Текст книги "1982, Жанин"

– Это где-нибудь используется? – спросил Бинки.

– Разумеется, нет. Понятие негативного света возникло недавно. Но группа моих знакомых могла бы поставить это на поток в течение десяти лет, если вы согласитесь финансировать такую затею.

– А вы, значит, преподаватель Политехнического колледжа Глазго?

– Нет. Я студент второго курса Королевского технического колледжа Глазго, основанного профессором Джоном Андерсеном, автором «Институтов физики», в 1796 году.

– Звучит захватывающе, – сказал Бинки сонным голосом.

Думаю, он решил, что шотландцы – когда не молчат угрюмо – нация хвастливых фантазеров, впрочем, теперь я почему-то не чувствовал по отношению к нему прежней враждебности. Моя неожиданная концепция негативного света вдруг вселила в меня уверенность. Я даже быстренько прикинул, как ее можно реализовать. После нескольких обсуждений с Аланом я был бы в состоянии составить программу разработок. Я расслабился и заговорил свободнее, вспоминая теоретическую статью в одном из старых алановских журналов, кажется в «Сайентифик америкэн».

– Если вас интересуют более быстрые практические решения, могу предложить вам голограмму. Существует возможность спроецировать весьма правдоподобное изображение в пустое пространство – изображение, которое видно всем, но только потрогать его невозможно, поскольку оно является попросту отраженным светом. При достаточном финансировании моя команда сможет в течение двух лет изготовить прибор, с помощью которого можно будет спроецировать на середине сцены большое дерево из амазонского леса. Ветви его будут тянуться над головами зрителей до самых задних рядов зала. Мы можем даже сделать проекцию аван… – как вы это называете? – авансцены со всеми этими гипсовыми херувимами и орнаментами, с открывающимся занавесом из бордового бархата и частными ложами по обеим сторонам, в которых будут сидеть гламурные пижоны, перегибаться оттуда к сцене и аплодировать в нужные моменты. Заметьте, я говорю вовсе не об экране, а об изображении, спроецированном в пустое пространство. Оно будет восприниматься как трехмерное из любой точки зрительного зала. Со сцены его вовсе не будет видно, если это не входит в нашу задачу. По специальным отметкам на полу актеры смогут определять местонахождение зрительской иллюзии. Если актер приставит кухонную лестницу к балке позади моего дерева и влезет наверх, то зрители увидят голову без тела, торчащую из ствола на высоте двенадцати футов.

– Глупые фокусы! – выкрикнул сценарист. – Хороший театр показывает мужчин и женщин, которые играют так, словно действительно любят, страдают, обманывают друг друга и умирают – да! умирают. Аристофану, Шекспиру и Ибсену не нужны были эти пиротехнические эффекты, и нам они не нужны.

Успех постановки никак не повлиял на сценариста. Он оставался таким же угрюмым и недовольным, как и раньше, и мы, как и раньше, его игнорировали. Только Бинки, как мне показалось, кивнул ему с симпатией.

– Такие эффекты могли бы быть особенно полезны для тебя, – сказал я английскому режиссеру. – Только подумай, какую свободу ты обретешь! В течение пары часов ты сможешь и любом пустом помещении, где, кроме сцены, ничего нет, устроить декорации не хуже, чем в «Ла Скала». И всего-то тебе понадобится для этого один электрик с проектором. И не нужен будет никакой лондонский Уэст-энд, чтобы поставить пьесу с дорогими декорациями.

Английский режиссер сосредоточенно смотрел на кончик своей сигареты. Шотландский режиссер вдруг противно заржал. А Бинки сказал довольно громко:

– Ваше изобретение, несомненно, позволит нам избавиться от множества громоздких приспособлений для обустройства сцены. Но вы забыли о креслах. Зрителям нравятся комфортные кресла. Энтузиасты экспериментальных театров всегда забывают о зрителях.

Я важно кивнул.

– Верно, я забыл о сиденьях. Моей команде, которая на самом деле пока не существует, понадобится лет шестьдесят, чтобы спроектировать изображения, пригодные для сидения. До конца этого столетия ваши доходы в полной безопасности.

Странно было бы предположить, что я произнес все это или что-то вроде этого на трезвую голову. И я только отчасти шутил. Я смеялся над Бинки, требуя тем самым, чтобы он воспринимал меня всерьез. В его годы люди обычно уже имеют опыт общения в подобных ситуациях, но все же мне показалось, что я его задел. Он пробормотал неопределенно:

– Все это звучит очень занимательно.

