Текст книги "1982, Жанин"

Большая Мамочка растянута и т. п., но она преображается на глазах, оковы падают с запястий и лодыжек, она стоит во весь рост, но выглядит теперь не такой толстой, как раньше, хотя по-прежнему очаровательно пухленькой. На ней джинсы, приятно обтягивающие зад, удобные, как раз по ее фигуре, простенькая, но сексуальная рубашка с короткими рукавами в тонкую красно-белую полоску, с двумя большими пуговицами. Трудно разглядеть ее лицо, но мне кажется, я хорошо ее знаю. Оно не печальное и не унылое, но и не слишком вдохновенное. Отлично. Слишком вдохновенное выражение лица всегда граничит с отчаянием. А это – просто лицо. Миллионы пятидесятилетних женщин выглядят так же. Она дружелюбно смотрит на меня, но я уверен, что никогда в жизни не разговаривал с ней.

Именно так выглядела бы сейчас Дэнни, если бы мы поженились тогда. Дэнни, надеюсь, ты все же была беременна.

ДЭННИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, УМОЛЯЮ, РОДИ НАМ РЕБЕНКА, ГОСПОДИ, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ОНА РОДИЛА НАМ РЕБЕНКА, ПРОШУ ТЕБЯ хренов БОГ если ты, черт возьми, СУЩЕСТВУЕШЬ, едрить твою налево ПУСТЬ ДЭННИ РОДИТ НАШЕГО МАЛЫША, ПУСТЬ стоп ДЭННИ стоп РОДИТ прошу тебя, остановись МАЛЫША, ПОЖАЛУЙСТА. ПЕРЕСТАНЬ. БИТЬСЯ. ГОЛОВОЙ. ОБ. СТЕНУ. Дэнни, продолжай жить и роди нам малыша.

Не слишком ли я расшумелся?

Прислушаемся.

Звонков не слышно. За стенкой никто не ворчит. Может, в соседней комнате никого нет, сейчас у шотландских отелей мертвый сезон. Шагов не слышно. Никто сюда не идет, вряд ли я так уж громко орал и гремел. Так, голова разбита не очень сильно. Всего-то несколько красных пятен на стене. Бровь разбита, но кровь не течет. Завтра, наверное, будет небольшой синяк. Ложись. Не выпить ли еще? Вообще-то не стоит в таком состоянии. Вспомни, что было на прошлой неделе в пабе, после того как ты побывал под мостом. Я не могу вспомнить, что было на прошлой неделе в пабе, после того как ты побывал под мостом, но уверен, что скоро вспомню. Сегодня все, что я пытаюсь забыть, упорно возвращается. Я словно распадаюсь на куски. Больше всего в этом беспомощном одиночестве я боялся вспомнить Дэнни, носящую под сердцем нашего малыша. Единственное, что мешает мне сейчас достать пилюли из кармана плаща и проглотить их с остатками виски, – это мысль о том, что кусочек меня и Дэнни в эту минуту дышит и видит солнечный свет. Но почему? Не знаю, почему. И никогда не узнаю своего сына или дочь, хотя в такой маленькой стране путешественник вроде меня наверняка должен был встретить его или ее на улице хотя бы однажды. Если только я отец этого малыша. Но вероятность высока. Дэнни ведь никак не предохранялась. Я сам об этом заботился, но только до той памятной ночи, когда я приехал в Эдинбург. Тогда я был уверен, что у нее безопасный период. Жалкий лжец. Да я просто был пьян как свинья, не в состоянии о чем-либо думать. Спустя день, или неделю, или пару недель я подумал: «Может быть, эта маленькая сучка/шлюха/дрянь поймала момент и сделала меня отцом?» И, подумав так, я решил, что это достаточно веская причина, чтобы больше не встречаться с ней. Забыть ее. До сего момента Что там было дальше – трудно представить.

(Аборт?)

Маловероятно. Во-первых, незаконно. К тому же Дэнни жутко боялась любых физических вмешательств, банальный порез на пальце приводил ее в ужас. У нее не было никого, кто мог бы посоветовать сделать аборт, найти доктора, заплатить. Но во всем остальном Служба здравоохранения вполне на высоте. При нормальном течении беременности Дэнни вовремя уложили бы в больницу и обеспечили роды в прекрасных условиях.

