Текст книги "Пандора в Конго"

Нашествие человекообразной саранчи разоряло лагерь. Тектоны орудовали повсюду. Пять, шесть. Десять, двадцать, нет, гораздо больше. Маркус не мог их сосчитать. Наверное, их было все же около двух десятков, но они передвигались с такой быстротой, что он посчитал некоторых из них дважды. Никогда раньше Гарвей не видел такой бешеной деятельности. Тектоны, одетые в туники и перепачканные красноватой землей, перебирали все предметы вокруг ловкими, как у мартышек, пальцами. Они сообщали друг другу о своих находках ужасными хриплыми голосами: так, наверное, звучали бы голоса коров, если бы те умели говорить. Трудно было поверить в то, что эти существа той же породы, что Амгам.

Человеческая жизнь для этих существ никакого значения не имела. Создавалось впечатление, что у них, подобно дальтоникам, тоже был какой-то дефект зрения, который не позволял им видеть людей. Они обращали внимание только на предметы, и вся их деятельность заключалась в отделении вещей пригодных от непригодных: это – да, а это – нет, это – да, а это – нет.

Ричард вышел из своей палатки и замер в таком же изумлении, как Маркус. Тектоны копались в сундуках, вытряхивали содержимое мешков, открывали сумки и чемоданы. В считанные минуты они перевернули вверх дном все, что было на поляне. А вскоре произошло первое столкновение.

Один из тектонов приблизился к Ричарду, вернее, к его наручным часам, и вцепился в запястье. Действия этого существа не были проявлением насилия, его просто интересовали часы. Но Ричард, испугавшись, отступил на несколько шагов. Тектон не желал выпускать добычу и, шагая вслед за старшим Кравером, продолжал теребить ремешок часов. В конце концов Ричард оступился и упал навзничь. Пришельцы вдруг бросили все свои дела и замерли, словно марионетки, у которых натянули движущие ими нити, а потом в один голос захохотали. Воришка, собиравшийся украсть часы, даже изобразил неловкие движения Ричарда и его нелепое падение. Старший Кравер лежал на земле, целый и невредимый, и плакал. Тем временем другой тектон подошел к Маркусу, привлеченный видом фитиля, который торчал из кармана Гарвея, и потянулся за ним.

– Поосторожнее! – сказал Маркус и несильно, но твердо оттолкнул его.

На лице тектона появилась недовольная гримаса. Потом он протянул Маркусу квадратный камешек пепельного цвета. В душе Гарвея смешались отвращение и сдерживаемый страх. Сначала ему показалось, что наилучшим выходом будет принять предмет, который ему предлагали. Ведь это всего лишь камешек или, может быть, маленький фарфоровый кубик. Пока Маркус рассматривал странный предмет, тектон решил, что он хочет поторговаться, и удвоил плату. На этот раз он предложил длинный камешек, похожий на мел в школьном классе. Интересно, на что ему, Маркусу, эти странные штуки? Но времени на подобные размышления у него не оказалось. Рядом с ним неожиданно появилась Амгам. Она стукнула пришельца по рукам, и его камешки, фарфоровые кубики или что там это было, полетели на землю. Девушка схватила Гарвея за руку и потащила к лесу.

К одному из деревьев на краю поляны был привязан негр. Уильям в последнее время пристрастился к подобному виду наказания. Бедняга сидел там за какую-то небольшую провинность. Амгам обеими руками повернула голову Маркуса, чтобы тот внимательно посмотрел, чем занимались пять тектонов, которые копошились возле африканца.

Пришельцы, обнаружив привязанного негра, воспользовались его беззащитностью. Они не тратили время на переговоры с беднягой. Двое из них отрывали ему пальцы рук и ног специальными кусачками. Их товарищ кипятил, помешивая, какой-то химический раствор в небольшом котелке на костре. Четвертый тектон опускал оторванные пальцы в кипящую жидкость, а потом вынимал кости, очищенные от мяса и кожи, при помощи щипцов. Когда кости остывали, он передавал их пятому тектону, который сидел на траве и с тщательностью ювелира обрабатывал их какими-то инструментами. Казалось, пришельцы были совершенно глухи к крикам несчастной жертвы. Несмотря на льющуюся из ран кровь, они вонзали кусачки в его руки и ноги снова и снова.