Джуди поднялась и сказала:

– Джок, мне следует потанцевать с тобой, потому что у тебя явно большое будущее. Могу я пригласить тебя?

Пока мы пробрались между столиками к танцевальной площадке, я сказал ей:

– Ваша оксбриджская компания умеет улаживать недоразумения.

– Просто мне показалось, что беседа стала несколько напряженной.

– Я разозлил вашего друга?

– Ну, Бинки слишком велик, чтобы быть моим другом. Мне кажется даже, что он слишком велик, чтобы вообще быть чьим-нибудь другом. Вообще таких людей сложно чем-либо рассердить, они считают эмоции пустой тратой времени. В любом случае лучше быть с ним по одну сторону баррикады.

Танцевали мы под какой-то дерганый джаз, и я нее пытался вытолкать ее с площадки, и мне это почти удалось. Но она сказала:

– Лучше не будем. Думаю, Бинки уже ушел, так что мы можем вернуться за стол и спокойно напиться.

За столом теперь царило оживление, словно и классе, из которого вышел учитель. Все болтали, а английский режиссер обратился ко мне: – Эй, Джок, а все эти твои проекции миражей и теней осуществимы или ты все выдумал?

– С тех пор как я их выдумал, они осуществимы, – холодно заявил я.

Для меня это все китайская грамота. Может мне здесь кто-нибудь растолковать, что Джок имел в виду? Джеффри, ты у нас имеешь отношение к науке и всяким таким вещам, объясни, о чем говорил Джок.

Он обращался к своему приятелю-архитектору. Тот ответил:

– Джок хотел сказать, что наука может решить любую чисто техническую проблему. Например, к концу столетия человек, скорее всего, долетит до Луны. Если у команды специалистов достаточно денег на исследования, то спроецировать голографические изображения на сцену с помощью переносного проектора – задача вполне выполнимая. Но только не в течение двух лет. На это понадобится лет десять, а то и двадцать. Признайся, Джок, ты ведь преувеличивал по поводу двух лет.

– Не собираюсь ни в чем признаваться. Моя команда сделала бы это за два года. Потому что в ней будет работать гений.

Все засмеялись. Я закричал:

– Да не я! Не я! У меня есть друг, который поразит воображение любого скептика!

– Действительно, гений может ускорить процесс, – сказал архитектор. – Но гению всегда не хватает командного духа. Поэтому обойдемся лучше без гениальности.

– Вы оба несете какую-то чушь, мне до нее нет дела. Я просто в ужасе от всего этого! – воскликнул режиссер, хотя он совсем не выглядел как человек, которого что-то привело в ужас. Он налил мне вина, и я быстро выпил больше половины стакана. Мы все искренне улыбались друг другу, как всегда улыбаются люди, разгоряченные алкоголем. В нашей компании побывал сам Бинки, поэтому каждый чувствовал себя стоящим у порога волнующего и полного опасностей будущего.

С этого порога волнующего и полного опасностей будущего я смотрел на себя самого, стоящего на вышке посреди гигантской, размером с Лондон, площади, которая была одновременно и сценой, и телестудией. Мои способности позволили моему другу Бинки вернуть себе обратно весь Уэст-энд, и мы продолжали работать, прибирая к своим рукам Северную, Южную и Восточную окраины, потом центр и пригороды. (Ты что, опять напился?)

К счастью, мои проекторы могли действовать не только в театре. Наш голографический флот был самым страшным на планете, основой для его создания послужил фильм «Британский военно-морской парад» 1910 года. Я мог перемещать весь флот со скоростью света в любую точку пространства на любой высоте, но мы решили медленно двигать его на уровне земли. Вторжение этих гигантских дредноутов на улицы Праги, а может, это был Будапешт, вынудило русских вывести свои танки из Венгрии, а может, это была Чехословакия. А может, и оттуда, и оттуда. В том же году армады чудесном образом появились на юге Тихого океана, обогнув с севера чилийское побережье, пересекли Анды и вывезли наемных рабочих Американской фруктовой компании из Южной Америки. Эти корабли были неуязвимы для бомб и торпед. Правда, и сами они не могли причинять вреда, но если какая-нибудь вражеская армия игнорировала их появление, то ее изолировали в огромные поля негативного освещения и ослепляли, так что местные патриоты с легкостью одерживали над ними бескровные победы.

(А что случилось на следующий день, когда Бинки увидел выступление?)