(Усыновление?)

Возможно. У нее не было ни родителей, ни друзей, никого, кто мог бы помочь. Я испортил ей отношения с парой ребят, с которыми она дружила в общежитии. В ней было столько любви – и никого вокруг, кому ее можно было бы отдать. Поэтому не исключено, что она хотела воспитывать ребенка сама. Но какой-нибудь языкастый социальный работник мог запросто убедить ее, что у нее нет ни средств, ни условий, чтобы быть достойной матерью. И был бы, в принципе, прав. А Дэнни была из тех, кто легко поддавался влиянию образованных авторитетных людей. Так что, возможно, ребенка все-таки усыновили.

(Самоубийство?)

Никогда об этом не думал, о нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, не плакать, я не плачу, ха-ха, со времен старого несчастного Хизлопа и этой пьяной толпы, которая пела О ЦВЕТУУЩАЯАА ШОТЛАААААНДИЯАААА, КОГДА УВИДИИИМ МЫ ТЕБЯААА СНОВАААА? Когда мы снова увидим тебя?

Дэнни была маленькая, но крепкая духом, вовсе не склонная к мыслям о самоубийстве. Вот я склонен к таким мыслям, и к бутылке меня толкает вовсе не страдание, а бешеная ярость. Суицид – это форма выражения гнева, убийство, обращенное на себя самого. А Дэнни была вообще не способна злиться. Она никогда не превращала свои страдания в драму и не вела себя вызывающе, чтобы привлечь внимание. Детские неудачи оставили в ней прочную уверенность, что гнев бессмыслен, поэтому она проглатывала свои страдания, как прилежная малышка, не выплевывала наружу и не выдавливала сквозь зубы, кусая себя за кисть. Такие страдальцы не способны наложить на себя руки. Лжец. Даже на детей иногда обрушивается больше страданий, чем они могут вынести. Отец лишь однажды говорил со мной о Первой мировой войне, но он упоминал Лес самоубийц – рощу из деревьев, на которых не было листьев и почти не было веток, где-то в безлюдных топях в районе р. Сомма, так он, кажется, сказал, хотя не исключено, что таких лесов было несколько, ведь линия фронта была довольно длинной. Когда не было никакой надежды, оставшиеся в живых солдаты уходили туда и вешались. В траншеях их ожидал враг – такой же безнадежно неподвижный, как они сами. По обе стороны были суровые огрубевшие люди, вмерзшие заживо в кошмар смерти, от которого кровь стыла в жилах и т. п. Позади их ждали стрелки, которые должны были стрелять в каждого покинувшего линию фронта и направившегося назад, а еще дальше были их матери/отцы/сестры/невесты/газеты/британская промышленность/капиталисты/ лейбористы/Церковь/закон/правительство/Королева/ Империя, которые говорили: «Вперед, парень! Это твой долг! Только ты можешь защитить нас от насилия и грабежа немецких ублюдков, лежащих в траншее напротив». Но эти парни давно уже не были крепкими. Им не хватало мужества, чтобы сунуть руки в лицо безумному учителю, бьющему их плетью, и сказать: «Еще!» Поэтому они уходили и вешались. «Им было по семнадцать-восемнадцать лет, – говорил отец, – а некоторым – по шестнадцать, их забирали на фронт, подделывая возраст в документах». После паузы он добавил: «Все мы были просто детьми».

Дэнни было семнадцать, забудь ее. Она была мужественной. В состоянии выдержать. Готов поспорить, она отдала ребенка на усыновление, а сейчас состоит в счастливом браке с каким-нибудь представителем своего социального класса. Привлекательная же была девчонка, чего уж там.

Ну, раз уж я допустил мысль о том, что мог бы стать отцом, ура! Наполним стакан. Выпьем за… себя, конечно. Какие мы хорошие, с нами никто не сравнится! А все остальные пошли к черту.

Ну и дерьмо же я.

