Текст книги "1982, Жанин"

– Не всегда, – ответил Брайан, – во всяком случае не с начала. Но сейчас он явно устал. И я тоже. Все мы устали. Если разобраться, моя вина в этом тоже есть, не надо было так горячиться в полицейском участке. Давайте собираться. Возвращаемся в Глазго.

– Это глупо! – закричал писатель. – Не так уж много нужно балок и шестов, а он, между прочим, вообще не нужен… – Он ткнул в меня пальцем, и тут я понял, почему этот жест считается оскорблением. – Ведь это он сорвал наше последнее выступление своими дурацкими фокусами с поперечными балками. Все, что нужно для нормального спектакля, – это помещение, зрители, ваш талант и мои слова. У нас есть это. Актерские навыки и текст моей пьесы находятся у вас в головах. Отчертите мелом место для действия, положите вокруг матрацы для зрителей. А затем – приглашайте публику и играйте! Играйте! Это прекрасная возможность для моей пьесы быть сыгранной именно так, как она задумывалась, без всяких хитрых приспособлений и дьявольских устройств.

– Отличная идея, – вздохнул Брайан. – Беда в том, что публика едва ли готова к подобным шоу. Во всяком случае я не готов работать в таком формате.

В тот вечер Брайан, писатель и я вернулись на поезде в Глазго. Родди и Роури решили пожить в клубе до конца фестиваля. Я оставил им деньги на аренду фургона, чтобы они могли привезти в Глазго остатки осветительного оборудования. Сейчас мне уже казалось, что я не более удачлив, чем остальные члены труппы, по крайней мере в финансовом отношении. У Брайана были официальные расходы, и, наверное, ему пришлось заплатить штраф, но все это были последствия его собственной ошибки. Диана тоже осталась в Эдинбурге, полагаю, чтобы продолжать видеться с английским режиссером. Она проводила нас до станции, поцеловала Брайана и даже писателя, а меня совершенно игнорировала. Мне было жаль видеть это, ведь до того дня она была моим лучшим другом.

В поезде писатель болтал больше всех. Временами он смотрел в окно и, как бы невзначай, делал вслух всякие колкие замечания, так или иначе относившиеся ко мне.

– Маленькие крепкие люди… – бурчал он, когда поезд выезжал из Фалкирка. – Эти маленькие крепкие люди – настоящее проклятие Шотландии. Я обвинял англичан в заурядности. Я думал, они смогли покорить нас благодаря своей образованности. А они не так уж и образованы. У них больше денег, они больше уверены в себе, чем мы, поэтому они могут позволить себе расслабиться и подождать, пока наши маленькие крепкие человечки не вобьют Шотландию в землю до уровня собственной заурядности.

– Слушай, оставь Джока в покое, ты понял? – прикрикнул на него Брайан. – Он работал наравне со всеми, пока не явились журналисты и полиция.

– Спасибо, Брайан, – сказал я.

Меня больше задели не бессмысленные ремарки писателя, а то, что Брайан за меня вступился. Критика не имеет никакой силы, если пытается уязвить кого-то, указывая на его принадлежность к некой национальной группе.

Я попрощался с Брайаном (игнорируя писателя) на станции Квин-стрит и после этого не видел его лет десять или пятнадцать, а может, даже и двадцать. Я хотел выглядеть чуточку сумасбродно, поэтому взял такси – целое такси для себя одного, хотя можно было спокойно добраться и на трамвае. О, как я соскучился по Дэнни! Я даже был рад, что мои дела в Эдинбурге закончились так рано и мы снова будем вместе. Я просто костным мозгом чувствовал, как она рада будет меня увидеть на три дня раньше, чем планировалось. Несмотря на тяжелые чемоданы, я поднялся наверх пешком, открыл входную дверь, подошел к своей комнате и с криком «Я ВЕРНУЛСЯ, ДЭННИ!» повернул дверную ручку.

