Текст книги "Сальватор. Том 2"

Говорю вам, что вы будете убиты, потому что человек, с которым вы стреляетесь завтра на дуэли, поклялся, что вы умрете, а он безупречно храбр. Вы же бледны – взгляните-ка вот в это зеркало, – вы обливаетесь потом. Должен еще заметить, что, даже если вы будете завтра только ранены, на свете существует человек, который продолжит дело, которое начнет господин де Маранд.

– Вы, конечно? – с ненавистью бросил кузену Лоредан.

– Нет, – отвечал Сальватор, – моя очередь только третья.

– О ком же вы говорите?

– Об отце девушки, которую вы похитили, а я вырвал из ваших рук: об отце Мины. Выслушайте меня серьезно, – продолжал Конрад, – так же серьезно, как я говорю с вами; я и так потерял здесь достаточно времени. Вы обречены: если вы не упадете под выстрелом одного, вас убьют другие. Во имя вашего отца, честнейшего из честных, во имя вашей матери, от горя сошедшей в могилу, во имя ваших предков, добродетельных дворян, ничем не запятнавших свой герб, во имя человеческого уважения, если в вас осталась хоть капля добродетели, во имя справедливого Бога, если вы еще верите в Бога, заклинаю вас:

скажите мне, какие ваши преступления мне надлежит искупить после вашей смерти?

– Сударь! Это безумие или редкая наглость! – вскричал Лоредан. – Приказываю вам выйти вон!

– А я в другой раз заклинаю вас не оставлять позади себя такое, что может запятнать тысячелетием завоеванную добродетель.

– Шутка слишком затянулась, сударь! Подите прочь! – властно проговорил г-н де Вальженез.

Но Конрад оставался невозмутим и не двигался с места.

– В третий раз заклинаю вас: скажите, что дурного вы совершили, и после вашей смерти я обращу в добро причиненное вами зло.

– Ступайте, ступайте! – закричал Лоредан, обрушился на шнур и изо всех сил стал звонить в колокольчик.

– Да ниспошлет вам свое милосердие Господь в час вашей смерти! – строго проговорил Конрад.

Он вышел.

XI. Король ждет

Встреча, как мы сообщили, была назначена в Булонском лесу.

Увы! Все проходит на земле. Вот исчезло и еще одно воспоминание нашей юности. Вот и еще один пустынный лес теперь кишит людьми! Когда наши дети увидят этот английский парк, вычищенный, прилизанный, разряженный, сияющий и напомаженный, словно картина для выставки, заказанная буржуа, они не поверят старинным описаниям этого бывшего леса Лувуа, который король-грабитель по имени Франциск Первый приказал обнести стеной, чтобы без помех там охотиться.

Не поймут они и того, что были времена, когда именно там противники назначали дуэли, в уверенности, что никого не встретят. Это было настолько естественно, что секунданты человека, принимавшего условия своего противника, сочли бы секундантов этого противника ненормальными или дурно воспитанными, если бы те выбрали другое место, а не ворота Майо или аллею Л а Мюэт.

Кроме того, по роковому стечению обстоятельств проходившие в этих местах дуэли – в отличие от тех, что имели место в Клиньянкуре или Сен-Мандэ, – кончались почти всегда ничем.

Казалось, нимфы Булонского леса, привыкшие видеть, как дуэлянты заряжают пистолеты или выхватывают шпаги, одним своим дуновением заставляли пули изменять направление, одним жестом отклоняли шпаги.

У ворот Майо жил один владелец ресторана, который разбогател на несостоявшихся или счастливо окончившихся дуэлях.

Поспешим заметить, что секунданты г-на де Маранда и г-на де Вальженеза остановили свой выбор вовсе не по этой консервативной причине.

Обе стороны понимали, что им предстоит принять участие в дуэли, во время которой должна непременно пролиться кровь.

Утром того дня, когда была назначена дуэль, Булонский лес выглядел весьма живописно.

Дело происходило в январе, то есть в самый разгар зимы, и лес представлял собой изумительное зрелище.