После кое-каких новостей из Вьетнама я перестал позволять своему сознанию вникать в увиденные/услышанные/прочитанные новости. Я не говорю о жертвах Мэй Лай.[11]11
  16 марта 1968 г. американские солдаты расстреляли около 500 мирных жителей вьетнамской деревни Мэй Лай.


[Закрыть] И не испытываю солидарности с левыми радикалами, которые подняли крик по этому незначительному поводу. Подумаешь, вывести матерей с детьми из их домов и расстрелять всех вместе и одновременно! Да это акт милосердия по сравнению с убийством пяти миллионов евреев и еще большего количества мирных поляков, русских, гомосексуалистов и цыган во время Второй мировой войны. Население Шотландии составляет немногим более пяти миллионов. Чтобы вывести всех шотландских евреев из их домов, понадобились бы долгие месяцы мучительной работы полиции и гражданских служб. Если бы армия пришла на помощь, как в случае с Мэй Лай, то процесс можно было сделать значительно более быстрым и безболезненным, но в 1939–1944 гг. армия была занята другими делами, поэтому детям пришлось преодолеть последний этап этого страшного путешествия самостоятельно, без родителей. На ступенях парижского Дворца чего-то там – выставочного зала рядом с Лувром – сотни внезапно осиротевших детей – от грудных младенцев до трех– четырехлетних – сидели/стояли/лежали/ползали/ревели/ писались в штаны, и никто не подошел помочь им, только две обезумевших француженки-чиновницы набрали номер премьер-министра (или это был президент), чтобы узнать, что им делать с этими детьми. Но премьер-министр/президент был занят. Он даже не захотел узнать, что происходит. Если бы премьер-министры получали сведения о последствиях своих декретов, они не смогли бы выполнять свои обязанности. Единственный способ остаться вменяемыми и психически здоровыми – закрывать глаза и уши, не знать. Это Муссолини, Гитлер и Сталин с удовольствием наблюдали за плодами своих злодеяний, потому что получали от этого удовольствие, но Пьер Лаваль, Джеральд Форд, Гарольд Уилсон и Маргарет Тэтчер не были садистами, они вынуждены были игнорировать насмерть перепуганных детей на ступенях важного общественного здания, молодых юношей и девушек, запертых на стадионе солдатами, которые таким образом защищали избранное правительство, брошенную жену безработного шофера, которая в холодный зимний день не знает, что выбрать – то ли купить еды, то ли заплатить за электричество, и потому покупает себе бутылку и потом успокаивает своего кричащего от голода ребенка, размозжив ему голову об стену. Я вовсе не иронизирую. Правительства могут приносить общественную пользу только за счет причинения зла конкретным людям. Скажу больше. Правительства могут приносить благо обществу, только причиняя зло этому обществу. Возможно, звучит смешно, но я вовсе не иронизирую.

(Ну-ка, приведи пример общественного блага за счет причинения зла обществу.)

Запросто. Подчинившись Гитлеру, Лаваль сделал Францию более благополучной для большинства французов, чем это удавалось с помощью Сопротивления. Форд и Картер, развязав руки ЦРУ и фруктовой компании в Южной Америке, удержали цены на продукты в США на самом низком уровне. Наши замечательные Гарольд и Мэгги, играя на фондовой бирже, урезав налогообложение и расходы на общественное здравоохранение, обучение и службы спасения, обеспечили новой властью кое-кого в Британии, кое-кого, благодаря кому все продолжается таким же образом.

(Кого это кое-кого?)

Слушай, кто ты такой? Что ты пристал со своими вопросами? Не собираюсь отвечать, потому что ты – тихий, незаметный голосок, который хочет, чтобы я чувствовал себя виноватым и опять начал бредить, но несколько лет назад небольшая заметка мелким шрифтом в субботней газете доказала мне, что, хоть я и не премьер-министр, хоть я и живу в том социальном слое, где происходят основные мировые события, мне все же лучше не обращать внимания на политику, и на все, что не лежит у меня под носом. «Во Вьетнаме, – писала газета, – в зонах, находящихся под защитой вооруженных сил США, наблюдатели обеспокоены ростом смертности вследствие самоубийств. Примеры подросткового суицида случаются в большинстве культур мира, но такое явление, как самоубийства среди детей, не достигших возраста десяти-двенадцати лет, представляется совершенно новым феноменом». ПРОЧИТАЙ ЭТО ДО КОНЦА! НАБЛЮДАТЕЛИ ОБЕСПОКОЕНЫ РОСТОМ РАСПРОСТРАНЕННОГО ЯВЛЕНИЯ! Хахахахахахахахахахахахаха-хахахахахахахахахахахахахахахахахахахаха хахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахаха хахахахахахахахихистерически смеюсь я. Так смешно, что живот свело. Аж земля трясется, вот как смешно.