Ты бы лучше подумал о мире во всем мире, поскольку я его в конце концов установил. Люди согрелись, сбросили одежды и танцевали в теплых потоках света и музыки, которые я изливал на них; голливудские звезды пересекали Атлантику на своих ракетопланах по радужным туннелям из моих проекторов и парковались на набережной Темзы, со мной мечтали познакомиться Джейн Рассел, Джейн Мэнсфилд, Мэрилин Монро. Все, кто попадал на лужайки моего света, становились знаменитыми, но я освещал не только удачливых людей. Мои прожектора и камеры показывали, как плохо живут люди, на труде которых стоит все общество, и как надменны чиновники, которые ведут себя словно лорды, а по сути являются пустыми функционерами. После этих моих открытий всегда начинались социальные реформы, но сами мы с Бинки предпочитали оставаться в стороне от света проекторов. Но я все равно стал легендой. Когда ярко светило солнце, лондонцы говорили своим детям: «Это шотландский электрик опять улыбается».

(А что случилось следующей ночью, когда Хелен пришла к тебе в чулан?)

Это очень важно, ведь меня любили не только актрисы. Чтобы не казаться бесчеловечным, я позволял каждой из них соблазнить себя только один раз, а на выходные всегда летал на север к жене и детям. Да, я в конце концов женился на Дэнни. У нас была шестикомнатная квартира (на вершине холма) с кухней и овальными окнами. В ней повсюду, даже в прихожей, были камины с полками в причудливом стиле ар нуво и кованными медными решетками. Стены покрыты дорогими изразцами, перила украшены изящной резьбой, на полу – цветная геометрия мозаики. Весь мир восхищался моей преданностью маленькой женщине из Глазго, и только шотландцы меня понимали. Они знали, что я по-прежнему их соотечественник, даже несмотря на то, что я высветил своим лучом телесные наказания, после чего в школах отменили ремень в качестве воспитательной меры (подумай над этим, Хизлоп!), и несмотря на то, что я отказался превратить Глазго в столицу Великобритании. «У правильно освещенной страны центр должен быть повсюду, – провозгласил я. – Не обязательно, чтобы наши чиновники совещались в световом пятне».

Дело в том, что я совершенно не хотел лезть и политику. Активно работая в области энергетики и коммуникаций, я просто помогал своему другу Алану определить точное место человека во Вселенной и направление его движения.

(А что ты предпринял, когда Брайана арестовала полиция?)

Господи, будь снисходителен ко мне, потерпи еще немного. Не секрет ведь, что, когда я все это выдумываю, я оказываюсь вне себя и потому продолжаю делать это снова и снова. Да, глядя на мир из своего воображаемого будущего, я опять ощущаю себя почти равным Тебе, и, разумеется, это опять приведет к падению, но в этом возвышенном состоянии у меня бывают озарения, которые, если их облечь в правильные слова, навсегда очистят Твое имя от всяких сталинских злодеяний, вменяемых Тебе Твоими же ревностными последователями, и которые ни один порядочный человек НИКОГДА не смог бы вынести. Дай мне еще несколько минут побыть самонадеянным фантазером, а потом даруй мне мягкое падение. С парашютом, если можно.

Алан стал директором Королевского технического колледжа Глазго, основанного профессором Джоном Андерсеном, автором «Институтов физики», в 1796 году. В первые же дни своей работы Алан подарил миру каледонские солнечные мельницы – игрушечные с виду сооружения из зеркалец для бритья, раскрашенных стальных кубиков и гитарных струн, в которых возникало определенное соотношение лучей; такая штука, приделанная к дымоходу, вырабатывала совершенно бесплатную энергию, достаточную, чтобы согревать и освещать комнату. А потом он усовершенствовал зонд негативного света – хрупкое, игрушечное с виду сооружение из зеркалец для бритья, раскрашенных стеклянных шариков и медной проволоки, которое крепилось к телевизору и позволяло с любым приближением наблюдать любую точку Вселенной над домом владельца телевизора. Человечество теперь могло регулярно обновлять свои карты звездного неба, уточняя изменения, которые происходили со всеми существующими галактиками, звездами и планетами.

(А какого мнения была о тебе вся ваша труппа, когда Брайана освободили?)