Низкое молочное небо, сухой морозный воздух, покрытая сияющим инеем земля, сверкающие на солнце деревья, роняющие с грациозной небрежностью снопы искр, похожих на сталактиты, – все это придавало лесу сходство с огромной декорацией, расставленной в соляном гроте.

Первым пришел на условленное место Сальватор. Он оставил свою карету в боковой аллее, углубился в лес и скоро узнал указанную площадку. Прошло несколько минут, прежде чем он услышал голоса и шум шагов.

Он обернулся и увидел г-на де Маранда, подходившего в сопровождении генерала Пажоля и графа Эрбеля За ними шагал лакей в ливрее дома Марандов с портфелем под мышкой.

Банкир держал целую пачку писем, прибывших, очевидно, в ту минуту, как он отправлялся в Булонский лес. Он читал их на ходу, рвал те, что казались ему незначительными, передавал другие лакею, делал пометки карандашом, подставив для этого шляпу.

Заметив Сальватора, он подошел, крепко пожал ему руку и спросил:

– Эти господа еще не прибыли?

– Нет. Вы приехали на десять минут раньше.

– Тем лучше, – заметил банкир, – я так боялся опоздать, что, несмотря на торопливость своих секретарей, был вынужден оставить несколько ордонансов в особняке с приказанием принести их мне сразу же после того, как с них снимут копии Он взглянул на часы.

– Если эти господа приедут не раньше девяти, то мой шеф-секретарь успеет, как обещал, привезти эти ордонансы, и я их подпишу, пока вы станете отмерять шаги и заряжать пистолеты. Пока же, если позволите, я прочту письмо.

– Разве вы не можете отложить подписание ордонансов? – удивился генерал Эрбель.

– Невозможно! Король ждет их нынче утром А вы знаете, господа, что король не отличается ангельским терпением – Поступайте как считаете нужным, – проговорили генералы.

– Кстати, господин Сальватор, – прибавил г-н де Маранд, – где, по-вашему, состоится поединок?

– Здесь.

– Я бы хотел заранее занять свое место, чтобы потом не отвлекаться, – заметил г-н де Маранд.

– Вы можете встать здесь, – предложил Сальватор. – Но это место неудобное, у вас за спиной деревья, они помогут противнику целиться.

– Это, черт возьми, мне безразлично, – сказал г-н де Маранд, направляясь в указанное Сальватором место и продолжая читать, рвать и помечать письма.

И генералы, и Сальватор повидали на своем веку смельчаков, но даже они с восхищением наблюдали, как этот человек в минуту наивысшей опасности хладнокровно читал утреннюю корреспонденцию.

Его лицо было хорошо видно, так как он стоял с непокрытой головой, ведь шляпа служила ему пюпитром. Он выглядел взволнованным не больше, как если бы выписывал счет; рука его бегала по бумаге спокойно, ровно, будто он сидел в своем кожаном кресле за рабочим столом рядом с сейфом.

И эта невозмутимость объяснялась, по-видимому, тем, что он не верил в свою смерть. Действительно, вера в свою судьбу – всемогущая сила, которой Провидение наделяет больших честолюбцев или безумцев, эта сила заставляет их слепо, не отклоняясь от пути, не спотыкаясь о камни на дороге, идти прямо к цели.

Почти все мы осознаем, какая перед нами стоит задача, и тот, у кого она необычайно велика, с усмешкой наблюдает за приближающейся к нему смертью. Он может быть уверен, что смерть пройдет мимо, если он еще не исполнил того, что написано ему на роду.

Этим объясняется спокойствие великих завоевателей перед лицом опасности.

Ровно в девять часов на условное место прибыли трое молодых людей; г-н де Вальженез казался беззаботным, два его секунданта держались серьезнее, чем можно было ожидать от столь легкомысленных людей.

В то же время в конце аллеи показался курьер, он скакал во весь опор.

Курьер привез ордонансы, которые с нетерпением ожидал г-н де Маранд.

Молодые люди взглянули на всадника, но, узнав, что у того дело к банкиру, перестали обращать на него внимание.

– Вот и мы, – сказал креолец, подходя к двум генералам. – Мы сожалеем, что заставили вас ждать.

– Вам незачем извиняться, господа: вы никогда не опаздываете, – сухо заметил генерал Эрбель, памятуя о вчерашней выходке.

