Текст книги "Сальватор. Том 2"

– Повторяю: он мне поклялся.

– А я повторяю, что это невозможно.

– Сударь! Он дал мне слово, а вы сами мне сто раз говорили, что господин Жан Робер – честный человек, – продолжала настаивать г-жа де Маранд.

– Я готов повторять вам это до тех пор, пока не смогу убедиться в обратном. Но есть клятвы, которым честный человек изменяет именно потому, что он честный человек. А обещание не драться в сложившихся обстоятельствах – как раз такого рода.

– Как, сударь? Неужели вы полагаете?.

– Я думаю, что Жан Робер будет драться. Не только думаю – я в этом совершенно уверен.

Госпожа де Маранд непроизвольно уронила голову на грудь Она чувствовала себя глубоко несчастной.

«Бедняжка! – подумал г-н де Маранд. – Она боится, что любимый мужчина погибнет!»

– Дорогая! – молвил он, взяв жену за руку – Извольте выслушать меня спокойно, то есть без смущения, без волнения, без страха. Я пришел вас успокоить.

– Слушаю вас, – вздохнула г-жа де Маранд.

– Что бы вы подумали о господине Жане Робере – прошу заметить, что я говорю с вами как отец или священник и прошу вас спросить свое сердце, – если бы он не защитил вас от человека, глубоко вас оскорбившего и способного повторить оскорбление? Что вы подумаете о его гордости, чести, отваге, даже любви, если он не станет драться просто потому, что вы его об этом попросили, с человеком, нанесшим вам подобную обиду?

– Не спрашивайте, сударь! – воскликнула несчастная женщина. – У меня путаются мысли, а когда я пытаюсь рассудить все по совести, понимаю ничуть не больше.

– В третий раз вам повторяю, Лидия, что я пришел вас успокоить. Давайте вместе предположим, что господин Жан Робер будет драться, что, откровенно говоря, явилось бы необходимым доказательством его любви к вам, хотя я со своей стороны клянусь, что он драться не будет – Вы клянетесь? – вскричала г-жа де Маранд, пристально глядя на мужа.

– Да, я, – подтвердил банкир, – а моим клятвам вы можете доверять, Лидия. Ведь, к несчастью, – грустно прибавил он, – мои клятвы – не любовные Госпожа де Маранд просияла от счастья, но банкир словно не замечал ее радости.

Он продолжал:

– Как будет встречена в свете, позвольте вас спросить, новость о дуэли между господином Жаном Робером и господином де Вальженезом? Чему ее припишут? Начнут выдвигать самые нелепые предположения, пока не всплывет правда. Ведь между поэтом и фатом никакого другого соперничества быть не может. Я окажусь по воле обстоятельств втянут в эту историю.

А ведь ни мне, ни вам этого не хочется, верно? Я убежден, что и господин Жан Робер к этому не стремится. Так что не беспокойтесь, дорогая, и положитесь на меня. Простите, что я невольно причинил вам беспокойство в поздний час.

– Что же будет?.. – отважилась спросить г-жа де Маранд. На ее лице отразился ужас: она начала смутно догадываться, что именно ее муж займет во всем этом деле место любовника.

– Ничего необычного не произойдет, дорогая Лидия, – продолжал банкир, – я берусь все уладить наилучшим образом.

– Сударь! Сударь! – вскричала г-жа де Маранд, привскочив на постели, так что ее белая шея и округлые плечи предстали взору банкира, словно бесценное сокровище. – Сударь! Вы будете из-за меня драться?

Господин де Маранд задрожал от восхищения.

– Дорогая моя! – молвил он. – Клянусь, что сделаю все возможное, дабы вы как можно дольше были уверены в моей почтительнейшей нежности.

Он встал и в третий раз поцеловал жене руку:

– Усните с миром!

Госпожа де Маранд схватила его за обе руки и проникновенно проговорила:

– Ах, сударь, сударь! Отчего же вы меня не полюбили!

– Тсс! – приложил г-н де Маранд палец к губам. – Не будем говорить о веревке в доме повешенного.

Забрав свечу и портфель, г-н де Маранд удалился так же тихо, как и вошел.