Самоубийство нет, нет, нет Дэнни крепкая малышка достойные Службы здравоохранения Вьетнамская война не имеет к нам никакого отношения да мы продавали им оружие все это было бизнесом но это было другое время другая страна и все это давно прекратилось война кончилась люди с джонок да некоторые из них переехали в Британию многие американцы усыновляют вьетнамских сирот все забыто давно забыто забытые дети. Забытые дети. Забытые дети. Смилуйся, Господи. Господи, помилуй. Прошу Тебя, пожалуйста, пожалуйста, смилуйся надо мной.

Потный, слегка побитый, распятый, как морская звезда, на кровати в комнате в Пиблсе или Селкерке. Что мне нужно больше, чем милость Божья.

Глоток?

Нет.

Сон.

Глава 9

Пустое будущее, цветистое настоящее, гребаная нация и забывающаяся история представлены сном, двумя старыми социалистами и акцизным чиновником. Швейк помогает мне пожелать отцу спокойной ночи. Становлюсь нигилистом.

9. Уахааахау, ну и повезло же мне. Удалось поспать два раза по сорок минут. Не часто доводится похвастать таким хорошим сном. Что мне снилось? Много всякого происходило, но ясно помню только одно: я лежал в бассейне с теплой морской водой на солнечном пляже. В то же время бассейн – это ванна с лохмотьями отслаивающейся бежевой краски на дне; я видел такую ванну в старом доме на Патрик-роуд, где Зонтаг жила вместе с кучей женщин и детей. Я был погружен в воду и совершенно расслабленно глядел на широкие полоски кожи, болтающиеся на моей груди. Они полоскались на поверхности воды, и я заметил, что это полосы старых газет с фотографиями, заголовками, набранными мелким шрифтом заметками. Мне не было дела до несвежих новостей, но очень хотелось увидеть, а что же под ними. Не торопясь, стал я отдирать эти слои газетных полос, пока не обнажилась шеренга ребер. Я смог лишь разглядеть темноту между ними, но интуитивно чувствовал, что внутри хранится редкое произведение искусства, непристойно изуродованная белая фигурка девочки из слоновой кости. Я просунул пальцы сквозь ребра, и мне почти удалось потрогать ее…

Уф. Когда я начал вспоминать этот сон, то был уверен, что он будет светлым и радостным. А он оказался таким отвратительным.

О чем бы мне сейчас поразмышлять? Я уже сделался больным от своих фантазий. Боже, пожалуйста, позволь мне вернуться к ним позже. Прошлое тоже вспоминать не хочется. Мое прошлое – минное поле. На этом поле росло и что-то хорошее, но, когда я дотрагиваюсь до него, обязательно задеваю усик мины, раздается взрыв и в мозг впивается россыпь раскаленной шрапнели. Попробую думать о будущем.