– Ну что же, мы к вашим услугам, – проговорил второй секундант г-на де Вальженеза.

Лоредан собирался выбраться из чащи, где он находился, и дать секундантам возможность договориться, как вдруг заметил Сальватора.

Он не сдержал дрожи и со свистом взмахнул тросточкой с набалдашником из лазурита, которую держал в руках.

– Ага! И вы здесь! – презрительно бросил он Сальватору.

– Так точно, – строго ответил тот.

– Господа! – обратился Лоредан к своим секундантам. – Не знаю, кому пришло в голову нас оскорбить, приведя сюда этого комиссионера Но если только он здесь не для того, чтобы уносить раненого на своих крючьях, я не признаю его секундантом.

– Я явился не как секундант, сударь, – холодно возразил Сальватор.

– Как любитель?

– Нет, в качестве хирурга, к вашим услугам.

Господин де Вальженез отвернулся с презрительным видом и, пожав плечами, отошел прочь.

Четверо секундантов разложили неподалеку от г-на де Маранда принесенные коробки с пистолетами.

Опустившись на одно колено в том месте, откуда банкир должен был стрелять, он торопливо просматривал ордонансы и подписывал их, обмакивая перо в чернильницу, которую держал курьер.

Глядя на двух противников в минуту наивысшей опасности, когда один невозмутимо продолжал обычное занятие, а другой с трудом пытался скрыть лихорадочное возбуждение, было нетрудно догадаться, кто из них был храбрым и сильным.

Сальватор внимательно смотрел на них обоих, пытаясь разрешить философский вопрос – кто глупее: тот, кто вызывает на дуэль, или тот, кто принимает вызов.

"Шальная пуля, выпущенная этим фатом, – думал он, – может оборвать жизнь этого сильного человека. Он многого добился в своей сфере, прояснил самые щекотливые финансовые вопросы, принес пользу отечеству и еще мог бы сделать немало полезного. По другую сторону – пустоголовый, вздорный человек, не только бесполезный для других людей, но и наносящий вред своими поступками, дурным примером, словом – злодей.

Эти двое стоят один против другого, и сейчас, возможно, глупость убьет ум, слабость одолеет силу, Ариман победит Оромаза… А ведь мы живем в девятнадцатом веке и еще верим в Божий суд!"

В эту минуту генерал Эрбель подошел к г-ну де Маранду.

– Сударь! – сказал он. – Извольте приготовиться.

– Я готов, – ответил банкир.

И он продолжал читать и подписывать ордонансы.

– Вы меня не поняли, – улыбнулся генерал. – Я прошу вас встать и так ждать.

– Разве господин де Вальженез уже собирается стрелять?

– Нет, но чтобы кровообращение восстановилось и уравновесилось после того, как вы находились в неудобной позе…

– Пустое, – покачал головой г-н де Маранд.

– Спросите у своего хирурга, – взглянув на Сальватора, продолжал генерал.

– Вам действительно лучше встать, – подтвердил тот, сделав шаг по направлению к банкиру.

– Так вы думаете, что у меня взволнуется кровь? – рассмеялся г-н де Маранд. – Клянусь честью, если бы у меня было время, я дал бы вам пощупать мой пульс и вы убедились бы, что он ничуть не чаще, чем обычно.

Он указал на оставшиеся бумаги.

– К сожалению, все это мне нужно успеть прочесть и подписать за пять минут.

– То, что вы делаете, безумие! – заметил генерал. – Вы слишком натрудите руку и не сможете хорошо прицелиться.

– Ба! – беззаботно бросил г-н де Маранд, не переставая подписывать бумаги. – Я не верю, что он меня убьет, генерал И вы не верите, так? Прикажите заряжать пистолеты.

Проследите, чтобы не забыли вкатить пули, и отмерьте сорок шагов.

Генерал Эрбель молча поклонился и пошел к другим секундантам.

Сальватор, не скрывая восхищения, следил за банкиром.

Секунданты сговорились на том, что противники будут стреляться с расстояния в сорок шагов, каждый из них волен подойти на пятнадцать шагов к барьеру, чтобы оказаться поближе к противнику.