VIII. Глава, в которой г-н де Маранд чрезвычайно последователен

Господин фон Гумбольдт, великий философ и геолог, сказал где-то по поводу впечатлений от землетрясений:

"Это впечатление объясняется не тем, что впечатления от катастроф, история которых сохранилась в памяти, представляются нашему воображению в большом количестве. Нас захватывает то, что мы вдруг теряем врожденную веру в устойчивость Земли. С самого нашего детства мы привыкли к контрасту между подвижностью Океана и неподвижностью Земли.

Все свидетельства наших чувств укрепили нас в этой уверенности; но стоит Земле дрогнуть, и этой минуты довольно, чтобы разрушить опыт всей нашей жизни. Неожиданно открывается неведомая мощь; покой в природе – не более чем иллюзия, и мы вдруг чувствуем, что оказались безжалостно отброшены в хаос разрушительной силы".

У этого физического впечатления имеется эквивалент во впечатлении морального свойства, которое приобретается через несколько лет супружеской жизни, когда, после того как мужчина обожал свою жену и полностью ей доверял, он внезапно видит, что у него под ногами разверзлась бездна сомнения.

И впрямь, знаете ли вы положение более тяжелое и плачевное, чем то, в котором оказывается мужчина, крепко привязавшийся к женщине, проживший с ней бок о бок годы в полной безмятежности и вдруг чувствующий, что его вере и спокойствию нанесен удар. Сомнение, берущее начало в женщине, которую он любит, распространяется на все мироздание. Он сомневается в себе, в других, в божественном свете. Наконец, он становится похож на того, о ком говорит г-н фон Гумбодьдт и кто прожил тридцать лет в полной уверенности, что у него под ногами твердая почва, но неожиданно чувствует, что она дрожит и уходит у него из-под ног.

К счастью, г-н де Маранд находился в другом положении, вообще трудно поддающемся описанию. Как он и сказал жене, «знание себя самого» заставило его с большой снисходительностью относиться к прекрасной грешнице, которая в результате приведенных нами обстоятельств связала с ним свою судьбу.

И за снисходительность, которую он проявлял по отношению к г-же де Маранд, ему нужно было тем более отдать должное, что он любил свою жену так, как никогда не мог бы полюбить никакую другую женщину в целом свете. Но поскольку не бывает любви без ревности, г-н де Маранд в глубине души, должно быть, ревновал жену к Жану Роберу. И действительно, ему случалось переживать жгучую, глубокую, неодолимую ревность.

Однако стоило ли быть умным человеком, если бы ум служил лишь прикрытием для тех из наших страданий, к которым общество относится не с жалостью, а с насмешкой?

Итак, г-н де Маранд действовал не только как философ, но и как сердечный человек. Имея в руках женщину, от которой он, строго говоря, не мог требовать физической и чувственной любви, он все устроил так, чтобы она была вынуждена платить ему моральным расположением, зовущимся любовью.

Таким образом, г-н де Маранд был, может быть, самым ревнивым человеком на свете, хотя производил совершенно иное впечатление.

Неудивительно поэтому, что, решившись быть другом Жана Робера, он торопился стать врагом г-на де Вальженеза. Его ненависть к этому человеку была чем-то вроде клапана безопасности, через который он выплескивал ревность к поэту; если бы не это ниспосланное Небом приспособление, рано или поздно на воздух взлетела бы вся машина.

И вот представился удобный случай выпустить эту ненависть.

На следующий день после описанной нами ночной сцены г-н де Маранд, вместо того чтобы отправиться в девять часов в собственной карете в Тюильри, вышел в семь часов пешком, нанял на бульваре кабриолет и приказал отвезти его на Университетскую улицу, где жил Жан Робер.

Господин де Маранд поднялся в четвертый этаж к молодому поэту и позвонил.

Слуга открыл дверь. Господин де Маранд собрался узнать, может ли он видеть г-на Жана Робера, и украдкой осмотрел приемную.

На столе лежал футляр с пистолетами, а в углу ждала пара дуэльных шпаг.

Господин де Маранд осведомился о хозяине дома. Лакей отвечал, что тот никого не принимает.