Будущее – это ничто. Я достиг пика в своем профессиональном развитии, а это значит, что я стою на краю обрыва, пути вперед нет. Можно, конечно, двигаться в стороны, на менее квалифицированные должности, но любая такая работа убьет меня в течение года. Однако то же самое со мной сделает и моя нынешняя работа. Ривс хочет, чтобы я ушел на пенсию, и я действительно мог бы последовать его воле, практически ничего не потеряв в материальном смысле. Но мне некуда уходить – нет ни сада, за которым можно было бы ухаживать, ни коллекции марок, требующей систематизации и завершения. Остаются три варианта: сменить должность на ничто, уволиться в ничто или дожидаться этого ничто. Вот почему я так истерично молил Бога о том, чтобы у меня был наследник. Однако какая разница, кто отец ребенка, если он не проявляет о нем никакой заботы – в таких случаях молитва скорее повредит, чем поможет. Молитвы на самом деле действуют, достигают Бога, но когда этот ублюдок наконец приходит, то единственное, на что Он способен, – обвиться у меня вокруг головы и твердить мне, какой я гадкий. Он хуже женщин. Ему не нравятся мои грезы. Ему нет дела до моей повседневной жизни. Я догадываюсь, что Ему хотелось бы видеть мою жизнь более веселой и свободной. Ведь, несмотря на печальную известность, которую Он приобрел благодаря деятельности своих церквей и библий, мне все-таки кажется, что Он не любит деградацию и насилие, что единственная приемлемая для Него боль – это схватки во время родов, напряжение при сотворении всего хорошего и нового, усилия по поддержанию старого и полезного. НО ЭТОТ ПАРЕНЬ НЕ ДАЕТ НИКАКИХ ПРАКТИЧЕСКИХ РЕКОМЕНДАЦИЙ. «Возлюби ближнего своего как самого себя». У низших и высших классов это, может быть, и получается, потому что они могут выбирать ближних из себе подобных, но такой совет совершенно бесполезен для безработного, да и для меня тоже, хотя я и принадлежу к среднему классу. Раз я даже жену свою не сумел толком любить, о каком ближнем может быть речь? Я и в лицо-то его никогда не видел, этого ближнего, он для меня не более чем шум за стенкой. Пойди-ка Ты на хрен, Бог, со своими советами, и больше не возвращайся. Хочу забыть Тебя. Могу только надеяться, что в скором будущем вдруг изменится окружающий мир, произойдет что-то независящее от меня. Например, война. Шотландия к ней вполне готова.

Шотландия готова к войне, особенно если говорить о районе к северо-западу от Глазго. На остров Скай прибыли ядерные бомбы НАТО. Местное население против, если не считать горстки землевладельцев и чиновников, но разве правительство станет руководствоваться пожеланиями простых людей с севера, тем более если эти люди – ирландцы? Американские и английские реактивные подводные лодки шастают туда-сюда на свои заправочные базы. Между Лох-Ломондом и Гэйрлохом есть как минимум одна гора, нашпигованная складами с мегатонными боеголовками. С топографических карт навсегда исчезли некоторые объекты этой дикой территории, однако новые, возникшие на их местах, на картах не появились. Это не для того, чтобы сбить с толку русских, а чтобы не волновать лишний раз местных жителей. Они таких вещей не любят. В случае ядерной войны (не глобальной, а небольшой, на которую рассчитывают правительства крупных стран) первый ядерный удар русских придется не на Америку, а на Европу, и не на южную Англию, а именно на западную Шотландию. В середине семидесятых, когда британское правительство все еще вело разговоры насчет передачи полномочий местным органам власти, было предложение перевести большую часть Министерства обороны из Лондона в Глазго. Лорд-мэр сэр Вильям полагал, что это обеспечит город рабочими местами, которых там так не хватает. Позже нам объяснили, что гражданские чиновники отказались переезжать в Глазго, поскольку там слишком мало театров, красивых домов и интересных людей. Сам по себе довод довольно абсурдный, не важно даже, действительно ли он был высказан. Подобный перевод Министерства обороны в город, находящийся в 25 милях от Гэйрлоха, напоминал бы перевод генералом Хайгом своих штаб-квартир на самую границу с нейтральной территорией. В графствах вокруг Лондона гражданским сотрудникам Министерства обороны заинтересованные лица сообщали по секрету, что если война пойдет по задуманному плану, то самой большой проблемой станет эвакуация беженцев из северных районов. Но едва ли эту проблему считают достаточно серьезной. У армии есть простой план: заблокировать доступ в районы, пораженные радиацией. Офицеры знают, что им придется отдавать приказ о расстреле тех, кто попытается уехать. Такое уже бывало, когда наши полки загоняли мирных жителей в Аден и Ольстер. Если удастся поддержать жесткую дисциплину – а в течение трех столетий британские солдаты показали себя крайне исполнительными, – то нездоровые части Британии будут безжалостно отрезаны во имя того, чтобы здоровые могли выжить.

