Текст книги "Колодец"

Дорога

Я проглотил лютый вопль, что почти вырвался у меня из груди, выдохнул его обратно и с тревогой облизал пересохшие губы. Что-то непонятное и пугающее происходило у меня прямо на глазах, объяснение чему я никак не мог нарыть ни в одном закоулке своей скудной головешки. Горячая рука Писклявого буквально обжигала мою ногу и казалась не по размеру тяжелой. Она камнем навалилась на колено и создала ощущение придавленности и спертости внутри меня и, кажется, даже если бы я очень захотел, то ничего кроме шепота не в силах было бы сорваться с моих уст.

– Место, в которое мы направляемся ты покинул, будучи еще милым мальчишкой, и, сказать по правде, никогда не должен был туда вернуться – смотря мне прямо в глаза сказал Писклявый. – Однажды летом, они приехали за тобой, грузные, угрюмые и молча, впопыхах увезли. Могло показаться, что это ненадолго, такое бывало и раньше, все образуется. Но родители твои были настроены серьезно. Тогда-то бабушка и видела тебя в последний раз, а ты, собственно, ее, вы даже толком не попрощались.

После этих слов я почувствовал, что его рука на моем колене стала стремительно нагреваться, словно кипятильник и вот-вот раскалится, как кусок железа в кузне, и проплавит все слои моей тоненькой кожи. Мне стало невыносимо горячо, но Писклявый и не думал убирать ее, все смотрел мне прямо в глаза.

Но вот что странно, несмотря на уже лютую, обжигающую боль, я никак не мог оторваться от его манящих и ярких очей, от их глубины и теплоты, они проникали в меня и даже спертый воздух не был преградой. Я не мог или не хотел даже шевельнуться, дабы не потерять эту манящую связь, это сладкое единение, нить связующую две души, и мне не хотелось искать никакой защиты от этого, ибо я находился во власти неведомого мне оцепенения. Я был пленен, я словно завороженный глядел внутрь этого странного, пугающего и одновременно очень родного человека и видел там себя, в прямом смысле себя, только маленького. Эти глаза словно озеро, сквозь воды которого можно наблюдать размытое, нечеткое и расплывающееся прошлое, то прошлое, что улетучилось или утекло вместе с ушедшими стрелками часов, то прошлое, что окопалось внутри каждого из нас, что глубоко прячется от ужасного окружающего мира и прячет все наши слабости и обиды, то прошлое, что шелковистым, опьяняющим и сладким нектаром разливается внутри, при мысли о нем. Это озеро или глаза манили меня, и нет больше сил сопротивляться накатывающему чувству ностальгии и трепета перед временем, я лицом к лицу с ним, и я тону, а теплая, почти обжигающая вода разливалась теперь от ног выше и выше к самой голове. Я буквально почувствовал, как сначала мои пятки намокли, потом закипела вода от прикосновения к моему колену, намочила мне ягодицы и пупок, одежда мгновенно стала мокрой, и вода подступила к горлу, глазам, ушам. Она поглотила меня полностью, а легкие пузырьки воздуха теперь поднимались наверх вместе с тревожными мыслями. Погружаясь на дно, я чувствовал только безмятежность. Теперь я сам стал чередой воспоминаний.

Кажется, высокая трава, колоски и крапива щекочут колени и колко обжигают щиколотки. Я семеню по еле видной тропинке куда-то вглубь зарослей и не совсем понимаю, что со мной. Знойный летний воздух опьяняет и делает все вокруг туманным, жужжащим, вибрирующим. Наверное, я слишком мал, чтобы задаваться подобными вопросами, они для взрослых, вот подросту и, наверное, все пойму. А пока просто побегу навстречу приключениям и свежему ветру, с ярким ароматом свежесломленных веточек и стеблей.

Я маленький. Я песчинка в огромном мире, познать который мне только предстоит. Вдруг узнаю место и понимаю, что бегу к деревенскому дому, а там ждет бабушка и теплота ее рук, защищенность, чувство умиротворения и спокойствия. Нужно ускориться. Кажется, я нечетким, разлетающимся эхо слышу, как она кличет меня. Почти добравшись, преодолев все преграды и колючие препятствия, появилось странное ощущение, будто что-то происходит, странное, необъяснимое жжение внутри и наитие, что на мое спокойствие и защищенность посягнули. Осознание никогда не приходит сразу, оно догоняет тебя спустя годы, а может быть и десятилетия. Сейчас просто не время.

Я, несмотря на ветки, что царапали мою нежную кожу, добегаю до плотного ряда деревьев, преграждавших мне путь к дому, пробираюсь сквозь густые заросли, высовываюсь и своими детскими глазками ясно вижу. В это секунду меня лишают чего-то очень важного, чего-то, что в дальнейшем позволит мне быть настоящим, бить живым, быть самим собой. Мое малюсенькое сердечко забилось в тревоге. Родители, грозно стоят спинами на моем пути и машут руками, они оба пытаются агрессивно что-то навязать моей бабушке. Я вижу в их дерганых и хаотичных движениях злобу, напряженность и неудовлетворенность, только позже я разберу, это был тот самый миг, когда люди перекладывают ответственность за свою собственную жизнь и личные неудачи на других людей, непонимание собственных и чужих поступков, действий, мотивов, свои страхи и слабости на сильных и смелых, однако тогда разгадать смысл их ругани было мне не под силы. Я просто видел и ощущал их конфликт и как любое маленькое существо все воспринял на свой маленький счет. Это все из-за меня! Моя бабуля стоит, поникнув, и по ее лицу видно, что все аргументы иссякли, или их попросту не было.

Иногда, вероятно чаще чем нам всем бы того хотелось, на чушь и бред, что швыряют в твой адрес, ты незамедлительно начинаешь искать оправдания, тщетно пытаясь уловить обрывки смысла, пытаясь вернуть людей к разуму, но в конечном итоге скатываешься к бормотанию нелепых кусков, каждый раз одинаковых, клишированных фраз, однако бабуля нашла еще одно – просто грустно молчать, потупив свой мудрый взгляд. Изредка она смотрит на них, внимательно слушает, понимая, что выбора у нее нет. Я медленно крадусь. Они меня пока не замечают, они заняты дискуссией и слышно, как отец давит на повышенных тонах. Родители оба кричат и машут руками, что-то доказывают, но на бабушку, кажется, это не производит ни малейшего впечатления, будто она предвидела это, и у нее уже готов план на такой случай.

Плавно подкрадываюсь сзади родителей, так, что они меня не видят и продолжают свой победоносный напор, но бабушка посмотрела на меня так тепло, с такой любовью, заботой, тоской, что мое сердце защемило и я остановился не в силах сдерживать слезы. Она никак не выдала мое присутствие, лишь улыбнулась слегка в ответ на капельки росы, сочащейся из моих глаз. В ее взгляде читалось понимание и скорбь, ей уже тогда было ясно, чем кончится все. Я замер, прислушался и просто не мог отвести взгляда от выражения ее грустного и вечно молодого лица.

– Ты ведьма! Слышишь ты меня? Ты столько лет меня пичкала всем этим! Я не твой сын? Ты меня украла? Ответь! – громогласно проревел мой отец!

– Сынок…

– Что сынок, не говори, не повторяй это слово! Я так больше не выдержу. Я не могу тебя видеть. Это страшно. Это непонятно. Я просто не могу тебе поверить, не могу! Понимаешь.

Прошла долгая пауза и все разглядывали свои ноги. Они не смотрели друг другу в глаза, и от этого создалось впечатление огромного расстояния между ними и пустоты. Видимо это была кульминация всего. Уже еле слышно отец продолжил.

– Я попытался. Я навел справки, пытался понять, вникнуть, поверить, но все впустую. Это выше моих сил, тебе не место в моей семье. Это последняя наша встреча и Олега ты видишь в последний раз. Тебе нельзя быть рядом с ним. Я хочу защитить его. И в первую очередь от тебя и твоего влияния!

– Ты с ума сошел, разве я могу причинить этому малышу вред. Я могла бы многое ему дать. – последний отчаянный рывок.

– Я не могу тебе этого позволить! Это вне моей власти. Прости. Я так решил. Мы так решили. – он испуганно посмотрел на маму. – С этого дня у него больше нет бабушки! А у меня матери!

– Сынок!

– Уходи, чтобы Олег тебя не видел. Ты ведьма и тебе нет места в нашей жизни. Оставайся здесь, и в твоих силах никогда о себе больше не напоминать. Надеюсь… – но он не закончил фразу, потому что обернулся и заметил меня за спиной.

– Сынок. – бабушка сделала шаг навстречу мне и вскинула руки.

– Уходи! – отец ужасно громко заревел. Я испугался и издал легкий испуганный вопль. Теперь и моя мама заметила меня и прыжком кинулась, больно схватила и принялась силой утаскивать. Я оцепенел вначале, но все чувствовал и видел, будто на секунду, лишь на малюсенькую долю секунды мне открылась вся нескончаемая человеческая порочность и вся трагичная истина данной конкретной минуты, вся вселенная, все страхи и беды, все мысли всех людей, окружавших меня, все удары их бесчувственных сердец в их уже умерших телах, все боли, застилавшие их разум, все что можно было узреть в данную малюсенькую секунду внезапно открылось мне, как на ладони.

И было не страшно. Только стуки собственного сердца и полное понимание. Ясность. Родители были слепы. Все родители, всегда слепы. Они только делают вид, что сеют добро, но глаза их набиты кучами несбыточных мечт, горами отчаянья и страха. Маленький человек, пока не научится отличать себя, представляет собой лишь худшее отражение родительских терзаний и мук. Маленький человек внушаем, он теплый пластилин и доверчивый рукам мастера глиняный горшочек. Невинное существо считает родителей лучшими проявлениями человеческого рода, даже не подозревая какую подлость подготовит ему будущее, какую подставу преподнесёт ему его тесная связь с сородичами, насколько будет тяжело избавиться от мышечной памяти этой болезненной любви.

Но тогда они сделали нечто гораздо более мерзкое, их поступок нельзя сравнить с банальным впихиванием собственных ярлыков в голову малышу, нет. Они совершили преступление против знания, против развития и любознательности, они поселили страх и доселе чуждую тревогу, они запретили быть свободным, и отныне настаивали и отмачивали в банке некое домашнее варенье, в надежде вырастить способное к анализу и чувствам растение. Но так не работает, отнюдь. Ребенок всегда хочет изучать себя и мир, ему нельзя просто сказать нет, нельзя просто ограничить доступ к жизни, нельзя просто запретить видеть и чувствовать любовь и свободу. Жизнь – это погоня за удовольствиями. И тогда родители не просто увезли меня от бабушки, которую они сами почему-то боялись. Они лишили меня удовольствия, заставив почувствовать свою слабость и уязвимость. Свою беспомощность перед внешними обстоятельствами. И это чувство осталось со мной навсегда.

В тот день они были словно под гипнозом, не моргали и не чувствовали, а слепо двигали время вперед. Конечно, тогда я вообще ничего не понимал и как любое животное, за которым охотятся, инстинктивно стал убегать и сопротивляться, а бабушка просто стояла и смотрела. Она молчала, но кажется у нее градом текли слезы. Я чувствовал это, слышал, как громадные капли падают вниз и разбиваются о черствую землю, издавая оглушительный всплеск. Ее родной сын ей не верил, но я маленький человек, был полностью на ее стороне. Без слов я понял ее искренность и хотел остаться рядом. Но, к сожалению, права голоса у меня тогда не было. Я был схвачен в плен насильниками воли и браконьерами свободы, был сурово запихан в машину и подавлен, дабы не было больше сопротивления в моих тоненьких венах. Я кричал, я плакал, дрался и кусался, бил ногами в сиденья, а тем временем, все само собой решилось, и машина тронулась вместе со столбом пыли, что все дальше уносился стремительным вихрем от настоящего, от жизни, вглубь городских дебрей, убегая, словно босые кочевники с насиженного места, куда-то навстречу галдящей неизвестности.

Мне и правда нравилось там. В поздние годы я часто мысленно возвращался туда, что-то искал, пытался понять. Что-то неведомое манило всегда обратно, назад к равновесию. Там всегда было тепло, спокойно, радостно что ли. Я чувствовал себя беззаботным, не знающим уныния и печали, чувствовал себя полноценным человеком, которому незачем гнаться за уловками и глупыми целями, доказывать было нечего и некому, все равны и все идеальны в своем несовершенстве. Грязь под ногтями придавала шарма, копоть и сажа грациозности и стиля, нет неудачных попыток, есть опыт, что, несомненно, принесет пользу завтра! Не было времени, потраченного впустую, везде есть смысл и везде есть познание, всюду тайны и всюду открытия. Я точно знал, чем буду заниматься завтра, даже если этого не осознавал, всегда находил себе развлечение и были люди вокруг, что неведомым тебе образом давали сил и уверенности, всем свои видом показывали пример достойной жизни и блага.

Бу-бу-бу – послышалось откуда-то сверху. Всем телом я ощущал тяжесть навалившейся собственной ностальгии, совершенно потерял счет времени и позабыл о настоящем. Находясь на самой глубине, я поднял голову и увидел прямо над собой толщею воды. Пространство вибрировало, будто по ту сторону, кто-то говорит со мной, но я это лишь чувствую! Внезапно пятки забурлили, вода подо мной начала кипеть и пузыри воздуха все интенсивнее образовывались у меня под подошвой. Они сначала легонько щекотали мне пальцы ног, но с каждой секундой интенсивность этого шипения только нарастала, и эти вначале безобидные пузырьки теперь готовы были оторвать меня от земли и вознести вверх. Так и произошло. Еще секунда и я высовываю голову из вод, а Писклявый своим милым бубуханьем, как ни в чем не бывало, развалившись на заднем сидении, мило беседует, толи сам с собой, толи с очнувшимся мной.

– Да малыш, были времена, были люди, ничего не скажешь. Жаль, что ты не успел побыть и поговорить со своей бабушкой, она замечательная была. Я вот что скажу, тебе достался исключительный опыт, которого у многих просто нет. Главный вопрос, как ты им воспользуешься!

Он уже не трогал меня и сидел в углу, скрестив руки и слегка вжавшись в дверь. Я не мог видеть его лицо, он меланхолично наблюдал мелькавшую дорогу, не обращая внимания на мой пристальный взгляд. Я был насквозь мокрый. Сиденье подо мной размякло водяным кругом. Матвей Леонидович заметил мое замешательство и открыл все окна. Ветер с шумом ворвался и теплыми струями обливал теперь мою мокрую кожу. Несколько минут под таким природным феном пошли мне на пользу. Писклявый жестом попросил закрыть окна и в машине вновь воцарилась дорожная тишина.

– А ты большой молодец, Олег. Я приятно удивлен! – и слегка толкнув сиденье водителя добавил, – Матвей Леонидович, а может и не все так плохо, а? Может еще есть шанс-то!

Матвей Леонидович молча посмотрел на меня через зеркало заднего вида и продолжил также молча вести машину. Я только сейчас обратил внимание, что мчались мы не на шутку быстро. Писклявый вновь повернулся ко мне, принял слегка расслабленную позу рассказчика и слегка причмокивая губами, смазывая их влажным языком продолжил свой монолог.

– Ты, вероятно, не понимаешь, что происходит. Пока. И это нормально. У тебя будет момент обо всем подумать. Не слушай чересчур критичного Матвея Леонидовича, он бывает слишком строг и не в пору зол, на людей, коим пока не открылись прелести бытия. Однако. Тебе выпал великий шанс. Ты еще многое увидишь за время нашего, назовем его, путешествия. И очень многое тебя не просто удивит, а скорее всего шокирует. Олег Дмитриевич, вы кивайте хотя бы если меня понимаете. – ласково сказал он и я кивнул.

– Так-то лучше. Сейчас мои слова покажутся бессмысленными, но придет время, и ты поймешь все, о чем я сейчас и не только сейчас усердно твержу. Вот ты сидишь немного поникший, размякший, потерянный, смотришь пустоватым взглядом, словно послушный маленький песик, ждущий, когда с него снимут удушливый ошейник и отпустят наконец порезвиться на травке, а после почешут за ушком. Но ты не песик.

– Не песик, а псина. Безмозглая псина. – грубо вмешался хриплый голос с водительского сиденья.

– Опять вы за свое, Матвей Леонидович, прошу, не мешайте нам. У вас есть задача, вот ее и выполняйте, философия отнюдь не ваша сильная сторона. Так вот. Пока, Олег Дмитриевич, ты совершенно не готов. Спросишь к чему? А я отвечу! – и он пододвинулся ближе ко мне и слегка приглушил голос, будто не хотел, чтобы водитель нас услышал. Я машинально пригнулся к нему.

– В детстве, да, в том самом далеком детстве, когда твоя светлая, чистая и любознательная головушка еще не была захламлена всякой требухой, мусором и пошлостями, когда ты еще не потерял дар задавать правильные вопросы и требовать на них искренние ответы, тогда была жизнь настоящая. В твоем маленьком мире сладких мечтаний и героических подвигов не было, просто не существовало вещей, которые создали бы непреодолимые преграды, которые бы своими греховными уловками отвлекли бы тебя от правды, не существовало и вещей, которые мешали бы посмотреть в зеркало и увидеть не искривленного, искалеченного себя, тогда в далеком теперь уже детстве, ты был настоящий человек! Ты наслаждался временем, а время отвечало тебе взаимностью, тебя совершенно не заботили никакие проблемы и мелкие неурядицы. Ты смело шел вперед на встречу своим земным открытиям и космическим приключениям. Это был поток! Ты был сама любознательность. Ты удивлялся и восхищался по-настоящему, ты верил в волшебство! А ведь оно повсюду! Кивни если согласен со мной? – я, улыбаясь, кивнул.

– Мама, мамочка, а почему деревья зеленые? А зачем солнце ночью прячется? Мамуля, а почему мы не разговариваем с птичками и собачками? Папа скажи, что такое лед и почему его называю фруктовым? Мама. Почему? А это почему? Папа. Ну ответь, зачем? – у меня слегка намокли глаза и к горлу начинали подползать слезы.

– Сынок отстань, с деревьями всегда так, нечего ерундой заниматься! С ними каждый год так. Сын, солнце светит только днем, вот и все! И хватит валять дурака, собаки только и делают, что писают по углам, да лают по ночам, а птицы и вовсе глупые! Опять ты со свои почему! Отстань пожалуйста, не донимай, у меня и так работы полно. Иди вон поиграй во что-нибудь во дворе!

– Наверное солнце обижается на нас за что-то, а деревья и правда не такие уж интересные. Эти собаки и кошки просто глупые животные. Так ведь мама и папа сказали, уж они получше меня знают толк в этом! – он сделал паузу, немного подышал и странно отвел взгляд в сторону, будто выронил скупую слезу.

Родителям неинтересно. Они заняты своими проблемками, своими мелкими делишками, им нет дела до самого важного. Что такое воспитание, если не искреннее внимание к глазам, что горят от любви к жизни? А тут вырастают потом брошенные и ходят потом отвергнутые и скитаются по миру никому не нужные одинокие детки! Собираются в кучки, шляются по помойкам жизни в поисках смысла, собирая всю гниль и падаль, что блестит и привлекает неокрепшее их внимание. Ха, то ли дело деревня! – он резко изменился в лице, из серьезного и угрюмого вдруг стал веселым и по-ребячески задорным, – Ты точно узнаешь это чувство. Там мы все будто становимся собой, без всей этой шелухи или налипшего флера. Да грязный, да не мытый, да в рваных штанах и дедовской старой фуражке. Мясо голыми руками, без вилок и ножей, обугленный картофель, недавно выкопанный из черной земли. И вода ледяная, но такая вкусная. А вечером лягушки эти, в пруду. А малина. А этот запах, когда только входишь в дом. А? Свежая мягкая трава, голубое небо, а иногда и дождь с грозой, но и он прекрасен! А после дождя, да по мокрой травке, на которую даже червяки выползают из своих подземных убежищ, и тогда-то их можно было вертеть, крутить и растягивать. А они такие скользкие, противные, извиваются, как и ты хотят жить, тоже слегка в земле и дурно пахнут. Чувствуешь? Ты чувствуешь их? Запах земляных червей! – и он так по-дружески поднес свои пальцы к моему носу, а слезы у меня сами начали капать.

– Слезы – это хорошо, мой мальчик. Значит ты еще живой. Значит есть ещё, что спасать! Бабушка твоя гордилась бы тобой. Тебе многому можно было у нее научиться, но время ушло. Не забывай, у тебя еще есть все шансы нагнать упущенное, она тебе кое-что оставила, кое-что очень важное. Ты, конечно, не знал, что деревня твоя не простая, и что именно из-за твоей бабушки и того какая она, твои родители никогда сюда не приезжали. Да и вообще вся эта деревня совершенно чудесное место, и ты в этом сможешь сам убедиться, думаю не один раз!

– Мы скоро приедем, не забудь отдать его. – сказал Матвей Леонидович.

– Ах, да, точно. Держи! – и Писклявый вытащил из кармана слегка погнутый ключ и протянул его мне. – Ключ! Им откроешь дверь, но сегодня тебе не следует никуда ходить, темнеет тут быстро, а место тебя совсем не знает! Конечно, здесь ты, так сказать, в безопасности, и она тебя не тронет, но все-таки давай все дела оставим на завтра. А сегодня, после того как мы приедем, тебе следует сразу же пойти в дом, осмотреться, немного подумать, поразмыслить над всем, что услышал и увидел и просто лечь спать, думаю на сегодня тебе хватит впечатлений. Ты меня понял?

– Я слышу.

– Прекрасно, – и неуловимым движением руки всунул мне ключ в карман. – А теперь, малыш, хватит болтовни, наслаждайся лучше дорогой!

И пока я слегка ссутулился и потянулся в карман, чтобы достать и рассмотреть ключ, Писклявый снова очутился на переднем сидении и продолжал как ни в чем небывало там сидеть. Как будто бы, так и надо, так и должно быть. Но он уже сказал про возможные чудеса и волшебства, так что вероятно это одно из них, как и все остальные, что приключились со мной за последние пару дней. Я выдохнул, вытер намокшие глаза рукой и мгновенно стал вспоминать свое детство. Мимо мелькали деревья, однако ехали мы уже не так быстро, видимо дорога не позволяла. Я все еще помнил, что деревня наша находилась на приличном расстоянии от основной дороги, и если бы не указатель, который запечатлелся в памяти с детства, то найти ее было бы весьма трудно. Вдоль трассы росли огромные сосны, которые заграждали обзор всякому, кто пытался тут хоть что-то найти.

Я теребил в руках массивный ключ, не решаясь пока на него взглянуть. Что мне нужно открыть? Погода была отличная, светило яркое солнце, зеленая гуща мерцала и переливалась на его свету. По огромным теням от деревьев, что заслоняли свет и казалось, будто трава в этих места выжжена, я понял, что мы свернули с основной дороги. Механической ручкой открыл я свое окно и свежий воздух ударил мне в нос, волосы сразу стало раздувать, и почувствовав легкий прилив сил, я откинулся в эмоциональной отрешенности и усталости на спинку. Было приятно ощутить растекающееся тепло и мышечную свободу. Пахло солнцем и лесом, сосновыми иголками и слегка прелой землей. Не знаю почему, но сейчас мне стало легче, будто подъезжая к забытому мною месту я оставил все свои тревоги и терзания там, позади. А здесь все и правда волшебное. Прошло всего несколько часов с момента, как мы проехали знак конца города, и теперь, когда мы свернули вглубь смешанных зарослей, я отчетливо ощутил внутри, что путь сюда занял у меня гораздо большее время, чем есть в реальности!