Что же Ты совсем не интересуешься физикой? Негативный свет совершенно не требует производственных затрат и распространяется с неограниченной скоростью, поскольку длина его одиночной волны равна размаху вселенского континуума, и он может одновременно достигать любой точки мироздания. Мы разработали такую программу, для выполнения которой профессиональных астрономов оказалось слишком мало. Нам нужны были любители, и мы искали их по всему миру. Наше послание, переведенное на все языки, содержало призыв присоединяться к программе, а также краткий курс астрономии для новичков, инструкцию по изготовлению зонда, его применению и оценке результатов. Мы предлагали им единственное вознаграждение – радость открытия новых звезд и планет, которые никогда еще не представали взору человека, и гордость участия во всемирном научном проекте составления КАРТЫ УНИВЕРСУМА. «Помните, Вселенная безгранична, но замкнута, – творил Алан в конце послания. – Поэтому продолжайте открывать в ней все новые и новые объекты, пока не увидите на экране собственную задницу».

К тому моменту большинство жителей планеты уже обзавелось телевизорами, и мы получали ответы от миллионов людей, среди которых были в основном дети, домохозяйки, инвалиды и старики. Десятилетняя девочка-калека из камбоджийского борделя открыла первую полностью негативную плеяду, в которой пустота между объектами служила для этих объектов источником света, тепла и гравитации. Группа домработниц из Дерри нанесла на карту галактику, где энергия перемещалась в параллелограммах, образуя кубические солнца, вокруг которых из угла в угол обращались по прямоугольным орбитам квадратные планеты. Анонимный представитель из Верховного Совета СССР прислал сообщение о скоплении Куку – группе полностью сгорающих светил, которые вращаются по одной орбите, пока одно из них целиком не поглотит все остальные, по мере чего оно становится все ярче и горячее и наконец взрывается, распадаясь опять на такое же количество отдельных тел, продолжающих двигаться по той же самой траектории. КАРТА УНИВЕРСУМА постепенно заполнялась, и в какой-то момент стало казаться, что все человечество занялось астрономией – все люди, запрокинув головы, всматривались в космос в поиске чего-то страстно желанного, что никак не удается найти. В итоге пространство было пронизано насквозь, и каждый увидел перед собой бело-голубой глобус, покрытый мраморными облаками, – это был человеческий дом, и вот что мы знали о нем:

Наш мир – единственный из обитаемых миров во Вселенной. Вселенная – огромный океан энергии, которая, объединяя свои потоки, устремляется на всякое твердое или газообразное тело, но только одно из этих тел оказалось способным породить жизнь. На прочих телах не только отсутствует разумная жизнь, но ни у одного из них не хватает сил даже на то, чтобы породить цветок или пучок травы. Поэтому единственная форма жизни, мыслимая в других мирах, – та, которую мы принесем туда. И это хорошая новость, потому что

СОВРЕМЕННАЯ НАУКА СПОСОБНА РЕШИТЬ ЛЮБУЮ ТЕХНИЧЕСКУЮ ПРОБЛЕМУ, КОТОРАЯ ВСТРЕЧАЕТСЯ НА ЕЕ ПУТИ

поэтому

МЫ МОЖЕМ ЗАСЫПАТЬ ЛУННЫЕ КРАТЕРЫ И ВЫРАСТИТЬ В НИХ ЛЕСА

а потом

РАЗОГНАТЬ НА ВЕНЕРЕ ПОЛОВИНУ ОБЛАКОВ, ИЗ-ЗА КОТОРЫХ ЕЕ ПОВЕРХНОСТЬ ПОХОЖА НА ВОПЛОЩЕНИЕ ДРЕВНИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ОБ АДЕ, ЗАСТАВИТЬ ЕЕ ВЛАЖНУЮ АТМОСФЕРУ ОБРУШИТЬСЯ ДОЖДЯМИ НА ПОВЕРХНОСТЬ ПЛАНЕТЫ И ОБРАЗОВАТЬ ОКЕАН, А ПОТОМ ЗАСЕЛИТЬ ЕГО ПЛАНКТОНОМ И КИТАМИ, В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОЛУЧИТСЯ ТЕПЛАЯ МИРНАЯ ПЛАНЕТА С ВУЛКАНИЧЕСКИМИ ОСТРОВАМИ, НА КОТОРЫХ ПОСТЕПЕННО ЗАРОДИТСЯ НОВАЯ ЖИЗНЬ