В течение трех столетий британский солдат славился дисциплиной – будь то победы или поражения, борьба с регулярными армиями или повстанческими отрядами. В Хоэнлиндене, Квебеке, Бункерхилле, Корунне, при Ватерлоо и Питерлоо,[12]12
  Питерлоо – распространенное наименование кровавых событий во время митинга 1819 г. на Питерсфилде (Манчестер).


[Закрыть] в Пекинском броске, в «Атаке легкой кавалерии»,[13]13
  Название известного кинофильма об участии английской армии в Крымской войне.


[Закрыть] во время синайского восстания, в англо-бурской войне, под Пассендейлом, Ипром, Галлиполи, бог с ним с Дюнкерком, но в Африке, Палестине, Египте, на Крите, Кипре и в Ольстере – везде наши делали то, что им приказывали, и даже больше. Как иначе объяснить их бездейственное ожидание, пока жители Средне-Шотландской низменности сами умрут в собственных траншеях? Они будут защищать большую часть своей страны от дурных последствий русской внешней политики, но я уверен, что высшее командование британской армии окажется слишком тактичным, чтобы задействовать шотландские полки в Шотландии. Королевские англы и шервудские дровосеки окружат Стрэсклайд, а аргайлы займутся второстепенными пунктами вроде Тайнсайда, Мерсайда или Бирмингема. Сейчас дело даже не в том, где или как погибнут пять миллионов человек, а как быстро это произойдет. Испечемся ли мы мгновенно, как жители Хиросимы, или покоптим недельку, все равно мы погибнем гораздо быстрее, чем поляки, евреи или цыгане.

Мы?

Нет, не мы. Я, пожалуй, останусь живым, если будет выбор. Мне известно, где находятся убежища, – я инспектировал там системы безопасности. Я зондировал их цепи аварийной сигнализации, защитные устройства, схемы наблюдения. В случае общенациональной тревоги меня все-таки вряд ли оставят снаружи, уж очень много я знаю. Так что, не исключено, что мне предстоит провести несколько дней или даже недель, питаясь супом из консервов и играя в шарады с местными администраторами национальной компании. Хотя, может быть, Третья мировая война затянется, и мы проведем в укрытии несколько месяцев или лет. Скорее всего, средний возраст обитателей убежища будет около сорока, а соотношение мужчин и женщин – три к одному. И если там вдруг откажут электрогенераторы или закончится пища, то исследователю человеческой природы будет на что посмотреть.

Впрочем, я чересчур пессимистичен. Если война угодна здравомыслящим людям, а я уверен, что большинство представителей высшего командования Британии, Америки, России и Китая – люди здравомыслящие, то в одно прекрасное утро незадолго до конца столетия я окажусь в какой-нибудь стране, которая пострадала… что такое?

Крупные вересковые пустоши, где обитают куропатки, и реки с форелью останутся незагрязненными, то же самое можно сказать о землях северо-запада, где выращивают коров и где много рыбацких деревень. Скорее всего, уцелеют даже Глениглс и Сент-Эндрюс. Нетронутыми останутся границы и южные высокогорья, города Твидсайда, Оркни и нефтяные вышки. Погибнут лишь несколько фермерских поселений, приморские курорты и остатки самой производительной британской провинции, блиставшей в те годы, когда Лондон был промышленной столицей мира. Но Клайдсайд делом доказал свою пригодность. Во время Второй мировой войны здесь производилось 90 % всего британского флота, однако с тех пор как в пятидесятых сюда переместились американские северные базы, столица была покинута, а предприятия перевели на юг. Уверен, что между этими двумя событиями нет никакой связи, обыкновенное совпадение. Наши большие компании были перекуплены еще более крупными не-шотландскими компаниями, а затем закрыты или сведены к минимуму. Шотландские инвесторы предпочитают вкладывать деньги в бизнес стран, где профсоюзы не имеют большого влияния. Для всей Британии Глазго в наши дни ассоциируется исключительно с безработицей, пьянством и старомодной воинственностью. Жаль, что это затрагивает и Эдинбург, который не имеет ничего общего с Глазго, но находится слишком близко, чтобы остаться незапятнанным. Будем же надеяться, что люди умрут, а здания и памятники останутся нетронутыми, и тогда через несколько лет к фестивалю вернется былая слава. Хотя все равно произойдет это благодаря иностранцам…

