам почти удалась. Но у нас полно еды, а вода здесь льется с неба целую ночь. Я знаю, как быстро растет эта крона, и может случиться, что она полностью закроет станцию, прежде, чем прилетит спасательный корабль.

Ты совершенно прав. Наш челнок не может больше летать, но все его внутренние системы проверены, и они функционируют, включая средства связи. Эти пузыри с призмами вряд ли еще раз вернутся. И навряд ли на нас нападет кто-нибудь еще, способный разрушить корпус корабля. Да, этот лес может похоронить нас под водопадом зелени, но наши сигналы бедствия все равно будут приниматься. Некоторым людям вы доставили массу неприятностей и хлопот. Они, конечно, не порадуются, но они заново отстроят эту станцию, заново отстроят все и начнут все сначала.

И все ради эликсира бессмертия. Ты даже представить себе не можешь, на что пойдут люди, чтобы добыть его. И мы не повторим прежних ошибок, но в другом полушарии этой планеты, подальше от вашего племени. И у новой станции будут воздушные патрули, оружия будет в три раза больше. И к тому же работающая автономно энергетическая система. Пространства мы расчистим в четыре раза шире и в два раза глубже. Нет, прошлых ошибок мы не повторим. Ты храбрый человек, Лостинг, но ты проиграл. Какая жалость. И почему нам было не подружиться.

– Осквернили… мгл, – прошептал Лостинг.

Хансен склонился пониже, по-прежнему не сводя с охотника дула пистолета.

– Что ты сказал, я не расслышал?

– Дай вам… волю… вы бы все… украли, – прохрипел охотник, – даже… человеческую душу, даже… запах цветка.

Хансен медленно и грустно покачал головой.

– Не понимаю я тебя, Лостинг, и вообще не знаю, смогли бы мы друг друга понять.

Так он и качал головой, когда джакари, выпущенная из снаффлера Борна, вонзилась ему в шею.

Кончилось все мгновенно. Руума-Хум завалил парочку, склонившуюся над трупом Джелливана, а топор Борна остановил Кохому, прежде чем великан успел поднять пистолет. Поверженных великанов охотник искромсал, пожалуй, даже мельче, чем это было необходимо. Кровь, вытекавшая из их искромсанных тел, иссякла раньше, нежели его ярость.

Измученный и опустошенный, он подошел и склонился над трупом того, кто был для него самым ненавистным человеком в мире. Руума-Хум стоял рядом с Джелливаном и обнюхивал его. Но никакой надежды для павшего фуркота не было. Они были очень хорошо сложены, но все равно были уязвимы. Луч, выпущенный рукой Логан, прошел сквозь мозг. Тонкая темно-зеленая струйка сочилась из небольшой ранки на лбу и пачкала светло-зеленый мех. Лицо поверженного охотника было искажено болью, вовсе не физической.

– Не везет… Лостингу… не везет… Ты всегда… выигрываешь…

Борн. Всегда… Борн впереди… Лостинга… на слово… на поступок…

Несправедливо… несправедливо. Так много смерти… Зачем?.. Зачем?..

– Ты знаешь, зачем, – неуклюже пробормотал Борн. – Ведь это болезнь. Новый паразит пришел в мир, напал на нас. Чтобы вырезать его… он убил бы Дом. А ты спас Дом, охотник, – голос его надломился.

– Я люблю тебя, брат.

Борн опустился рядом и предался печальным образам, в то время, как Руума-Хум уселся на задние лапы и горевал вместе с плачущим небом. Так они и просидели, пока не пришел новый день и вместе с ним свет. Когда Борн с Руума-Хумом пустились в обратный путь, первая волна никем не обижаемых кабблов, вьюнов и воздушных корней успела сгладить совсем еще недавно острые края вырубки.

Два тела, человека и фуркота, были надежно закреплены на спине Руума-Хума. Конечно, тащить на себе всю дорогу до дома такую ношу было нелепо, но ни Борну, ни Руума-Хуму и в голову не пришло, что можно вернуться без них. Борн хорошо запомнил последние слова Хансена-вождя, когда он подкрался уже достаточно близко, чтобы убить его, произнесенные той последней ночью под дождем. Слова эти были ложью.

Едва ли великаны осмелятся построить новую станцию где бы то ни было в Мире. По крайней мере, не теперь, после того, как вся их работа была поглощена целиком, без остатка, безмолвно, необъяснимо. А если даже и попытаются, то здесь они не найдут тех наростов, которые ищут. Им даже не удастся установить свое легкое оружие и доставить металлы. Племя проследит за этим. И другие племена будут предупреждены. Весть о них разнесется.

Брайтли Гоу, которая увидела их первой, поприветствовала по возвращении, когда они, еле живые от усталости и изнеможения, ввалились в поселок. Но она недолго пробыла с ними после того, как увидела тело Лостинга. К своему удивлению, Борн понял, что ему это все равно. После этого он спал два дня, а Руума-Хум на день дольше.

Вся история была рассказана Совету.

– Мы сделаем все, чтобы они не пришли. Мы не позволим им больше напустить свою болезнь на Мир, – объявил Сэнд, когда повествование было окончено.

Ридер и Джордан согласились.