Маркусом овладела паника. Движимый первым порывом, он побежал в направлении палаток и снова оказался в центре лагеря. Там к нему бросился его старый знакомый: одной рукой он крепко вцепился в рубашку на груди Гарвея, а на ладони другой протягивал ему три камешка, целых три. И тут, наконец, до Маркуса дошло, из какого материала делали свои деньги тектоны.

– Отпусти меня! – умолял Маркус. – Отпусти!

Дыхание тектона жгло его ухо, и Гарвей не знал, как от этого избавиться. Ему не удавалось ничего сделать. И вдруг неожиданно голова тектона разлетелась на тысячу кусочков, как спелый арбуз, который падает на асфальт с большой высоты. Маркус с ужасом увидел, что его рубашка совершенно промокла от крови убитого.

Уильям проснулся последним, но начал действовать первым. И, естественно, в своей обычной манере. Он шел с револьвером в руке и расстреливал всех тектонов, которые имели неосторожность оказаться неподалеку. Казалось, младший Кравер шагает по стрельбищу. Шаг, локоть сгибается, выстрел. Тектоны не сразу поняли, что происходит. Наверное, им не могло прийти в голову, что кто-то осмелится напасть на них. Один из тектонов даже подошел вплотную к Уильяму, вознес руки к небу и стал в негодовании кричать ему что-то визгливым голосом. Младший Кравер вложил дуло револьвера ему в рот, выстрелил и невозмутимо пошел дальше искать новые жертвы; брызги крови алели на его лице. Воодушевленный примером брата, Ричард взялся за свое ружье. И скоро в воздухе над поляной летало больше пуль, чем москитов.

В убийственном хладнокровии, которое проявил в тот день Уильям Кравер, было какое-то величие. Ни один мускул не двигался на его лице. Когда пули кончались, он, не обращая ни малейшего внимания ни на тектонов, ни на гвалт и хаос, царившие вокруг, спокойно открывал барабан револьвера, заряжал его и снова начинал упражняться в стрельбе по движущимся мишеням. Один шаг, другой, стоп. Рука вперед, прицел, бум! И тектон готов. Потом еще один и еще. Рубашка Уильяма покрывалась пятнами крови его жертв, и брюки тоже. Но младший Кравер неудержимо двигался вперед. Ему играло на руку то, что тектоны не защищались. Может быть, они не верили в происходящее, а может, слишком увлеклись грабежом. Многие из них даже не понимали, что умирают; пуля пронзала их грудь, и они падали на землю, продолжая сжимать в руках добычу. Лишь двое последних оказались умнее других и бросились наутек.

Бойня длилась всего несколько минут. Парочка тектонов продолжала бежать в сторону «муравейника», подхватив обеими руками полы длинных туник. Маркусу эта картина показалась невероятно смешной. Поэтому приказ Уильяма, обращенный к Ричарду, прозвучал особенно жестоко:

– Стреляй в них! Не дай им уйти!

У младшего Кравера кончились патроны. Его брат спокойно прицелился из своего ружья для охоты на слонов. Над ухом у одного из беглецов взметнулся красный фонтанчик крови, и тектон упал замертво. Но следующая пуля застряла в стволе ружья, и Ричард не смог повторить успех.

– Маркус! Держи его! – приказал Уильям, роясь в карманах и ища патроны.

Короткие ноги Маркуса не были созданы для того, чтобы догонять беглецов. Но тектон запутался в полах туники, и поэтому в этой гонке, можно считать, их шансы были равны.

Гарвей почти нагнал тектона. Когда беглец взбежал на насыпь у входа в «муравейник», их разделяло расстояние метра вполтора. Тектон даже не спрыгнул, а, скорее, провалился в шахту. Маркус свесил голову вниз:

– Хватайте его, пока он не смылся! – закричал он неграм в шахте. – Держите его!