Осмотрев и зарядив пистолеты, секунданты стали отмерять шаги.

Господин де Вальженез оказался на дороге у генерала Пажоля, который этим занимался.

– Простите, сударь, – обратился тот к Лоредану, – соблаговолите меня пропустить.

– Пожалуйста, сударь, – молвил тот, резко повернувшись на каблуках, и сбил тростью звездочки инея с травы, которую он обезглавил, как Тарквиний.

– Вот чудак! – пробормотал генерал и продолжал отмерять расстояние.

Когда дело было сделано, г-ну де Вальженезу повторили условия поединка и вручили пистолет.

На счет «три» противники могли двинуться навстречу один другому или стрелять с места – на их усмотрение.

– Очень хорошо, господа, – сказал г-н де Маранд, бросив трость на землю. – Я к вашим услугам.

– Извольте, сударь, – обратился граф Эрбель к г-ну де Маранду и подал ему пистолет.

– Пусть господин де Вальженез скажет, когда будет готов, – бросил банкир. Он взял пистолет, переложил его в левую руку и снова собрался писать.

– Да вот же…

– Мы с господином Лореданом имеем право подойти друг к другу на пятнадцать шагов и тогда выстрелить?

– Да.

– Пусть он сделает положенные ему шаги и стреляет, а я выстрелю потом Вы же видите, мне осталось подписать всего два ордонанса.

– Вас убьют, как зайца в норе, – возмутился генерал.

– Он?! – удивился г-н де Маранд и поднял на графа глаза, светившиеся уверенностью. – Он? – повторил банкир. – Да я готов поспорить на сотню луидоров, генерал, что его пуля меня даже не заденет… Итак, когда вам будет угодно, генерал.

– Это решено?

– Король ждет, – пояснил г-н де Маранд, подписывая предпоследний ордонанс и принимаясь за чтение последнего.

– Он от своего не отступится, – пробормотал Сальватор.

– Считайте, что он убит, – сказал генерал Пажоль.

– Это мы еще увидим, – возразил граф Эрбель, поддаваясь уверенности банкира.

Они отошли, открыв взглядам противной стороны г-на де Маранда, стоявшего на одном колене, тогда как находившийся поблизости от него лакей держал чернильницу.

– Ах так?! – вскричал г-н де Вальженез. – Неужели наш противник хочет сражаться в позе коленопреклоненной Венеры?

– Встаньте, пожалуйста, сударь! – в один голос попросили секунданты Лоредана.

– Ну, раз вы непременно этого хотите, господа… – вымолвил банкир.

И он встал.

– Дай мне обмакнуть перо в чернила, Контуа, и отойди в сторону, – приказал г-н де Маранд слуге.

Он повернулся к г-ну де Вальженезу и прибавил, продолжая читать ордонанс:

– Я стою, сударь. Я к вашим услугам.

– Это мистификация! – вскричал г-н де Вальженез, сделав вид, что собирается бросить пистолет.

– Нисколько, сударь, – возразил граф Эрбель. – Мы сейчас подадим сигнал: идите и стреляйте.

– Так не бывает! – возмутился Лоредан.

– Как видите, бывает, – заметил второй секундант г-на де Маранда, а тот, с пистолетом под мышкой и пером в зубах, спокойно дочитывал свой ордонанс, перед тем как его подфписать.

– Предупреждаю вас, что вся эта комедия не имеет ко мне никакого отношения и я убью этого господина, как собаку, – скрипнув зубами, пригрозил г-н де Вальженез.

– Не думаю, сударь, – с сомнением произнес граф.

Лоредан опустил глаза под настойчивым взглядом генерала.

– Итак, сударь, я к вашим услугам, – не отрываясь от бумаг, предложил г-н де Маранд.

– Подавайте сигнал! – приказал Лоредан.

Секунданты переглянулись, чтобы одновременно подать знак.

Надо было трижды хлопнуть в ладоши.

На счет «раз» противники должны были взвести курок, на счет «два» – встать в позицию, на «три» – двинуться друг другу навстречу.

Итак, на счет «раз» г-н де Маранд взялся правой рукой за пистолет и взвел курок.

Но на счет «два» и «три» он взял перо и приготовился писать.