Дверь была закрыта. Я понимал, что она не заперта на замок, а закрыта изнутри на задвижку. Это меня озадачило. Мне послышалось какое-то движение внутри, но дверь не открывали. Неожиданно я запаниковал. Конечно, я даже предположить не мог того, что увидел через минуту, скорее всего, мне подумалось, что с Дэнни случился какой-нибудь приступ и она лежит на полу беспомощная. Я сделал шаг назад и с размаху толкнул дверь правым бедром как раз в то место, где располагалась задвижка. Дверь распахнулась вовнутрь. В комнате на каминном коврике стоял хозяин квартиры.

Прежде всего меня поразило то, что у него довольно большая мошонка и совсем незаметный пенис. Но это был оптический обман. Я не заметил его пениса потому, что он находился в состоянии эрекции и был направлен в мою сторону. Потом я разглядел обнаженное женское тело, стоящее на коленях на коврике позади хозяина, выглядевшего весьма нелепо – в начищенных туфлях, длинных носках, полосатой рубашке, жилетке и галстуке. Женщина, съежившаяся за его спиной, – разумеется, это была Дэнни – тоже была не совсем голой. На ней была знакомая юбка, странные чулки в сетку, а на ногах – туфли на высоких каблуках. Наверняка я сказал что-нибудь вроде:

– А-а, ну да, конечно. Вот так вот. Ничего удивительного.

Дэнни стала издавать такие же точно скулящие звуки, которые я слышал, уезжая. Что я должен был сказать в такой ситуации?

Вероятно, мне следовало вежливо дать хозяину удалиться, потому что это единственное, чего он хотел в тот момент. Потом надо было сделать две кружки чая, сесть рядом с ней и сказать мягко и рассудительно:

– Дэнни, надеюсь, ты этого человека не любишь, ведь он никогда не сможет любить тебя так, как я. Ему нужен только секс, а не ты, а мне нужна именно ты, хотя и секс тоже, конечно. И с сегодняшнего дня мы не должны больше никогда расставаться. Это будет несложно, потому что я не думаю, что ты любишь этого мужчину, ты легла с ним оттого, что тебе было одиноко. Ну да, порой ты ведешь себя как маленькая шлюха. Я и сам такой же. Я тоже лег с другой женщиной, но ничего приятного в этом не было, и я навсегда останусь с тобой, если ты не уйдешь сейчас.

Все должно измениться, Дэнни! (Следовало мне сказать.) Ты не должна больше скрываться от мира в этой маленькой комнатке. Нам нужно вместе бывать в гостях. Своди меня к своим родственникам, вряд ли все они такие противные, как ты рассказываешь, а я с удовольствием познакомлю тебя со своими родителями. Все, конечно, будут шокированы, ведь на этих долбаных островах наши самые близкие люди – такие же снобы, как и мы с тобой. Но настоящие чувства и достоинство не подвержены социальным гонениям, они только усиливаются в таких условиях. И ты непременно должна познакомиться с Аланам и его друзьями, которые совсем не снобы, потому что их интересует окружающий мир, а человек, увлеченный познанием мира, считает снобизм пустой тратой времени и жизненных сил.

К тому же (следовало мне сказать) давай я тебя наконец научу готовить нормальную еду. Если ты станешь готовить, то я беру на себя уборку, потому что больше всего ценю чистоту. Приготовление пищи занимает время, но это настоящее удовольствие, если готовить как следует, а если что-то не будет получаться, ты спросишь меня, и я тебе все объясню заново, легонько шлепнув тебя по попе. А теперь пойдем, пожалуйста, в постель. Я так соскучился по тебе.

Ничего этого я не сказал. Мне просто в голову не пришло. В мозгах у меня стучал тяжелый молот, от этого было очень трудно связно думать или говорить. Я рассеянно обвел взглядом комнату в поисках своих самых необходимых вещей: книг, чертежных принадлежностей, будильника. Их было совсем немного. Все остальное было упаковано в два чемодана, с которыми я приехал. Правда, оставались еще радио и посуда, но их я готов был оставить Дэнни. Третий чемодан лежал пустой на платяном шкафу. Я снял его и принялся укладывать книга, инструменты и будильник. Дэнни, скорее всего, не видела, что я делаю. Закрыв лицо руками, она раскачивалась из стороны в сторону, не переставая издавать все тот же раздражающий высокий режущий звук, именно из-за него я совсем ничего не соображал, мысли путались, и хотелось только поскорее убраться прочь. Хозяин прыгал на одной ноге, надевая сначала белье, потом брюки и бормоча что-то вроде:

– Понимаю, гадко все это выглядит, но это не то, что ты подумал, ничего серьезного, ей нет до меня дела, ей-богу, если бы ты знал, как тебе повезло, ты подбираешь крошки с барского стола, да, я ухаживал за ней, а что ты хочешь, ты же ей даже ни одной открытки не прислал до сегодняшнего дня! Чего ты ждешь от нее?

Меня же занимала только одна проблема – как унести три чемодана двумя руками. На кровати лежал полосатый галстук. Я взял его и подергал, проверяя на прочность. Хозяин, видно, решил, что я собираюсь его задушить, и быстренько спрятался за Дэнни, которая наконец открыла лицо и замолчала, отчего я испытал огромное облегчение. Я привязал концы галстука к ручке чемодана, перекинул получившуюся петлю через плечо и сказал:

– Не переживай, Дэнни. Рядом с тобой по-прежнему будет мужчина, и он будет тебя содержать.

Тут она закричала страшным голосом. Я опрометью бросился вон из комнаты. Пробежав через холл, я распахнул парадную дверь, протиснулся туда со своими чемоданами, выскочил на лестничную площадку и захлопнул за собой дверь. Я сбежал вниз по лестнице, подгоняемый хлопавшим меня по правому бедру чемоданом. Я убегал все дальше, но крики не прерывались и не слабели. Они вспыхивали один за другим, одинаковые и жуткие, прерываемые короткими паузами в моменты, когда она набирала воздуха. На улице крики стали слышны еще сильнее. На противоположном тротуаре остановилась парочка и удивленно смотрела на наши окна. Торопливо шагая к метро, я вдруг расслышал, что каждый крик был повторением одного и того же слова – моего имени. «Она долго не выдержит такого напряжения, она упадет в обморок, – думал я. – Господи, пусть она упадет в обморок прямо сейчас». Но она все кричала, а я свернул за угол и долго еще слышал в отдалении ее голос, истошно повторявший сквозь шум трамваев на Байерс-роуд:

– Джо-ок, Джо-ок, Джо-о-о-к!!!

Прощай, Дэнни. Мне так и не довелось узнать, что случилось с тобой потом. Когда возобновились занятия в колледже, я не стал ходить в столовую, чтобы случайно не встретить тебя. Я собирался жениться. Когда друзья сказали мне, что ты больше не работаешь в столовой, я все равно не решался ходить туда, опасаясь, что другие женщины за стойкой расскажут мне про тебя какие-нибудь грустные новости или еще хуже – спросят меня, как ты поживаешь. Годы спустя я встретил одного соседа, который еще некоторое время после моего отъезда продолжал жить в нашей квартире. Он ничего не знал о тебе, но зато рассказал мне любопытную вещь про хозяина. Тот стал парашютистом. В шестидесятые он вместе с группой энтузиастов совершал затяжные прыжки с аэроплана и погиб в горах, его парашют не раскрылся. Странная смерть для такого правильного, законопослушного, педантичного молодого человека. Человек, который мне все это поведал, был офицером Королевских военно-воздушных сил и выглядел весьма импозантно.

– Видите ли, – сказал он, – это был не самый подходящий спорт для него. Происхождение у него было, понимаете… Отец – дипломированный бухгалтер, пробившийся из низов… Он вступил в клуб, чтобы доказать, что может стать одним из нас. Очень, очень грустная история. Люди такого склада вечно попадают в неприятные ситуации.

Итак, наш хозяин был вторым человеком в моей жизни, который умер, упав с высоты. И я никогда так и не узнал, что ты делала, Дэнни, когда перестала выкрикивать мое имя.

Я пришел к Алану и попросился пожить у него, пока не найду другую комнату.

– Конечно, заходи, – сказал он.