Но никто не сдвинулся с места. Все сгрудились возле стен, стараясь держаться как можно дальше от пришельца. Маркус торопливо спустился по лестнице, скользя по ней, как по пожарному шесту.

Тектон уже влезал в одно из отверстий в стене. Гарвей подпрыгнул из последних сил и вцепился в щиколотку беглеца. Тот начал брыкаться, стараясь попасть Маркусу в лицо.

– Помогите! – закричал Гарвей, напоминавший сейчас трубочиста, застрявшего в дымоходе.

В конце концов пятка тектона ударила ему в нос. От боли в глазах Маркуса заплясали желтые кружки, он на секунду почти ослеп и разжал пальцы. Тектон скрылся в туннеле.

– Почему вы не остановили его? – закричал Маркус, обернувшись к неграм. Из носа у него шла кровь. – Они придут снова!

Уильям и Ричард подбежали к входу в «муравейник» несколько секунд спустя. Они опустились в шахту и стали стрелять в туннель, где скрылся тектон.

Но было уже поздно.

13

По приказу Уильяма негры вырыли большую яму и перетащили к ней тела убитых тектонов. Потом все обитатели поляны вместе сбрасывали трупы вниз и засыпали их землей. Хоронить тектонов было неприятно вдвойне, потому что их глаза еще казались живыми. Маркус говорил, что мертвые негры становятся только серыми. С подземными жителями происходило нечто подобное. Смерть очень быстро придавала их белоснежной коже оттенок восковой бледности, а чуть позже их тела начинали отливать серым перламутром. Можно было, таким образом, заключить, что перед лицом смерти все оказывались равны. Однако трупы тектонов казались почему-то отличными от трупов людей. Возможно, виной тому были полуоткрытые рты, похожие на рыбьи. Или их глаза – стекленеющий взгляд, широко раскрытые веки. Даже спустя несколько часов после смерти своего хозяина они все еще смотрели в ослепительно синее небо Конго, не желая согласиться с тем, что потеряли право видеть небеса мира людей. Когда Гарвей рассматривал напряженные черты их лиц, он начинал сомневаться в том, что эти существа действительно были мертвы, и одновременно в том, были ли они когда-нибудь живыми.

– Из земли пришли и в землю возвратились, – произнес Уильям, последний раз взмахнув лопатой.

Никто не мог знать, было ли это высказывание погребальной молитвой, ироническим комментарием или проклятием.

Пепе перевел рассказ негров: по их словам, тектоны появились из туннеля, из которого слышался шум. Они принесли с собой веревки и крюки, и с их помощью вылезли наверх по стенам.

На протяжении всего дня Пепе был еще более молчалив, чем обычно. Когда вечером Маркус встретился с ним в палатке, они оба не испытывали ни малейшего желания начать разговор.

Прежде чем закрыть глаза, Гарвей укутался одеялом, которое обычно использовал в качестве подушки. В первый раз за все время своего пребывания в тропиках ему хотелось укрыться перед сном.

– Я и не знал, что в Конго может быть холодно, – высказал он вслух свою мысль.

– Это не холод, – ответил ему Пепе. – Это страх.

Помолчав немного, он добавил:

– Мне здесь больше делать нечего. Хватит.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Маркус.

– Я ухожу, – услышал он в ответ. – Сегодня ночью. Только дождусь, когда Уильям и Ричард уснут, а потом выйду из палатки, помогу людям из шахты выбраться наружу, и мы убежим.

Маркус приподнялся на своей постели:

– Ты что, спятил? Так нельзя.

– Почему нельзя?

Маркус не нашелся, что ответить. Он снова вытянулся на матрасе, посмотрел в потолок палатки и произнес:

– Ты знал об этом раньше, правда? Тебе с самого начала все было известно. У вас, негров, наверняка есть какая-нибудь легенда об этих жителях преисподней.

Пепе посмотрел на Маркуса; казалось, предположение Гарвея развеселило его:

– Легенда? О какой легенде ты говоришь? Не знаю я никаких легенд.