Теперь осталось сделать последнее. В последующую ночь люди взяли факелы и вместе с детьми отправились в лес с телами Лостинга и Джелливана. Для этого они отыскали величайшее дерево из Тех, Кто Хранит, самое высокое, самое старое, самое сильное. Дерево это было последним пристанищем для самых чтимых из вернувшихся домой. Презрев великую опасность, исходящую от полночных небесных демонов и разбойных обитателей крон, процессия взошла на Первый Уровень. Пропели торжественную песнь, и слова в этот раз выходили печальнее, чем раньше. После этого тела обработали маслами и травами и бок о бок положили в дупло. Сверху их прикрыли гумусом, восстановили органический покров. Лостингу понравилась бы хвала, которую вознесли ему. Долго творили и превозносили его бесстрашие и искусство охотника, силу и твердость характера. Говорили все, собратья охотники, Сэнд, Джойла и Борн, больше всех Борн. Он говорил так долго, что его пришлось остановить. Все было кончено.

Церемония завершилась. Мужчины и женщины в сопровождении детей стали спускаться по спирали вниз к Дому. По обе стороны от них шли молчаливые фуркоты. А могучее То, Кто Хранит, возвышалось до самых плачущих облаков. И вот уже во всепоглощающей темной зелени исчез огонек последнего факела, остался только темный лес, зеленый и безродный. Кто знает, что за мысли родятся в этих малахитовых глубинах?

Через два дня у основания Тех, Кто Хранит, созрел бутон, лопнула его тугая кожица, и оттуда показалось изумрудное существо, тянущееся всей своей влажной шелковистой шерсткой к слабым лучикам света.

Моргнули и открылись три крошечных глазика, и маленькие клычки показались у уголков все еще мокрого, ни разу не открывавшегося рта. А потом крошка зевнул и принялся охорашиваться. Сопротивляясь и извиваясь, оторвались от раскрывшегося бутона последние зеленые корешки, и тут же, превратившись в мех, улеглись на спине, впитывая солнечные лучи. В крошечном тельце начался процесс фотосинтеза.

Мурлыкая от радости встречи с необъятным миром, крошка фуркот огляделся и увидел яркие глаза, глядящие на него из дневного полумрака.

– Я – Руума-Хум, – заявило то разумное, что скрывалось за этими глазами. Пойдем со мной к братьям и к людям.

Совсем еще слабенький, но с каждым шагом обретающий уверенность фуркотенок пошел вслед за старшим по направлению к свету.

Далеко-далеко вверху новорожденный младенец припал к груди матери.

При последнем вторжении, вызванном похоронами Лостинга, в глубинах величайших из Тех, Кто Хранит, проснулись силы. Дерево отозвалось и обволокло два тела густым древесным соком, чтобы оградить и охранить уязвимые органические ткани. Сок быстро затвердел, образовав непроницаемый барьер, сквозь который не могли уже пробраться ни бактерии, ни тли. В одной из верхних ветвей потекли и заработали соки, смолы и странные жидкости. Они растворяли и добавляли, воссоздавали и сохраняли, оживляли и перерождали. Мельчайшие частицы вновь пришедших перетекали к новому дополнению из других ветвей, растворялись и вымывались кости, плоть и бесполезные органы, все это исчезало, и на их месте образовывалась сеть из терпеливых темных волокон, древесных нейронов. И прежние нервные окончания человека и фуркота подсоединялись к этой обширной сети. Новые питательные вещества стали поддерживать подвергнувшуюся метаморфозе клеточную структуру. Процесс вживления Лостинга и Джелливана в душу и разум Тех, Кто Хранит, занял целую вечность и вообще ничего не занял. Мир леса работает неустанно, движутся соки, создаются новые вещества, в новую область поступают стимуляторы. И вот реакция произошла. Лостинг и Джелливан стали чем-то большим, стали великими. Они стали частью общего разума Тех, Кто Хранит, который, в свою очередь, не больше, чем одна-единственная доля огромного, великого мозга леса, ибо лес владычествовал над Миром без имени. Он изменялся, он развивался и рос, он умножал сам себя. И когда Мира достигли первые люди, он понял, что они сулят и чем угрожают.

Лесу хватило силы и упругости, плодовитости и разнообразия. И вот теперь он прибавляет к своему разуму медленно, терпеливо, так, как умеют только растения.

Лостинг, чувствуя, как растворяется последний след ненужной теперь индивидуальности, чувствуя, как он сливается с великим разумом, образованным десятками людей и множеством Тех, Кто Хранит, и все это прошито и связано неисчислимыми сознаниями рождающихся от дерева фуркотов, возликовал:

– Нет, Борн, не ты выиграл, – победоносно воскликнул он, и величие поглотило его. Уже исчезла и зависть и все другие чувства, поскольку он стал частью великого целого. И все человеческие настроения и эмоции отпали, как мертвый кокон. Разум леса стал еще чуточку больше, и скоро он придет к завершению замысла. И тогда ни люди, ни кто-либо другой не смогут вот так прийти и убивать и рубить безнаказанно. А потом, со временем, он перекинется через пустое пространство, которое он теперь уже начал смутно ощущать.

В лесу Борн эмфолил вместе со свежепробившимся зеленым росточком, и вместе с ним улыбнулся тому, какой хороший день. Он взглянул на любимое свое странное небо и даже не понял, как далеко он смотрит.

Вселенная, берегись ребенка в зеленом!