– Хм! Хм! – кашлянул генерал Пажоль, предупреждая г-на де Маранда, что настала решительная минута и противник пошел на него.

В этот момент г-н де Маранд покончил с последним ордонансом. Он выронил его из левой руки, а правой бросил перо.

Затем он поднял голову, резким движением отбросив волосы назад, и они легли ему на лоб привычной волной.

Его лицо было совершенно невозмутимо.

– Наш спор на сто луидоров остается в силе, генерал? – с улыбкой спросил он, не пытаясь уклониться от выстрела противника.

– Да, – подтвердил генерал. – Лучше бы я их проиграл.

В эту минуту Лоредан дошел до барьера и выстрелил.

– Вы проиграли, генерал, – заметил г-н де Маранд.

Он выхватил пистолет из-под левой руки и выстрелил не целясь.

Господин де Вальженез повернулся вокруг себя и упал лицом в землю.

– Ну вот, – произнес банкир, бросив пистолет и подняв с земли ордонанс, – я не зря прожил день. В четверть десятого я выиграл сто луидоров и избавил мир от негодяя.

Тем временем Сальватор бросился вместе с двумя молодыми людьми на помощь раненому.

Господин де Вальженез катался по траве с крепко сжатыми кулаками. Он смертельно побледнел, на губах у него выступила кровь, глаза ничего не выражали.

Сальватор расстегнул ему фрак, жилет, разорвал рубашку и обнаружил рану.

Пуля вошла под правый сосок и, пробив грудь, достигла сердца.

Внимательно осмотрев рану, Сальватор поднялся, не говоря ни слова.

– Есть ли опасность смерти? – спросил Камилл де Розан.

– Тут не просто опасность, а смертельный случай, – ответил Сальватор.

– Как?! Неужели ни малейшей надежды? – вступил в разговор второй секундант.

Сальватор еще раз взглянул на Лоредана и покачал головой.

– Итак, вы утверждаете, что наш друг не выживет, получив такое ранение? – продолжал Камилл.

– Как не выжил Коломбан, не вынеся страдания, – строго проговорил Сальватор.

Камилл вздрогнул и отпрянул назад.

Сальватор поклонился и присоединился к двум генералам. Те поинтересовались о состоянии раненого.

– Ему осталось жить не больше десяти минут, – отозвался Сальватор.

– Вы ничем не можете ему помочь? – спросили секунданты.

– Абсолютно ничем.

– Да снизойдет до него Господь! – сказал г-н де Маранд. – Едемте, король ждет.

XII. Пасторальная симфония

Город Амстердам, который мог бы однажды стать крупной гаванью мирового значения, если бы там говорили на каком-нибудь другом языке, кроме голландского, похож на большую Венецию. Тысяча каналов омывает его дома, словно длинные муаровые ленты. Тысяча разноцветных лучей сияет на крышах его домов.

Разумеется, дом, выкрашенный в красный, зеленый или желтый цвет, выглядит претенциозно, некрасиво, вызывающе. Но когда все эти цвета слиты воедино, они отлично сочетаются и превращают город в нескончаемую радугу из камня.

И потом, не только цвет, но и форма всех этих домов очень приятна, настолько они разнообразны, оригинальны, неожиданны, живописны. Словом, кажется, что все ученики великой школы голландской живописи разрисовали сами свой город ради собственного удовольствия, ну и, разумеется, на радость путешественникам.

Если, с одной стороны, Амстердам похож на Венецию своими бесчисленными каналами, то, с другой стороны, своими яркими красками он напоминает китайский город, как мы привыкли его себе, во всяком случае, представлять, иными словами – как огромный магазин фарфора. Каждое жилище с расстояния в несколько шагов похоже на сказочные дома, выставляющие свою простенькую архитектуру на втором плане наших чашек.

На порог ступаешь с опаской, настолько их кажущаяся хрупкость смущает вас с первого взгляда.