Тут его разобрал смех, и он захохотал так громко, что мог разбудить Уильяма и Ричарда, несмотря на то что между палатками было значительное расстояние. Успокоившись, он стал объяснять:

– Никакая это не легенда. Я знаю только то, что рассказывал мне дед, а он много повидал. Из его слов выходило, что белые люди всегда ведут себя одинаково, откуда бы они ни появились.

Маркус слушал его с любопытством. Он приподнялся на локте и подпер голову рукой:

– Я тебя не понимаю.

– Мой дед знал, о чем говорил. У белых всегда так. Сначала приезжают миссионеры и пугают нас адом, потом приезжают торговцы и крадут все подряд. А после этого появляются солдаты. Все эти люди скверные; и те, которые появляются позже, всегда хуже предыдущих. Сначала господин Тектон хотел обратить нас в свою веру. Сегодня пришли торговцы, а завтра наступит очередь солдат. И у меня нет охоты оставаться здесь, когда они выйдут наружу.

– А как же она?

Пепе задумался.

– Чудные люди есть везде.

– Ты видел, что сделали тектоны с руками и ногами того человека? – спросил Маркус.

– Белые всегда так себя ведут, – размышлял вслух Пепе. – Они заставляют нас носить грузы и работать на шахтах. А сами богатеют. – Он вздохнул. – По крайней мере, я насолю им, потому что уведу с собой моих братьев, которые работают на прииске.

– Вот когда в тебе проснулись братские чувства, – с иронией произнес Маркус. – Хочу напомнить, что ты вместе с нами прекраснейшим образом заковывал этих людей в цепи. Не выдумывай глупостей, Пепе! До ближайшего цивилизованного места или хотя бы до какого-нибудь поселка пятьсот миль. По дороге тебе могут встретиться только деревни, которые мы разоряли по дороге сюда, а у тебя лишь старенькое ружье и пригоршня патронов. Как только жители тебя узнают, они расправятся с тобой. Если только сельва не поглотит тебя до этого. – Маркус вздохнул. – Не делай этого, Пепе. Ты говоришь, что хочешь освободить рудокопов и уйти вместе с ними. А ты уверен, что они не убьют тебя при первой же возможности? У них для этого имеется множество причин.

– Может, и так, – сказал Пепе. – Но, по крайней мере, меня убьют свои.

Из сельвы до них долетел рев какого-то животного; его мелодия поражала своей сложностью и величием. Звуки тропического леса, огонь керосиновой лампы, палатка и общество друг друга доставляли обоим большое удовольствие. И только сейчас Маркус вдруг понял, что их соседство кончается, что его друг уходит.

– Пойдем со мной, – предложил Пепе.

– Нет, я останусь здесь, – ответил Маркус.

Они потушили лампы, но уснули не сразу. Минут через пять Пепе спросил Гарвея из темноты:

– Это из-за нее, правда?

Маркус, помолчав, ответил:

– Я сегодня устал, Пепе, очень устал. Сегодня ночью я буду спать очень крепко. Так крепко, что ничего не услышу.

Они оба не спали, но притворялись спящими. Три часа спустя Пепе поднялся, взял свое старое ружье и красную феску, потом приблизил свои губы к уху Маркуса и сказал:

– Du courage, топ petit, du courage.[5]5
  Будь смелым, мой мальчик, будь смелым (франц.)


[Закрыть]

И ушел.

В книге я описал другую сцену прощания героев. Какую? Ту, что рассказал мне Маркус. В его истории готовый к самопожертвованию Пепе, несмотря на уговоры Маркуса, остается в лагере, сражается с тектонами, защищая друга, пока сам Гарвей, угрожая пистолетом, не вынуждает его уйти. Но я не поверил ни одному его слову. Поведение Пепе выглядело столь героическим, что напоминало карикатуру. Поэтому однажды, когда мы просматривали вместе эту главу, я оперся локтями на стол, скрестил руки и спросил его прямо: «Маркус, зачем ты меня обманываешь?» Он смотрел по сторонам, не зная, что ответить. Я впервые видел его таким смущенным и потерянным.