Но если представлять Шотландию не просто куском земли, а сообществом людей, то можно смело сказать, что ее трахнули. Я употребляю это слово именно в его вульгарном смысле: дурно обойтись с кем-либо с целью добиться максимального удовлетворения или выгоды для себя. Шотландию трахнули, и я один из тех, кто принимал в этом участие, но Я ОТКАЗЫВАЮСЬ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ВИНОВАТЫМ ИЛИ РАССТРАИВАТЬСЯ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ. Не так уж много я ее трахал, не более, чем другие. Во всяком случае, я не ханжа. Я не собираюсь сетовать по поводу обстоятельств, благодаря которым я смог стать тем, кем хотел: самодовольным дерьмом, расслабленным самодовольным дерьмом – таким же, как и все остальные. Экономическая депрессия и гонка вооружений в Шотландии весьма способствовали развитию систем безопасности. Если не считать пивоварен, моя фирма – единственная, чьи мощности многократно увеличились в Шотландии в последние годы. Но и в других областях происходили заметные подвижки. Обострившийся жилищный вопрос обогатил строительные корпорации. Урезанные расходы на общественное здравоохранение привели к тому, что средние классы стали обращаться к услугам частных медиков, обогатив тем самым страховые компании и самих докторов. Возросли безработица и, соответственно, преступность – в результате полиция и армия получили больше полномочий и вконец распоясались. Сокращение расходов на образование уменьшило зарплату учителей, которая и так была невысока. Снизился общий уровень образованности, и люди всей душой полюбили телевидение, которое тут же стало более ярким и динамичным за счет снижения налогов на рекламу. Тем временем в Англии известия с фронта и слухи о войне привели к тому, что власть военных окрепла, а военная промышленность получила очередной толчок к развитию. Наш главный предмет экспорта – современное оружие, которое поставляется в Африку, Азию и южное полушарие. Мы посылаем реактивные системы даже в Китай, а это доказывает, что не такие уж мы антикоммунисты. Банки процветают. Чем больше денег правительство занимает у банков, тем богаче они становятся. Самое благодатное время для британской банковской системы – это когда богатство копится и люди перестают тратить и получать деньги, мы становимся бессильны, неужели для этого ты вырос таким дылдой? заткнись, Хизлоп.

Заткнись, Хизлоп, держу пари, ты тоже, как и я, голосовал за тори. Умный тори никогда не заблуждается по поводу этого мира, он не верит, что люди в нем живут хорошо или станут жить лучше в будущем. Он знает, что каждый, у кого есть на счету пять фунтов, невольно инвестирует половину этой суммы на невообразимые мерзости. Он знает, что все могло бы стать немного лучше, если бы профсоюзы и русские капитулировали, но понимает, что этого не произойдет, и потому работает, чтобы нахватать себе побольше сейчас и в ближайшем будущем. Фальстафовский подход к жизни, но ведь в последнее время вся Британия ведет себя как Фальстаф.