а потом

ВЫДОЛБИТЬ ПОЛОСТИ В САМЫХ БОЛЬШИХ АСТЕРОИДАХ И УСТРОИТЬ В НИХ НЕБОЛЬШИЕ ИСКУССТВЕННЫЕ СОЛНЦА, УСИЛИТЬ ИХ ОСЕВОЕ ВРАЩЕНИЕ И ВЫЗВАТЬ ТЕМ САМЫМ ВНУТРЕННЮЮ ЦЕНТРОБЕЖНУЮ ГРАВИТАЦИЮ, ПОСАДИТЬ НА ВНУТРЕННИХ СТЕНКАХ АСТЕРОИДОВ БЕСКРАЙНИЕ САДЫ-ГОРОДА, И ПУСТЬ ГРЯДУЩИЕ ПОКОЛЕНИЯ ПУТЕШЕСТВУЮТ СРЕДИ ЗВЕЗД В ЭТИХ ИСКУССТВЕННЫХ ПЛАНЕТАХ

потому что

ТАК МЫ СМОЖЕМ СОЗДАТЬ ПРЕКРАСНЫЕ МИРЫ, О КОТОРЫХ ИСПОКОН ВЕКОВ МЕЧТАЛИ ЛЮДИ, И ПРИ ЭТОМ НЕ ВОЕВАТЬ С ИНОПЛАНЕТНЫМИ ГУННАМИ, НЕ ГРАБИТЬ ИНОПЛАНЕТНЫХ АЦТЕКОВ, НЕ ПРОГИБАТЬСЯ ПЕРЕД ИНОПЛАНЕТНЫМИ СУПЕРМЕНАМИ

и тогда

ЛЮБОВЬ, СЕКС, РОЖДЕНИЕ И ДЕТИ НЕ БУДУТ БОЛЬШЕ ПРИЧИНОЙ БЕДНОСТИ, ГОЛОДА, ВОЙН, ДОЛГОВ, РАБСТВА, РЕВОЛЮЦИЙ, ОНИ СТАНУТ НАШИМ ВЕЛИКИМ ПОДАРКОМ ВСЕЛЕННОЙ, КОТОРАЯ НАС ПОРОДИЛА!

Однако

ЦЕНА ОПЛОДОТВОРЕНИЯ ПРОСТОРОВ ВСЕЛЕННОЙ, НАЧИНАЯ С СОСЕДНЕЙ ЛУНЫ, ТАК ВЫСОКА, ЧТО ТОЛЬКО БОГАТАЯ ПЛАНЕТА МОЖЕТ СЕБЕ ЭТО ПОЗВОЛИТЬ

поэтому мы должны

ПРИВЛЕКАТЬ ВСЕ МЫСЛЯЩИЕ СУЩЕСТВА ДЛЯ ОПЛОДОТВОРЕНИЯ НАШИХ СОБСТВЕННЫХ ПУСТЫНЬ, ВОСПОЛНЕНИЯ ЗАПАСОВ НАШИХ СОБСТВЕННЫХ МОРЕЙ, УТИЛИЗАЦИИ НАШИХ СОБСТВЕННЫХ ПОМОЕК, УЛУЧШЕНИЯ НАШЕЙ ЗЕМЛИ, ОБЕСПЕЧЕНИЯ НАШИХ СОБСТВЕННЫХ ДЕТЕЙ ПИЩЕЙ, ОБРАЗОВАНИЕМ И ЗАБОТОЙ, ЧТОБЫ ОНИ ВЫРОСЛИ СИЛЬНЫМИ, СМЕЛЫМИ, ТВОРЧЕСКИМИ, ПРАКТИЧНЫМИ ЛЮДЬМИ, ЛЮБЯЩИМИ И ПОНИМАЮЩИМИ МИР, В КОТОРОМ ОНИ ЖИВУТ, И МНОГИЕ ДРУГИЕ МИРЫ, ГДЕ ОНИ МОГЛИ БЫ ЖИТЬ,

ведь технически возможно

СОЗДАТЬ МИР, ГДЕ КАЖДЫЙ ЯВЛЯЕТСЯ ПАРТНЕРОМ ВЕЛИКОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПРЕДПРИЯТИЯ И НИКТО НЕ СЛУЖИТ В НЕМ ПРОСТО ИНСТРУМЕНТОМ

да, Господи, мы можем

СТАТЬ САДОВНИКАМИ И ЛЮБОВНИКАМИ ВСЕЛЕННОЙ, НО ДЛЯ НАЧАЛА КАЖДЫЙ ДОЛЖЕН НАУЧИТЬСЯ ОБХОДИТЬСЯ С ДРУГИМИ ТАК, КАК ОН ХОТЕЛ БЫ, ЧТОБЫ ОБХОДИЛИСЬ С НИМ, И ЛЮБИТЬ БЛИЖНЕГО СВОЕГО КАК САМОГО СЕБЯ

(А что произошло через три дня, когда ты вернулся к Дэнни?)

ДА ПШЕЛ ТЫ В ЖОПУ, ГРЕБАНАЯ БЕСТИЯ! ОСТАФЬ МЯ В ПОКОЕ, ТЫ, БЛЯ, КРОВАВАЯ МАНДА! ХРЕН, БЛЯ, МОРЖОВЫЙ! Расскажу я Тебе обо всем этом, расскажу, но не прямо сейчас, понял? Дай мне еще немного времени. Пожалуйста.

Господи.

Мне.

Кажется.

Я.

Сейчас.

Заплачу.

На самом деле я, разумеется, не стану плакать. Вернемся к нашей сказке. Королей благословляют, а в венце славы сияет Джок, над всеми грехами победный прыжок.

Мы все стали знаменитыми за нашим столом. Мы владели светом, который вскоре должен был ослепить весь мир. Мы не завидовали друг другу. В толпе таких же счастливых людей каждый сиял ярко, как только мог, потому что другие помогали ему, раздували его огонь. Великолепие принадлежало всем поровну. Это поразило меня, показалось мне важным открытием, но, когда я попытался обсудить это с остальными, все принялись хохотать.

– Признайся, Джок! – сказал английский режиссер. – Ты хочешь, чтобы театр принадлежал электрикам.

– Ну да. Разве смог бы я делать свою работу с полной отдачей для организации, которую не считаю своей? Писатель убежден, что театр принадлежит ему, поскольку он пишет пьесы, актеры считают театр своим, потому что они их играют, Бинки – владелец театра и считает его своим, зрители уверены, что театр принадлежит им, ведь они платят за билеты, а твоя работа – сводить усилия всех воедино, и наверняка режиссеры уверены, что именно они в театре хозяева. Почему бы и электрикам не быть такими же неистовыми эгоистами? Всякий, кто важен для организации, должен быть в ней маленьким боссом. Это и есть демократия.

– У вас, техников, и так слишком много этого хозяйского настроя, – посетовал архитектор. – Вы делаете мою работу невыносимой. Архитектура – самое важное из всех искусств, и когда-то оно было самым величественным. Крупнейшие шедевры мировой архитектуры – это настоящие скульптурные гиганты, полые изнутри, входить в которые было высочайшей привилегией для любого члена общества. Но сейчас все иначе. В наши дни творец настолько ограничен требованиями водопроводчиков, электриков, специалистов по вентиляции и отоплению, что не только современные мастера, но даже такие гении, как Ллойд Райт, Гропиус или Корбюзье, не смогли бы строить такие же совершенные здания, как в былые времена.

– Тут ты ошибаешься, – сказал я. – Ты просто отказываешься признать, что канализация и электропроводка – это такие же элементы архитектуры, как стены и окна. Архитектор, не считающий электриков и сантехников своими партнерами, ведет себя как невежественный сноб. Самое великое социальное достижение последних восьмидесяти лет – это сантехника. Восемьдесят лет назад было изобретено U-образное колено, которое защищает наши дома от бактерий в канализационных трубах и которое спасло больше жизней, чем пенициллин, однако помнит ли кто-нибудь автора этого изобретения? Каждый город в Британии имеет под собой целую искусственную речную систему, из которой потоки воды устремляются на самые высокие этажи зданий, а маленькие ручные водопады извергаются на каждом этаже при простом повороте крана или нажатии на ручку слива воды. И вместо того чтобы с гордостью выставлять эти системы напоказ, подобно колоннам в старинных греческих зданиях, вы замуровываете их в стены и темные клозеты, как будто видите в них какие-то грязные человеческие тайны. Неудивительно, что ваше искусство сводится к созданию шикарных фасадов.

– Чудесная мысль, – заметил английский режиссер. – Только представьте себе холл в зале бракосочетаний, где буфетная стойка установлена между прозрачными столбами канализационной системы. Посетители имеют возможность созерцать экскременты жильцов с верхних этажей, спускающиеся вниз по этим

стеклянным трубам, – бурые комки в желтых потоках, – спокойно попивая шампанское и закусывая аккуратными поджаренными тостами с ярко-оранжевыми шариками икры.