Когда я объяснил ему, что произошло, он задумчиво покачал головой и водрузил на кухонный стол старинную печатную машинку. Он принялся внимательно и методично ее разбирать, полностью погрузившись в свое занятие, словно меня не было рядом с ним в комнате.

– Ты не очень-то любезен сегодня, – заметил я.

– Я думал, вы с Дэнни любите друг друга. По вам это было очень заметно.

– Я тоже так думал еще пару часов назад. Он ничего не ответил.

– А что бы ты сделал, если бы обнаружил Кэрол в постели, например… со мной?

– Не знаю. Скорее всего, ударил бы ее и вышвырнул бы тебя за дверь. Но едва ли я прекратил бы отношения с тобой или с ней. У меня же нет гордости, ты знаешь.

– Я не терплю физического насилия.

Он безразлично отвернулся. Я чувствовал себя выжатым как лимон. Солнце еще стояло высоко в небе, но сегодня слишком много всего произошло с момента моего пробуждения в Эдинбурге, поэтому я распаковал свои спальные принадлежности, разложил их на диване и уснул.

Мне приснилось, что я красный демон, насилующий Дэнни посреди языков адского пламени. Она кричала и била меня кулаками по лицу. Проснулся я от того, что бил сам себя по лицу. Без сна пролежал я до самого рассвета, снедаемый желанием увидеть ее, обладать ею, но мне даже в голову не пришло, что можно к ней вернуться. Представив себе ее полуголую, доставляющую удовольствие полуголому юристу, я громко зарычал. Я разлагался под гнилостным действием своей гордыни. Проснувшись на следующее утро, я по-прежнему чувствовал себя разбитым, но был полон решимости как можно скорее найти себе жилье. Вместо того чтобы искать что-нибудь новое, я попросту вернулся к той уважаемой леди на Пейсли-роуд-Уэст. Я пришел и спросил, не сдается ли у нее комната. Она спросила, почему я ищу жилье и почему я от нее уехал десять месяцев назад. Бесцветным монотонным голосом я объяснил, что жил у друзей, которые оказались не теми, за кого себя выдавали. Накануне вечером я якобы застал их за занятием, в котором, в общем-то, нет ничего криминального, но я не хотел бы рассказывать об этом в деталях. Говоря все это, я сам почти поверил, что я – деревенский паренек, который попал в разлагающую атмосферу большого города. Она ответила, что раз уж я сам осознал, в чем ценность респектабельного жилища, то она не станет мне отказывать: у нее есть комната, и она готова сдать ее мне.

С тех пор потянулись унылые скучные дни. Я продолжал навещать Алана, но уже не чувствовал себя там комфортно. У него, без сомнения, был природный дар, но для чего он все время окружал себя какими-то эксцентричными шарлатанами и занудами? Сейчас я понимаю, что в тот момент я разочаровался в себе, и меня стали раздражать люди, которые были полны надежд. Отчасти мое разочарование носило сексуальный характер. У меня опять не стало знакомых женщин, и я понятия не имел, как с ними знакомиться. Поэтому когда Алан сказал: «Тебя тут искали недавно» и передал мне записку от Хелен, я почувствовал что-то вроде надежды. В записке был ее телефон и предложение встретиться и поболтать. Набрав к помер, я ожидал, что она возьмет трубку, и сказал сразу:

– Привет, Хелен. Это Джок.

– Простите, кто это? – переспросил голос.

– Джок Макльюиш. Могу я поговорить с Хелен Юм?

– Минутку.

Тут до меня дошло, что это была ее мать. Потом трубку взяла Хелен и спросила, может ли она заглянуть ко мне в гости.

– Это не очень удобно, – ответил я. – Моя хозяйка не любит гостей-женщин. Давай встретимся в пабе.

– Нет уж, спасибо, Джок. Я достаточно насмотрелась на тебя в пабах во время фестиваля. Лучше пойдем в чайную. Где ты живешь-то, кстати?

Я сказал ей свой адрес, и она предложила увидеться в «Мисс Ромбах» у начала Хоуп-стрит. Я спросил ее, что слышно о ребятах из нашей труппы. Она ответила, что все расскажет при встрече, и повесила трубку. У меня было ощущение, что на меня вылили ушат холодной воды. Наш разговор никак нельзя было назвать дружелюбной телефонной беседой девушки со своим бывшим любовником.

