Текст книги "Исаак Лакедем"

XXVI. ПУТЕШЕСТВИЕ (Продолжение)

Путники приближались к цели их долгого странствия. Они вступили в Фессалию, покинув предгорья Эты, еще закопченной пламенем Гераклова костра; затем прошли через Гипату и Л амию – города колдуний, углубились в ущелья Офрия, миновали вершины, где титаны десять лет сражались с Юпитером; наконец оставили справа реку Ахелой, пытавшуюся отнять у Геракла Деяниру, когда тот плыл с ней в ее водах, и потом трижды сражавшуюся с сыном Алкмены под тремя личинами: реки, змеи и быка, оставившего в руках победителя один из своих рогов.

Пройдя ущелья Фессалии, они очутились в сердце древнего мира, у истоков мифов и преданий, на земле, истоптанной гигантскими шагами полубогов и героев. В обширной котловине, куда спустились Аполлоний и Исаак, их поджидала Канидия, чтобы приобщить к ночным мистериям, оставленным античной магией в наследство нашим средневековым колдуньям. Именно там когда-то, как говорили, плескалось гигантское внутреннее море, подобное Каспию, пока Нептун, раздвинув своим трезубцем прежде бывшие единым целым Олимп и Оссу, не дал морю вытечь по пробитой им горной долине, названной Темпе, что значит «проход».

По мере того как море, устремившись по Темпейской долине в Фермейский залив, обнажало земли, богатые плодородным илом, на них поселялись люди с Олимпа, Пинда, Оссы, Пелиона и Офрия. На скалистых высотах остались лишь кентавры, сыновья Иксиона и Облака.

Вот тут-то и начались эпические времена Фессалии. А поскольку они во многом имеют отношение к нашему повествованию, мы вынуждены окинуть их беглым взглядом.

На самом отдаленном горизонте времен, там, где история еще переплетается с преданием, во время брачного пиршества развертывается и первая из известных нам мировых драм. Лапиф Пирифой, сын Иксиона, берет в жены Гипподамию, дочь Адраста, и приглашает на торжество ее родичей кентавров и их царя Эвритиона. Невеста так прекрасна, что сраженный страстью царь посреди брачного пира приближается к ней, сжимает в объятиях и пытается похитить. Вспыхнувшая ссора превращается в драку, где в ход идет все, вплоть до головней из очага. В этом первом сражении кентавры побеждены, Эвритион взят в плен, и Пирифой возвращает дерзкому гостю свободу, в отмщение за нанесенное оскорбление отрезав ему нос и уши.

Это послужило началом войны не на жизнь, а на смерть. Изувеченный царь встал во главе войска, полный решимости уничтожить все племя лапифов. Теми же предводительствовал Кеней, который некогда был женщиной под именем Кениды. (Влюбленный в нее Нептун, добившись взаимности, в благодарность предложил исполнить любое ее желание. Кенида попросила, чтобы ее превратили в мужчину, что и было исполнено, а счастливый Нептун вдобавок одарил ее – вернее, уже его – неуязвимостью.)

Первая схватка была ужасна. Окруженный кентаврами, бессильными лишить его жизни, Кеней сражался как лев. Он не сдавался, и тогда они, стуча своими палицами по нему, как по наковальне, вогнали строптивца глубоко в недра земли. На месте же, где он исчез, победители, не утолив мстительного пыла, повалили целый лес и подожгли его.

Но из пламени выпорхнула птица с золотыми крыльями – это бессмертный Кеней улетел к небесам!

Кентавры устремились к столице страны лапифов, однако те неожиданно обрели союзника.

Тесей, которому не давала покоя слава Пирифоя, отправился из Афин на поединок с ним. Пирифой, сочтя себя Достойным такого противника, с оружием в руках вышел ему навстречу. Однако же, когда тот и другой встретились лицом к лицу, они пришли друг от друга в такое восхищение, что сжимающие смертоносное оружие руки сами со-

бой разжались, противники, обнявшись, поклялись в вечной дружбе и возвратились с места несостоявшейся схватки, прижавшись друг к другу, словно Диоскуры.

Тогда-то Пирифой и узнал о вторжении кентавров и о том, что сталось с Кенеем. Тесей и он тотчас вместе отправились на битву, так как, естественно, враги одного стали врагами другого. Война длилась три года. В конце концов кентавры, терпевшие поражения во всех стычках и спасавшиеся лишь благодаря быстроте своих йог, были разгромлены и изгнаны. На Пелионе остался только Хирон: его заслуги как наставника Тесея и громкая слава о добрых делах, чудесных исцелениях и учености обеспечили ему эту привилегию.

За Пирифоем, влюбившимся в Прозерпину и спустившимся за ней в Тартар, где его растерзал трехголовый страж адских врат пес Цербер, пришла очередь аргонавта Ясона.

Ясон родился в Иолке. Отца его Эсона только что сверг с иолкского трона Пелий, его брат, дядя Ясона. Страшась за жизнь сына, Эсон пустил слух о его смерти, а едва избежавшая гибели Алкимеда, Эсонова супруга, завернув мальчика в тунику, отнесла его Хирону, взявшемуся сделать из него героя.

Под присмотром кентавра ребенок превратился в прекрасного юношу, и тогда Магнесийский оракул повелел ему взять два метательных копья, облачиться в шкуру леопарда, вернуться в Иолк и потребовать себе отцовский трон.

Ясон подчинился оракулу, спустился с гор, предстал перед Пелием, чтобы тот признал в нем своего племянника, и отважился изложить свое требование.

– Да будет так, – отвечал Пелий, – но тебе надо каким-нибудь подвигом, достойным Геракла, доказать мне, что ты действительно происходишь от Эсона.

В то время вся Греция клялась и божилась именем Геракла, только что совершившего двенадцать прославивших его подвигов.

– Приказывай! – отвечал Ясон.

– Так вот, – немного подумав, сказал Пелий, – отправляйся в Колхиду, привези мне золотое руно, и трон Иолка твой!

Что же это за золотое руно, которого возжелал Пелий? Его историю мы поведаем здесь.

К слову сказать, за два дня до того наши путники, проходя вдоль Копаидского озера, что в Беотии, присели отдохнуть на ступени храма Аполлона; был тот ранний вечерний час, когда воздух становится совсем прозрачным, и они могли различить на противоположном берегу, у голубоватых отрогов горы Парнас, городок Орхомен. Так вот, некогда Афамант, царь Орхомена, имел от своей первой жены Нефелы сына по имени Фрикс и дочь Геллу.

Афаманту вскоре наскучила его супруга, он расстался с ней и вторым браком взял в дом Ино, дочь Кадма. Однако, как водится, мачеха возненавидела приемных детей и решила избавиться от них.

И вот как она стала действовать.

Ей удалось отравить зерно в общественных закромах; посеянное, оно не дало всходов, урожай погиб, и наступил голод.

Пришлось обратиться к Дельфийскому оракулу, чтобы узнать, что надо делать при таком бедствии.

Ино подкупила гонцов Афаманта, и те объявили: чтобы заклясть беду, опустошившую страну, надо принести в жертву богам детей Нефелы. Во всех юных религиях боги всегда отличаются людоедством. Лишь гораздо позже, во времена религиозного возмужания, становится возможным обмануть их склонность к человеческой плоти, заменив ее плотью животных. Даже иудейский бог Яхве требует от Авраама принести в жертву его сына Исаака и принимает заклание дочери Иеффая.

Фрикс и его сестра Гелла были уже у подножия жертвенника с увенчанным цветами челом, они уже подставили горло ножу, когда Нефела, с развевающимися волосами, не помня себя от горя, растолкала толпу, вырвала своих детей из рук жрецов и скрылась, не оставив никому времени воспротивиться порыву матери, отнявшей детей у смерти.

Но что же ей делать дальше, как спасти детей от мстительной мачехи? Тут на помощь приходит Меркурий: он дарит Нефеле барана Хрисомалла; тот способен говорить и летать и, к тому же, о чем свидетельствует само его имя, имеет руно из чистого золота.

Баран ожидает Нефелу на берегу Копаидского озера. Испуганная, запыхавшаяся мать быстро сажает ему на спину детей, и он взмывает к облакам, направившись в Колхиду.

Примерно на середине пути у Геллы закружилась голова, она падает с высоты в узкий пролив, что соединяет Эгейское море и Пропонтиду. По имени той, что утонула в его водах, пролив стали именовать Геллеспонтом.

Фрикс же весьма благополучно добрался до Колхиды. Там по приказанию Меркурия он принес золотого овна-спасителя в жертву Юпитеру, определившему ему место на небе среди знаков Зодиака. А руно пошло царю Ээту в Уплату за его гостеприимство.

Руно это хранили как палладий царства ээтов; оно висело, прикованное цепью к дубу, и сторожил его дракон.

Этот-то талисман и потребовал у Ясона Пелий, посылая племянника на верную смерть.

Но Ясон согласился.

Так началась чудесная история путешествия аргонавтов – тех, кто пустился в плавание на корабле «Арго».

Но прежде всего следовало построить судно, а эта наука еще не была известна обитателям Северной Греции. Лишь по преданиям они знали об отважных кораблях, перенесших в Южную Грецию из Финикии или Египта колонистов под предводительством Кадма, Кекропа, Огигия и Инаха.

Тем не менее, Ясон взялся за дело. Лучшие сосны с горы Пелион пошли на палубы и киль судна, а для его единственной мачты Минерва принесла дубовый ствол из священной дубравы Додоны, где деревья говорят человеческим голосом.

Судно построили в Пагасах под надзором Арга, сына Полиба и Аргии. До того корабли греков были с плоским круглым дном. Apr первый придал своему новому творению удлиненную форму рыбы и, кроме того, предусмотрел, чтобы судно могло идти под парусом и на веслах.

И вот пятьдесят шесть воинов, чьи имена мы знаем, хотя забыли, как звали спутников Колумба, Васко да Гамы и Альбукерке, – пятьдесят шесть воинов отправились с Ясоном в опасный поход.

Почему же имена этих героев дошли до нас и сами аргонавты поплыли в бессмертие через рифы веков по морю времени к некоему затерянному в будущем причалу? Потому что две тысячи лет назад для них нашелся поэт и своим дыханием вызвал к вечной жизни эти негаснущие звезды среди стольких имен героев и воинов, сгоревших, подобно огненным кораблям, на небосклоне античности. Таково безусловное и величественное могущество поэзии, освещающей негасимым светом все вокруг. Пока он пылает, в непроглядный сумрак забвения погружается все, о чем поэты решат умолчать. Зато, подобно божеству, поэзия проливает на дорогие ей головы бальзам бессмертия.

А теперь о тех, кто предводительствовал этими героями.

Сначала их возглавил Геракл, пока не бросил все ради поисков своего любимца Гиласа.

Этому изящному сказанию, пожалуй, стоит уделить несколько слов.

Во время бури, двенадцать дней трепавшей корабль «Арго», Геракл уронил в море свою палицу, лук и стрелы.

Наконец, когда буря стихла, корабль бросил якорь в устье Риндака. Вокруг громоздились горы, покрытые обширными и сумрачными лесами, и Геракл решил именно там подыскать замену утраченному оружию. Вместе со своим верным другом, спутником, увезенным с Мизии, он вошел в ближайшую рощу, срубил дуб для палицы и ясень для лука, а Гиласа послал нарезать для стрел тростник: он заметил его гибкие верхушки, раскачивавшиеся на ветру.

Прекрасное дитя направилось к источнику, около которого рос тростник. Но вода там была так чиста, что мальчик не мог не поддаться искушению утолить жажду; да и от кого бы ему ожидать опасности? Он встал на колени, склонив лицо к хрустальной глади. Какое искушение для нимф, томимых скукой в этом безлюдье! Никогда еще столь очаровательные уста не касались хрустальной влаги и столь шелковистые золотые локоны не окунались в нее… Нимфы ухватили мальчика за эти локоны и утянули в свое царство. Он хотел закричать, но успел лишь громко вздохнуть.

Услышав этот звук, Геракл поднял голову. Но последний земной вздох своего юного спутника он принял за легкое дуновение ветерка.

Обстругав палицу и сделав лук, он стал звать Гиласа, но подводные пещеры, куда утянули мальчика, хранили молчание.

Геракл кричал все громче и громче. Оставшиеся у корабля аргонавты слышали отчаянные призывы сына Юпитера все утро, день и вечер. Потом голос стал отдаляться к югу, оттуда его глухой отзвук доносился всю ночь, и наконец к утру все смолкло. Решив, что Геракл ушел от них навсегда, аргонавты отплыли.

Итак, во главе этой экспедиции были:

Геракл, командовавший ею в начале путешествия;

Ясон, затем сменивший его;

Тифис, бывший кормчим;

Орфей, воспевавший их деяния;

Эскулап, ставший корабельным врачом;

Линкей, предупреждавший о рифах;

Калаид и Зет, командовавшие гребцами;

и, наконец, Пелей и Теламон, несшие дозор на корме, когда Геракл бодрствовал на носу корабля.

Перед отплытием Ясон взял со всех спутников клятву не возвращаться без золотого руна. Затем, принеся жертву богам, аргонавты подняли парус и отчалили, помогая веслами ветру.

Двенадцать городов, которые возвышались на берегу Пагасейского залива и под которыми, как царь, господствовал Иолк, приветственными криками проводили корабль «Арго», двинувшийся в сторону Эгейского моря и торжественно огибающий мыс Сепию.

Здесь на одном из нависших над морем уступов Пелиона им вослед глядел кентавр Хирон, наставник Ясона и Тесея, и можно было различить плачущего подростка, прислонившегося к его могучему плечу. Тот был огорчен, что юные лета не позволяют ему присоединиться к столь знаменитым путешественникам.

Подростка звали Ахиллом.

«Арго» меж тем удалялся на северо-восток и скрылся в направлении к проливу Геллы.

Покинем на волю превратностей и капризов морской стихии этот корабль, что через шесть лет, победив в схватке с волнами, ветрами, рифами, людьми, чудищами и богами, вернется к месту, где был построен, с завоеванным руном и похищенной Медеей на борту.

Нас сейчас занимает плачущий подросток.

Ахилл! Еще одно из великих имен Фессалии.

Его матери Фетиде, самой прекрасной из нереид, предсказали, что она родит сына, который во всем превзойдет своего отца. Аполлон, Нептун, Юпитер по очереди добивались чести взять ее в жены, но, узнав о предсказании, каждый отрекся от подобного замысла. И не мудрено: это было предсказание оракула Фемиды, а он, как известно, никогда не обманывал. Поэтому Фетиде пришлось искать мужа среди обыкновенных смертных. Но все ж она пожелала, чтобы притязающий на ее руку хоть в чем-то не уступал богам, и объявила, что выйдет замуж за того, кто ее победит. Многие безуспешно пытали счастья, пока Пелей, внук Эака, эгинского царя, последовав советам Хирона, не одолел непокорную богиню. Брачный мир справили на Пелионе, туда созвали всех богов, кроме Эриды, дочери Ночи, сестры Сна и Смерти.

Известно, как кровожадная богиня отомстила за эту оплошность: она подбросила пирующим золотое яблоко, на котором было начертано: «Прекраснейшей!»

Что делал Ахилл, сын Фетиды, внимая Хирону? Готовился к грядущей Троянской войне, что начнется из-за похищения Елены Парисом и где он умрет, чтобы обрести вечную жизнь в стихах Гомера!

А вот еще один фессалиец, Адмет, один из пятидесяти шести спутников Ясона, ради похода расставшийся с обожаемой прекрасной Алкестидой.

Алкестида – дочь Пелия и, соответственно, двоюродная сестра Ясона. Отец объявил, что выдаст ее замуж лишь за героя, который вступит в Иолк на колеснице, куда будут впряжены два свирепых зверя из тех, что враждуют друг с другом на воле. Трудно было выполнить такой наказ. На счастье Адмета, в это время ему встретился Аполлон, сосланный на год на землю из-за того, что он истребил киклопов. Приняв гостеприимное приглашение, он поселился у Адмета, а в благодарность пас его неисчислимые стада и к тому же подарил Адмету на прощание льва и дикого кабана, прирученных им самим. Адмет появился в Иолке на колеснице, влекомой свирепыми, но покорными его воле львом и кабаном, и добился руки Алкестиды. Затем, как уже сказано, он пустился в поход с аргонавтами, но, вернувшись в родные пределы, тотчас смертельно занемог. В отчаянии Алкестида обратилась к оракулу и узнала, что Адмета можно спасти, если кто-либо другой согласится умереть вместо него. Не колеблясь, супруга прощается с горячо любимыми детьми, обрекает себя в жертву и погибает… Стоило ей испустить последний вздох, как Адмет встал с ложа болезни совершенно здоровым. Но тут же он узнает, какой страшной ценой ему возвращена жизнь. Во время поминального пира появляется Геракл. Узнав причину траура, плача, стенаний и похоронных гимнов, выслушав повесть о страдании безутешного супруга, о его преданности покойной, он входит в склеп, вступает в схватку со смертью, вырывает у нее безжизненную Алкестиду и переносит тело верной жены на супружеское ложе: девять дней она лежит без движения, не произнося ни слова, а затем открывает глаза и возвращается к жизни!..

Такова была волшебная страна, по которой шли Аполлоний и его спутник. Вот какие сказания с мрачной истовостью впитывал в себя Исаак.

Он пытался проникнуть в хитросплетения извечного узла всех мировых драм, в законы борьбы человека со стихиями и божествами.

Почему Кеней не одержал победы, а Ясон добился желаемого? Отчего Ахилл принял смерть, а Геракл бессмертным вознесся на небеса?

Как видно, в его собственной схватке с новым божеством, объявившим себя властителем земным и небесным, он, Исаак Лакедем, лишь продлевает традиции старого мира, к которому все еще принадлежит…

И вопрос за вопросом слетал с его уст, а в его памяти громоздились все эти волшебные сказания, тесня друг друга и сталкиваясь между собой… Так какой-нибудь вассал, готовясь к бунту против сюзерена, копит оружие различных видов и из всевозможных стран, все, какое только мог добыть, и останавливает выбор на самом остром и самом разящем, самом отравляющем, следовательно – самом смертоносном!..

XXVII. ПУТЕШЕСТВИЕ (Окончание)

Когда Аполлоний завершал трогательный, поэтичный рассказ об Алкестиде, они со спутником дошли до выхода из ущелий Офрия. Отсюда, как ранее с высоты Киферона, открывался вид на всю Беотию от Парнаса до Эвбеи и, соответственно – на всю Фессалию, заключенную в гигантский треугольник между Олимпом, Пиндом и Оссой.

В голубоватой дали у горизонта они увидели извивающийся, словно серебряная нить, Пеней, воспетый Симонидом, Феокритом и Вергилием.

На его берегу белела в предзакатном сиянии Лариса, родной город Ахилла.

Справа зачарованно гляделся в воды залива Иолк, город Ясона.

Слева же на одном из притоков Пенея стояла Трикка, где родился Пирифой.

А внизу, у их ног, был Фарсал!..

При одном упоминании о нем Исаак вздрогнул. Фарсал напомнил ему о двух именах, соединивших историю Востока и Запада.

В первый раз с тех пор как он вступил на землю Греции, Исаак уловил в душе двойное эхо, отзвук которого ощущался и в его собственной истории, и в истории его племени.

Два имени, какие напомнил ему Фарсал, были Цезарь и Помпеи.

Именно Помпеи покорил Иудею и сделал Сирию римской провинцией.

А Исаак служил знаменосцем у Августа, племянника Цезаря.

Борьба между этими двумя смертными оказалась не менее жестокой, не менее важной, нежели битвы богов и титанов.

В Фарсале решалось, кому принадлежит власть над миром.

Власть досталась Цезарю.

Что же было особого в этих двух людях, которым удалось заключить только в два слова все общественные битвы и все человеческие сообщества: республика и империя – деспотизм и свобода?

Были ли они оба всем обязаны только себе или же Провидение сделало их орудиями в своих руках?

Ведали ли они, что им выпало на долю, для чего они были рождены, ради чего им суждено было умереть?

Или они шли как величественные слепцы по этой дороге из прошлого в будущее, по которой идут люди, но которая, по сути, есть путь Бога?

Однако этими вопросами античная философия не задавалась.

Но даже с материальной, обыденной точки зрения событие было достаточно важным, чтобы возбудить любопытство Исаака.

– Фарсал, – медленно повторил он вслед за Аполлонием. – Значит, под нашими ногами поле битвы!.. Мне в Александрии показывали место, где убили Помпея. Покажи мне, где он был побежден.

Аполлоний протянул руку, показывая колонну на склоне горы, с вершины которой оба путника обозревали окрестность:

– Вон там стоял лагерем Помпеи. А там, где сливаются воды двух ручьев, один из которых зовется Апиданом, а другой не имеет имени, расположился со своим войском Цезарь.

Исаак знаком показал, что внимательно слушает.

– С Помпеем пришли девять легионов римских граждан. Пять из них он привел из Италии; легион ветеранов прибыл с Сицилии, названный сдвоенным, ибо был составлен из двух легионов; еще один дали Македония, что простирается перед нами по ту сторону Олимпа, и Крит, что у нас за спиной, за Кикладами. Наконец, два легиона привел из Азии Лентул. Кроме того, в распоряжении полководца имелись три тысячи лучников из Лакедемона и Понта; тысяча двести пращников с Балеарских островов и из Сирии; шестьсот галлов, приведенных Дейотаром; пятьсот фракийцев, присланных Котисом; столько же каппадокийцев под водительством Ариобарзана; двести македонцев, повинующихся приказам Рескупорида; пятьсот галлов и германцев, призванных из Александрии; восемьсот всадников, набранных из его пастухов и рабов; триста галатов, бессов, дарданцев и фессалийцев – всего двести шестьдесят тысяч человек, не считая всадников, сенаторов и золотой римской молодежи – всех, кого под его знамена привлекло желание разделаться с общими врагами: Цезарем и народом! Цезарь же, кроме знаменитого десятого легиона, не расстававшегося с ним никогда, имел на своей стороне мало римских граждан, но множество тех, кого тогда в Италии звали варварами. Тут была и тяжелая пехота из Белгики, и легкая пехота из Арвернии и Аквитании; вместе с ними пришли галльские и германские всадники, лучники-рутены и испанская гвардия. Впрочем, это воины преданные и грозные: в Массилии один из таких захватил командование кораблем. В Африке, когда Сципион пожелал оставить в живых другого, попавшего в плен, тот ответил: «Воины Цезаря приучены даровать жизнь, а не получать ее в дар!» – и перерезал себе горло.

В Диррахии еще один подобный смельчак получил три раны на теле и насчитал сто тридцать следов от ударов на своем щите!

В лагере Помпея не сомневались в победе, удивлялись только тому, что сам он медлит дать сражение. Домиций спросил у него: «Агамемнон, сколько времени, по-твоему, продлится эта война?»

Цицерон и Фавоний советовали своим друзьям, которые находились под командованием победителя Сертория и Митридата, отказаться в этом году от тускульских фиг. Аф-раний, продавший Цезарю Испанию, говорил: «Это торговец, умеющий покупать провинции, но не завоевывать их!»

Все, что осталось в Италии, не стоило жалости и заслуживало смерти за предательство.

«Сулла – дитя перед нами, – хвастались соратники Помпея. – Он даже не догадывался, что такое настоящие проскрипции. Наши списки составлены; туда попадут не отдельные головы, но толпы!»

Все оспаривали друг у друга будущие консульства и пре-туры, посылали в Рим гонцов и через них нанимали дома в лучших местах, чтобы удобнее было добиваться новых должностей.

Самых ярых честолюбцев более всего занимало, кому же выпадет честь стать верховным жрецом: этот титул принадлежал Цезарю. Накануне битвы устроили большое празднество: выставили столы и осыпали шатры цветами и ветвями.

Всеобщего воодушевления не разделял лишь Секст, младший сын Помпея (старший, Гней, сложил голову на земле Испании). Когда настала ночь, Секст по этой дороге, что перед тобой, в сопровождении одного лишь раба отправился вон в ту рощу на берегу Энипея. Там, как поговаривают, он просил у колдуньи Эрихто раскрыть ему тайны будущего. Из уст покойника, которому Эрихто на миг вернула жизнь, он услышал о грядущем поражении, убийстве своего отца в Африке и собственной смерти в Азии…

Исаак улыбнулся этому рассказу, ласкавшему самые тайные из его ожиданий.

– Как тебе кажется, – спросил он, – обладают ли нынешние колдуньи той же силой, что во времена Помпея?.. По-твоему, Канидия столь же всеведуща, как Эрихто?

– Не беспокойся, – отвечал Аполлоний. – Если Канидия не ответит сообразно твоим желаниям, мы испросим совета у самой Эрихто.

– Но Секст Помпеи советовался с ней сто лет назад. За это время она должна бы уже умереть.

– Какая важность! Разве я не говорил тебе, что она вещала Сексту устами возвращенного к жизни мертвеца?.. Живая или мертвая, Эрихто ответит тебе, если Канидия не окажется способной дать нужное толкование.

– Так не будем терять время, – поторопил его Исаак. – Идем туда, где она нас ожидает.

– Тем более, – подхватил его мысль Аполлоний, устремляясь вместе со своим спутником вниз по склону, – что я смогу дорассказать тебе остальное по пути…

… Итак, было решено дать бой. Поутру в лагере Помпея все пришло в движение. И уж пора было: Цезарь собрался отступить в Македонию и отдал даже приказ сложить походные шатры, когда вдруг увидел, как войско Помпея спускается с укрепленных высот на равнину.

«А! – произнес Цезарь. – Кажется, нам навязывают сражение. Тогда никакого отступления: нам выпал случай победить! Воспользуемся им – другого, быть может, не представится».

Помпеи обратился к воинам с длинной речью. Цезарь же сказал лишь три слова: «Бить в лицо!»

Он предвидел, что блестящая римская молодежь, щегольски разодетые всадники, красавчики из-под портика Октавии, с Марсова поля и виа Аппиа, предпочтут бесчестие шрамам, обезображивающим лицо…

Войска стали сходиться. Старый центурион, чьи всадники, помещенные в авангарде, должны были начать атаку, бросил полководцу, прогарцевав мимо него со своими воинами: «Цезарь, сегодня ты меня похвалишь – живого или мертвого!»

Из солдат Цезаря сто двадцать принесли обеты божествам ада, обещая предаться им, если их предводитель одержит победу. А бывшие в войске Помпея, помимо фракийской, фессалийской и нумидийской кавалерии, семь сотен римских всадников – вся городская знать – ненавидели Цезаря как патриция и оттого решили быстрым наскоком смять десятый легион. На эту вылазку их подвигнул Лабиен, когда-то помощник Цезаря. Теперь он поклялся сложить оружие не ранее чем одержит победу над своим прежним военачальником. Но Цезарь предугадал этот тактический ход: он усилил десятый легион шестью пешими когортами. В миг атаки эти ратники должны были выдвинуться в первый ряд и не метать копье, а выставить вперед, повторяя приказ: «Бить в лицо!» Этот маневр был осуществлен безукоризненно. После схватки, длившейся менее получаса, всадники поскакали вспять, прикрывая лица руками.

Между тем Цезарь приказал бегом наступать на центр противника, оглашая воздух страшными криками: вопли варваров наводили больший ужас, нежели даже их воинский пыл. К тому же во время этого наступления нахлынули бегущие всадники, преследуемые галльской кавалерией Цезаря.

Помпеи рассудил, что этот день принес ему поражение, и, уподобившись Антонию при Акции, не решился даже довести бой до конца. В какой-то миг самые сильные ощущают, что силы им изменяют, а храбрые – что их храбрость угасает; почуяв, что час пробил и боги не расположены к ним, они уже не помышляют ни о чем, кроме бегства, спасая единственное оставшееся им достояние – собственную жизнь. И тут Помпеи, наблюдавший за сражением с той скалы, что сейчас перед тобой, вскочил на лошадь, сорвал с себя знаки отличия, чтобы не быть узнанным, поскакал к побережью, взошел на корабль и отплыл в Лесбос, где оставил жену, молодую и прекрасную Корнелию… Ты видел его могилу и знаешь, как он кончил!

Цезарь же, лишь только понял, что победа ему обеспечена, бросился в ряды сражавшихся с криком: «Спасайте римских граждан!»

К нему привели пленных сенаторов и среди них – Брута; он попросил их о дружбе и предложил свою в обмен. А затем объехал поле битвы, с горечью повторяя при виде усеявших землю мертвецов: «Они сами хотели этого! Вот я и стал повелителем мира благодаря преступлению; но, сложи я оружие, они казнили бы меня как разбойника!»

Из всех пленных он повелел казнить лишь троих: молодых всадников, для собственного удовольствия перерезавших его вольноотпущенников, его рабов и его львов…

Исаак помолчал в раздумье и вдруг спросил:

– Считаешь ли ты, что все эти события замышляются, созревают и осуществляются лишь волею случая? Или же Провидение само их готовит, подстраивает и использует для целей, известных лишь богам?

– Не знаю, как это трактует твоя вера, а может, и тебе это неведомо, – отвечал Аполлоний. – Известно ведь, что иудейская религия имеет секреты, открытые лишь ее жрецам; иногда, как говорят, бывает также, что Иегова склоняется к молениям тех, кого он любит. Не то у нас: Юпитер – первый раб того недвижного, глухого к мольбам и бестрепетного божества, что греки называют Имарменом, а латиняне – Фатумом. Оно существовало, когда еще ничего не было на свете. Оно древнее Хаоса, древнее Земли и Эреба, оно родилось раньше Любви! Ты ведь посещал огнепоклонников. Так вот, наш рок похож на Зерван Акарану парсов. Он парит над Ормуздом и всем творением, это – закон-отец, он таит от нас свое истинное лицо, а личины, под которыми он объявляется нам, суть Эрос – любовь, Фемида – законность, Дике – правосудие, Ананке – необходимость, а также Тихе – разноречивость событий, их неравнозначность, странность внешних проявлений, но странность предопределенная, недоступная никаким изменениям… Что же касается самого слова «Провидение», которое ты произнес, оно ново для меня и мне неизвестно.

– Верно, – вздохнул Исаак. – Я забыл, что слышал это слово только от учеников Христа; ты не можешь его знать, да и я не в силах как следует разъяснить тебе его смысл… Но пойдем все же быстрее, Аполлоний. Уже смеркается.

И правда, солнце заходило за Пинд, окрасив в розовый цвет заснеженные вершины горы, посвященной Аполлону, а в это время с востока волнами накатывалась ночная тьма.

Странная была эта ночь. Казалось, не только скудость света рождала темноту, но и сгустившийся душный воздух. В надвигающемся, веющем, как ветер, сумраке ночи Исааку мерещились самые необычные, дикие звуки: птичьи крики, шелест крыл, свист змей и жалобные стоны привидений. Но что ему было за дело! Разве не знал он, что ни одно существо, порожденное землей, водой или воздухом, не имело над ним власти?

Однако, поскольку ему везде виделись знамения, он расспрашивал спутника решительно обо всем.

Обойдя последний отрог горы, они оказались на дороге, рассекающей надвое поле фарсальского сражения.

Равнина была усеяна холмиками, tumuli – могильными курганами. Они делали поле битвы похожим на море с застывшими твердыми сероватыми волнами.

Но в миг, когда последний луч солнца угас на закате, Исааку почудилось, будто земляное море заволновалось, застонало, каждая волна стала колебаться, трава, раздвигаясь, позволяла видеть рыхлую почву, покрывающую свежие могилы.

Потом во мраке, придающем всему зыбкие, неверные очертания, подобные испарениям, витающим над болотами, ему привиделось, что каждая могила вскрылась и извергла бледные тени вооруженных людей. Они медленно выходили, отряхивали землю, струящуюся, как вода, по их волосам и плечам, и, избрав каждый своего противника, бесшумно вступали с ним в бой.