К несчастью, г-н де Маранд, обладавший столь же тонким слухом, что и проницательным взглядом, отчетливо разобрал несколько мужских голосов, споривших в спальне.

Он передал свою карточку слуге и приказал вручить ее хозяину дома, когда тот останется один. Г-н де Маранд прибавил, что снова зайдет около десяти часов утра, то есть после своего визита к королю.

Слова «после визита к королю» возымели магическое действие, и лакей заверил г-на Маранда, что его приказание будет в точности исполнено.

Банкир ушел.

Но в нескольких шагах от двери Жана Робера он приказал кучеру остановить и развернуть кабриолет так, чтобы он мог увидеть посетителей поэта.

Вскоре из дома вышли два молодых человека, и он их узнал.

Это были Людовик и Петрус. Они направились в его сторону, так что г-ну де Маранду осталось только выйти из кабриолета, и он очутился прямо перед ними.

Молодые люди попятились, вежливо раскланиваясь с банкиром, к которому питали огромную симпатию, а также уважали как политика. Им и в голову не могло прийти, что у г-на де Маранда может быть к ним дело, но он остановил их улыбкой.

– Простите, господа, – сказал он, – но я жду именно вас.

– Нас? – хором переспросили молодые люди и удивленно переглянулись.

– Да, вас. Я так и думал, что ваш друг пошлет за вами нынче утром, и хотел сказать вам два слова о поручении, которое он вам только что дал.

Молодые люди снова переглянулись со всевозраставшим удивлением.

– Вы меня знаете, господа, – продолжал г-н де Маранд с покоряющей улыбкой. – Я человек серьезный, привык с уважением относиться к вопросам чести, и вы не можете заподозрить меня в намерении оскорбить вашего друга.

Молодые люди поклонились.

– Итак, сделайте мне милость…

– Какую?

– Ответьте откровенно на мои вопросы.

– Постараемся, сударь, – в свою очередь улыбнувшись, пообещал Петрус.

– Вы идете к господину де Вальженезу, не так ли?

– Да, сударь, – не скрывая изумления, кивнули молодые люди.

– Вы идете обсудить с ним или его секундантами условия дуэли?

– Сударь…

– Отвечайте смело. Я министр финансов, а не префект полиции. Речь идет о дуэли?

– Это так, сударь.

– О дуэли, причина коей вам неизвестна?

Задавая этот вопрос, г-н де Маранд пристально посмотрел на молодых людей.

– И это верно, – подтвердили те.

– Да, – улыбнулся г-н де Маранд, – я знал, что Жан Робер – джентльмен.

Петрус и Людовик ждали объяснений.

– Я-то знаю причину, – продолжал банкир, – и должен сказать господину Жану Роберу, что буду иметь честь оказать через час влияние на ход событий, а это, возможно, изменит решение вашего друга.

– Я так не думаю, сударь. Нам показалось, что наш друг настроен весьма решительно.

– Окажите мне милость, господа.

– Охотно! – отозвались оба приятеля.

– Не ходите к господину де Вальженезу, пока я не увижусь с господином Жаном Робером и он снова не переговорит с вами.

– Сударь! Это противоречит указаниям нашего друга. Мы даже не знаем…

– Это дело двух часов.

– В некоторых вопросах двухчасовое промедление может пагубно сказаться на результате.

– Уверяю вас, господа, ваш друг не рассердится, будет вам благодарен за задержку.

– Вы точно знаете?

– Слово чести.

Молодые люди переглянулись.

Петрус спросил:

– Почему бы вам, сударь, не подняться к Жану Роберу прямо сейчас?

Господин де Маранд вынул часы.

– Сейчас без десяти минут девять; ровно в девять я должен быть в Тюильри, а я еще не настолько давно стал министром, чтобы заставлять себя ждать.

– Не позволите ли вы нам хотя бы подняться и предупредить нашего друга об изменениях?

– Нет, господа, нет, умоляю вас этого не делать. Намерения господина Жана Робера должны измениться после того, что сообщу ему я. Но в одиннадцать часов будьте у него.

– Тем не менее… – продолжал настаивать Людовик.

– Представьте, – проговорил г-н де Маранд, – что вы не застали господина де Вальженеза дома и вынуждены принять это промедление.