В клубе разные труппы постоянно перемешивались, но в ту ночь мне показалось, что все это происходит главным образом в моей голове. Мне представлялось, что ничего больше не осталось для меня неизведанным во Вселенной благодаря таинственному молчанию моей матери, беседам отца со Старым Красным, поэзии Хизлопа, лекциям технического колледжа, алановским копаниям в мусорных кучах, даже стремлению Дэнни изучать географию, в которой для нее содержалось исчерпывающее и понятное объяснение всего мирового устройства. Я жаждал поделиться этим своим пониманием с остальными. Откуда-то во мне появилась уверенность, что так я сделаю для них очень доброе дело. Моя мысль была проста и доступна, но даже женщины стали смеяться над моими словами, а ведь именно для них они прежде всего могли оказаться полезны.

– Путь универсум есть конус или шар, – вещал я Испанскому Еврею, – что, по сути дела, есть одно и то же, и потом дикторство, иерархическость, все из-за верх-низа, наизнанки, нет! Всепротяженно! Демократия!

– Джок, – прикрикнул английский режиссер, – ты становишься обременителен.

– Надо же это объяснить, – сказал я, купаясь в волосах Еврейского Испанца, которые уплывали прочь от меня. – За-аткнитесь, совсем уже скоро голова стукнется о собственную задницу, скоро уже задница обрушится на собственную голову, а значит, незачем путешествовать, единственный центр земли – это мы сами, и неважно, кто именно мы, каждый нуждается в бесконечном уважении и любви, иначе все теряет смысл, да? Тела, помноженные на симпатию, плюс побольше свободного места равняется демократия, я люблю вас, да? Потому что все мы можем делать то, что нам нравится.

Я заметил, как английский режиссер поднялся и начал выкрикивать с интонациями английского глашатая:

– ДЖОК! РАБ ЛАМПЫ! СЛУШАЙ МЕНЯ, МАЛЕНЬКИЙ УЖАСНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК! ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ПЕРЕНЕСТИ ЭТОТ ЗАЛ ВМЕСТЕ СО ВСЕМИ ГУЛЯКАМИ, КОТОРЫЕ В НЕМ, СО ВСЕМИ КОНСТРУКЦИЯМИ, СКАЛОЙ, ЦЕРКОВЬЮ И ЗАМКОМ В САД ИМПЕРАТОРА КИТАЙСКОЙ НАРОДНОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ! ДЖИНН ЛАМПЫ, ПЕРЕНЕСИ НАС ТУДА НЕЗАМЕТНО ДО НАСТУПЛЕНИЯ РАССВЕТА, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ ОТ НАС, КРОМЕ МАЛЕНЬКОЙ РОДИНКИ НА ВНУТРЕННЕЙ ПОВЕРХНОСТИ БЕДРА ДЖУДИ.

Он был выше меня, поэтому я взгромоздился на стул и ответил:

– Ничего не выйдет, потому что я оставил наверху свою отвертку, а лишь тому, кто крепко держит в руках свою отвертку, подвластно все на свете, к тому же…

На этом месте мои воспоминания обрываются, и далее следует пустота

ДЕВЯТАЯ НОЧЬ

до момента моего пробуждения в постели. Я впервые испытал тогда ощущения, которые впоследствии стали для меня привычными. Все мое тело было сковано болью, но это была освежающая боль, сродни той, что испытывает новорожденный, или мышечной боли после интенсивной тренировки, однако мысли мои были тревожными. В голове бродили сомнения, что я вообще заслуживаю того, чтобы появиться на свет. Матрац мой лежал на широкой, гладко отшлифованной платформе, которая соединяла лестничный пролет с верхней комнатой. По своему обыкновению, я был переодет в пижаму, одежда аккуратной стопкой лежала рядом, только носки почему-то оказались не сверху, а под стопкой. Помимо одежды существовала еще одна небольшая деталь, которую я обычно снимал перед сном, – наручные часы. Они остановились в половину одиннадцатого, я забыл их завести. Через небольшое окошко под потолком я видел, что небо окрашено в цвета позднего полдня. Все свидетельствовало о том, что, несмотря на сильное опьянение, я достойным образом ушел вчера с вечеринки и улегся в постель.

Я встал, надел халат и тапки, взял туалетные принадлежности и направился окольными путями в самую дальнюю и непопулярную уборную. Никем не замеченный, я тщательно умылся и побрился, вернулся в свой чулан, надел чистые носки, белье и свежевыглаженные рубашку, брюки, жилет и пиджак. Потом повязал галстук, начистил ботинки и спустился вниз, полный, как мне казалось, самообладания и уверенности в себе. Народу было немного, но в ресторане кипела оживленная деятельность. Я пошел за стойку и приготовил себе тарелку кукурузных хлопьев и чашку кофе. И, стараясь не привлекать к себе внимания, устроился за нашим столиком.

