Текст книги "Укрощение цифровой обезьяны"

Проблемы архитекторов усугубляются с окончанием обучения. При разработке сложных строительных проектов – аэропортов, зданий муниципальных советов и прочих значимых сооружений, заказчики которых стремятся «заявить о себе», – компьютер необходим для оптимизации структуры и формы здания, объясняет архитектор Ренцо Пиано. Системы автоматизированного проектирования незаменимы для отслеживания мельчайших деталей проектного конструирования, для прогнозирования влияния изменений на общую схему проекта (к примеру, как увеличение размера окон отразится на требованиях к системам оборудования для кондиционирования воздуха) и для моделирования того, как здание будет выглядеть в различных условиях (что особенно важно для заказчика, не обладающего визуальным воображением дизайнера).

Работа с этими сложными и быстрыми программными инструментами сужает способность архитекторов к глубокому осмыслению проекта, места расположения объекта и требований заказчика, а также не оставляет места для творческого полета фантазии. По словам Пиано, «современные инструменты САПР создают у разработчика ощущение, что построить можно все, причем одним лишь нажатием кнопки. Архитектурное творчество требует осмысления, определенной неторопливости, требует времени. Недостаток компьютеров заключается в чрезмерной скорости всех процессов – из-за этого кажется, будто проект можно создать за считанные недели, а не за месяцы напряженного труда. Но ребенка по-прежнему вынашивают девять месяцев, а не девять недель». Чикагский архитектор Уильям Хачтинг замечает: «В основе архитектурного проектирования лежит работа мысли… и рисование – более продуктивный способ мышления, чем использование САПР».

Архитекторы пока не достигли «необходимого равновесия между цифровыми конструкторскими технологиями и материальным миром», – объясняет Крис Любкеман, проектировщик инжиниринговой компании Ove Arup & Partners, широко применяющей компьютерные инструменты в архитектурных разработках. (В начале 1960-х годов компания использовала мэйнфрейм IBM для дизайна кровли Сиднейского оперного театра, созданного Йорном Утзоном.) По словам Любкемана, «современные средства архитектурного проектирования одновременно и прекрасны, и ужасны». Системы автоматизированного проектирования позволяют архитекторам отслеживать воздушные и тепловые потоки, а также представлять, как будут функционировать создаваемые пространства и конструкции, тем самым помогая творческому процессу. Однако из-за этого некоторые студенты решают, что любые нарисованные компьютером проекты имеют право на воплощение. Архитектурный замысел на экране монитора может выглядеть привлекательно, а на деле не впишется в окружающий ландшафт, будет чрезмерно сложным в строительстве или вообще непригодным для нужд человека.

Системы автоматизированного проектирования оказывают огромное влияние как на архитектурные и инженерные процессы разработки и конструирования, так и на культуру труда, умения и навыки начинающих проектировщиков. «Двенадцать лет назад в конструкторских бюро были кульманы, огромные столы и рулоны ватмана, – говорит Любкеман. – Старшие коллеги указывали младшим на допущенные ошибки, проверяли проектную документацию и чертежи. Сегодня считается неэтичным рассматривать работу на чужом экране. Мы утратили негласную передачу знаний и обмен информацией за кульманами. Заметив это, мы стали проводить в нашей фирме спонтанные обсуждения проектов, с тем, чтобы восполнить утрату дружеских бесед “на кухне” – процесс неформального распространения знаний и умений в рабочем коллективе. Однако же для нас, как и для всей профессии в целом, это представляет серьезную проблему».

Никто всерьез не предлагает избавиться от компьютеров и вернуться к перу и пергаменту. Современная архитектура не сможет существовать без Интернета и компьютерных технологий. Цифровые инструменты проектирования глубоко укоренились в повседневной деятельности архитекторов. К примеру, конструкторская фирма Пиано занимается разработками обширных проектов, основную часть которых составляет цифровая инфраструктура, а здания и сооружения являются вершиной этого громадного «айсберга». Тем не менее архитекторы прикладывают все усилия для возвращения умений и навыков, утраченных при переходе от рисования к оцифровыванию.

Количество времени, ежедневно затрачиваемого на проверку электронной почты, меня ошеломило. С десяток раз я открывал папку с входящими на личном компьютере, периодически читал сообщения с телефона, пока ждал детей с уроков или стоял у светофора. Как минимум час уходил на загрузку почтовой программы и на возню с настройкой системы, два часа занимали ответы на сообщения. При этом мне казалось, что я совершаю полезную работу, хотя никакой ценности все это не представляло. Если не учитывать эсэмэски и имейлы от моих родных и близких, чаще всего среди новых писем лишь несколько требовали моего внимания, а пятьдесят сообщений содержали уведомления, напоминания, объявления, общие рассылки и прочий мусор.

Тогда я начал экспериментировать с электронной почтой.

Я отписался от 99 процентов новостных рассылок и заодно отключил все оповещения на айфоне: не желаю, чтобы сообщения имели надо мной неограниченную власть и посягали на мое внимание, когда я к этому не готов. В моей работе редко возникают непредвиденные ситуации, и уведомления мне не нужны. Ученый-программист Дональд Эрвин Кнут зарекся писать имейлы в 1990 году, заявив, что электронная почта – это «замечательно для тех, кто хочет быть в авангарде и на виду… но у меня роль неприметная» (он проводил фундаментальные исследования, которые требовали «долгих часов научной работы и непрерывной концентрации внимания»). Когда я просматриваю почту, я не смотрю на экран: я нажимаю на «обновить» и откладываю айфон подальше или отвожу взгляд от экрана ноутбука, сосредоточившись на чем-то еще, пока программа загружается. Я сознательно игнорирую программу, а не наблюдаю, как устанавливается соединение с Интернетом, ведь это никак не влияет на скорость загрузки. Впрочем, это не прибавляет мне производительности, но каждый раз я убеждаюсь, что мое внимание не поглощено Сетью, а полностью находится под моим контролем. Это способ заявить, что я – хозяин положения.

В дополнение ко всему перечисленному я пытался следовать принципам Маргерит Манто-Рао. Попробуйте и вы вспоминать эти принципы, готовясь написать ответ на сообщение. Нужно ли отправлять это послание? Адресат и так завален имейлами, обрадуется ли он еще одному? Может, лучше позвонить? И не проще ли зайти в соседний кабинет, вместо того, чтобы шесть часов кряду обмениваться письмами с десятком адресатов в том же помещении? Моя цель – не поставить себя вне пределов досягаемости, а использовать технологические достижения так, чтобы избавиться от присутствия внутренних и внешних отвлекающих факторов и уделить людям должное внимание.

Я назначил себе конкретное время для проверки почты, и остаток дня избегал даже думать о ней. Эта тактика избавила меня от негативных эмоций, поскольку я люблю читать по-настоящему важные сообщения и отвечать на них, однако не выношу, когда не получаю новостей. Я пробовал работать с почтой только на ноутбуке или только на планшете. Впрочем, с этим я пока не определился: когда я пишу книгу, отдельное устройство для почты приходится кстати, но особого значения не имеет.

Мои эксперименты с электронной почтой продолжаются и вряд ли завершатся в обозримом будущем: появляются все новые программы, меняется моя устойчивость внимания, нормы поведения и круг общения. Вооружившись простыми инструментами и привычкой задаваться вопросом, помогают ли мои действия развить «расширенное сознание», я надеюсь отыскать способы гармоничного взаимодействия с технологией и достичь отрешенной, спокойной вовлеченности, необходимой для вдумчивого общения.

«Мы должны осмотрительно относиться к тому, что делаем с техникой», – утверждает Рут Шварц Коуэн. История технологии научила Коуэн вдумчивому подходу к использованию устройств, дала ей глубокое осознание сложности и гибкости наших отношений с приборами и инструментами. Это коренным образом изменило образ жизни писательницы. Создание книги «Больше работы для мамы» и размышления об истории привычных, обыденных технологических усовершенствований помогло Коуэн уяснить, что конечная цель домохозяйки – отправить всех на работу, чтобы получить возможность заняться чем-нибудь еще, и заботиться о детях, чтобы они росли здоровыми, благополучно окончили школу и оставили родительское гнездо. Она долго обсуждала с мужем, как лучше добиться нужных результатов в семье, и если оказывалось, что этому мешает какая-то привычка или установленная традиция, то от нее отказывались. Подобный подход изменил жизнь Коуэн. «Разумеется, всех нужно было накормить, но от изысканных угощений мы отказались, однако за ужином вся семья собирались за столом, и в целом мы жили нормальной жизнью».

Совсем недавно Коуэн отказалась от электронной почты. «Раньше я проверяла ящик один-два раза в день, – говорит она. – Но когда я перешла из университета штата Нью-Йорк в Пенсильванский университет и стала жить на два дома – в Лонг-Айленде и Филадельфии, то, как и все, обзавелась дурной привычкой: в поезде то и дело проверяла смартфон, пока наконец не сообразила, что лучше почитать или даже поспать, чем тратить время на имейлы». Коуэн призывает не к уничтожению техники и созданию идеального мира, а к более вдумчивому существованию в окружающем нас мире. «Задумайтесь о том, зачем нужна техника, – говорит она. – Сосредоточьтесь на конечной цели и заставьте устройства работать на вас, не позволяйте им управлять вами. Это и есть осознанность. У вас должно войти в привычку думать об устройстве, которое вы используете, и о том, приблизит ли оно вас к цели. Если мазки кисти плохо ложатся на холст, вы берете другую кисть. Вы – ремесленник, вы – художник, вы способны творить, и если инструмент не работает, замените его другим».

Научитесь сосредоточению на конечной цели, не забывайте об используемых орудиях труда, заменяйте их, если они не приносят пользы – именно так вы станете творцом собственного «расширенного сознания», созидающей личностью. Правильное использование подходящих инструментов поможет, но не сделает вас вдумчивой личностью.

Монахи-блогеры утверждают, что созерцательность – это навык, которому можно научиться, который можно совершенствовать и практиковать даже в виртуальном мире. Они учат нас, что сосредоточенность – это вовсе не то, что остается, если убрать с экрана все уведомления о входящих сообщения, видео с кошечками, всплывающие окна, рекламные баннеры и ссылки на снимки песиков в елизаветинских нарядах. Сосредоточенность не появится из ниоткуда, даже если устранить все внешние раздражители. Сосредоточенность – это активное, искусное вовлечение в намеренно суженный сегмент окружающего мира. Дизайн может способствовать или препятствовать вдумчивому осознанию, но в наших силах развить и использовать эти умения и навыки. Вдумчивое использование технологий целиком и полностью зависит от нас, и мы на это способны.

Как только вы научитесь осознанному обращению с технологиями и возьмете под контроль свое «расширенное сознание», будьте готовы к провалу, потому что он неизбежен. Но не отчаивайтесь. Научитесь отдыхать с пользой.

Глава 6
Сконцентрируйтесь

В следующий раз, когда вы, сидя в Сети, вдруг почувствуете, что ваше внимание рассеивается, перейдите на веб-сайт под названием «Две минуты бездействия». На экране возникнет фотография пляжа на закате, зазвучит успокаивающий шум волн, а таймер на картинке начнет отсчитывать две минуты. «Расслабьтесь и слушайте волны, – гласит текст по центру. – Не трогайте мышь и клавиатуру». Если коснуться клавиатуры, в огромной красной рамочке возникнут слова: «Вы проиграли». Неприятно, правда? Визуальная составляющая сайта все еще требует доработок. Одна моя знакомая (в прошлом – графический дизайнер) сказала, что ей понравилось сидеть и слушать плеск прибоя, но эффект омрачила слегка скошенная линия горизонта. Тем не менее гениально простая концепция представляет собой интересную попытку создать метод, с помощью которого можно перенаправить и сфокусировать внимание.

Этот сайт позволяет достигать весьма эффективных результатов. Ребекка Кринке, преподаватель ландшафтной архитектуры в университете Миннесоты, использует сайт в работе со своими студентами, при проведении экспериментов с процессами проектирования и дизайна. Когда Кринке чувствует, что группе необходимо отказаться от привычных схем мышления или задуматься о ходе работы, то вместе со студентами заходит на сайт. Эффект налицо – настроение всей группы моментально меняется.

Большая часть устройств пытается завладеть вашим вниманием, удержать его и направить на что-то другое. «Две минуты бездействия» предлагает сделать паузу, посидеть, уйти в себя. Можно без зазрения совести витать мыслями в облаках, отдохнуть и расслабиться – сайт поддерживает потребность мозга сделать перерыв. В то же самое время в фотографии пляжа нет ничего увлекательного: ни всплывающих окон, ни забавных рекламных роликов. Оказывается, технологии, которые нас успешно отвлекают, можно использовать и в качестве инструмента для сосредоточения и перефокусировки внимания.

Если верить карте на экране передо мной, мы только что минули южный мыс Гренландии. Мы вылетели из Сан-Франциско шесть часов назад, еще четыре – и я в Лондоне. В салоне самолета темно. Шумоизолирующие наушники айпода приглушают гул двигателей и вой ветра. Остальные пассажиры спят, читают (судя по всему, сейчас очень популярен Стиг Ларссон) или смотрят фильмы. Я же все это время работал, пытаясь перебороть сон. На паспортном контроле я буду как зомби, а в автобусе усну, едва мы отъедем от аэропорта. Но оно того стоит. В самолете думается лучше всего.

В последнее время я часто летаю в самые дальние уголки планеты: встречаюсь с заказчиками, провожу консультации и семинары, составляю прогнозы и стратегические планы. Из развлечения путешествия превратились в сугубо деловое занятие. После приземления я беру такси, еду в конференц-центр или в офис клиента и немедленно приступаю к работе. Моя задача – помочь правительственным организациям или корпоративным клиентам отыскать выход из потенциально сложной ситуации. Поездки в Европу обычно занимают два-три дня, так что, возвратившись домой, я почти не замечаю смены часовых поясов.

Казалось бы, футурологу следует в совершенстве владеть искусством рационального распределения времени, но я постоянно работаю в цейтноте, в противофазе, с отставанием. Поэтому приходится трудиться и на борту самолета. Я превратился в одного из бесчисленных взвинченных пассажиров, лихорадочно просматривающих презентации и отчеты на экране лэптопа.

Вскоре выяснилось, что в салоне авиалайнера очень хорошо размышляется – я отрезан от офиса, высоко над землей, где нет никаких помех, и меня ничто не отвлекает. Доклад должен быть готов через двенадцать часов. Ощущение возбужденного напряжения и полной свободы создает прекрасный стимул для продуктивной работы. Длительный перелет служит дополнительным преимуществом: за десять часов в воздухе я напишу и отредактирую четко изложенный доклад, без излишних длиннот и украшательств. Мой «обезьяний ум» освобождается от раздражителей, приходит сосредоточение. В процессе работы кажется, что все мысли исходят не от меня, я становлюсь сторонним наблюдателем. Необходимость сосредоточиться сменяется отслеживанием того, как возникают и развиваются идеи. Бывает, что я смотрю на текст и удивляюсь: «Откуда это взялось?»

Отчасти это объясняется тем, что мой мир сведен к нескольким предметам, находящимся в пределах легкой досягаемости. Раскладной столик превращается в мобильный кабинет. Недостаток места в салоне эконом-класса (да-да, бизнес-классом я не летаю) требует предельной собранности и продуманного размещения вещей. Сегодня мой импровизированный письменный стол занимают «походная» кружка, блокнот, авторучка, книга и распечатка статьи, над которой я работаю. В этот раз сроки не поджимают, но радостное возбуждение не позволяет мне заняться ничем другим, кроме работы. Дело в том, что я еду в Кембридж для научной работы в Microsoft Research, и передо мной стоит важная задача: узнать, как создавать компьютеры, которые помогут пользователям вдумчиво размышлять, не отвлекаясь и не попадая в зависимость от Сети. Не так давно, при обсуждении потенциальных тем моих исследований, я столкнулся с термином «созерцательный компьютинг». Мне предстоит выяснить, что это означает.

По специальности я историк науки и последний раз посетил Кембридж двадцать лет назад, когда работал над диссертацией. Тогда я сутками не покидал библиотеки, но в этот приезд собираюсь поближе познакомиться с городом. В качестве путеводителей я взял с собой две книги: «Двойную спираль» Джеймса Уотсона, где автор описывает свою совместную работу с Фрэнсисом Криком, которая привела к открытию структуры ДНК, и биографию Чарльза Дарвина, отца теории эволюции и естественного отбора. Уотсон – знаменитый американский биолог, работавший в Кембридже. За год с небольшим (с ноября 1951 по февраль 1953 года) они с Криком разгадали величайшую загадку XX века, над которой трудились лучшие умы человечества. Моя работа не столь важна, но, по-моему, Уотсон – прекрасный пример для американца, приехавшего в Кембридж с грандиозными планами научных исследований.

Обе книги я читал неоднократно, однако никогда прежде не рассматривал их как своеобразные путеводители или советы туристам. Наверное, их следует объединить под названием «Как стать гением в Кембридже». Я перелистываю страницы «Двойной спирали», и меня внезапно озаряет: Уотсон и Крик, целеустремленные, энергичные исследователи, повсюду ходят пешком! Когда Уотсон приезжает в Кембридж, его научный руководитель, Джон Кендрю, угощает его обедом в знаменитом пабе The Eagle, основанном в 1500-е годы и расположенном по соседству с Кавендишской лабораторией, где, собственно, и проводились исследования, а потом ученые отправляются на пешеходную экскурсию по университетским колледжам. Когда Уотсон едет в Европу, то и там не упускает возможности прогуляться за городом. Ученый описывает, как после открытия структуры ДНК он пошел к мосту Клер, разглядывая готические шпили часовни Королевского колледжа на фоне прозрачного весеннего неба и размышляя об итогах своей работы с Криком: «По-моему, мы добились успеха в результате долгих бесцельных прогулок по колледжам и беглого ознакомления с новыми поступлениями в книжном магазине Хеффера».

Чарльз Дарвин – один из самых выдающихся ученых в истории человечества, хотя в 1829 году, когда он приехал в Кембридж, об этом никто не догадывался. Отец послал его изучать медицину в Эдинбургский университет, но мальчик не выносил вида крови и увлекся естественной историей. Ничем не примечательного студента из хорошей семьи ожидала карьера священнослужителя, однако он нашел свое призвание в научной деятельности. Его энтузиазм произвел сильное впечатление на профессора ботаники Джона Генслоу, и вскоре остальные преподаватели прозвали Дарвина: «тот, кто гуляет с Генслоу», впрочем, не особо расстраиваясь по этому поводу. В стенах мрачных аудиторий Дарвин был безмолвен и тих, зато оказывался в своей стихии, собирая и исследуя образцы. В 1831 году Генслоу попросили порекомендовать человека на место помощника натуралиста на «Бигль», экспедиционное судно королевского флота, отправлявшееся к берегам Южной Америки для картографической съемки. Профессор предложил кандидатуру Дарвина.

Чарльз Дарвин провел на борту «Бигля» пять с половиной лет, изучая естественную историю Южной Америки и островов Тихого океана. Он собирал образцы растений и животных, составлял отчеты о своих путешествиях и стал одним из ведущих натуралистов своего времени. Вернувшись в Англию в 1836 году, он шесть лет находился в центре бурного научного мира Лондона, а затем, переехав в сельскую глушь, проложил в поместье аллею и ежедневно прохаживался по ней в глубокой задумчивости. В прогулках он провел самые плодотворные годы своей жизни.

Наши современники уверены в том, что производительность и инновации исходят исключительно от лайфхакинга, кофеина и самолечения: опрос, проведенный в 2008 году журналом Nature, показал, что пятая часть респондентов принимала нейрометаболические стимуляторы для повышения умственной активности и работоспособности. Тем не менее Чарльз Дарвин, подобно своему коллеге, биологу Джеймсу Уотсону, предпочитал познавать мир во время прогулок. Так что же такого особенного в ходьбе?

Почти сорок лет Чарльз Дарвин ежедневно прогуливался по любимой аллее в окрестностях поместья Даун-Хаус. Чарльз со своей женой Эммой переехали в графство Кент из шумного Лондона летом 1842 года. Даун-Хаус – бывший дом священника, окруженный тремя акрами садов. К нему прилегают пятнадцать акров лугов и пашен. Жизнь Дарвина в Даун-Хаусе иногда называют затворническим периодом. Многие биографы, сравнивая это время с годами энергичной деятельности ученого на борту «Бигля» и в научных кругах Лондона, пришли к выводу, что Дарвин отринул светскую жизнь в попытке забыть о теории эволюции. На самом деле, по мнению историка Джеймса Мура, профессора Открытого университета, все не так просто.

Мур вот уже тридцать лет изучает биографию Дарвина, часто посещает Даун-Хаус, прекрасно разбирается в жизни и мировоззрении великого ученого – от грандиозного размаха его идей до мелких перипетий семейной жизни. По словам Мура, Даун-Хаус был для Дарвина в равной степени домом, убежищем, лабораторией и крепостью и сыграл в жизни и деятельности ученого не менее важную роль, чем каюта на борту «Бигля».

Чарльз с Эммой выросли в сельской местности, их обоих привлекали тишина и уединение. Дарвин отмечает, что поместье Даун-Хаус располагается «в шести милях от собора Святого Павла, в восьми с половиной милях от вокзала Виктория и в двух часах езды от Лондонского моста». Современному путешественнику приходится сесть в поезд на вокзале Виктория, доехать до городка Бромли, оттуда автобусом добраться в деревню Даун (остановка – у церкви, которую когда-то посещала Эмма), а затем пешком пройти по Лакстед-роуд к дому великого ученого. Сам Дарвин считал, что удаленность поместья от Лондона отпугнет любопытствующих, но не станет помехой для лондонских друзей и единомышленников.

Дарвин продолжал заниматься исследованиями и интересовался научными изысканиями современников. Сохранилось около пятнадцати тысяч писем, отправленных из Даун-Хауса. В наш век электронных сообщений и эсэмэсок кажется, что наземная почта – слишком медленный вид связи, но в 1840-е годы Дарвин, отправив утром письмо в ботанический сад Кью или в Королевское научное общество, получал ответ на следующий день – книги, рассаду или геологические образцы. Новости распространялись быстро, а досужие сплетни и пустые развлечения оставались в Лондоне.

В тихом уединении Даун-Хауса Дарвин не жил затворником. Он выбрал поместье вдали от шума и суеты, чтобы избежать досужего любопытства посторонних, но сохранить близость к друзьям. Дарвин сознательно и самостоятельно выбирал не только с кем встречаться, но и что видеть. Для этого он распорядился провести в поместье ряд ландшафтных и строительных работ: вдоль северной стороны возвели стену высотой в двенадцать футов, насыпали холм и посадили деревья, понизили грунтовое дорожное полотно у дома, соорудили еще одну стену из булыжников. Как поясняет Мур, «все это ради того, чтобы избежать нежелательных и непредвиденных помех и принимать только приглашенных гостей».

Дарвин превратил Даун-Хаус в своеобразную полевую лабораторию для сбора и обработки научных данных. Он переоборудовал одну из комнат в кабинет, построил теплицу, а в саду проводил всевозможные исследования, изучая орхидеи, земляных червей и разнообразных моллюсков. Он пристально следил за состоянием окружающей среды и вынес из своих бесед с местными голубятниками, псарями и фермерами не меньше наблюдений, чем из своих путешествий. По замечанию Джанет Браун, биографа Дарвина, «фактические материалы, положенные в основу знаменитого труда “Происхождение видов”, взяты из обыденной деятельности и составлены в ходе обмена мнений, замечаний, наблюдений и элементарных опытов с подручными материалами, растениями и животными».

Сам Дарвин считал своей отличительной чертой способность видеть интересное – то, чего не замечают другие, и выяснять, в чем заключается смысл увиденного. Даун-Хаус предоставил исследователю возможность наблюдать за природой, сосредоточиться на обдумывании проблем, упущенных из виду другими учеными, серьезно размышлять и созерцать. Дарвин создал Даун-Хаус для того, чтобы увеличить свою способность к концентрации внимания, сделал поместье частью своего расширенного сознания.

Самой простой – и самой важной – чертой поместья стала аллея. Дарвин любил «узкие тропки и высокие живые изгороди» в окрестностях Дауна, в письмах он часто упоминал о своих прогулках. «Очарование местности для меня таится в том, что в округе все поля (увы, в том числе и наши!) пересечены бесчисленными тропинками», – рассказывал он брату после переезда в Даун-Хаус. Приобретя поместье, Дарвин проложил свою аллею. Ее конструкция подобна современным парковым дорожкам: неглубокая траншея, засыпанная гравием вперемешку с песком. Первый участок аллеи закончили к 1843 году, а спустя еще три года Дарвин арендовал полтора акра земли у соседа, баронета Джона Леббока, и аллея протянулась на четверть мили. Дети Дарвина назвали ее «песчаной тропкой», а сам ученый именовал ее «дорогой размышлений».

Почти сорок лет Дарвин ежедневно отправлялся на прогулку по своей излюбленной аллее. Иногда к нему присоединялись дети или белый терьер Полли. На этой же аллее Дарвин обсуждал научные исследования с гостившими в поместье коллегами. Земля в округе принадлежала фермерским хозяйствам, сельскохозяйственные работы велись и в поместье Дарвина, принося дополнительный доход семейству. Сам ученый не любил лишних расходов и только в случае крайней необходимости выделял деньги на ремонт и починку дома, поэтому затраты на создание аллеи подчеркивают особое значение, придаваемое Дарвином как прогулкам, так и месту для размышлений.

Что же особенного в прогулках? Многие мыслители утверждают, что прогулки стимулируют творчество. С давних времен известно, что ходьба помогает размышлять и является формой созерцания. Латинскую фразу solvitur ambulando («решение найдется при ходьбе») приписывают различным философам древности – от Диогена до святых Амвросия, Иеронима и Августина. Буддисты и христиане размышляют в движении – прогулка по коротким тропкам или по лабиринтам улучшает созерцательность и символизирует путь к духовому обновлению. Свои теории обдумывали во время прогулок и Жан-Жак Руссо в Париже, и Иммануил Кант в Кенигсберге, и Сёрен Кьеркегор в Копенгагене. Известно, что Кьеркегор считал прогулки прекрасным средством стимуляции как физического состояния, так и умственной деятельности (что подтверждается современными исследованиями) и говорил, что «прогулки наводят меня на мои лучшие мысли». Образ прогуливающегося философа настолько укоренился в общественном представлении, что в конце XIX века Ницше объявил: «Только выхоженные мысли имеют ценность». Дарвинская аллея – один из многих примеров тех дорог, которые исходили философы, писатели и ученые в поисках решения стоящих перед ними задач.

Прогулка стимулирует мышление, потому что позволяет сделать перерыв в напряженной умственной работе писателя, мыслителя или исследователя, но в то же время не отвлекает внимания от проблемы. Ребекка Солнит утверждает, что прогулка – «это состояние, в котором ум, тело и окружающий мир сливаются воедино». Тело движется, взгляд отмечает привычные или незнакомые виды, а какая-то часть мозга сосредоточенно обдумывает сложную задачу или отшлифовывает строку. Для тех, кто работает над чрезвычайно запутанными проблемами, знакомый маршрут не требует мысленного напряжения и позволяет разуму заниматься поиском решения, часто возникающего подсознательно. Разумеется, прогулка в одиночестве и выход на природу с друзьями и близкими по-разному влияют на мозг. К ходьбе, как к любому средству стимулирования творчества, следует относиться осмотрительно – любая прогулка служит конкретной цели и совершается в определенном настроении.

Свои лучшие идеи и наблюдения Дарвин сформулировал, находясь в движении. Он рано остался без матери и с юных лет полюбил долгие прогулки, хотя никогда впоследствии не объяснял, почему. Недавние исследования выявили, что пребывание на свежем воздухе оказывает положительное влияние на умственное и эмоциональное состояние людей, переживших утрату или выздоравливающих после тяжелой болезни. Прогулки не делают таких людей счастливее, но восстанавливают волю к жизни и укрепляют выносливость организма. Не будет преувеличением предположить, что Дарвин находил утешение в прогулках. В дальнейшем это помогло ему выработать ассоциативную связь между ходьбой и созерцанием. Возможно, именно поэтому он впоследствии осознал, что прикладные исследования, наблюдения и путешествия интересуют его больше, чем работа в библиотеке.

Важность прогулок для творческого мышления Дарвина заметна и в том, что ученый выражал сложность задачи, над которой он работал, количеством проходов по аллее. По-моему, такая формулировка помогала ему достичь решения: аллея вела его к разгадке, подсказывала путь к ответу.

Когда Дарвин сосредоточивался на обдумывании проблемы, неторопливая ходьба умиротворяла его, и тропинка становилась неприметной частью ландшафта, а если вдохновение не приходило, и озарения не наступало, то ученый замечал и хруст гравия под ногами, и шелест листвы в кронах, и складки коры на стволах деревьев вдоль аллеи. Генри Дэвид Торо в эссе «Прогулки» замечает:

По сути дела, можно обнаружить некоторое соответствие между возможностями, которые заключает в себе пейзаж окружностью радиусом десять миль (а именно столько можно пройти за одну прогулку), и возможностями, которые заключены в семидесяти годах человеческой жизни: и то, и другое невозможно постичь до конца.[1]1
  Перевод Э.Ф. Осиповой.


[Закрыть]

Простор для наблюдений безграничен: смена времен года, циклы роста и разложения, сезонные явления в жизни животных и птиц, своеобразие ландшафта и новизна привычного пейзажа. Способность Дарвина подмечать мельчайшие детали и анализировать их с тем, чтобы они раскрылись с новой, неожиданной стороны, стимулировала воображение и мысль ученого.