– Друг мой! – заметил Петрус – Когда такой человек, как господин де Маранд, уверяет, что в нашем поступке не будет ничего предосудительного, мы можем – таково по крайней мере мое мнение – положиться на его слово.

Он поклонился банкиру и продолжал:

– Мы будем у нашего друга, сударь, а до тех пор не предпримем ничего, что противоречило бы вашим намерениям.

Молодые люди снова поклонились, давая г-ну де Маранду понять, что не хотят больше задерживать его на улице.

Банкир вскочил в кабриолет и приказал гнать в Тюильри.

Друзья зашли в кафе «Демар» и заказали завтрак, желая с пользой употребить время, дарованное им г-ном де Марандом.

Тем временем лакей Жана Робера передал хозяину карточку министра, не забыв, разумеется, прибавить, что тот зайдет к поэту после визита к королю.

Жан Робер заставил слугу дважды повторить поручение, взял карточку, прочел имя и непроизвольно насупился. Не то чтобы он испугался – молодой человек был храбр, – но неизвестность тревожила его.

Что было нужно г-ну де Маранду в восемь часов утра?

Ведь в это время банкиры и министры уже просыпаются, но поэты еще спят!

К счастью, долго ждать ему не пришлось.

Ровно в десять часов в дверь позвонили, а спустя мгновение слуга ввел г-на де Маранда.

Жан Робер встал.

– Примите мои извинения, сударь, – молвил он, – вы оказали мне честь своим визитом в половине девятого…

– …а вы не смогли меня принять, – закончил за него г-н де Маранд. – Это понятно, вы обсуждали один важный вопрос со своими друзьями, господином Петрусом и господином Людовиком. Это о нас, банкирах, пословица говорит: «Делу время – потехе час». Вы отсрочили мое удовольствие от встречи с вами, но от этого удовольствие только больше.

Эти слова можно было принять и за насмешку, и за любезность. Не зная, как к ним отнестись, Жан Робер указал г-ну де Маранду на кресло.

Господин де Маранд сел, жестом приглашая Жана Робера занять место рядом.

– Похоже, мой визит вас удивляет, сударь, – заметил банкир.

– Это большая честь для меня…

Господин де Маранд его перебил:

– Меня самого удивляет то обстоятельство, что я не пришел к вам раньше. Но чего же вы хотите?! Мы, финансисты, люди неблагодарные; за работой мы несправедливо забываем о людях, доставляющих нам истинное наслаждение. Вы давно оказываете мне честь бывать в особняке на улице Лаффит, я же впервые явился к вам с ответным визитом. Должен признаться, мне весьма неловко.

– Сударь! – смущенно пролепетал Жан Робер, не понимая, куда клонит банкир.

– Почему же, – продолжал г-н де Маранд, – вы благодарите меня, вместо того чтобы выразить мне совершенно заслуженный упрек? Вы ведете себя со мной – простите мне терминологию финансиста – как с кредитором, а должны бы относиться как к должнику. Я обязан вам бесчисленными визитами; я еще вчера вечером говорил об этом с госпожой де Маранд сразу после вашего ухода.

«Ну, вот мы и дошли до сути, – подумал Жан Робер. – Он видел, как я выходил вчера из его особняка в неурочное время, и пришел узнать причину позднего визита».

– Госпожа де Маранд, – продолжал банкир, видя, что Жан Робер молчит, – очень вас любит.

– Сударь!..

– Она любит вас как брата.

Господин де Маранд с особенным выражением произнес последние два слова.

– Но меня особенно удивляет и огорчает, – продолжал г-н де Маранд, – что ей не удалось внушить вам хотя бы отчасти то чувство, которое она сама питает к вам.

– Сударь! – поспешил заметить Жан Робер, растерявшись от того, какой оборот принимает их разговор и даже не догадываясь о его цели. – Мы с вами представляем настолько разные виды деятельности, что…

– Это вам мешает испытывать ко мне дружеские чувства? – перебил г-н де Маранд. – Неужели вы полагаете, дорогой поэт, что в банковской деятельности совсем не нужен ум? Вы думаете, как и те, кто знает о финансовой игре лишь по потерям, что все банкиры – дураки или?..