Ответ был мне известен. Гарвей врал, чтобы спасти доброе имя Пепе – единственного друга, которого он встретил в этом мире. Подозреваю, что кто-то может задасться вопросом: если я знал, что Маркус говорит неправду, то зачем записал ложную версию? Ответ заключался в следующем: мне до смерти надоели негры из романов доктора Флага. Хоть один раз, сказал я себе, сделай так, чтобы в книге появился черный, который расстреливает толпы белых. Мне захотелось сделать все не так, как велел мне этот мерзавец Флаг, а совсем наоборот. И, поскольку это никоим образом не нарушало структуры повествования, я позволил себе такую вольность.

Почему я был так наивен? Именно во второй версии этих событий Пепе выглядит наилучшим образом. Ведь по ней получается, что он был самым разумным существом на той поляне.

Об одиночестве приговоренных к смертной казни перед эшафотом говорилось много раз. Не столь часто речь заходит об одиночестве палачей. Маркус не мог забыть выражения лиц Уильяма и Ричарда на следующий день, когда они узнали о массовом побеге из лагеря. Они представляли себе все что угодно: покушения на их жизнь, бунт, воровство. Ричард, отправляясь спать, всегда клал рядом с собой свое длинное ружье, словно это была его любовница. Уильям прятал под подушку пистолет. Мешочки с золотом братья закапывали под палаткой Уильяма. Однако никто не захотел лишить Краверов жизни или богатства. Никто даже не мечтал им отомстить. Эти люди хотели лишь бежать с прииска, и только. И это не укладывалось в головах братьев.

Маркусу это утро запомнилось тем, что поляна совершенно обезлюдела. Черные тела не толпились в шахте. И голоса рудокопов не нарушали хора тропического леса. Рабы без хозяина превращаются в свободных людей. Хозяева без рабов – ничто. Они остались одни.

Вчерашний костер еще дымился, и умирающий огонь удивительно точно передавал настроение в опустевшем лагере. Маркус и Ричард сидели возле костра и равнодушно наблюдали, как таял в воздухе дымок. Неподалеку Уильям обнаружил фляжку Пепе. Он взвесил ее в руке, а потом яростно швырнул о землю. Маркус и Ричард не отрываясь смотрели на угольки.

– И что же теперь? – спросил самого себя Ричард.

– Теперь они всех нас убьют, – неожиданно для себя самого ответил Маркус, затягиваясь сигаретой. Он даже не предполагал, что его голос может звучать так жестко.

– Нас убьют? – удивленно спросил Ричард. Он язвительно улыбнулся. – Кто же, по-твоему, нас может сейчас убить, если все отсюда сбежали?

Гарвей поднял глаза от углей, посмотрел на старшего Кравера, а потом повернул голову в сторону прииска. Ричард понял его взгляд.

– О господи, господи! – застонал он, закрывая лицо руками.

– Что здесь происходит? – спросил Уильям, который уже забыл о фляжке Пепе.

– Ричард плачет, – Маркус ограничился одной фразой, произнесенной необычным для него жестким голосом. Уильям это почувствовал и бросил на него взгляд, который, казалось, говорил: сначала я займусь Ричардом, а потом тобой.

– Не раскисай, ты же солдат! – попытался подбодрить он брата, похлопав его по плечу. – Куда девался дух победы?

Но Ричард был не солдатом, а развалиной. Уильям настаивал:

– Ты же офицер Британской империи!

– Но это не провинция империи, – произнес наконец Ричард. – Это Конго.

Его слова понравились Уильяму. Невозможно разговаривать с тем, кто тебя не слушает. Ричард возразил ему, а если человек возражает, его можно переубедить.

– Ричард! Чему тебя учили в военной академии? Как надо поступать в таких случаях?

– Ты не хочешь этого понять, – сказал Ричард, который при всей своей ограниченности иногда проявлял необычайную ясность мыслей. – Никто из преподавателей академии не учил нас, как противостоять нашествию тектонов.