Все обсуждали газетную статью. Одни выглядели подавленными, другие рассерженными. Хелен сидела бледная и больная.

– Как он мог? – восклицала она. – Ну как он мог написать такое?!

Я спросил, в чем дело, и мне передали газету.

Под заголовком «А ВЫ БЫ ПОЗВОЛИЛИ ТАКОЕ СВОЕЙ ДОЧЕРИ?» СВЯЩЕННИК ОСУЖДАЕТ КОММУНУ НЕОФИЦИАЛЬНОЙ ЧАСТИ ФЕСТИВАЛЯ была помещена фотография комнаты, которую артисты и работники использовали в качестве общежития. Фото сделали при плохом освещении со вспышкой, в результате чего помещение выглядело удручающе грязным и темным. Статья начиналась словами: «Что бы вы почувствовали, узнав, что ваша дочь каждую ночь спит в этом огромном, похожем на сарай помещении в окружении нескольких десятков мужчин, которые по большей части ей даже не знакомы? Длинноволосые, бородатые незнакомцы с так называемыми прогрессивными взглядами на сексуальную мораль и общественное устройство».

Написал это журналист, который в последние дни много времени проводил с нами. Он был любезным и дружелюбным – именно в его газете вышла одна из первых статей о нашем клубе, изображавшая его восхитительным и очаровательным местом. Особых новостей больше не было, поэтому, выяснив подробности нашего повседневного быта, которые никому и в голову не приходило скрывать, он взял да и обсудил их одним известным клириком Шотландской церкви. Тот был даже польщен, что его слова попадут в газеты. Клирик сказал: «Это один из примеров, которые увлекают молодых людей на скользкую дорогу, ведущую к погибели. Я понимаю, что мои высказывания старомодны, но это не отменяет их значимости. Я основываюсь на поучениях Иисуса».

Потом журналист побеседовал с другим, более либеральным представителем церкви, который вспомнил слова Христа о том, что прощение грехов есть более высокая истина, чем сексуальное воздержание. Получив таким образом некое подобие консенсуса между священнослужителями, журналист выяснил домашние телефоны девушек, живших в общежитии, и позвонил их родителям, чтобы узнать, что они думают по этому поводу. Далее шел подзаголовок УЖАСНЫЙ ШОК, а под ним цитата из беседы с матерью Хелен: «Это ужасный шок для нас. Ни я, ни отец ничего не знали об этом. Возможно, Хелен и повела себя неразумно, но я уверена, что моя дочь не делает ничего предосудительного».

Под этими словами разместился фрагмент большой фотографии, из-за которой Хелен так переживала несколько дней назад. Подпись гласила: «Девятнадцатилетняя Хелен Юм со своим партнером Роури Макбрайдом в политической пантомиме коммунаров».

Я внимательно перечитал статью. Написана она была очень грамотно. Сначала описывалось место, где можно было предположить сексуальную распущенность, потом цитировались слова человека, который в глаза не видел ни клуба, ни людей, но смело предположил, что в этом месте процветает блуд, потом слова человека, уверявшего, что прелюбодеяние может быть прощено, и, наконец, слова людей, не видевших ничего, но почти (хотя и не вполне) уверенных, что их дети не развратничают. Конечно, в верхних комнатах кто-нибудь наверняка занимался любовью, ведь в клубе происходили сотни знакомств, но я уверен, что, если бы мы жили в «Северном британском отеле», народ занимался бы этим гораздо больше и чаще. Секс в общественном месте еще менее свойственен шотландцам, чем секс в собственной спальне, вот почему я сразу перетащил свои матрацы в чулан.

После долгого молчания Хелен снова сказала:

– Да как он мог написать это? Я ему сказала все – и свой возраст, и адрес, я же думала, он что-нибудь хорошее о нас напишет. Я сказал ему, что родители были возмущены моей фотографией, и он пообещал, что изо всех сил постарается исправить положение. Но как он мог написать такое?

– Это его хлеб, – пожал плечами английский режиссер.

– Тем же самым оправдывался один немецкий бизнесмен, производивший газ «циклон В», – скривился шотландский режиссер.

– Именно так, – подхватил английский режиссер. – Именно. Именно. Но то, что написал этот малый, – не убийственный газ, а всего лишь облако гнусных словечек, и мы в нашем деле должны уметь не обращать внимания на такие вещи. Три четверти того, что пишут в газетах, – грязная игра. Газетчики и сами прекрасно понимают, что это игра, и сами над этим смеются. Читатели должны поступать так же.