– О, сударь! – вскричал поэт. – Я далек от подобной мысли!

– Я был заранее в этом уверен, – продолжал банкир, – и потому говорю вам: наши виды деятельности – хотя это не бросается в глаза – имеют немало общего. Финансы, так сказать, дают жизнь. Поэзия же учит нас получать от жизни удовольствие. Мы представляем два противоположных полюса и, следовательно, оба необходимы для того, чтобы вращалась Земля.

– Из этих нескольких слов видно, что вы поэт не меньше меня, сударь.

– Вы мне льстите, – отвечал г-н де Маранд, – я не заслуживаю это звание, хотя пытался его завоевать.

– Вы?

– Да. А вас это удивляет?

– Нисколько. Однако…

– Понимаю. Вам кажется, что банк и поэзия несовместимы.

– Я этого не говорю, сударь.

– Но думаете так. А это одно и то же.

– Нет. Я только говорю, что не знаю о вас ничего…

– …что доказывало бы мое призвание?.. Будьте осторожны.

Однажды, когда у меня будет повод вас упрекнуть, я приду сюда с рукописью в руках. Но сегодня я от этого далек; напротив, я пришел извиниться. Ах, вы сомневаетесь, молодой человек! Так знайте: я, как и все, написал собственную трагедию «Кориолан»; затем шесть первых песен поэмы под названием «Человечество»; потом еще томик стихов о любви; еще… еще…

да почем мне знать? Однако, так как поэзия – это культ, который не кормит своих жрецов, мне пришлось трудиться в материальной сфере, а не только в духовной. Вот как я стал просто банкиром, когда – позвольте мне сказать об этом одному вам, опасаясь, как бы меня не обвинили в гордыне, – мог бы оказаться вашим собратом.

Жан Робер низко поклонился, как никогда растерянный от того, какой оборот принимает разговор.

– Именно на этом основании, – продолжал г-н де Маранд, – я осмеливаюсь искать вашей дружбы и даже просить доказательство ее.

– У меня! Говорите, сударь, говорите! – в изумлении вскричал Жан Робер.

– Если есть еще на свете люди, которые, подобно нам, культивируют или отдают должное поэзии, – продолжал г-н де Маранд, – то существуют и другие, которые, вопреки идеалу, ждут от жизни лишь грубых удовольствий, физических радостей, материальных утех. Этот тип людей все более препятствует естественному прогрессу цивилизации. Низводить человека на уровень животного, удовлетворять лишь плотский голод, требовать от женщины только удовлетворения грубой похоти – в этом, по моему разумению, состоит одна из язв нашего общества. Вы разделяете мое мнение, дорогой поэт?

– Полностью, сударь, – ответил Жан Робер.

– И вот существует человек, в котором словно воплотились все пороки такого рода. Развратник уверяет, что его голова лежала на всех подушках; он не отступает перед невозможностью либо в надежде все-таки одержать победу, либо чтобы придать поражению видимость триумфа. Этот человек, этот распутник, этот фат вам известен: я говорю о господине Лоредане де Вальженезе.

– Господин де Вальженез! – вскричал Жан Робер. – О да, я его знаю.

И в его глазах загорелся злой огонек.

– Так вот, дорогой поэт, вообразите: вчера вечером госпожа де Маранд слово в слово пересказала мне сцену, имевшую место между ею, вами и им.

Жан Робер вздрогнул. Однако банкир продолжал в том же любезном вежливом тоне:

– Я давно слышал от самой госпожи де Маранд, что этот фат за ней ухаживает. Я ждал лишь случая, как законный защитник и покровитель госпожи де Маранд, чтобы преподать этому фату заслуженный урок, хотя думаю, что урок этот не слишком пойдет ему на пользу. И вот случай этот совершенно неожиданно представился.

– Что вы хотите сказать, сударь?! – воскликнул Жан Робер, начинавший догадываться о намерении своего собеседника.

– Я только хочу сказать, что, раз господин де Вальженез оскорбил госпожу де Маранд, я убью господина де Вальженеза:

нет ничего проще.

– Однако, сударь, мне представляется, что, раз свидетелем нанесенного госпоже де Маранд окорбления оказался я, наказать обидчика следует мне.