Мы стали фальстафами, вернулось наше пестрое прошлое, и теперь мы шествуем с таким же маскарадом контрастов, как во времена Лиззи Тюдор, Мари Стюарт и королевы Виктории. Наши королевичи-миллионеры женятся в Вестминстерском аббатстве и отправляются в роскошные круизы, провожаемые улыбающимися подданными, в то время как дети безработных грабят магазины и воюют по ночам в трущобах с отрядами полиции. Воскресные газеты пестрят рекламой дорогих сексуальных нарядов, роскошной мебели и путешествий в тропические страны. На улицы вернулись нищие! Интересно, где это они прятались столько лет? В фешенебельных кварталах расцвели казино и массажные салоны с проститутками, и каждую зиму здесь во множестве обнаруживают трупы замерзших насмерть бездомных. Коррупция стала нормой. Все восхищаются грабителями поездов и наследственными кланами воротил, уклоняющихся от налогов, и в то же время перемывают кости презренным службам социального обеспечения. Исчезли честные, добрые, слегка комичные британские тугодумы-полицейские. Теперь их работа требует жестокости. Теперь в полиции должны работать те ребята, от которых она когда-то нас защищала, и ничего в этом нет удивительного. Излюбленный литературный персонаж Великобритании – секретный агент с правом на убийство, получающий все сексуальные и социальные привилегии, какие только можно себе помыслить. Мне нравились книги про Джеймса Бонда, когда они только появились, ведь я не верил тогда, что на службе британского правительства могут быть тайные убийцы. Сейчас каждый знает, что профессиональные убийцы – такие же честные труженики современного Лондона, как и современного Чикаго или средневековой Италии, и мне НАПЛЕВАТЬ НА ЭТО. Вот мой отец – социалист и табельщик – он бы все это ненавидел. Он гордился своей нацией в сороковые и пятидесятые, когда у всех была работа, в школе бесплатно поили детей молоком, все было под контролем полиции, автомобиль считался роскошью, а вся страна была покрыта сетью национальных железных дорог. Он был каким-то умственным кастратом, все время, беспокоился и размышлял, не удивительно, что я презирал его. НЕТ!

Я не презирал его, он был замечательным человеком. Я любил его.

Конечно, я не презирал, а наоборот, любил его, но он всего лишь однажды поговорил со мной о сексе. За день до нашей свадьбы с Хелен он убедился, что мать не слышит, подошел и сказал тихонько:

– Джок. По поводу секса. Ты уже занимался этим?

Я ответил, что да. Тогда он произнес:

– Хорошо. Значит, мне нечего тебе об этом рассказать, разве что… Не забывай уделять внимание ее груди.

Я сказал, что буду иметь это в виду. Он заколебался, слегка покраснел и добавил:

– Вот еще что. Для женщин секс важнее, чем для нас, они становятся раздражительными, если не занимаются этим хотя бы раз в неделю. По моему опыту, ночь с пятницы на субботу – отличное время.

Я ответил, что и это буду иметь в виду, потом пошел в туалет, заперся там и вволю похохотал. Мне было восемнадцать, и известие о том, что женатый мужчина занимается любовью только раз в неделю, показалось мне абсурдом. Я не догадывался, что к тому моменту уже отведал больше секса, чем мне придется иметь за всю оставшуюся жизнь, всю оставшуюся, оставшуюся жизнь, придется, заткнись, иметь за всю, всю, всю оставшуюся, заткнись, жизнь, за всю оставшуюся жизнь. Мне лишь следует помнить, что сегодняшняя Британия ПО НЕОБХОДИМОСТИ выглядит как больная взрослая фантазия, привет, Алан.

Алан. Я вижу его голову, закрывающую собою чуть ли не все небо, сардоническую улыбку на арабо-итальяно-еврейском лице в облаке черных волос. Сквозь его кудри едва пробивается свет маленького белого солнца, это из-за эффекта перспективы. На самом деле Алан стоит у окна своей квартиры на Уэст-Грэхэм-стрит, на верхнем этаже высотного дома, который в шестидесятых снесли, чтобы проложить прямое шоссе до Кингстон-Бридж. Он аккуратно держит Мир между большим и указательным пальцем – маленький синий глобус, раскрашенный зелеными и коричневыми континентами и островами, который в действительности является просто точилкой для карандашей с отверстием в районе Северного полюса. Алану нравилось переделывать всякие игрушки и приспособления в точные, отлаженные инструменты. Он наточил и доделал дешевую точилку таким образом, что она превращала кончик карандаша в острие иглы, для чего достаточно было дважды его легонько провернуть. Но эта точилка в форме земного шара принадлежала мне. Я нашел ее на самом верху кучи новогодних подарков, когда мне было шесть лет. Она была такой милой, и я взял ее с собой в школу, где ее тут же украли. Поэтому то, что я сейчас вижу, – это не воспоминания, а фантазия. Отточенным, словно игла, карандашом Алан ставит на глобусе крохотные точки, обозначая места, где царят войны, безработица, мятежи, болезни. Точки эти не всегда одинаковые, но все они соединены между собой. Он говорит: