Текст книги "Исаак Лакедем"

XIV. ЗНАМЕНОСЕЦ

Пока это отдельное трагическое действо близилось к концу, Иисуса вели к римскому прокуратору.

Путь от дома Каиафы до претория долог: требуется пересечь самую людную часть Иерусалима. Через Сионские ворота надо войти в Нижний город около башни Давида, повернуть на Рыночной площади под прямым углом, подняться к горе Мориа, оставив по левую руку дворец Маккавеев, а по правую – ипподром, пройти мимо храма от Западных ворот до дворцовой сокровищницы; наконец, пересечь наискосок Большую площадь и по восемнадцати мраморным ступеням подняться в преторий.

Кортеж Иисуса, уже многолюдный у дворца Каиафы, около крепости прокуратора превратился в неисчислимое скопище людей. Здесь сошлись не только обитатели Иерусалима, но и жители других городов; для них новым и оттого еще более любопытным развлечением было поглазеть на человека, виновного в таких страшных преступлениях, что его обвинители не имели терпения подождать до конца пасхального дня – самого священного в году, – чтобы осудить и казнить его.

Каиафа, Анан и несколько старейшин из синедриона в парадных одеяниях возглавляли процессию. Они намеревались самолично предстать перед Пилатом, чтобы требовать смерти Иисуса.

Встревоженная Клавдия, с самого утра сидевшая на дворцовой террасе, увидела, как они приближаются, и тотчас послала одного из слуг к Пилату, чтобы напомнить ему об обещании, данном несколькими часами ранее.

Иисус был лишь в хитоне и плетеной лоскутной циновке, издевательски наброшенной на плечи в виде царской мантии. Обернутая вокруг шеи цепь свисала, оканчиваясь двумя кольцами, попеременно ударявшими по коленям. Как и ранее, лучники тянули его за веревки, и божественный мученик двигался вперед среди криков, шума, воплей, угроз и оскорблений, весь в крови, бледный, избитый и ослабевший.

Мало того, в насмешку над пальмовыми ветвями, которые бросали к стопам Спасителя при его триумфальном вступлении в Иерусалим, теперь ему под ноги швыряли острые камни, колючие ветви, глиняные черепки и осколки стекла.

Вот так Иисус и двигался вперед – вернее сказать, был влеком под градом поношений и проклятий, – молясь и шепча о любви к ближним среди этого адского вихря.

Когда Богоматерь узнала, что ее сына поведут к Пилату, она пошла вперед, сопровождаемая Иоанном и благочестивыми женами, желая увидеть его посреди пути. Теперь же она остановилась на углу одной из улиц и издалека, задолго до появления Иисуса, уже слышала приближавшийся ропот валов человеческого моря. Наконец она увидела людей с отвратительными лицами, из тех, что обычно идут впереди подобных процессий. По временам они оборачивались, как бы следя, чтобы не утихли муки пытаемого, о которых они оповещали случайных прохожих своим радостным воем, непристойными ужимками и уродливым хохотом. За ними шли, как уже было сказано, священники, судейские, фарисеи и книжники, а позади них – в кругу стражников – Иисус!

Но вот Мария увидела сына, сирого и убогого, лишенного дружеского участия и избитого, обезображенного так жестоко, что она сама едва узнала его. Богородица пала на колени и, простирая к нему руки, закричала:

– Это ли мой сын? Это ли мое возлюбленное дитя?.. Иисус! Драгоценный мой Иисус!

Христос мягко повернул голову, и она услышала те же слова, что и во дворце Каиафы:

– Приветствую тебя, матушка! Будь благословенна меж женами за все страдания, какие приняла из-за меня!

И он прошел мимо, в то время как Богоматерь в третий раз лишилась чувств, упав на руки Иоанна и Магдалины.

Во дворце Пилата были раскрыты все двери, чтобы обвиняемый и обвинители могли свободно пройти.

Однако огромная толпа, оставшаяся на площади, громкими криками потребовала выхода римского наместника.

Тот в окружении римских воинов появился под аркой наружных ворот. За его спиной можно было разглядеть знаменосцев в львиных шкурах, наброшенных на головы и плечи. Глаза львов, сделанные из эмали, горели на солнце, сверкали львиные когти и зубы, покрытые позолотой.

В руках знаменосцы держали штандарты с орлом наверху и четырьмя буквами: S.P.Q.R. под ним. Со времен Мария орел заменил на римских знаменах волчицу.

Пилат показал рукой, что желает говорить, и в тот же миг шум стих.

– Почему вы не входите? И обвиняемого пусть введут! – приказал он.

– Мы не желаем оскверниться, вступая в день Пасхи в жилище человека иной, нежели у нас, веры, – отвечали ему иудеи.

– Странные предосторожности, – заметил Пилат. – Однако ничто не помешало вам нарушить предписания закона в эту ночь, собрав совет и осудив человека на смерть… Впрочем, это не важно. Если не желаете идти ко мне, я выйду к вам.

По приказу Пилата на своего рода галерею, нависавшую над преторием, вынесли кресло, похожее на трон. Усевшись в него, он приказал воинам выстроиться в две шеренги, между которыми обвиняемый смог бы подняться по лестнице и подойти к нему.

Внизу у лестницы стояли два знаменосца.

Отдав необходимые распоряжения, Пилат обратился к толпе:

– Какое преступление совершил этот человек? – спросил он.

Ему откликнулось множество голосов, толпа загудела, и Пилат ничего не смог разобрать.

Он поднял руку, требуя тишины, и тотчас все смолкло.

– Пусть говорит один, – приказал прокуратор. – И пусть внятно объяснит, в чем суть обвинения.

Каиафа приблизился к нему.

– Мы все знаем этого человека, – сказал первосвященник. – Он сын Иосифа-плотника и Марии, дочери Анны и Иоакима. При всем том он утверждает, будто он царь, Мессия и сын Божий! Но это еще не все. Он нарушает день субботний, он жаждет порушить закон наших предков, а это – преступление, караемое смертью!

– Быть может, это верно для вас, иудеев, но недостаточно для нас, римлян… Перечислите его дурные поступки, чтобы я мог судить по ним.

– Не будь он преступником, мы бы не прибегали к твоей помощи, – заметил Каиафа.

– Повторяю, – настаивал Пилат, – я допускаю, что он согрешил, нарушив ваш закон. Но наших установлений он не нарушил, а посему судить его – ваша обязанность.

– Тебе же известно, что это невозможно! – в нетерпении воскликнул Каиафа. – Ведь по нашему мнению, он заслуживает смерти, а право посылать на смерть отвоевано римскими властями. Это трофей победителей.

– Так обвините его в преступлениях, за которые нужно казнить… Я готов выслушать.

Каиафа стал перечислять:

– Наш закон запрещает исцелять в день субботний, а обвиняемый злокозненно излечивал в субботу расслабленных, хромых, глухих, сухоруких, слепых, прокаженных и бесноватых!

– Объясни-ка мне, Каиафа, как это возможно вылечивать злокозненно? – спросил Пилат. – Исцеление, как мне кажется, это действие милосердное и злого умысла содержать не может.

– Отнюдь, – возразил Каиафа. – Ибо излечивал он именем Вельзевула… Это маг, а августейший император Тиберий предписал строго карать магов и колдунов.

Пилат покачал головой.

– Нет, изгнание бесов из тела не может быть делом сил тьмы, а только свидетельством всемогущества Бога.

– Это не имеет значения, – упорствовал Каиафа. – Мы просим, чтобы властительный прокуратор повелел привести обвиняемого и допросил его.

– Да будет так, – согласился Пилат и, обратившись к тому же слуге, что пришел от Клавдии напомнить о данном обещании, приказал: – Пусть Иисуса приведут сюда и обращаются с ним помягче.

Посланец спустился по ступеням и, приблизившись к Христу, с поклоном промолвил:

– Господин, римский прокуратор Понтий Пилат, правящий от имени Тиберия, нашего августейшего императора, приглашает тебя предстать перед ним.

При этих словах по толпе прошел ропот, ибо посланный говорил с Иисусом как слуга с господином: к обвиняемому подобало обращаться не так.

Однако посланец, услышав угрозы, ничуть не смутился и пошел впереди, указывая Иисусу дорогу. А когда дошел до места, где осколки камней могли поранить ноги божественного узника, он расстелил свой плащ на земле, приглашая Христа пройти по нему.

Ропот в толпе усилился.

Иисус же с мягкой улыбкой ступил на плащ и продолжал свой путь к лестнице.

Тут иудеи закричали Пилату:

– Почему ты высылаешь к этому человека гонца, словно тот не преступник? Зачем посланный тобой назвал его господин?.. И, наконец, почему гонец расстелил перед ним плащ?..

Пилат знаком приказал Иисусу остановиться, чтобы осведомиться у слуги, по какой причине тот повел себя подобным образом.

Иисус застыл неподвижно в пустом пространстве, огороженном двойной шеренгой воинов, всего в нескольких шагах от ступеней.

Слуга же поднялся по лестнице и приблизился к Пилату.

– Почему ты назвал господином этого человека, – спросил его римский прокуратор, – и зачем ты расстелил плащ ему под ноги?

Тот ответил:

– В прошлое воскресенье я присутствовал при въезде этого человека в город. Он сидел на осле. Дети иудеев размахивали пальмовыми ветвями и подбрасывали их в воздух, крича: «Будь благословен, сын Давидов!», а отцы их расстилали свои одежды под копытами его осла с возгласами: «Да будет благословен пребывающий на небесах! Да будет благословен идущий от имени Господа!»

Иудеи, что стояли близко к преторию, расслышали объяснения слуги и закричали ему:

– Как случилось, что ты, грек, понял сказанное на здешнем наречии? Слуга обернулся к спрашивающим:

– Все очень просто, – пояснил он. – Я подошел к одному из иудеев и спросил его: «О чем кричат эти люди?» И он мне все объяснил.

– И что же они выкрикивали? – спросил Пилат.

– «Осанна», господин! – отвечали иудеи.

– Так что же означает это восклицание? – продолжал спрашивать римский наместник.

– Оно означает: «Будь благословен, Господи!»

– Значит, – заключил Пилат, – вы сами кричали «Осанна!», когда проходил этот человек, и бросали ваши плащи ему под ноги. В чем же повинен мой посланец, назвав его господином и расстелив свой плащ перед ним?

И, обратившись к гонцу, он добавил:

– Ступай и пригласи Иисуса.

Тот спустился по лестнице и снова склонился перед Христом со словами:

– Господин, ты можешь идти дальше.

Иисус пошел вперед, и, когда он проследовал мимо двоих знаменосцев, знамена сами собой опустились перед ним, словно бы поклоняясь ему.

При виде этого иудеи закричали:

– Посмотрите же, что делают знаменосцы! Они поклоняются ему!

Пилат, как и другие, видел, что древки склонились долу, и не понял, по какой причине это произошло. Он вопросил знаменосцев:

– Что вас заставило это сделать? Но те в растерянности отвечали:

– Господин, мы язычники и поклоняемся храмам. Как мог ты предположить, что мы станем поклоняться этому человеку?

– Так что же? – настаивал Пилат.

– Не мы склонили наши знамена, – они сами склонились перед ним помимо нашей воли.

– Вы слышали? – обратился наместник к иудеям.

– Это ложь! – возмутились те. – Знаменосцы – тайные сторонники лжепророка!

– Я в это не верю, – промолвил прокуратор. – Поступим так: выберите самых сильных из вас и самых яростных недругов Иисуса. Пусть они примут знамена из рук моих воинов, а мы посмотрим, удержат ли они их в своих руках.

Иудеи выбрали двух молодцов геркулесового сложения, и те предстали перед Пилатом.

– Прекрасно, – сказал тот. – Пусть знаменосцы уступят этим двоим свое место и то, что у них в руках.

Двое могучих израильтян взяли знамена из рук воинов, встали на первую ступень, облокотились о поручни и напрягли все мышцы.

Пилат же обратился к своему посланцу:

– Отведи Иисуса на прежнее место. Пусть он вторично поднимется по лестнице, а мы посмотрим, крепче ли руки у новых знаменосцев, нежели у прежних.

Иисус вышел из претория, но через другую дверь, чтобы, спускаясь с лестницы, не проходить мимо знаменосцев.

Тем временем Пилат обратился к силачам-добровольцам:

– А сейчас я клянусь именем кесаря: если знамена склонятся, когда Иисус пройдет мимо вас, я повелю отрубить вам головы.

После этого он вновь обратился к посланцу, появившемуся вместе с Христом, и приказал:

– Пусть Иисус поднимется вторично!

– Господин Иисус, – обратился к тому слуга Пилата, снова постелив свой плащ под его ногами, – прокуратор Понтий Пилат повелевает тебе приблизиться к нему.

Иудеи опять возроптали, видя почести, оказываемые обвиняемому, но почти тотчас все их внимание вновь сосредоточилось на знаменосцах.

Иисус неторопливо, торжественно двинулся вперед, и, пока он приближался, знамена столь же медленно склонялись перед ним, несмотря на все усилия тех, кто стискивал в пальцах их древки. Они опустились так низко, что орлы коснулись каменных плит и божественный мученик, если бы пожелал, мог бы наступить на них, проходя мимо.

Пилат вскочил, сам ужаснувшись чуда: отчаянные усилия обоих иудеев, во что бы то ни стало желавших не уступить, были очевидны. Христос же не произнес ни слова, не сделал ни единого лишнего движения!

– Ну что? – закричали в толпе. – Разве мы не говорили, что он маг?

В душе прокуратора что-то надломилось. Он предпочел бы поверить в некую дьявольскую власть, нежели в проявление божественных сил. Однако все, о чем говорила Клавдия, отчетливо всплыло в его памяти.

Тогда он подошел к балюстраде и обратился к иудеям:

– Вы все, – заговорил он, – все, кто пришел сюда, знаете, что моя супруга Клавдия Прокула – язычница. К тому же она – родственница императора. Вам также известно, что она построила для вас много синагог. Так вот, в эту ночь она явилась ко мне и сказала: «Не предпринимай ничего против Иисуса, поскольку в видении мне открылось, что этот человек – праведник».

Но иудеи отвечали:

– А если это он наслал видение? Он мог прибегнуть к той же демонской силе, как и сейчас, когда заставил знамена склониться перед собой!.. Это маг, а Тиберий Август карает магов смертной казнью!

Вдруг среди иудеев раздался сильный шум. Некто, только что прибежавший с улицы, ведущей к Древним воротам, что-то громко говорил, размахивая руками.

– Пилат, Пилат! – закричали иудеи.

– Что такое? – спросил тот. – Чего вы еще хотите?

– Мы просим, чтобы испытание было повторено в третий раз.

– И кто же набрался храбрости решиться на новую попытку? – поинтересовался римский прокуратор.

– Я! – раздался мощный, зычный голос, и в свободное пространство между толпой и стражниками вступил мужчина лет сорока – сорока пяти, явно невысокого происхождения, хотя и с красивыми чертами необычайно правильного лица.

Черные глаза его горели гневом, белоснежные зубы сильного хищника обнажились под тонкими бледными губами, длинные волосы развевались, как львиная грива, и при резком движении головы, привычно откидывающем их со лба, беспрестанно хлестали его по плечам.

Под туникой угадывалось тело совершенных пропорций, а большой кожаный фартук, одним углом заткнутый за пояс, придавал ему нечто воинственное.

Встав перед Пилатом, он с вызывающим видом скрестил руки.

– Да, я, – повторил он.

– И кто же ты? – спросил прокуратор.

– Зовут меня Исаак Лакедем, сын Нафана из колена Завулонова, – отвечал тот. – Я не страшусь ни мага, ни колдуна. Во времена императора Августа я служил в восточном легионе, набранном в Сирии Квинтилием Варом. Я был с ним в землях бруктеров, когда германцы, предводительствуемые Арминием, атаковали и, предварительно заманив в ловушку, искромсали нас… Я нес орла, и если он упал, то только лишь со мной: мне раскроили грудь мечом. Вот шрам… И если я не склонил знамя перед грозным вождем германцев, я не опущу его и перед лжепророком. Дай же мне знамя! Пусть испытание возобновится в третий раз.

– Да будет так! – сказал Пилат. – Воин, отдай знамя этому человеку. Тот повиновался, а для того чтобы Христу не пришлось опять спускаться, новый знаменосец, приняв из рук прежнего знамя, поднялся на десять ступеней, оставив Иисуса внизу. Остановившись посреди лестницы, он ждал, пока шедший вверх Иисус поравняется с ним.

Когда начался этот спор, Иисус уже занес ногу на первую ступень. Теперь он терпеливо ожидал, смиренно, покорно, почти безвольно оставаясь на месте, пока решение не было принято.

Лишь после этого он поднял глаза на бывшего легионера.

– Иди, иди, маг, – пробурчал тот. – Я жду!..

Иисус ступил на вторую, на третью ступень, затем на четвертую, и, пока он поднимался, все видели, как ветеран Вара изо всех сил прижимал к груди древко, как вздулись мышцы и жилы на мощных руках. Но все его старания были тщетны: пригнутое невидимой всесильной рукой, древко с орлом медленно опускалось по мере того, как поднимался Христос. Когда же Иисус взошел на десятую ступень, орел был у его ног, а легионер почти касался лбом мраморной плиты, приняв невольно позу молитвенного коленопреклонения.

Какое-то мгновение среди воцарившегося молчания Христос оставался стоять, возвышаясь во весь рост над гордецом, которого рука Всевышнего согнула словно тростинку.

Но почти тотчас бывший легионер вскочил, преисполненный ненависти и злобы.

– О маг, лжепророк, богохульник, будь ты проклят! – вскричал он.

И под улюлюканье толпы, сгорбившись и пошатываясь, сошел вниз, подобный Гелиодору под плетью ангела! А знамя он вынужден был оставит под ногами Иисуса!..

XV. ОТ ПИЛАТА К ИРОДУ

Толпа, ставшая свидетельницей троекратного чуда, на какое-то время пребывала в несказанном ужасе; однако же ненависть возобладала. Все стали вопить с удвоенной яростью, и Пилат подал Иисусу знак приблизиться.

Тот повиновался.

С величайшим любопытством римский наместник приглядывался к этому человеку. Он видел его впервые, но много раз слышал разговоры о нем. И даже собственная супруга заняла часть этой ночи рассказами об Иисусе.

Иисус терпеливо ждал, когда начнется допрос.

– Ты действительно царь Иудейский? – спросил, наконец, Пилат.

Услышав такой неожиданный вопрос, Иисус поднял голову. Начало оказалось совершенно не похоже на то, что было до этого, и с обычной мягкостью он ответил:

– Ты говоришь от себя самого или другие так называли меня?

– Я говорю со слов других, – сказал Пилат. – Ты же знаешь, что я не иудей… Твой народ и первосвященники передали тебя мне, так отвечай же.

Христос печально покачал головой.

– Царство мое не от мира сего. Если бы от мира сего было царство мое, то служители мои подвизались бы за меня, чтобы я не был предан иудеям. Я же, напротив, запретил ученикам сопротивляться.

Пилат задумался. Такой ответ не допускал двояких толкований. Обвиняемый отрицал какие бы то ни было притязания на светскую власть. То был отказ повелевать миром не только в настоящем, но и в будущем.

– Хорошо, – произнес наконец прокуратор. – Насколько я понимаю, ты предводитель одной из сект. Так что за секту ты основал или же к какой из них ты себя причисляешь? Не к фарисеям – ты открыто нападаешь на них и часто против них проповедуешь.

– Претор, – отвечал Иисус, – дело не в том, что я принародно обличаю фарисеев и проповедую против них. Фарисеи основывают свою мораль на внешних поступках человека, а не на совести его. Они хотят достичь наивысшего совершенства, строго следуя не духу, а букве закона. Вот почему я не принадлежу к ним. Они возмущены, что я сажусь за один стол с мытарями, что вокруг меня – люди с небеспорочным прошлым, а я им отвечаю: «Это больные нуждаются в лекаре, а не здоровые; я привожу к покаянию грешников, а не праведных». Фарисеи следуют Моисееву закону, взывающему к мести и требующему око за око и зуб за зуб, а я говорил: «Ударившему в правую щеку подставь левую!» Фарисеи злопамятны, таят обиды и мстят за оскорбление. Я же советую ученикам возлюбить врагов наших и благословлять ненавидящих нас, платя добром за зло. Фарисеи дают милостыню под трубные звуки и всегда появляются на людях с бледными от поста лицами; я же, напротив, учу, что левая рука не должна знать, что делает правая, к тому же порицаю упорное воздержание, выставленное напоказ… Судите сами, фарисей ли я!

– Так значит, – спросил Пилат, – ты саддукей?

– Саддукеи считают, что душа умирает вместе с телом, и полагают, что бессмертны не души, но племена. Они отрицают действие высших сил и благодать, ниспосланную свыше. А также они утверждают, что добро и зло исходят от нас самих, и не допускают, что Бог руководит нашими поступками. Я же, напротив, говорю, что душа бессмертна, проповедую воскрешение телесное, поклоняюсь Всевышнему и молюсь ему как великому устроителю человеческих поступков. Кроме того, я верю в первородный грех, и спустился я сюда для того, чтобы его искупить. А о Господе я утверждаю, что при конце света он будет судить живых и мертвых… Как видишь, я не саддукей!

Пилат слушал с глубочайшим вниманием, и чем больше говорил Иисус, тем яснее остановилось, что его речи достойны похвалы, а не хулы.

– А, понимаю, – сказал он, – ты ессей. Иисус отрицательно покачал головой.

– Ессеи отрицают брак, поскольку женщина кажется им непостоянной по своей природе. Они почитают, что лишь рок движет миром, а также требуют трехлетнего послушания и подвергают испытаниям всякого, кто желает войти в их секту. Напротив, я проповедую святость брака, говоря, что муж и жена – единая плоть. Я составил молитву, первые слова которой: «Отче наш, сущий на небесах…» И наконец я призываю всех на братское пиршество и, посылая учеников проповедовать слово Господне по всему лику земли, наставляю их учить добру, не деля племена на своих и чуждых, ибо океан правды, что они несут в своей горсти, равно изливается на всю землю… Как видишь, я не ессей!

– Но кто же ты тогда? – спросил прокуратор.

– Я – Мессия, посланный в этот мир, чтобы сеять здесь свет истины.

– Истины, – рассмеялся Пилат. – Ох, прошу, Иисус, объясни: что есть истина?

– Истина для ума то же, что свет для мира земного.

– Разве на земле так мало истины, что ты был вынужден нести ее свет с небес?

– Ее достаточно, но те, что отстаивают истину на земле, судимы теми, кому принадлежит власть земная… И вот доказательство: меня привели к тебе и требуют моей смерти за то, что я открывал истину.

Пилат поднялся, два-три раза прошелся по галерее, всякий раз поглядывая на Христа с удивлением, доходящим почти до восхищения. А затем произнес, обращаясь к самому себе:

– Клавдия права, этот человек – праведник!

Тогда, подойдя к балюстраде, он обратился к тем, кто, все еще боясь оскверниться, толклись снаружи.

– Обвините этого человека в других проступках. До сих пор я не нашел в его делах ничего предосудительного.

Толпа загудела, и новые обвинения не заставили себя ждать.

Среди них римский наместник обратил внимание на те, что касались магии:

– Он говорил: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и чрез три дня воздвигну другой, нерукотворенный».

– Какой храм? – спросил Пилат.

– Храм Соломона, который строили сорок шесть лет… Ты понимаешь, Пилат? Он сказал, что опрокинет его и восстановит за три дня!

– Я понимаю одно, – раздраженно заметил прокуратор, – а именно, что по той или иной причине вы жаждете крови этого человека. Однако я не считаю, что он заслуживает смерти лишь потому, что нарушил субботнее воздержание, когда из этого не проистекло ничего, кроме блага, или за сказанные слова о храме, в которых, без сомнения, сокрыта какая-то притча.

Действительно, иудеи плохо поняли или не захотели правильно понять слова Христа: «Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». Ведь они значили лишь: «Можете убить меня – меня, который и есть истинный храм Господень, поскольку от меня исходит истина, – но через три дня я воскресну!»

Этот второй ответ Пилата возмутил врагов Иисуса, но одновременно придал несколько бодрости его доброжелателям. Никодим, стоявший в толпе, ожидал, как и на заседании синедриона, лишь благоприятного случая, чтобы возвысить свой голос в защиту обвиняемого. Теперь он счел, что такой случай представился, и вышел вперед.

– Пилат, взываю к правосудию твоему и справедливости, блистательное доказательство коей ты только что явил, а потому прошу позволить мне сказать несколько слов.

– Подойти к подножию галереи и говори, – приказал Пилат.

Никодим встал на указанное ему место.

– Я уже высказывался в защиту этого человека, – начал он. – Я делал это перед синедрионом и сказал старейшинам, левитам и всем, кто там был: «В чем обвиняете вы Иисуса? Он совершил многочисленные и славные чудеса, каких до него никто не делал. Отошлите его и не наказывайте. Если эти чудеса исходят от Господа, они будут прочными и вечными. Если от демона – то они окажутся зыбкими и непостоянными и вскоре разрушатся сами собой. С ним будет то же, что с египетскими волхвами, которых фараон подвиг выступить против Моисея: пред лицом чудес, исходящих от Всевышнего, их волшебство оказалось бессильно, и они погибли». Прошу, Пилат, воспользуйся примером, извлеченным из нашей собственной истории, отошли Иисуса из города. Пусть время рассудит, самозванец он или Мессия, лжепророк или сын Божий.

Но тут иудеи, взъярившись на Никодима, закричали:

– Не слушай этого человека, Пилат! Не слушай, это же его ученик!

– Разве я ученик его? – воскликнул Никодим.

– Да, да, да! – завопили в толпе. – Ты его ученик, потому что говоришь в его пользу!

– Тогда и прокуратор кесаря, высказывавшийся в его пользу, – его ученик! – возразил Никодим. – Так нет же! Кесарь возвел его в эту почетную должность, чтобы с вершины, на которую он поставлен, ему легче было судить о наших ничтожных страстях и творить правосудие, не различая одних и других, больших и малых, слабых и сильных.

– Значит, – закричали самые яростные, – если ты берешь на себя часть его преступлений, ты готов взвалить на свои плечи и долю его наказания?

– Я приму ту долю, какую мой господин Иисус изволит уделить мне в его мучениях и грядущей славе, – откликнулся Никодим. – Пока же я взываю: правосудия, Пилат, правосудия!

Пилат поднял руку, требуя тишины, и, указав на Никодима, произнес:

– Кроме этого человека, который достоин веры, потому что он один из членов вашего совета, кто еще может свидетельствовать в пользу обвиняемого?

Тут некто из толпы приблизился и спросил:

– Дано мне будет сказать?

– Говори, – разрешил Пилат.

– Так вот, я расскажу о том, что приключилось со мной. Тридцать восемь лет я не покидал своего ложа, терзаемый ужасными болями и под постоянной угрозой смерти. Иисус пришел в Иерусалим, и я узнал, что он, по рассказам, излечивает слепых, глухих и одержимых бесом. Несколько юношей подняли меня вместе с ложем и принесли к Иисусу. Увидев меня, он был тронут моим страданием и сказал: «Встань, возьми постель свою и иди в дом твой». И тотчас я выздоровел: я встал на ноги, взял постель и пошел.

– Это так! – закричали из разных мест. – Но спроси его, в какой день он вылечился.

– Когда тебя излечили? – поинтересовался Пилат.

– Я должен признать, что в день субботний, – ответил свидетель.

Тогда, обернувшись к Иисусу, претор осведомился:

– Так ты лечил в субботу, как и в другие дни?

– Пилат, – со всегдашней грустной улыбкой ответил Христос, – Какой пастырь, видя, как одна из овец его упала с обрыва в бурную реку, не бросится в воду, будь тот день субботний или какой иной?

Прокуратор провел рукой по взмокшему лбу.

– Этот человек, как всегда, прав, – проговорил он и снова обратился к народу: – Кто-нибудь еще может свидетельствовать в пользу обвиняемого?

– Да, я! – откликнулся еще один из толпы, выступая вперед. – Я от рождения был слеп. Я слышал вокруг себя человеческую речь, однако никого не видел. Но Иисус проходил через Иерихон, и милосердные люди поставили меня на его пути. Я громко кричал: «Сын Давидов, сжалься надо мной!» И он надо мной сжалился, наложил руку на глаза мои, и я, прежде никогда не видевший, прозрел!

Тут еще женщина приблизилась к балюстраде и обратилась к Пилату:

– Двенадцать лет у меня не прекращались кровотечения, и я была еле жива. Я попросила, чтобы меня вынесли к дороге, по которой собирался пройти Иисус. Поскольку у меня не было сил даже позвать его, я смогла лишь коснуться края его плаща. И в тот же миг исцелилась.

Она не успела договорить, как рядом с ней встал еще один горожанин.

– Меня видели все в Иерусалиме, – начал он. – Я не ходил даже, а влачился по улицам на костылях, будучи хромым и скособоченным. Иисус протянул руку в мою сторону, произнес слово, и я выздоровел.

Тут подал голос прокаженный:

– И меня он вылечил единым словом. И одержимый бесами объявил:

– Из меня он изгнал беса, закляв его.

– Ты же видишь, у этого человека власть над демонами! – закричали в толпе.

Пилат обернулся к Иисусу, как бы спрашивая: «Что можешь сказать в оправдание?»

– Да, – отозвался Христос. – Я имею власть над демонами. Но лишь для того, чтобы изгонять их в ад, откуда они вышли. И эта власть, напротив, доказывает, что я послан Господом.

– В третий раз повторяю вам, что этот человек невиновен! – провозгласил Пилат.

– А мы повторяем тебе, римский претор, – завопили в ответ, – мы утверждаем, что он призывает народ к возмущению от Галилеи, где он начал, до нашего города, где кончит тревожить наш покой!

– От Галилеи до сего места? – оживился Пилат. У него появилась надежда снять с себя ответственность. – Значит ли, что человек этот – галилеянин?

– Да, да! – закричали из толпы. – Он галилеянин, а в Писании сказано, что никакого пророка не будет из Галилеи. Смерть лжепророку! Смерть галилеянину!

Пилат обернулся к Иисусу и переспросил:

– Ты и вправду галилеянин, как говорят эти люди?

– Я родился в Вифлееме, но мои отец и мать из Назарета, что в Галилее.

– В этом случае, – удовлетворенно проговорил римский наместник, устремляясь по нежданно открывшемуся для него пути, – ты подлежишь не моему суду, поскольку я прокуратор кесаря в Иерусалиме, но власти Ирода, тетрарха Галилеи.

И он обратился к народу:

– Коль скоро этот человек – галилеянин, он подсуден Ироду, а не мне. Вследствие этого я отправляю его к Ироду, который как раз сейчас находится в Иерусалиме по случаю праздника.

А затем приказал стражникам:

– Ведите этого человека к Ироду и передайте тетрарху, что я, прокуратор Иудеи, отсылаю его к нему, не сочтя себя вправе судить одного из его подданных.

Стражники окружили Иисуса, и тот с привычным смирением и покорностью сошел с лестницы претория.

Тем временем Пилат, услышав, как кольца занавески скрипят по карнизу, обернулся.

На пороге двери, ведшей во внутренние покои, стояла жена.

– Ну что, Клавдия, – спросил он, весьма счастливый тем, что представилась возможность освободиться от этого дела. – Ты довольна?

– Это лучше, чем приговорить его, – вздохнула Клавдия. – Но меньше, чем оправдать…

А тем временем Иисуса вели, вернее, тащили ко дворцу Ирода.

Если бы идти по прямой, дорога заняла бы не более десяти минут. Достаточно было пересечь Большую площадь, пройти по одной из улиц и, оставив справа тюрьму и дворец Правосудия, а слева – ту самую постройку, что после рассказанной Христом притчи о богаче и Лазаре стала известна как дом злосчастного богача, и войти во дворец через дверцу в решетке, напротив горы Акра, всего в сотне шагов от указанного дома. Но в этом случае пытка была бы слишком непродолжительной, мучения праведника не насытили бы всеобщей ненависти. И процессия направилась в Предместье, проследовав перед величественным сооружением, связанным с именем Александра Янная, иудейского царя и первосвященника. Затем Иисуса повлекли в Новый город и протащили от горы Везефа до места, что напротив Женских башен. Только потом, описав столь длинную дорогу, толпа возвратилась в Предместье мимо мавзолея первосвященника и царя Иоанна Гиркана, дошла до Нижнего города и наконец приблизилась к решетке дворца, что, как мы сказали, находится напротив горы Акра.