Когда я увидел ее в кафе, моя надежда совсем потухла. Она была элегантно и красиво одета, но с оттенком «не прикасайтесь ко мне», чего раньше я в ней не замечал. Пока официантка несла нам чай, Хелен молчала.

– Что слышно про Диану? – спросил я.

– Она в Лондоне. Беременна.

– Ого!

– Я тоже беременна.

– Э-э?

– И я не знаю, что мне делать.

Я тут же прикинул, что вариантов три: аборт, женитьба, отказ от младенца.

– Понимаю, тебе очень трудно сейчас. А что думает… э… отец ребенка?

– Отец?

– Ну да. Брайан.

– Ты отец.

– Но, постой, ведь вы с Брайаном… То есть ведь у вас с Брайаном…

– Да, мы были любовниками, но не в обычном смысле слова. На самом деле когда я пришла к тебе в чулан, я была девственницей.

Я чуть не расхохотался. Хелен не просто говорила как актриса, но как плохая актриса и очень плохой пьесе. Я был уверен, что она говорит правду, потому что такими вещами не шутят, но, когда она спросила: «Так что же мне делать?», мне хотелось откинуться на задних ножках стула, засунуть большие пальцы в жилетные карманы и сказать с американским акцентом: «Всe что угодно, крошка. Делай что хочешь».

Но она протянула ко мне руку через стол, и я увидел слезы в ее глазах и взял ее руку и тяжело задумался. Аборт – штука опасная и противозаконная. Женитьба – нет, нет, только не это. Она не любила меня, а я не любил ее. Я сказал:

– Нужно оформить отказ от ребенка. Существует очередь, в которую записываются бездетные пары, желающие взять приемного ребенка.

– Да, я тоже об этом слышала. Но кто за это заплатит? Понимаешь, ни соседи, ни родственники не должны ничего узнать. Мать и отец непреклонны в этом. Они умрут, убьют меня, если только кто-нибудь узнает. Поэтому мне придется уехать в какую-нибудь гостиницу на юге Англии, пока еще ничего не заметно, потом зарегистрироваться в родильном доме, а это все стоит денег.

– Это твои родители так решили?

– Да, но при этом отец… Понимаешь, у него была очень трудная жизнь. Он всегда был очень щепетилен с расходами, и в этой ситуации он не станет платить. Если подумать, то и правда, почему он должен платить?

Она смотрела прямо на меня. Не поворачивая головы, она на мгновение указала глазами в сторону, и я, тоже не повернув головы, понял, что трое мужчин за соседним столиком внимательно наблюдают за нами. Неужели самый старший из них – отец Хелен? Я сделал вопросительное движение глазами. Она чуть заметно кивнула и сказала:

– Да, прости меня, Джок. Прости.

В ее глазах стояли слезы, и если бы они потекли по щекам, то мужчины решили бы, что я грублю ей. Но они не могли слышать наш разговор, поэтому, несмотря на дрожь в коленках, я постарался проявить благоразумие и прошептал:

– Я не могу платить за отель и роддом, я ведь живу на стипендию.

– А твой отец?

– Он небогат, он шахтер.

– Шахтеры – люди богатые. В газетах все время про это пишут. Джок, возьми меня за руку, пожалуйста, просто чтобы я могла успокоиться и не плакать. Я ненавижу себя за то, как мне приходится с тобой разговаривать. Mне не свойственны такие манеры. Это манеры моего отца.

По правде говоря, я и сам был готов заплакать. Я чувствовал, что жизнь моя скользит от одного кошмара к другому. Я молча взял ее за руку и даже почувствовал от этого некоторое облегчение.

– Так лучше? – спросил я.

– Да, немножко.

– Слушай, мне нужно пойти домой и все обдумать. Ты должна мне дать время на размышление, ведь дело серьезное.

– Как долго ты будешь думать?

– Неделю.

– О боже! Целую неделю!

– Да, мне нужна неделя, чтобы выяснить насчет денег и… и обдумать другие варианты.

– Какие варианты?

– Только не аборт. Только не аборт, обещаю. Думаю, она больше всего боялась аборта.

Спустя несколько лет выяснилось, что ее отец нашел хорошего, но дорогого врача, к которому был готов ее направить, если бы я согласился заплатить за операцию. Теперь же она вздохнула с облегчением, промокнула глаза платком и даже изобразила некое подобие улыбки. Потом заметила:

– Вообще-то, Джок, если говорить о женитьбе, то, может быть, это не самый плохой вариант. Ты человек добрый и надежный. Я совсем не такая, но если очень постараться, то я сумела бы не портить тебе жизнь.

Мне хотелось одного – сбежать от этой женщины.

– Как бы мне выбраться отсюда? – спросил я. – Очень не хотелось бы сейчас беседовать с твоим отцом.

– Я тоже не хочу, чтобы он с тобой разговаривал. Когда он раздражен, он иногда ведет себя очень бестактно. Думаю, если я останусь здесь, а ты сходишь за счетом к стойке, он за тобой не пойдет. А когда ты расплатишься, можешь сразу выйти из кафе. Но нам надо изобразить какой-нибудь дружеский жест, прежде чем ты уйдешь.

Она протянула мне руку, и я отчаянно потряс ее несколько секунд. Потом я пошел прямо к стойке, прямо, насколько позволяли мои трясущиеся коленки, расплатился и вышел.

Оказавшись на улице, я удержался и не побежал через Хоуп-стрит на красный свет, не вскочил в первое попавшееся такси и не уехал на Центральный вокзал. Я отправился домой, убеждая себя, что в нашей цивилизованной стране мужчины не гоняются друг за другом по улицам, не нокаутируют и не пинают друг друга, выбивая из негодяя согласие жениться на своей несчастной дочери. Единственный раз я обернулся на мосту короля Георга и никакой погони не заметил.

Возбужденный, шагал я взад-вперед по своей комнате. Все, что я только что услышал, было абсурдно, и потому мой рассудок был бессилен принять здравое решение. Как в течение пары не слишком приятных минут может быть начато новое человеческое существо? Беременность Хелен совершенно меня не касалась, я просто случайно оказался ее причиной. Но как можно объяснить разъяренному отцу, что его дочь использовала меня как проститутку, потом бросила меня, а потом вдруг предложила жениться на ней? Так не могла бы состояться счастливая семья, поэтому единственным выходом оставался отказ от ребенка. От женитьбы не по любви меня могли теперь спасти только деньги, причем деньги моих родителей. Завтра, нет, даже сегодня вечером я должен поехать в Длинный город и все им рассказать. Но разве я смогу это сделать? Мы никогда не говорили о сексе, никогда не выказывали друг другу своих эмоций. Разве они поверят в идею, что меня использовали как шлюху? И даже если поверят, это ведь еще не повод давать мне деньги? Но если я просто сообщу, что от меня забеременела некая девушка, то они, конечно, скажут: «Женись на ней». Может, сбежать в Лондон и устроиться кондуктором? Или лучше эмигрировать в Канаду? Или покончить жизнь самоубийством? Но в любом случае сегодня я должен уехать в Длинный город и оставаться там, пока не истечет неделя. Самое главное – не давать сейчас никаких обещаний, о которых я потом буду жалеть всю жизнь. Главное – не дать себя запугать. И тут в дверь позвонили.

Звякнул дверной звонок. Я услышал, как хозяйка открыла, потом раздался настойчивый мужской голос, потом шаги. В мою дверь постучали.

– Мистер Макльюиш, к вам пришли, – сказала хозяйка.

Я открыл дверь, и в комнату вошли трое мужчин, причем последний закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Мой кошмар перешел в новую и самую страшную стадию. Я чувствовал, что все трое люто ненавидят меня. Они считали меня грязным подонком. Они пришли требовать сатисфакции за зло, причиненное мною их дочери и сестре, и они готовы были серьезно меня избить в случае, если таковой не последует. Говорил отец. Он был обычного телосложения, но чувство собственной правоты делало его похожим на гранитную статую.