Если не всяк монах, на ком клобук, то жилище, напротив, вполне характеризует живущего. Невозможно не быть спокойным, невозмутимым, порядочным в этих приличных и светлых домах. Сверху донизу весь город изливает на путешественника спокойствие, заставляющее пришельца желать одного: жить и умереть здесь. Если тот, кто, увидев Неаполь, воскликнул:

«Увидеть Неаполь и умереть!» – оказался бы в Амстердаме, он, несомненно, сказал бы: «Увидеть Амстердам и жить!»

Таково было, во всяком случае, мнение двух влюбленных, которых мы назвали Жюстеном и Миной; они мирно жили в Голландии, как двое голубков в гнездышке.

Сначала они поселились в пригороде. Но домовладелец мог им предложить лишь такую квартиру, в которой все комнаты были смежные и сообщались между собой, а такая жизнь бок о бок противоречила указаниям Сальватора, хотя Жюстен стремился к ней всем своим существом.

Временно они заняли эту квартиру, и школьный учитель занялся поисками пансиона для Мины, но все оказалось тщетно Французские учительницы были редкостью, а то, что они преподавали, невеста Жюстена могла бы преподавать не хуже их.

Таково было мнение г-жи ван Слипер, хозяйки самого большого пансиона в Амстердаме.

Госпожа ван Слипер оказалась необыкновенной женщиной.

Будучи дочерью коммерсанта из Бордо, она вышла замуж за богатого голландского судовладельца по имени ван Слипер и родила ему четырех дочерей. Когда муж умер, она пригласила из Франции образованную девушку, чтобы та преподавала ее детям основы французского языка.

Соседи умоляли г-жу ван Слипер разрешить своей учительнице заняться образованием и их дочерей. Но постепенно число желающих настолько возросло, что четыре девицы ван Слипер стали видеть свою наставницу весьма редко.

Однажды вечером г-жа ван Слипер собрала соседок и предупредила, что со следующего месяца запрещает своей учительнице давать уроки французского языка другим детям в ущерб ее собственным дочерям, образование которых начинало заметно хромать – Ах! – воскликнула одна из соседок, мать пяти дочерей (ни один гражданин любой другой страны не умеет так плодиться, как голландец). – Неужто нет никакой возможности уладить этот вопрос к нашему и вашему удовольствию?

– Я такого способа не вижу, – отвечала г-жа ван Слипер.

– А что если вместо того, чтобы принимать вашу учительницу у себя, мы пришлем наших дочерей к вам? – продолжала та же соседка.

– Отлично сказано! – вскричали все соседки.

– Вы так думаете? – с сомнением произнесла г-жа ван Слипер. – Разве мой дом достаточно велик, чтобы принимать здесь около тридцати детей, не говоря уж о том, что пришлось бы превратить его в настоящий пансион?

– А что в этом плохого? Роль хозяйки пансиона – одна из самых благородных и уважаемых, разве нет?

– Согласна. Но мой дом для этого маловат.

– Снимите другой.

– Как вы скоры, соседка!

– Да, потому что хочу решить этот вопрос.

– Я подумаю, – пообещала г-жа ван Слипер.

– Да чего тут думать! – не унималась соседка. – Вам ни о чем не придется беспокоиться. Я берусь субсидировать пансион и готова быть вашей компаньонкой. Прошу у вас неделю на то, чтобы подобрать дом и купить его. Договорились?

Госпоже ван Слипер отнюдь не претило это предложение, но она была несколько обеспокоена тем, как рьяно ее соседка взялась за дело.

– Позвольте мне хотя бы посоветоваться и собраться с мыслями, – заметила она.

– Ни за что! – вскричала соседка. – Великие решения надо принимать не задумываясь. Вы со мной согласны? – прибавила она, повернувшись к своим приятельницам.

Все единодушно ее поддержали.

Вот как г-жа ван Слипер стала хозяйкой одного из самых больших пансионов Амстердама.

Она возглавляла пансион около полутора лет, когда к ней пришел Жюстен.

Через полчаса разговора она знала о Жюстене и Мине все, что учитель счел необходимым ей сообщить.

Видя, как прекрасно воспитан, как скромно одет, как учтив, корректен, образован Жюстен, как старательно он учился, чтобы потом посвятить не один год воспитанию детей, г-жа ван Слипер загорелась желанием пригласить Жюстена к себе в пансион в качестве учителя французского языка.