И тут Уильям закричал. В памяти Маркуса живо запечатлелся этот крик: он помнил о нем, как если бы был свидетелем неожиданного солнечного затмения. Голос младшего Кравера изменился, в нем странным образом сочетались нотки звериного рыка и призыва вождя. Это было одновременно объявление войны и утверждение права собственника. Он не уйдет отсюда и не отдаст свой прииск. Никогда и никому. Враги могут нападать, когда им будет угодно. Крик Уильяма подействовал на Ричарда, как будто его окатили ведром холодной воды.

– Ричард, – настаивал младший Кравер, – что нам надо делать? Ты инженер. Скажи, что нам предпринять.

Старший Кравер несколько раз открыл и закрыл рот, не издавая ни единого звука, однако брат был неумолим, он требовал ответа.

– Частокол, – произнес наконец Ричард, словно читая раскрытый перед ним в воздухе учебник. – Мы должны окружить «муравейник» частоколом.

– Частоколом?

– Да. Наше укрепление будет необычным: его задача будет состоять не в том, чтобы не допустить тектонов к прииску, а, наоборот, чтобы не позволить им выйти наружу.

– Ты все слышал, Маркус, – сказал Уильям, которому понравилась идея брата. – Давай рубить деревья. Нам понадобится много бревен. Вперед.

И он увел Гарвея в лес. Ричард остался возле «муравейника», чтобы сделать необходимые замеры и оживить воспоминания об уроках военной инженерии.

Уильям и Маркус начали рубить деревья. Они выбирали для строительства частокола двух– и трехметровые стволы. Деревья должны были быть не слишком толстыми, потому что иначе они бы не смогли подтащить их к «муравейнику». Уильям и Маркус работали рядом. Младший Кравер сказал ему:

– Ты уже давно настроен против нас. И не пытайся возражать мне: я в этом уверен. Только не понимаю причины. Чем ты недоволен, Маркус? Чем? Это из-за денег? Ты считаешь, что заслуживаешь большего?

Гарвей ничего не отвечал. Уильям продолжил:

– Ты что, и вправду вообразил, что мы не думаем о тебе? Не будь дураком, за вознаграждением дело не станет. В Англии у тебя будут такие деньги, о которых такой оборванец, как ты, не может даже мечтать. Краверы всегда заботятся о своих верных слугах.

Когда стволы оказывались на земле, Уильям и Маркус очищали их от веток, чтобы частокол получился плотным. Гарвей продолжал упрямо молчать.

– Значит, деньги здесь ни при чем, – заключил Уильям.

Они связали вместе несколько бревен и положили концы веревок себе на плечи, чтобы тянуть их волоком, как пара лошадей. Но в последний момент Уильям предоставил Маркусу одному тащить груз, а сам шел рядом, словно погонщик мулов.

– А может быть, это из-за негров? Неужели под этой цыганской кожей скрывается филантроп? Нет, дело не в этом. Сейчас здесь нет ни одного негра, а ты еще более понурый, чем раньше. Почему же тогда?

Маркус складывал бревна в поленницу возле «муравейника». Амгам сидела возле палатки, скрестив ноги. Уильям замер: его серые зрачки налились свинцом.

– Это из-за нее, – наконец догадался он. – Из-за нее.

Уильям недоумевал. Его голова поворачивалась то в сторону Маркуса, то в сторону Амгам. Он никак не мог понять, что же их объединяло. Такого человека, как Уильям, нелегко было чем-нибудь поразить.

– Это из-за нее, – повторял он. – Из-за нее.

На протяжении пяти дней и ночей трое англичан строили небольшую крепость. Но, несмотря на тяжелую работу, Уильям не забывал о тех чувствах, которые он обнаружил в душе Маркуса.

В самом начале работ Ричард воткнул кол в землю возле «муравейника». К этому колу привязали четырехметровую веревку, а на другом ее конце закрепили второй кол. Старший Кравер натянул веревку, длина которой служила радиусом, и, обойдя прииск, провел по земле круг острым концом второго кола.