– Так, – сказал он, – что за игру ты задумал?

– Никакой игры я не задумывал, – ответил я.

– Нет, ты играешь. Ты из тех студентов, которые уверены, что жизнь – это игра. Но для уважаемых людей вроде Юмов жизнь – НЕ игра. Вы, пижоны из высших классов, считаете, что вам все дозволено, потому что ваши связи защитят вас в любой ситуации. Ты совершил ошибку, сынок. Мы пришли, чтобы объяснить, что твои связи никогда не смогут защитить тебя от МЕНЯ.

Второй раз в течение последнего часа мне пришлось повторить:

– Мой отец – шахтер.

– А какого черта ты носишь галстук-бабочку?

– А что такого? Вы тоже носите галстук-бабочку.

Его бабочка была тоже синяя, но с едва заметным белым узором.

– Твое нахальство тебе не поможет. Если ты сын шахтера, что ты делаешь в театральном колледже?

– Не в театральном. Я учусь на инженера-электрика.

– Все это не снимает с тебя ответственности.

Мои слова лишили его уверенности. Он вынужден был признать, что дочь ему практически ничего обо мне не рассказала.

Мистер Юм был владельцем табачной фабрики и имел двух помощников. Кроме того, он был представителем Шотландского кооперативного общества страхования, основанного, чтобы дать возможность простым рабочим людям воспользоваться одним из благ капитализма. Он был благонадежным консерватором, но, когда ему нужно было прижать к стенке состоятельного человека, он начинал строить из себя обладающего моральным превосходством представителя рабочего класса, который обращается к богатому бездельнику. Выяснив, что я не принадлежу к обеспеченному сословию, он не сразу изменил свою манеру обращения – как представитель среднего класса к ленивому рабочему. Он сделал это неделю спустя, когда познакомился с моим отцом. Теперь его выговор был больше похож на выговор его дочери – в нем звучали интонации работодателя, который спустился на пару социальных ступенек, чтобы поговорить с нами на равных, но при этом оставался словно бы чуть мудрее, чуть честнее, чуть утонченнее. Несколько лет назад я прочитал в одной книге монолог главного героя, который был настолько похож на речь мистера Юма, что с тех пор они для меня неразделимы. Роман производил впечатление грубой мужской властности, что выражалось даже в названии, состоявшем из одного слова – фамилии. То ли это был «Гиллеспи» Хэя, то ли «Макилванни» Догерти… Нет, «Догерти» Макилванни.

Догерти – это строгий благонравный шахтер, живущий в небольшом местечке вроде Длинного города. Некая девушка беременеет от его сына, мать девушки сообщает об этом Догерти, и Догерти превращается в ужасающую банальность – в шотландца, претендующего на роль Господа Бога. Он изрекает пару истин. Он говорит, что богатые люди могут избежать последствий своих поступков, потому что за деньги можно купить все, включая освобождение от уголовной и любой другой ответственности, а все богатство простых людей состоит в их благонадежности – готовности помочь и защитить всякого, попавшего в беду. Если простой человек бросает девушку, которая поверила ему, он открыто заявляет, что больше не принадлежит к разряду человеческих существ. Он пересекает границу, которая отделяет человека от… не помню, от чего именно. И было несколько фраз, звучавших как в монологе Догерти, так и в речи мистера Юма: «эта бедная девочка», «несчастная девушка», «бедная женщина». Применительно к Хелен эти слова едва ли что-либо значили. Хелен не была такой уж несчастной. Она получала хорошее образование, уверенно чувствовала себя в обществе и не боялась никого на свете, кроме собственного отца. Но когда мистер Юм изливал на меня потоки своей обличительной речи, словно Моисей на горе Синай, его слова достигали цели, поскольку говорил он, сам того не подозревая, о Дэнни. Кровь стыла у меня в жилах. Я холодел при мысли, что он прав, хотя и говорит на самом деле о Дэнни. Она любила меня, верила мне и давала мне все, что мне было нужно, а я ответил тем, что трижды отрекся от нее. Два раза потому, что мне хотелось приключений с другими женщинами, и один раз со злости, только потому, что, оставшись в полном одиночестве, она пыталась доставить маленькую радость человеку, такому же одинокому, как она сама. По-видимому, в глубине души я и сам догадывался, насколько подло поступил с ней, вот отчего слова мистера Юма так уничтожили меня. Теперь я понимал, что я мелкий и глупый подонок, и поделом эти трое мужчин пришли, чтобы угрожать мне физической расправой. Один из них, стоявший у двери, был тощий и высокий, но очень походил на Хелен. До того момента только Дэнни иногда била меня – в шутку, да еще Хизлоп, хотевший сделать из меня мужчину, что ему в итоге не удалось. Из меня вышел еще один Хизлоп. Неожиданно мистер Юм перестал бушевать и сказал резко:

– Не вижу ничего смешного!

Я осознал, что трясусь от беззвучного смеха, а лицо у меня перекошено ухмылкой. Я больше ничего не боялся, полное самоуничижение сделало меня свободным от страхов. Я сел, скрестил руки на груди и положил ногу на ногу. Так я почувствовал себя в большей безопасности. Стоящий человек, разглагольствующий о благородстве, не сможет ударить сидящего. Я сказал ему мягко:

– Пожалуйста, передайте своей дочери, что я очень люблю ее и готов на ней жениться в любой момент, какой она сочтет удобным для этого события.

Он молча уставился на меня. Если его нападение призвано было (думаю, что именно так, хотя, может, я и ошибаюсь) заставить меня оплатить Хелен аборт, то предложенный мною выход был для него полным провалом. Аборт был бы осуществлен за мой счет. А свадьбу должен оплачивать он. Его фигура вдруг утратила свою массивность. Я по-прежнему улыбался, но он уже не замечал этого. Может быть, он решил, что это страдальческая улыбка.

– А ты не думаешь, что она предпочла бы услышать это из твоих уст? – спросил он устало.

– Возможно, – ответил я. – Мы договорились встретиться ровно через неделю и обсудить все подробности. Но если вам кажется, что ей нужно дополнительное подтверждение, передайте ей мои слова. Завтра я еду к родителям. Для них эта новость будет такой же шокирующем, как и для вас…

– Ни один шахтер не пожалеет, что его сын женится на моей дочери! – взвизгнул Юм.

– Хорошо. Я позвоню Хелен, как только вернусь обратно.

Я поднялся и указал на свой стол, заваленный книгами, добавив:

– А теперь я хотел бы вернуться к своим занятиям. Скоро начинается новый семестр, и мне желательно быть хорошим студентом, коль скоро я собираюсь жениться и содержать семью.

Подойдя к двери, я сказал высокому юноше:

– Прошу прощения…

Он посторонился. Вскоре я узнал, что ему всего пятнадцать.

– Меня зовут Кевин, – пробормотал он неуверенно.

Я открыл дверь нараспашку:

– До свидания, Кевин.

Бросив на отца вопросительный взгляд, он мы шел в коридор. Старший брат молча последовал за ним, с ненавистью посмотрев на меня. Я ответил ему вежливым кивком головы и словами:

– До свидания.

Мистер Юм пошел к выходу, медленно переставляя ноги и покачивая головой. Он остановился напротив меня и заявил:

– Ты бесчувственный человек.

Я пожал плечами. Теперь меня не слишком интересовало мнение окружающих по поводу того, кто я такой. Он вышел, и я закрыл дверь.

В комнате опять воцарилась тишина. В ней ощущалось нечто до боли знакомое, что слегка давило на сердце и мозг. Такое ощущение не покидало меня в доме родителей, пока я не уехал в Глазго. После кошмара последних полутора часов это знакомое ощущение было даже приятно, тем более что я его заслуживал. Последние шесть месяцев я прожил в свободной атмосфере вседозволенности, полной любви и дружеского взаимопонимания. Теперь я должен был платить за свою свободу. Отныне Глазго и весь окружающий мир пропитались настроением родительского дома, а где-то в глубине моей души тихий голос шептал: «Поделом тебе» и противно хихикал.