Прежней учительницы, занимавшейся с тридцатью девочками, на всех не хватало. Кроме того, ее запас знаний, и так не очень большой, грозил вот-вот исчерпаться. Она честно призналась в этом г-же ван Слипер, и та обещала выписать из Франции другую учительницу для занятий в старших классах.

Жюстена словно послала сама судьба, и хозяйка пансиона приняла его с распростертыми объятиями.

Она была вне себя от радости, когда узнала, что будущая ученица ее пансиона могла сама в отсутствие Жюстена преподавать девочкам историю, географию, ботанику и итальянский язык.

К сожалению, это не совсем отвечало намерениям Жюстена.

– Сударь! – воскликнула г-жа ван Слипер, когда молодой человек, отчаявшись от того, что не может заключить договор, который бы его удовлетворил, собирался уйти – Сударь, не могли бы вы уделить мне еще несколько минут?

– С удовольствием, мадам, – ответил Жюстен и снова сел.

– Сударь! – продолжала г-жа ван Слипер. – Какой цели вы добиваетесь, желая поместить девушку к нам?

– Как я вам уже сказал, мадам, я должен дождаться либо вестей от ее отца, либо ее совершеннолетия, чтобы на ней жениться.

– Значит, у нее нет родных?

– Только приемные моя мать, моя сестра и я.

– Раз вы намерены поселиться в Амстердаме и жить здесь вплоть до совершеннолетия этой юной особы, кто вам мешает доверить ее мне совершенно?

– Я бы хотел, чтобы она завершила свое образование, и так довольно хорошее, – отозвался Жюстен, – однако оно еще не совсем закончено. Вы мне сами признались, что уровень вашей учительницы недостаточно высок, не так ли?

– Конечно, сударь. Но если я найду человека, способного заняться образованием Мины, вы согласитесь мне ее доверить?

– С удовольствием, мадам.

– Ну что ж, сударь, кажется, такой человек найден.

– Возможно ли?

– Это зависит исключительно от вас.

– Что вы хотите сказать?

– Пансион стоит тысячу франков в год. Не считаете ли вы эту цену слишком высокой?

– Нет, мадам.

– Сколько принято платить в Париже за три урока в неделю?

– От тысячи до тысячи двухсот франков.

– Так вот, сударь, я предлагаю вам следующее: вы будете преподавать в моем пансионе французский язык, по шесть уроков в неделю, а я стану платить вам тысячу двести франков в год.

Таким образом вы сами по собственному усмотрению будете заниматься образованием мадемуазель Мины.

– Я мог об этом только мечтать, мадам! – обрадовался Жюстен.

– Только от вас зависит воплотить эту мечту в реальность.

– Что для этого необходимо, мадам?

– Просто принять мое предложение.

– От всей души, мадам, и с чувством глубокой признательности.

– Итак, мы договорились? – спросила г-жа ван Слипер. – Теперь поговорим о мадемуазель Мине. Вы полагаете, она согласится разделить с моей учительницей уроки в начальных классах?

– Я ручаюсь за то, что она согласится, мадам.

– В таком случае я предлагаю ей шестьсот франков, стол и квартиру у меня. Как вам кажется, ее устроят мои условия?

– О, мадам! – вскричал Жюстен, и его глаза наполнились слезами от счастья. – Не могу вам выразить, как меня трогает ваша доброта. Но у меня есть одно условие.

– Говорите, сударь, – предложила г-жа ван Слипер, внутренне затрепетав, как бы дело не расстроилось.

– Я готов давать вам не шесть часов в неделю, а два часа в день, – предложил Жюстен.

– Я не могу принять ваше предложение, – смутилась хозяйка пансиона. – Два часа в день – слишком тяжело.

– Работа по обучению похожа на труд земледельца, – сказал Жюстен. – Из каждой капли пота прорастает прелестный цветок. Соглашайтесь, мадам, иначе ничего не получится: у меня такое чувство, будто я все беру и ничего не отдаю взамен.

– Придется принять ваше условие, молодой человек, – сказала г-жа ван Слипер и протянула ему руку.

На следующий день Мина поступила в пансион, а еще через день жених и невеста уже давали свой первый урок.