– Позвольте вам заметить, дорогой поэт, – улыбнулся г-н де Маранд, – что я ищу вашей дружбы, но не участия. Поговорим серьезно. Имело место оскорбление. Но в котором часу?

В полночь. Где? В комнате, где госпожа де Маранд иногда ночует – из прихоти. Где прятался господин де Вальженез? В алькове этой комнаты. Все это… слишком интимно. И не я был в этот час рядом с госпожой де Маранд, не я обнаружил господина де Вальженеза в алькове, а ведь именно мне следовало там находиться и обнаружить его. Вы знаете нашу печать, а особенно журналистов. Какие любопытные комментарии будут даны о вашей дуэли с господином де Вальженезом! Вы полагаете, имя госпожи де Маранд, то есть честное имя, которое и должно оставаться таковым, останется незапятнанным и не будет поднято на смех недоброжелателями? Подумайте, прежде чем отвечать.

– Однако, сударь, – произнес Жан Робер, понимая справедливость этого довода, – я не могу позволить вам драться с человеком, который оскорбил женщину в моем присутствии.

– Разрешите с вами не согласиться, друг мой – я ведь могу вас так называть, не правда ли? Дама, которую оскорбили в вашем присутствии, то есть перед посетителем, – заметьте, что для меня вы только посетитель, – принадлежит мне. Я хочу сказать, что она носит мое имя, и на этом основании – будь вы хоть сто раз правы – защищать ее должен я.

– Однако, сударь… – пролепетал Жан Робер.

– Вот видите, сударь: обыкновенно вы выражаетесь с такой легкостью, но теперь даже вам трудно подобрать слова для ответа…

– Знаете, сударь…

– Я просил вас предоставить мне доказательство вашей дружбы. Не угодно ли вам это сделать?

Жан Робер умолк.

– Я прошу вас хранить все это происшествие в тайне, – продолжал банкир.

Жан Робер понурился.

– Если понадобится, друг мой, госпожа де Маранд попросит вас о том же.

Банкир встал.

– Сударь! – вдруг вскричал Жан Робер. – Должно быть, я брежу. То, о чем вы просите, совершенно невозможно.

– г Почему?

– В эту самую минуту двое моих друзей отправились к господину де Вальженезу, чтобы узнать имена его секундатов.

– Вы говорите о господине Петрусе и господине Людовике?

– Да.

– На этот счет не беспокойтесь: я встретил их, выходя от вас, и под свою ответственность попросил повременить до одиннадцати часов, а затем явиться к вам за новыми приказаниями.

Похоже, они сверили свои ручные часы с вашими настенными.

Слышите? Ваши часы бьют одиннадцать, а господа Петрус и Людовик звонят в дверь.

– В таком случае мне нечего больше возразить, – заметил Жан Робер.

– В добрый час! – проговорил г-н де Маранд и подал поэту руку.

Пройдя несколько шагов по направлению к двери, он внезапно остановился.

– Ах, черт возьми, я забыл о главной цели своего визита.

Жан Робер снова бросил на банкира удивленный взгляд.

– Я пришел передать вам просьбу от госпожи де Маранд.

Она непременно хочет присутствовать на премьере вашей пьесы, но желала бы оставаться незамеченной. Не могли бы вы поменять для нее первую ложу на бенуар у сцены. Это возможно, не правда ли?

– Несомненно, сударь.

– Если вас спросят, зачем я приходил, будьте добры привести истинную причину: скажите, что я пришел просить поменять билеты.

– Так я и сделаю, сударь.

– А теперь, – сказал г-н де Маранд, – прошу меня извинить, что из-за безделицы отнял у вас так много времени.

Низко поклонившись Жану Роберу, г-н де Маранд вышел, провожаемый изумленным взглядом поэта. Когда банкир исчез, поэт испытал по отношению к нему нечто вроде почтительной симпатии. Он сказал про себя, что имеет дело с великим человеком и необыкновенным мужем.

В гостиную вошли двое друзей.

– Ну что? – спросили они у Жана Робера.

– Очень сожалею, что побеспокоил вас нынче утром, – отвечал поэт. – У меня нет больше дел к господину де Вальженезу.