Уильям и Маркус расширяли линию, оставленную Ричардом, выкапывали небольшую траншею и клали в нее стволы. Потом ставили их вертикально, закрепляли у основания и связывали бревна друг с другом при помощи веревок: получалась крепкая стена. В ход шли кирки, лопаты, топоры и молотки. Страх не оставлял их, поэтому они работали с ружьями за спиной. Приклады били их по бедрам, ремни ружей наперекрест груди мешали двигаться; рты наполнялись ругательствами, а руки покрывались царапинами и волдырями. Никто из них не подозревал, что незамысловатое сооружение может потребовать таких усилий. Работа не прекращалась и ночью: их тени от трех керосиновых ламп создавали иллюзию, что крепость строят девять человек.

Уильям и Ричард были озабочены тем, как сделать крепость еще выше, крепче и надежнее. И, пока их занимали технические вопросы, у них не оставалось времени, чтобы прислушаться к простым доводам своего сердца: строить частокол не имело ни малейшего смысла, любой человек в здравом уме давно бы убежал прочь от этого места.

Наступил момент, когда Маркус не выдержал и захотел крикнуть братьям Краверам, что их труды напрасны. Неужели они не видят этого сами? Никакой частокол не остановит тектонов. Гарвей отбросил инструменты и твердым шагом направился к Ричарду, который представлял собой более слабый фланг. Он надеялся, что тот прозреет, услышав его крики. Ричард работал, сидя возле костра. С помощью мачете он зачищал стволы, которые предстояло поставить в ряд.

– Ты хочешь мне что-то сказать, Маркус? – спросил Ричард, заметив подходившего Гарвея.

Но тот, вместо того чтобы изложить свою точку зрения на бессмысленность строительства частокола, начал речь с сиюминутного замечания:

– Нет, Ричард, не делай этого, – посоветовал он. – Лучше оставляй ветки на верхушках стволов. Просто подрезай их покороче и затачивай. Тогда если тектоны попробуют влезть на стену, то исколют свои лапы.

– Ты прав! – признал Ричард. – Хорошая идея. Это ты здорово придумал, Маркус!

После этого случая Маркус больше не противился идее братьев. Похвала Ричарда, как ни странно, заставила Гарвея по-настоящему включиться в работу. Критика незначительной детали работы означала одновременно молчаливое признание плана в целом. Кроме того, Ричард, который был так напуган, что готов был принять любую помощь, откуда бы она ни исходила, с этой минуты обсуждал с Маркусом все детали и стал с ним изысканно любезен. Таким образом, Гарвей, не понимая, как это получилось, потерял всякую возможность высказать свое несогласие со строительством стены.

На протяжении всех этих дней он только один раз смог приблизиться к Амгам. Во время работ произошел несчастный случай: острие кола, который они в тот момент поднимали, поранило ему руку. Царапина была не очень глубокой, но длинной, и Маркусу пришлось пойти в лагерь, чтобы смазать рану. Амгам, увидев на его руке кровь, подошла ему помочь.

Они стояли рядом с одной из палаток. Маркус промыл рану водой из фляжки, а она протянула ему бинт. Это позволило их рукам встретиться. Но Гарвей знал, что Уильям теперь не сводит с них глаз, и Амгам тоже об этом знала. Поэтому всю свою любовь она выразила легким пожатием его руки. Она задержала шесть пальцев на его ладони несколько лишних секунд. Кто-то из вас может подумать, что такой жест – не бог весть какое проявление чувств. Но для Маркуса все сразу изменилось.

Он был не один в этом мире. Янтарные глаза Амгам смотрели на него с любовью. Своим легким пожатием, этим нечеловеческим теплом она сообщала ему, что ее мысли текут в одном направлении: найти способ освободить его.

Однако, за исключением этого эпизода, их жизнь целиком была занята строительством. Они трудились не покладая рук, и вот однажды поздним вечером, через неделю после начала работ, Амгам подошла к крепости. Стена, величественно возвышаясь, поражала той особенной красотой, которая свойственна произведениям человека, воздвигнутым среди дикой природы.

Тысячи насекомых наполняли влажный и прохладный воздух резкими звуками своих песен. В стене из бревен была сделана дверь, которая могла опускаться и подниматься, как мост замка. Если бы частокол окружал огромный циферблат, то вход в крепость оказался бы на отметке «шесть». Справа и слева от подъемного моста, на отметках «пять» и «семь», строители сделали проемы, чтобы наблюдать за «муравейником», и бойницы, в которые можно было просунуть ружья. На отметке «двенадцать» тоже устроили бойницу. Идея Ричарда состояла в том, чтобы обеспечить перекрестный огонь и убивать захватчиков, как только они покажутся у выхода из шахты.

Амгам вошла внутрь пространства, которое ограничивала стена. Никто не препятствовал ей. Братья Краверы и Маркус были настолько обессилены тяжелой работой, что у них не хватило духа помешать девушке. Они последовали за ней и стали наблюдать, как Амгам обследует стену. Неизвестно почему, мнение Амгам вдруг стало для них чрезвычайно важным.

Над бойницами внутри частокола висели керосиновые лампы. В их холодном свете на стенах двигались тонкие изломанные тени. В какой-то миг все девять теней – нет, двенадцать, считая тени Амгам, – остановились. Девушка наконец поняла, что постройка предназначалась исключительно для военных целей. Она подошла к «муравейнику» и стала рассматривать сооружение с точки зрения солдата, который поднимается из недр земли на ее поверхность. Затем села в обычную позу, подогнув под себя ноги. Маркус, Уильям и Ричард не могли отвести от нее взглядов. Наконец Амгам сделала легкий жест.

Слова оказались лишними, потому что все трое поняли ее. Дело было даже не в движении руки, а в ее опущенных плечах, выражавших разочарование зрителя. Амгам испытывала чувство им незнакомое – боль за другое существо, подобное нашему чувству стыда за другого.

На Ричарда это подействовало сильнее, чем на других.

– Уведите ее отсюда, – сказал он со слезами в голосе. – Ради всего святого, уведите ее.

Никто не обращал на него внимания, и в конце концов он сам ушел из крепости. Уильям и Маркус остались одни внутри частокола по разные стороны от «муравейника». Три лампы издавали тихий шорох высвобождавшегося газа, который накладывался на шумы сельвы. Маркус боялся, что теперь, узнав о его чувствах к Амгам, Уильям использует это как еще один вид оружия. Но в тот вечер Уильям казался другим человеком.

Маркус в изнеможении сел, прислонившись спиной к частоколу. Уильям подошел и встал прямо перед ним.

– Она появилась из-под земли… как червяк… а ты ее любишь… любишь…

В его словах не было презрения. Он говорил, скорее, как человек, который пытается решить кроссворд в газете «Таймс» и делает это вслух. Уильям взял одну из керосиновых ламп, вокруг которой кружились мириады мушек и ночных бабочек, поставил ее на землю между ними и присел. Потом поймал одну из самых больших белых бабочек, сжал ее крылья двумя пальцами и бросил насекомое в колбу лампы. Бабочка вспыхнула, как бумажный воздушный змей. Уильям не отводил от нее взгляда.

– Скажи мне, Маркус Гарвей, что тебе в ней нравится? Я хочу это знать.

Уильям разгадал его тайну, поэтому скрывать от него что-либо не имело смысла. К тому же у Маркуса не было сил начинать диалектический спор с человеком, который превосходил его во всем.

– Мне нравится трогать ее, – ответил он.

Никогда еще глаза Уильяма не были так похожи на глаза акулы. В акульих зрачках нет ни грамма любви. Но в глазах младшего Кравера в тот вечер светилось еще и осознание того, что они никогда не станут другими. Уильям ушел в свою палатку. К ней. Он будет насиловать Амгам с беспристрастностью ученого, экспериментирующего с лабораторными крысами. В этом состоял парадокс личности Уильяма Кравера, который отличал его от других людей: возможно, ему хотелось узнать любовь, но никакой иной путь, кроме насилия, был ему неизвестен.

Через несколько минут Ричард подошел к Маркусу, который все еще сидел, прижавшись спиной к частоколу. Он был напуган больше всех. А возможно, остальные просто умели лучше прятать свой страх. Они закурили. Мысли Гарвея улетали к небесам, на которых таинственно блестели сотни звезд.