С этой минуты они жили как в золотом сне. Их целомудренная, давно сдерживаемая любовь вырвалась из их сердец и расцвела пышным цветом, словно прекрасный кактус в солнечных лучах. Видеться каждый день, почти ежечасно после долгой разлуки! Разлучаться и расходиться с воспоминанием о встрече и сладкой надеждой о новом свидании! Быть уверенным, что ты любим, говорить о своей любви, повторять это беспрестанно!

Находиться во власти одной и той же мысли днем, одной и той же мечты – ночью! Шагать, так сказать, сквозь цветы, держась за руки, не сводя друг с друга глаз, с поющими от счастья сердцами! Словом, они любили! Любили искренно, взаимно, и их сердца стучали как часы, заведенные золотым ключиком любви и весело вызванивающие в положенный час, – вот как жили молодые люди.

Если будни выстраивались день за днем в прелестное ожерелье белых жемчужин, воскресенье роняло из своего рога изобилия им на головы венки из редчайших цветов.

У г-жи ван Слипер был в окрестностях Амстердама, неподалеку от живописной деревушки Гюизен, загородный дом, куда она вывозила по воскресеньям тех из своих воспитанниц, что оставались на выходные дни в пансионе.

Это был уютный домик, полный цветов и редких птиц, любовью к которым славятся голландцы.

Из окон открывался восхитительный вид на волнистую равнину, похожую на Северное море под порывами северного ветра.

Густая дубовая поросль выбивалась из-под земли и покачивала своими верхушками. Издали на этой бескрайней равнине они напоминали плавучие островки в изумрудном море. На югозападе сквозь легкую дымку светился разноцветными огнями, как огромный букет в вазе, сияющий Амстердам. На востоке виднелись Гиюзен, Бларикум и другие веселые деревушки, их главы утопали в тени деревьев, а подножия были залиты солнцем. На севере раскинулась цветущая долина, плавно сбегающая к Северному морю, где тысячи построек самых разных видов, размеров, форм и цветов отражались в спокойной водной глади, так что равнина справа от нее напоминала море, а море слева было похоже на равнину.

Это был настоящий голландский пейзаж, гармоничный, исполненный нежного очарования. Тщетно вы пытались бы заметить неподходящий цвет или услышать нестройный звук; должно быть, этот уголок земли был краем света. Мир кончался здесь и для наших влюбленных. Несомненно, в этой картине не хватало матери и сестры Жюстена, да и Мина чувствовала себя сиротой.

Впрочем, она уже получила письма от г-жи Корби, сестрицы Целесты и Сальватора. Послания матери и сестры Жюстена дышали счастьем. Мать успокоилась, сестра пошла на поправку.

Письмо от Сальватора было многообещающим. Речи быть не могло о том, чтобы огорчаться и не наслаждаться радостями, которыми их щедро дарило Провидение.

Все воскресные дни, которые они проводили вместе с воспитанницами в загородном доме г-жи ван Слипер, казались молодым людям настоящими праздниками. Они наслаждались ими с радостью новорожденных при виде света или со сладострастием птенцов, пробующих крылья.

На ферме, прилегавшей к загородному дому, находились коровы, козы и овцы. Молодые люди играли в пастуха и пастушку, гоняли скот на пастбище с простотой и грациозностью пастухов Феокрита и Вергилия.

Словом, их жизнь была наслаждением, нескончаемой эклогой, похожей на настоящие воскресные идиллии. Их сердца бились в унисон, исполняя любовный концерт первого майского дня, который называется «пасторальной симфонией».

Так прошло все лето. А зимой, если природа и не прибавляла поэзии в их очарованные души, они наслаждались гостеприимством г-жи ван Слипер.

Даже в непогоду они продолжали ездить за город. Дом крепко запирали, топили, и благодаря оранжерейным цветам им даже глубокой осенью казалось, что они переживают самые теплые и солнечные летние дни.

В первых числах января, в воскресенье, когда все воспитанницы, Жюстен, Мина и хозяйка пансиона проводили время за разговором в оранжерее, служившей гостиной в зимние дни, лакей доложил Жюстену, что два господина, прибывшие из Парижа от г-на Сальватора, просят их принять.